Похороны

          Народ, ёжась от пронизывающего до костей ветра, кучковался возле подъезда.
          Чуть поодаль стояли в смиренном ожидании две табуретки.
          На тёмной иномарке подъехал батюшка.
          Родственники зашевелились, сбрасывая оцепенение ожидания.
          Через несколько минут вынесли гроб. Поставили на табуретки.
          «Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков.Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас…» – затянул священник.
          Воробьи от неожиданности прыснули врассыпную. Люди, потихоньку, стали подходить к гробу и вслушиваться в слова молитвы. Хотя некоторые так и остались стоять в сторонке. Петухов только что закурил и решил, что покойнику уже всё равно кто на каком расстоянии от гроба находится в данный момент. Да и чин отпевания уже прослушан не единожды за последнее время – никто не молодеет из друзей и знакомых. Поэтому он спокойно и с наслаждением курил и рассматривал окруживших гроб людей. Знакомых было немного – в основном, писатели.
          Петухов набросил капюшон. Он не переносил ветер. А здесь, в этом городке, который раскинул свои руки-улочки на возвышенности, ветра были частыми гостями. К сожалению.
          Весеннее солнце, с трудом пробивавшееся через низкие, пролетающие на бреющем над домами, словно серые истребители, облаками, светило, но не грело.
          Люди стояли нахохлившись и поминутно запахивали, и так застёгнутые на все пуговицы, куртки и пальто. Ветер вымывал тепло из-под одежды, как набегающая на берег волна, забирала и уносила с собой в море гальку – безвозвратно и целенаправленно, с пугающей монотонностью.
          «Помилуй нас, Боже, по велицей милости Твоей, молим Ти ся, услыши и помилуй. Господи, помилуй…» – привычно басил священник.
          Ветер дул прямо в лицо, поэтому чётко было слышно всё, что пел и говорил батюшка. Петухов внимательно посмотрел на небо, как будто, кроме облаков, кусочков атласного голубого неба и маленького солнечного кругляшка, ожидал там лицезреть и Бога…
          Когда его взгляд скользнул вниз, по балконам и окнам, Петухов увидел нечто такое, что можно было расценить, как знак.
          На боковине балкона пятого этажа были нарисованы следы человека, уходящего вверх. Не отпечатки обуви, а, как будто, оттиски ступней.
          Левой, правой, левой, правой… Невидимый человек ушёл вверх – прямо на небо, оставив скептикам явные доказательства своего ухода.
          «Яко Ты еси Воскресение и Живот, и Покой усопшаго раба Твоего … , Христе Боже наш, и Тебе славу возсылаем, со Безначальным Твоим Отцем, и Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь».
          Батюшка окинул взглядом, полным многозначительности, собравшуюся паству. Потом помахал кадилом, шествуя вокруг гроба, и был таков. Его ждали дела: может ещё один покойник томился не отпетым, а может и вкусный обед, сваренный расторопной попадьёй, остывал дома.
          А всех остальных ждало кладбище.
          Кроме ветров, Петухов, с такой же силой, не любил кладбища. Не сказать, что это был страх. Нет. Это здесь не причём. И нельзя назвать это чувство брезгливостью или ненавистью. Если бы дело касалось людей, то можно было бы написать – «не сошлись характерами». Так, обычно, говорят, когда два человека не могут находиться рядом друг с другом. Вот так и здесь. Петухов чувствовал себя на кладбище неуютно.
          Может быть, он впитал с молоком матери это состояние? Когда умер его дед, будущий Петухов находился в утробе и только-только собирался появиться на свет Божий.
          А может, это началось в тот момент, когда хоронили второго деда. Петухову было десять лет. Его, специально, родители забрали из городской школы и повезли в село, чтобы попрощаться с дедом. Сначала процессия, во главе с гробом, не спеша шла из сельского околотка к церкви. Потом долго стояли там. Или ему только так показалось, что долго. Потом, уже значительно расширившись и пополнившись, шествие двинулось дальше, к сельскому кладбищу, находящемуся за прудом. Всё это далось маленькому Петухову с большим трудом. А когда ему предложили подойти и поцеловать деда, который и при жизни-то был человеком серьёзным и не терпящим особых сантиментов, а в гробу лежал прям-таки с суровым лицом, Петухов расплакался и убежал.
          Городское кладбище было намного больше сельского, с целыми проспектами и кварталами. Правда, назывались они обыденно и приземлённо – участки.
          Когда вышли из автобуса, Петухов сразу почувствовал какую-то перемену. И только уже стоя недалеко от свежевырытой могилы, он понял, что ветра нет. Никто не пытается вынуть из тебя душу вместе с теплом. Хотя, кладбище находилось на самом краю города, а дом, где жил усопший – в самом центре. Парадокс.
          Люди сказали добрые слова. Поэты прочитали стихи над могилой. Потом все немножко постояли и стали расходиться. Брат покойного стал зазывать всех в столовую, помянуть. Петухов был в отпуске, на работу спешить не надо было, поэтому он сел в тот же «пазик» и поехал на поминки.
          Пока покурил перед столовой, пока перекинулся парой слов со знакомыми, пока помыл руки – прошло много времени. Практически все места были заняты. Лишь в самом дальнем углу зиял пустотой, как выбитый зуб, свободный стул. Туда, ежесекундно извиняясь вслух и чертыхаясь про себя, Петухов и добрался.
          «Ну вот, теперь придётся сидеть до самого конца, пока все не разойдутся».
          Он сидел среди совершенно незнакомых ему людей, пил за упокой души, закусывал и, странное дело, не чувствовал себя одиноким или лишним. Правду говорят, что горе сближает.
          Разморенный и немного уставший, он ехал, позже, домой, как ему показалось на том же «пазике», только с номером маршрута. А что, всё может быть: водитель решил ещё чуть подзаработать денежек и выехал после поездки на кладбище, ближе к вечеру, развозить не покойников, а обычных пассажиров.
          Смерть и жизнь всегда бродят рядом. До такой степени, что черта между ними иногда становится совсем незаметной и размытой.
          Идя от остановки домой, Петухов благостно подставлял лицо, наконец-то распихавшему все облака по углам неба, солнцу и думал о том, что жить – хорошо. Даже не смотря на неотвратимость смерти.