Глухонемой

Моя мама и три её сестры обладали яркой запоминающейся манерой разговора, но проявлялась она у каждой сестры по-разному.

Слова старшей из них - тёти Люды – можно было высекать в камне. Они гранитными глыбами оставались в вечности. Такими словами именуются государственные учреждения, так выглядят буквы в названиях военных кораблей. Чугунными гирями падали слова в чаши на весах её мнения, монолитами звучали фразы, и если ты вызвал её недовольство, то словно сотня Медных всадников гонялась за тобой, пока не попросишь пощады. И временами, даже если попросишь. Так что, если она ругала, то ругала, Но если и хвалила – то хвалила.

Мамин язык был ядовит: её слова несли в себе правду, в которую хитро вплетались перекручивания и искажения. Воздействие её фраз было подобно жалу, остающемуся в ране: правда не давала человеку забыть сказанное, а искажения делали память отравленной и мучительной. Но в другое время, когда её слова не несли яда, мама была душой компании: её любили за подвижный острый ум, красоту фраз и веселый нрав. Окружающим очень нравились её шутки, особенно если мама шутила не про них.

Хотя, говоря про веселый нрав и юмор, кажется, что весь семейный запас достался третьей сестре - тёте Нине: даже про поход в хлебный магазин она могла рассказать так, что невозможно было удержаться на ногах от хохота. Любая унылая история в её пересказе звучала, как захватывающая зажигательная буффонада – так она расставляла акценты и передавала интонации. Что-то похожее я видел в лучших выступлениях Михаила Евдокимова, но когда это звучало вживую, спонтанно, с учётом обратной реакции слушателей, то действовало намного сильнее юмористических сцен кино, книг и телевизора.

Самая младшая сестра, тётя Наташа, о которой я и поведу рассказ, должна была бы стать политиком. Никогда я не видел у неё смущения перед необходимостью обратиться с речью по любому поводу и к любой аудитории, без разницы какой, хоть по составу, хоть по количеству. Слова шли гладко, как по бумажке, но главное даже не это: аудитория сразу чувствовала себя приобщённой, до того точная была манера подачи слов и выбранная интонация. Речь, словно касалась непосредственно каждого слушателя – да, да, вас, вот именно, вас, гражданин, который сейчас это читает. Поднять, организовать, вовлечь людей – всё это, казалось мне, не составляло для неё никого труда, а с её слов - и не казалось.

Летом 2016 я приехал в гости к тёте Наташе в деревеньку под городом Ступино, на самом краю Московской области.

- А помнишь, как ты Айболита читал? – спросила тётя, когда после эмоциональных приветствий, хлопот размещения и праздничного ужина мы сидели в беседке на огороде, за которым виднелся тихий пруд окружённый высокими деревьями, где по словам тёти, свили гнездо аисты.
Я не успел сказать, что она уже рассказывала эту историю, как тётя Наташа прервав все разговоры, привлекла внимание собравшихся за столом родственников:

- Послушай, что говорю, - с характерным елецким акцентом и своей интонацией политика начала тётя, - сидит Стасик, маленький ещё, читать не умеет совсем, года два-три ему. Сидит в кроватке и держит в руках «Айболита», ну, книгу такую большую детскую, сидит и шпарит:

Добрый доктор Айболит
Он под деревом сидит. -

Продекламировала тётя с характерными детскими интонациями.

- И всё точно говорит, как написано, и, вдруг, замолкает, и раз! Страницу переворачивает и дальше, шпарит. Мы к книге, смотрим - всё точно, перевернул, там, где надо! Лидка, - спрашиваю я твою мать, - он что, читать научился, а она смеётся, нет, говорит, запомнил просто, что после таких-то слов страница переворачивается.

История знакомая, но я смеюсь, интересно слышать о себе то, что сам делал, а вспомнить не в состоянии.

- А помнишь, про баню как ты меня спрашивал? – интересуется тётя моими познаниями о собственном детстве и, увидев, недоумённое выражение лица, восклицает. – Не знаешь!? Ну, слушай! Приехала я к вам уже на новую квартиру, тебе лет 5-6 было. Да, шестой год уже шёл, значит. И сидим мы с Лидкой разговариваем, я и вижу, ты прислушиваешься. А мы разговариваем, что надо бы в баню сходить на днях и тут ты подходишь и говоришь:
- Тётя Наташа, извините, пожалуйста, а можно вас спросить?
- Спрашивай, - говорю, - сынок, спрашивай.
- А вы не беременны?
- Нет, - отвечаю, а сама удивляюсь, - не беременна. А к чему ты спрашиваешь?
- Я услышал, что вы собираетесь в баню, а я читал, что если женщина беременна, то в баню или горячую ванну нельзя.
- Нет, - говорю, - не беременна, сынок, спасибо тебе, не беспокойся.

Ты отошёл, а я спрашиваю:
- Лидка, это что сейчас было?
- А это он читает журнал «Здоровье». - Мать твоя мне поясняет. - Приходит журнал, он у нас с Ванькой его отбирает, сначала всё читает сам, потом нам отдаёт.

Я под впечатлением: и история о своём детстве для меня в новинку и, кажется, что форма моего общения с людьми не сильно изменилась за последовавшие 36 лет.

Через два дня мы поехали в Ступино – тёте Наташе надо было утрясти хозяйственные дела. После мы пошли осматривать достопримечательности, из которых меня поразил мини-зоопарк: в нём помимо кур, петухов и кроликов, соседствовавших с шиншиллами, попугаями и цветными рыбками в большом высоком вольере содержались два крупных павлина.

Вот бы он запел, думал я, в упор разглядывая крупную сине-узорчатую птицу через забор из сетки-рабицы и вспоминая мультфильм с Мюнхаузеном. На «гули-гули» и «цыпа-цыпа» павлин не обращал внимания, а тупо пытался счистить прилипшее к клюву перо о бетонный пол вольера. Раздался пронзительный крик – это мальчик лет двух, удерживаемый на кошачьей шлейке родителями, бросился к вольеру, увидев крупную птицу. И тут же павлин вытянул шею в толстую длинную трубу и дунул! Звук оказался против ожидания чистым, но очень громким, немелодичным и резким, словно какой-то великан неумело учился играть на горне! Я опешил. Мой взгляд перешёл на узенькую улицу, что отделяла вольер от четырёхэтажного жилого дома, и мне подумалось, что жители этого дома ненавидят павлинов.

День на солнце меня утомил. Накануне я обгорел – с моей мурманской кожей это запросто – и, несмотря на жару, был одет довольно плотно: серый джемпер с длинными рукавами, у которого я поднял воротник, серая бейсболка, длинные брюки. Мы отправились к остановке общественного транспорта, откуда городской автобус мог отвезти нас на автовокзал, чтобы с пересадкой мы могли вернуться домой.
Автобус подъехал, мы вошли в заднюю дверь. Тётя села на сиденье, идущее вдоль задней стенки, я, взявшись за поручень, встал рядом. Подошла невысокая уставшая от жары кондуктор и посмотрев на пассажиров спросила: «Кто ещё не платил?»
Я собрался окликнуть кондуктора и передать деньги, но тут внимание кондуктора было отвлечено:
- Вот моё пенсионное! – с «политической» интонацией сказала тётя. Пенсионное давало право бесплатного проезда; кондуктор, убедившись в его достоверности, повернулась ко мне. Я открыл рот…
- Он уже платил! - с прежней интонацией заявила тётя.
- Правда платил? – задала мне вопрос кондуктор, подозрительно осматривая мою неуместно выглядевшую одетую в серое плотно укутанную фигуру, но пока я собирался с мыслями в этой ситуации, тётя подтвердила за меня:
- Платил, платил! - И добавила. - Это мой племянник! В гости приехал, издалека, с Севера. Пойдём Стасик, нам скоро выходить!
Идти до дверей было недалеко, я сделал свои пару шагов и обнаружил, что одна из створок двери не закрылась и в неё приятно задувает ветерок.
- Осторожно! - Всполошилась кондуктор, увидев, что я подошёл к открытой двери. – Так ездить нельзя, можно вывалиться!
- Не волнуйтесь, - тут же парировала тётя, пока я открывал рот, сказать, что контролирую ситуацию, - он лётчик!
Лётчик, в очках, наверное, выглядел подозрительно и кондуктора не убедил:
- Прямо уж лётчик? – усомнилась она.
- Лётчик, лётчик! - подтвердила тётя и, вдруг, переменила позицию. – Стасик, сынок, ты, правда, держись крепче, а лучше отойди!
Я подумал, что проседь в волосах должна говорить, что если я дожил до своих лет, то сумею не выпасть из автобуса, но этим мыслям явно было не суждено стать озвученными.
- Стасик, сынок, ты крепко держишься? – эмоционально спрашивала тётя и, не дожидаясь ответа, предупреждала заботливо и требовательно. - Крепче, сыночек, держись! Не упади!

А ты, молодец! – одобрительно выговорила тётя, когда мы вышли на автовокзале. – Ты, знаешь, прямо, как глухонемой!

Я смеялся. Произошедшее было так необычно для меня и, хотя в процессе я глубоко дышал от смешанных и сильных чувств, в итоге впечатления мне очень понравились. В конце концов, это вопрос отношения к ситуации. И если в 14 лет подобная забота может раздражать, то когда ещё в 40 с лишним лет выпадет возможность так полно почувствовать себя ребёнком.