Хроники одной еврейской семьи продолжение 17

Г Л А В А   20

На следующий день они встали пораньше и, благо вокзал близко, сели на самый ранний поезд. И, через 3 часа уже вышли на станции Семенов. Городок старый, сплошь деревянные, почерневшие дома, с кривыми палисадниками.   
- Нас должны встречать, – сказала Соня.
И точно, их кто-то окликнул. Матвейка повернулся и увидел лохматого мужика, в синей поддевке.   Он сидел на большой подводе, набитой сеном, и призывно махал им рукой.
- Вон Митрофаныч! – Воскликнула Соня, – он за нами приехал.  Давай грузитесь, дальше только на этом будем ехать.
Все подошли к телеге, запряженной здоровенной конягой.
- Здравствуй, Митрофаныч! Давно ждешь?
- Да уж, почитай часа два, как, – ответил Митрофаныч густым басом. 
От него пахло чем-то родным, деревенским. Да и весь он был такой здоровый, крепкий – настоящий крестьянин-пахарь.
- Давай, рассаживайся,  кто куда желает – опять пробасил он и еще: - Тпру-у-у,  Гнедой! – Это он уже лошади.
Все расселись,  и он тут же взмахнул кнутом.
- Н-но милай! Давай!
Лошадь резво потянула, и телега быстро пошла по улице, унося их из этого городка. Путь их лежал через перелески  и совсем уж густые леса. От вида этих, вокруг  дороги обступивших высоченных сосен, тянуло прохладой. Лес был наполнен звуками птиц. Но вот впереди что-то стало проясняться. Лес стал редеть, и они выкатились на  поле необычайной красоты. Дорога шла вдоль этого голубого поля.
- Бабушка что это? – Спросил  удивленный Матвейка.
- Лен это, – ответил вместо бабушки Митрофаныч.
Даже спустя много лет часто вспоминал Матвейка эту впервые увиденную красоту. Вроде бы с виду слабенькая зелень отражалась в другой,  более буйной растительности.  Если посмотреть вдаль этого поля то, кажется, будто разливается небесная ширь. А вот чем дальше к горизонту, тем яснее видно что-то сияющее. И уже не понять, где небо, где поле, как одно целое пространство. Голубое поле, под голубым небом. Только в вышине слышно, как поют жаворонки. Такое спокойствие и умиротворение вокруг, просто дух захватывает. Такая  необоримая сила и красота царят над полем, что любой, мимо проходящий, обязательно взгляд задержит, залюбуется им, помягчеет сердцем.
       - Во-от – протянул   Митрофаныч,  - так вот. У нас тут.  Красотища.
Лошадь тянула за косогор, а Матвейка все смотрел и смотрел на исчезающее в легкой дымке льняное поле. Пока жив человек, живы и воспоминания в нем. Закрою глаза – и вот оно, льняное поле голубое, под голубым небом.
Они опять въехали  в густой лес и катили по наезженной колее.
- Ужо, подъедем скоро, – сказал Митрофаныч, -  Н-но-о, милай! Наддай!
Лошадь еще быстрей потянула, и сразу за поворотом им открылось еще одно поле, только уже ржаное, а вдалеке завиднелась башня колокольни.
- Вишь, Матвейка, – сказала Соня,  - монастырь это. Женский.
- Что? Что? – Я не понял.
- Чего ж тут не понять, – это уже Митрофаныч говорит, – монахини там живут. Богу молятся, за нас за всех.  Прощенье вымаливают.
- А как это? – Опять начал задавать вопросы Матвейка.
- Я потом тебе все объясню Матвейка, – ответила Нихама,  - ты лучше смотри, красота, какая вокруг.
-  А я что тебе говорила, – повернулась к Нихаме Соня, – вам тут обязательно понравится.
Они миновали монастырь, и вскоре завиднелись палисадники деревни. 
- Ну вот. Добрались, - объявил Митрофаныч, -  Слава тебе Господи! Вот деревенька наша.  Чернуха называется.
Блеснула впереди речка, заросшая высокими камышами.
- Чернушка, – снова пояснил Митрофаныч.
Они въехали на единственную в этой деревне улицу. По обеим сторонам стояли довольно большие деревянные дома. Капитальные пятистенки, с торчащими трубами из красного кирпича. Дремучий лес начинался сразу за огородами.  Казалось, здесь проходит граница цивилизации. Не верилось,  что еще совсем недавно они жили в городе, ездили на трамвае, смотрели стены кремля.
- Места у нас глухие, – сказал Митрофаныч, - но тихие, спокойные,  никто тут не озорует.  Дальше вообще тайга. Зверья полно.   Я родился здесь,  всех в округе знаю. Сеем, пашем,  на заимке у меня ульи.  Сейчас грибы пошли, скоро малина поспеет.  Рыбы в реке полно. Живи, да радуйся.
- Азохен вей! Митрофаныч! – воскликнула Соня. Не трави душу. Мне так тут все нравится, что и уезжать не охота. Но не могу. Служба. Да и у Мулика здесь вряд ли заказы будут. Вот под старость и покупаем дом. 
- Тпру! Милай! – натянул вожжи Митрофаныч.
Телега остановилась возле громадного дома, с красивыми резными ставнями.
-  Ей хозяева! Отворяй ворота! - закричал Митрофаныч своим зычным басом.
Большие ворота распахнулись, и оттуда вышла женщина  в платке, не смотря на жару.
- Здравствуйте! – сказала она  и Матвейке показалась, что она даже слегка поклонилась им. Что, решились все-таки? – спросила она, обращаясь  к Соне.
- Да. Сейчас еще раз глянем и по рукам. – А вы-то не передумали? Жалко, небось, такие хоромы продавать.
- Ох! – Вздохнула она, – Если бы не муж, ни за что  бы, ни продали. Его дед мой срубил.   Да, что уж тут. Проходите, сами все, не спеша, посмотрите.
Все прошли внутрь  дома,  а Матвейка стоял и озирался вокруг.  Деревня была, как вымершая. На улице никого не было видно. Только одинокий журавль-колодец возвышался неподалеку. Стояла тишина. Он еще немного постоял и тоже решил зайти в дом.
- Ну, вот и все, – услышал Матвейка голос Сони.  Сейчас в местную управу съездим.   Там все и подпишем.
- Вы пока осмотритесь тут, – сказала Соня Нихаме, а мы  с  Устиньей вмиг обернемся. Сделку-то надо оформить правильно.  Так, поехали быстро. Мулик не отставай! Митрофаныч, трогай! - Соня командовала,  как заправский командир.
- Мы что, тут жить будем? – Матвейка подошел к бабушке.
- Да Матвейка. Совсем немного. Пока Соня не выправит нам документы. А тебе что, не нравится здесь?
- Что ты, бабушка! Очень нравится! – он уже понял, что хедеров тут никаких нет, а есть только природа и, что еще очень важно – воля. – Нравится, – еще раз твердо добавил он.  Ну, чтобы бабушка не передумала.
- Хорошо, Матвейка, я рада, что тебе тут понравилось.  Давай, все посмотрим - что тут, да как.
Дом был большой, аж в четыре окна. Жилых  помещений было два, не считая больших сеней, где зимой, вероятно, держали скотину.
Комната, где они находились, называлась – зала. По размеру она была, примерно, как и у них в Краславе, а может, и больше. Большая русская печь занимала почти треть всей комнаты. Таких печей Матвейка еще не видел – это было довольно интересное сооружение. Сбоку, наверх печи, вела небольшая деревянная лесенка, а в самой печи, помимо основного, большого отверстия, были еще и какие-то углубления. В углу, по диагонали от печи, стоял массивный обеденный стол, а над ним, на небольших полочках, стояли какие-то портреты.
- Кто это тут нарисован? – Спросил Матвейка
- Это иконы.
- Для чего?
- Ну как тебе объяснить, – ответила Нихама, -  В этом доме раньше жили гои. У них другая вера.  Вот на эти картинки они и молились.
- Я не понял. Они что, в Бога не верят? Талмуд не изучают? Тору не читают? - От волнения Матвейка даже растерялся.
- Я же тебе говорю, они верят в другого Бога. Ведь и нас в Краславе не все в Иегову веровали.  Почти половина была лютеране.
Матвейка молчал, не зная, как на это реагировать. Он знал, конечно, что есть не верующие в Бога люди, но общаться с ними ему не приходилось. Он всегда был только со своими родителями, или в хедере, а там об этом не говорили.
- Ты вот что накрепко запомни, Матвейка! – Строго сказала ему Нихама, – о том, что мы евреи, я думаю, здесь лучше помалкивать.  Вообще никому про это не рассказывай. Понял меня?
- Понял, бабушка, – тихим, неуверенным голосом пролепетал Матвейка. – А как же тетя Соня?
- Это их дело. Как они себя здесь ведут, – то их проблемы. А ты помалкивай.
Матвейка отошел от икон и, озираясь, спросил:
- А почему тут так много скамеек?
Вдоль стен шли неподвижные лавки, над ними - врезанные в стены полки. От угла печи до боковой стены был деревянный настил.
- Вот на этих лавках сидят, а вот здесь, – Нихама показала на настил, – они, по-моему, спали.
Матвейка с интересом разглядывал убранство избы. Все было необычно, ново, совсем не так, как они привыкли видеть жилые помещения. Около устья печи стояли прихваты, кочерга, жернова, даже деревянная лопата.  В самом углу были полки, на которых стояли чугунки самых разных размеров и еще какая-то кухонная утварь.
- Этот угол, -  показала бабушка рукой, - они называют женской половиной. Видишь, тут даже занавеска есть, которая отгораживала это место от всей комнаты.
Это на самом деле и была женская половина дома. Здесь женщины готовили пищу, отдыхали после работы. А во время праздников, когда в доме было много гостей, у печи ставился второй стол, для женщин, где они пировали отдельно от мужчин, сидевших в красном углу. Такая обстановка была традиционной в  избах и семьях того времени.
- А где это красный угол? – Спросил Матвейка, озираясь и не находя ничего похожего на красный цвет.
- Красный угол – это вот, где иконы висят. Тут у них самое важное место. Ну, примерно, как у твоего деда было.
Вообще обстановка была, с одной стороны бедновата, а с другой - все необходимое для житья здесь было. И где покушать, и где помолиться, и где поспать. Только выглядело все непривычно их представлению.
Из большой комнаты дверь в другую, поменьше.  Там примерно была та же обстановка, только вместо большой русской печи стояла голландка, которая отапливала эту комнату и еще большие сени,  примыкавшие к ней.  Из сеней вела лестница  на чердак. Дальше еще были какие-то подклети и дровяной сарай.
Пока Нихама с Матвейкой осматривали дом, подъехала Соня с Муликом. Они  ездили в соседнее село оформлять сделку.
- Порядок Нихама! – Громко,  прямо с порога заговорила Соня, – все оформили как по нотам. Да, надо же, повезло нам. Не хотели они дом продавать, да муж у нее военный, и его переводят куда-то далеко, а родни у них никакой нет. Ну, как вы тут без нас, все посмотрели?
- Да куда там все, – ответила Нихама.  - дом просто громадный. Но одно я вижу определенно - тут все, что ни построено, все очень основательно, добротно.  С душой сделано.  А посуду и утварь они будут забирать?
- В том то и дело, что все, что они хотели, они уже забрали. Вот только завтра  еще раз приедут и иконы заберут. Сразу-то нельзя  было, и арестовать могут за это.
- Да ну!
- Вот тебе и ну! Это тебе не Европа.  И вообще, дорогая, я забыла тебя предупредить. Смотри, чтобы вас не заметили за молитвами и всякими нашими традиционными праздниками и субботами.  В России с этим очень строго стало.
- Да я уж поняла.  Да и Бася меня в Москве предупреждала.
- Ну и хорошо. И за Матвейкой смотри. Не надо говорить всем, что вы евреи. Старайтесь не выделяться тут.
- Мулик! – закричала она. Где ты там застрял? Давай заноси все в дом, сейчас пировать будем.
Соня с Нихамой быстро накрыли стол скатертью. Мулик притащил какие-то свертки, в которых оказалось полно всякой еды. Все быстро разложили по тарелкам и начали пировать.
- Сейчас Митрофаныч придет, – сказала она Нихаме, -  он нам очень здорово помог.  Вы с ним тоже дружите. Он местный, всегда, если что, на помощь придет.   Ну, да и я его не забываю.  У него жена животом мается - так я ему лекарство из города вожу.
- А вот и они.
В дом чинно вошел переодетый в льняную рубаху Митрофаныч, а за ним  болезненного вида женщина в платке.