Бабоньки, дайте пок...

Дело было лет тому как пятьдесят с гаком. Фамилия у Кости громкая - Колмогоров. Пишу правду, ибо возмутиться будет некому: нет Кости, нет и его  сына. Мой отец Косте был крёстным, значит мы то ли родственники, то ли свойственники, и я рассказываю всё, как о себе.

Он жил на Урале, родился в 1932 году, точь в точь когда в  его (нашей) деревне родился несусветный колхоз с пьяным комитетом бедноты во главе. Костин отец Филипп плёл в колхозе верёвки и умел много ещё чего, да помалкивал, как и все. А главное, деревенские да и вообще мужики обязательно носят на себе какую-то черту прошлого, даже из столетий - например, когда ратник, определенный на постой к селянке, считал чем-то разумеющимся спать прямо с хозяйкой, муж которой тоже где-то в походе и тоже на постое и тоже под тёплым боком. Именно эта черта досталась по распределению Косте, но об этом в своё время.

Единоличникам косить сено можно было только исполу: копну себе, копну колхозу, поэтому все вступили в колхоз и работали тщательно, по крайней мере с виду. И мать малёхонького Кости (а бабушки тоже работали), уходя в промозглый колхозный погреб перебирать картошку, оставила сына на печке, сделав ему пояс и привязав так, чтобы он мог ползать по лежанке, но чтобы не до края. И  на третий день случилась осечка. Едва мамашка Матрёна Абрамовна брякнула воротами, Костюшка подполз к краю и свалился, свесился с лежанки на своём поясе. К вечеру мальца нашли - руки ноги вниз, как увядшее комнатное растение, но живого. На следующий раз привязали короче, но с той поры всякие странности  стали прилепляться к Косте одна на другую из года в год.

Повлияло на речь: её он обильно пересыпал сорным словом «это», выговаривая его так: «ето-ето-ето!» А указанную цепочку «слов» не то сглаживал, не то заострял еще одним чертополохом: «б...», и Костю, бывало, заслушивались, когда он хотел что-то сказать, например: «Ето-ето, б... , ето-ето-ето, вчера, ето б... , докопали, б... , ето-ето...»

В войну Костя, как и другие подростки, работал на ферме коновозчиком, с вилами, с лопатой, без выходных, навкалывался - ууууу!!!! Поэтому после службы в армии - быстрей учиться на тракториста, кем и проработал всю жизнь. И тут опять сказался странный его характер: когда деревню переподчинили другому хозяйству, Костя остался работать на старом месте на том же тракторе, и вся деревня ходила теперь на работу уже на юг от деревни три километра, а Костя по-прежнему на север, тоже три километра, один из деревни. Один: друзей у него не было, его окружали этакие дружелюбные «невраги». Ему разрешалось ездить домой и даже на выходные на тракторе., он и был ему другом.

В земледелии к середине шестидесятых внедрили личный подряд, когда ты на одном поле вспашешь-разборонишь, и посеешь, и прокультивируешь, внесёшь удобрения, и выкопаешь урожай, и всё зависит исключительно от тебя, от твоей любви к земле, к работе, от смётки и дисциплины. Бывало, после работы он долго вглядывался в сошники культиватора, покуривая, потом приделывал к каждому какие-то железки, утром пробовал, снова смотрел, и вот результат: Костя получил небывалый урожай свеклы! Узнали в районе, потом в области... Беда! (В деревне «беда!» говорили, когда жизнь выбивалась из обычного течения). Выход один: делать телепередачу о победителе социалистического соревнования Косте Колмогорове.

Победителя вызвали в партком, проинструктировали, сказали день, сказали, чтоб сходил в баню, чтоб одел стираное, побрился, сказали, как доехать и к каким часам... Деревня оживилась: переживали за Костю (как соберется?), а мужики рассуждали, как он сможет, если заставят, говорить без любимого матюга на «б»? Но Косте ничего не говорили: что толку говорить, например, лесу или реке?..

Через дом от этого Кости жил другой Костя, электрик, фронтовик, недавно  из гостей из Москвы (не из Тамбова!). Костя-электрик был не совсем похож на деревенских мужиков: высок, пел красиво, играл на баяне и даже ремонтировал первые телевизоры, и был тонкий юморист. Он любезно проинструктировал тёзку Колмогорова, как вести себя «в свете», мол, материться нельзя, ни  в коем случае: посадят! Телевидение - не шутка. Дальше инструктор сказал, что нужен обязательно галстук, и предложил свой с большим узлом, с резинками, чтоб застегнуть вокруг шеи. И наказал в поезде на полке не спать, а просто лежать и держать галстук рукой, чтоб кто не снял. На это Костя Колмогоров ответил: «Да я, ето-ето, б... , я вот, ето, рукой, ето-ето, б... , схвачу, ето-ето...»

На следующий день Костя-электрик спросил у тетки Матрены, уехал ли  передовик, и пошёл в клуб (этакая пятистенная кулацкая изба, теперь без сундуков и кроватей, с рядом скамеек перед дощатым возвышением-сценой) - проверить, работает ли  телевизор. А телевизоров в деревне было пока только два, второй у самого электрика. Клубный телик надо стучать сверху кулаком, чтобы стал показывать. Телик показывал «рамку изображения» (тогда передачи были только вечером). Костя настроил её, чтобы лица потом не были вытянуты или сплющены, и наказал заведующему  до семи вечера клуб не открывать, телевизор не включать и не долбить по нему.

И вот клубная изба располным-полна, как в свадьбу: перед сценой с телевизором, на полу, разлеглась ребятня, на лавках бабы, мужики, старики. Набожные старухи телевизор игнорировали, как и появившиеся транзисторные приемники, ибо последние не имели провода, а значит там сидел чёрт, а в телик каким-то образом забирались маленькие люди, а куда они потом деваются?! Вопрос! Даже бабка Матрена, Костина мать, не пришла. На её радость наконец-то в избах появились выключатели, а то ведь попервости были одни лампочки под потолком, которые горели до полуночи, пока не выключат на трансформаторе. Раньше Матрёна  после заката поднималась на табурет и дула на лампочку, пытаясь задуть и чертыхаясь; выкручивать лампочку она, конечно, не умела... А сейчас благодать: щёлкнула выключателем - и на печь до четырёх утра. Не зря наше устройство называется «выключатель», тогда как за кордоном - «включатель».

Началась передача про сельское хозяйство. Костя Колмогоров сидел с краю стола, от зрителя справа.
- На шее-то у его чо? Ошейник, поди, одели? - спросил кто-то.
- Там знают! - деловито отреагировал другой.
- Галстук! - вклинился Костя-электрик. - Я ему дал. Положено...

На стене между ведущей и Костей висел большой цветной чертеж культиватора. Зал торжественно замер, как на крестинах. После объявления сути события ведущая обратилась к передовику:

- А теперь, Константин Филлипович, расскажите нашим телезрителям, как же Вам удалось получить рекордный урожай свеклы?.. Вот, возьмите указку.

Костя взял указку, вспомнил школьные годы, направил оружие на сошники:
- Ето-ето...
И сразу наступила непредвиденная тяжёлая пауза. Дальше Костя должен был произнести «б...», но в тюрьму не хотелось, а говорить без «б...» он не умел, не мог! Ведущая с нетерпением взглядывала на передовика.
- Так ето... вот... Я, ето-ето-ето... вот! - Костя ткнул указкой.

В зале захлопали себя по коленкам:
- Ни холеры ему не рассказать! В деревне-то слова не добьёшься, а тут в телевизоре!..
- Может, расскажет... Подождём!

Запахло махоркой. А передача продолжалась уже вне плана: когда Костя заводил своё бесконечное «ето», ведущая спрашивала:
- А вот это? Тут что Вы придумали?..

- Говори, «Ето-Ето, Б...»! - уже орали на Костю в клубе-избе. - Немтырь ...уев!
Но вот стало смешно самой ведущей, она сбивала свой смех беспорядочными вопросами и сама же на них отвечала в той мере, в какой знала вопрос. А Костя, разозлившись на себя, на всё, позарез хотел что-то объяснить и буквально завёлся:
- Ето-ето-ето, ммм... , ето я, ммм...
Но слышно уже ничего не было: все катались со смеху по полу, в сторону телика направились прокуренные пальцы, все были радостные... и приобщенные.

Так Костя стал областным передовиком, и список его странностей вырос: он
стал гораздо меньше слушаться жену Нину («Нинку»),  стали частыми простецкие деревенские домашние ссоры. Потому что передовик стал чаще выпивать: хряпнет стакан браги, выйдет в огород и смотрит вдаль, в сторону своих полей, а Нинка, конечно, ругается. А кто сейчас разрешил ей ругаться? И Костя для начала уронил во дворе поленницу. Жена стала опасаться, и двадцать третьего февраля (а было воскресенье) всё на всякий случай попрятала: швейную машину под кровать, утюг в подпол в картошку, а радиоприемник отнесла к соседке. Костя к обеду был уже в хорошем самочувствии, попотчевавшись бражкой. Захотелось «зрелищ»: вдруг сейчас по радио передача о нём, а Нинка «радиво» спрятала!.. И Костя пошёл к соседскому пареньку, там было радио.

Серёжка сидел за столом, на котором говорило радио. Костя вошёл, когда в радиопередаче как раз зачем-то  громко сказали «Костя!» Вошедший мигом оказался у стола, упал на колени, схватил приемник и приткнул к правому уху:
- Вот! Ето-ето, б... , вот эть б... -то какая, ето! Спрятала!.. Обо мне, ето-ето... Ну, ето-ето, б... , прошшенья, ето-ето, б..., никакого, ето, пришибу!..

Через пару недель, уже в марте, состоялись выборы куда-то. Этот день в народе звался не канцелярски, а гордо: «ВыборА!» (как мы мечтательно произносим «городА» или «чудеса»). Костя машинально глянул на пустой стакан и спросил:
- Чо они, ето-ето, толды, ето-ето, б... , про меня? Ето-ето,б..., ето...

Сережка был парень с фантазией и решил разыграть Костю:
- Да опять про культиватор. Спорили!.. И ещё про Иванка твоего. Мол, ишшо передовик растёт...
- О, ето-ето, б..., у! Ростёт!!! Папиросы, ето-ето, в будку к Тобику, ето-ето, б..., спрятал, ето-ето, курит...
- Шесть лет, - констатировал Серёжка, - пора! Да и пить уж пора: отец - передовик!
- Ага, ето, б..., уж пьёт... Ето-ето, вчера, ето, б..., допил, ето, мой стакан, ето...
- А женить не думал его пораньше?
Костя категорически не согласился:
- Нет! Ето-ето, б..., нельзя! Ето-ето, б..., в армию, ето, сначала...

Кончилась зима, прошла посевная. Лето, зной, по улице в сторону магазина идёт Костя Колмогоров. Видно, что выпивши. Бойко здоровается во все стороны, не узнать. Я с деревенскими парнями стою у сельмага. С любопытством смотрим на Костю. Против магазина три дома трех братьев-пимокатов, в живых только дед Василий, лежит где-то в чулане. На скамеечке у ворот бабушки Ольга, Настасья и Зинаида, и ещё кто-то. Костя останавливается напротив, демонстративно сверлит бабушек взглядом. И тут один из парней: мол, сейчас просить начнёт...

Сейчас уточним, о чём это. В детстве Костя, так получилось, наслушался отца и дядьки, и других мужиков «за компанию», как «с этим делом» справлялись в армии, на «германской» войне, за границей... Не поймешь, кто говорит правду, а кто сочиняет про свои «случаи», но суть вопроса с годами отстоялась в Косте. Он и сейчас помнил, как вояки сидели в сенях на рундуке и разглагольствовали (рундук - это возвышение в углу сеней высотой и форматом с кровать, а под рундуком вход со двора под сени, в погребок. Летом на рундуке хорошо было спать).

- А ничего особенного: проси - да и всё! - со знанием дела говорил один.
- Ага! Одна, другая не даст - проси эдак до утра...
- Так ты у всех разом спроси - оне и скажут, какая пустит, - не сдавался первый, - мол, бабоньки, дайте покунать! Спокон так было, старики ишшо сказывали...
- Чо, и ты спрашивал?..
- Ну вот, например, там, у границы ишшо, осмелился да пал на коленки перед бабами. Смеху поднялось!.. А посля одна догнала, дом показала, приходи, говорит, в потемках, да воротами не греми! Я, говорит, в сенках на рундуке буду. Ну, пришёл я, а она вот ек тут лежит...

Тут рассказчик показал место на рундуке, где конкретно лежала та баба.
- Ак спрашиваться надо было или как хошь? - спросил третий собеседник.
- Генералы да полковники - их дело на карте чертить да на плацу орать, а твои происшествия - это сам о себе регулируй, чтобы для здоровья и для внимания в бою...

Итак, с возрастом Костя понял, о чём именно шла тогда речь, и перед уходом в армию, напившись само-знамо, Костя пристал к девкам, посиживающим в теплом мае на брёвнышках:
- Девки!.. Ето-ето-ето, б... Бабоньки, а ето-ето, б... дайте покунать!..

Девки уставились на Костю, ибо этого слова пока в их лексиконе не было (откуда слово-то? От «окунать»? У нас детские уши щадили, "кунка" да "кутак" - этакое говаривали только в "экстремальных" случаях, а вот на Алтае... ладно, потом). В общем, заслышав Костину просьбу, девки стали перешёптываться и вскоре с визгом разбежались.

Следующий сеанс был не в армии, а спустя год после, ещё до свадьбы. Бабы ждали  открытия магазина, а погодившийся тут пьяненький Костя встал перед ними на колени и очень определенно попросил:
- А бабоньки, ето-ето, б..., дайте, ето-ето, покунать-то!

Бабы громко и немножко «деланно» рассмеялись, одна-две покраснели, посоветовали Косте быстрее жениться и отныне крепко запомнили, что Костя «этакой». Мы, парни, придя в середине шестидесятых в возраст, тоже уже знали, что за Костей Колмогоровым водится одна смешная странность, и вот она грядёт.
- Да-да, вот увидите: просить зачнёт! - повторил наш прозорливый приятель.

И вот Костя упал коленками на лужайку перед бабушками, тяжёлые руки тракториста просяще прижал к груди:
- Бабоньки, ето-ето,б... Бабоньки, ето-ето, дайте покунать, ето-ето!

Ещё до этой пламенной просьбы старушки поняли, чем закончится дело, и начали беззвучно смеяться. Потом одна посоветовала встать на коленки перед своей Нинкой, а другая подсказала обойти улицу и попросить с огорода, может, дескать, какая-нибудь из нас и насмелится... Костя поднялся, осуждающе замахал руками на «не патриотичных» старух, восклицая своё «ето-ето», чувствуя свою правоту и историческую, и актуальную, как действительный передовик. А наш рассказ приблизился к развязке.

Был ноябрь. По какому-то случаю мужики выпили, водка кончилась, браги ни у кого не было, а продавец была на аборте в городе. Надо бежать на центральную усадьбу, три километра, по грязи, снежная крошка больно бьет в лицо. А у Кости Колмогорова трактор перед воротами. Подступили к Косте: выручай!

- Так ето-ето... - завёл Костя свою канитель, дескать, сам уж похмелился хорошо!
- Ты, Костя, передовик производства. Тебе слова никто не скажет! Выручай... раз передовик...

И Костя согласился. А сложность состояла в том, что работал он в другом хозяйстве, а меняющиеся дороги на «их» центральную усадьбу не знал.
- Ты прямо через ферму Брауна, возле сенного склада, там след тракторный хороший...

В ту сторону Костя быстро жиманул по основной дороге, хоть и крюком, а обратно, купив водки, поехал, как говорили, через ферму. Снежная пороша побелила тракторные дневные следы, над фермой тускло горели две лампочки, впереди сенной склад, а сама ферма уж кончилась. И вдруг трактор неожиданно повело вправо, он стал быстро наклоняться. Костя автоматически крутнул руль влево и дал газ, но трактор уже завалился набок, в какую-то навозную жижу, из которой еще торчала и фыркала труба тракторного глушителя, а капот (передок) уже утонул... Это была вырытая экскаватором глубокая яма в конце скотника, куда транспортером выбрасывалась-выбулькивалась коровья навозная жижа. Сверху она покрылась мёрзлой корочкой, посыпанной снежной порошей. Яму днём объезжали, а Костя вообще о ней не знал. Безобразие, конечно! Но сколько этих безобразий кругом?.. Трактор заглох. Костя напрягся и чуть оттолкнул левую дверцу кабины, было очень неудобно, в образовавшуюся щель быстро поползла параша, Костя не мог протиснуться наружу, и в это время трактор окончательно лёг набок на дно ямы. Колючая снежная пороша рассерженно посыпала разбитую навозную корку над Костей и его железным конём...

Двери скотника скрипнули. Вышел работник с вилам: вроде трактор где-то шумел?
Помочился за углом, слегка подпрыгнул, стряхивая «последнюю каплю», глянул на лампочки над крышей: между ними взгляд привычно скользнул по выцветшему красному транспаранту, на котором  крупными буквами было написано «СЛАВА ТРУДУ!»