Петербург. Возвращение

«Не сойдутся Москва с Невой, нежной девочкой с Севера.
У моей Москвы нет такой светлой нежности и тепла»…

Петербург! У скольких людей захватывает дух при упоминании твоего имени, а кто-то больше любит Москву. Два прекрасных города – у каждого свое лицо, свой характер.

Москва – это нерв, энергия, возможности, амбиции, жесткость, напористость, безжалостность. Питер – это созерцание, гармония, покой, дружелюбие и доброта жителей. Это красота, не уступающая никаким европейским столицам, в сочетании с национальным характером.

Здесь больше патриотов своей страны, чем в Москве. Здесь больше любят свой город и своего президента. Здесь больше культуры внутри человека. Здесь не хочется никуда бежать, расталкивая локтями и огрызаясь, а хочется сидеть на лавочке в старом тихом парке, греясь под нежаркими лучами солнца и поглядывая на голубей. Здесь не хочется никуда спешить, хотя нужно так много посмотреть. Сюда хочется приезжать снова и снова. А еще лучше – здесь жить. Можно уехать из страны, но из Петербурга – никогда!

Моя любовь в этот город – тогда Ленинград – была с первого взгляда и навсегда. Она случилась давно, еще в школьные годы.

Гордость нашего рода – мамин брат, мой дядя, родившийся в тамбовской деревне, сделавший себя сам: мединститут в Ленинграде, служение военным врачом в последние годы войны, работа в отсталой стране с беднейшим населением – Йемене, после войны он стал профессором Военно-медицинской академии в Ленинграде – по его учебникам и сейчас учатся студенты.

Он был прекрасным врачом и добрейшим человеком, помнил про все дни рождения многочисленных родственников, присылая по почте ящички-посылки, набитые фирменным шоколадом и вафельными тортами, казавшимися тогда необыкновенно вкусными. Моей маме делали операцию лучшие врачи Ленинграда – коллеги дяди Леши. И не только маме. В его квартире постоянно кто-то останавливался – родственники, знакомые, односельчане. Дядя, безумно любивший Ленинград, считал, что посмотреть его имеет право каждый человек и отказать в этом он не может, раз ему так повезло здесь поселиться.

Помню, что когда я приехала в Ленинград в первый раз, в возрасте старшеклассницы, из солнечной братской республики, я попала в совершенно другой мир, который видела только в кино.
 
Город оглушил какофонией звуков, многолюдьем, динамичностью, поразил красотой архитектуры.

Двоюродный брат Паша встречал нас в аэропорту – голубоглазый блондин, похожий на кумира моей юности Олега Видова. Говорил он как-то по-особенному, по-питерски, чуть растягивая ударные гласные.

Он привез нас на Васильевский остров, где дома выстроились в линию, не оставляя между собой прохода-проезда. Родственники жили на шестой линии, в доме-колодце, то есть часть окон выходила во внутренний узкий, как пенал, дворик – безликий, серый, с мусоркой.

С виду дом казался огромным, хотя был всего в четыре этажа, без балконов, серый и мрачный, с крутыми огромными ступеньками, так что добираться до верхнего этажа без лифта стоило усилий даже мне, девчонке. Но моих возрастных родственников это, напротив, даже радовало – мой дядя, проводивший много времени за письменным столом, в научных трудах, очень ценил движение, активный образ жизни, и такой подъем по лестнице считал хорошей зарядкой. Он носил с собой шагомер, привезенный из Японии, и старался ежедневно «нахаживать» норму, необходимую для здорового образа жизни.
 
Если снаружи дом казался по-достоевски мрачным, то внутри квартира была словно «дворянское гнездо». На входе, повесив верхнюю одежду на вешалку и помыв руки в туалетной комнате, ты поднимался по скрипучей деревянной лестнице как будто на еще один этаж, оказавшись в светлой, с окном на тот самый двор-колодец, прихожей – с диваном для гостей, журнальным столиком, где всегда лежали свежие газеты и популярные журналы. Это было место ожидания – друзья моих братьев коротали время, пока те собирались на прогулку, студенты дожидались моего дядю, чтобы получить консультацию или позаниматься.

Без приглашения входить в комнаты не разрешалось. Узкий коридорчик, ведущий из прихожей в зал, между ними – крохотная кухонька. Плита, небольшой стол, холодильник, раковина – больше здесь ничего не помещалось, наверное, поэтому мы, гости, всегда обедали в зале.

Обед проходил при абсолютной парадности и даже, как мне казалось, чопорности: накрахмаленная белоснежная скатерть, столовые приборы, фарфор, соблюдение этикета за столом. Порции были небольшие, но все красиво: пюре, тающее во рту, сочная сарделька, пестрящий яркими красками салат. И десерт – крепко заваренный чай с кусочком вкуснейшего торта. Помню, что я не наедалась, мой растущий организм требовал большего. Выбежав погулять, первым делом мчалась в кондитерскую и покупала теплую булочку.
 
Небольшой квадратный зал и две комнаты – кабинет дяди, святая святых, и просторная, светлая детская.

Все просто, скромно для статуса профессора, никакого шика, богатств, и вместе с тем особенное для меня, аристократичное: пианино из блестящего черного дерева, старинный комод с посудой из хрусталя и фарфора, впрочем, немногочисленной, и огромный – во всю стену – шкаф с книгами.

Помню совершенно особенный запах квартиры, сотканный из вечного холода бетонных питерских домов, аромата дерева, книг, шоколада… Запах интеллигентности, достатка и еще чего-то, что связано с укладом этой семьи, их высокой культурой.
 
Мои двоюродные братья росли в атмосфере любви к искусству, литературе.

Старший брат Саша был очень одаренным – прекрасно рисовал, музицировал, знал языки, ему все легко давалось. Помню, что к нему приходила маленькая интеллигентная старушка с буклями на голове – преподаватель консерватории. Как он играл Шопена! Наверное, с тех пор это мой самый любимый композитор.

Саша прекрасно говорил по-английски – учился этому в знаменитом пединституте имени Герцена, стажировался в Англии, жил в Японии. Он работал переводчиком и проводил экскурсии по Исаакию. Я смотрела на него с благоговением – он совсем не боялся иностранцев, которые казались мне инопланетянами. Почему? Они были очень свободны, раскованы, чего во мне тогда не было, у них не было комплексов, как бы сказали сейчас. Девушки в каких-то развевающихся ярких тряпочках казались мне вызывающе сексуальными. А мой брат общался с ними совершенно свободно и ничем не отличался от них – молодой, голубоглазый, улыбчивый, свободный.

Мои родственники водили меня по музеям, терпеливо выстаивая в многочасовых очередях за билетами, хотя сами бывали здесь уже по многу раз.

Очень хорошо помню поездку в Царское Село – с трепетом входила в Александровский лицей, где учился Пушкин, вот зал, где юный кудрявый отрок держал экзамен перед стариком Державиным, комнатки-кельи, где он со товарищи жил, вот на этой скамеечке в парке он сидел и сочинял стихи, поглядывая на озеро, в котором будто бы топился Кюхельбекер. (Однажды Пушкин сказал другу: «Вильгельм, прочти свои стихи, чтоб я уснул скорее». Обиженный Кюхельбекер побежал топиться в пруду. Его успели спасти. Вскоре в «Лицейском мудреце» нарисовали карикатуру: Кюхельбекер топится, а его длинный нос торчит из пруда.)

Это зерно, посеянное моими родными, проросло во мне любовью к литературе и искусству, я уже не могла без этого жить – без интенсивной внутренней духовной жизни. Но когда возвращалась на родину, попадала в другую реальность, где было мало места духовным исканиям, спорам на кухне о новом романе или премьере фильма. Я уже не могла быть в классе как все и считалась «белой вороной».
 
Потом приезжала еще и еще. Дядя приобрел дачу в Парголово – дачном кооперативе для людей науки. Помню как сейчас деревянный дом со скрипучей лестницей на второй этаж, где мы поселились, с балкона можно было видеть маленький ухоженный огородик с зеленью, редиской и клубникой, которым тетя Клава очень гордилась, клумбы с цветами. Смешанный лес прямо за забором. Как здесь спалось!

Купаться ходили далеко, через густой лес, но усилия вознаграждались – круглое как пятачок озеро в окружении сосновых лесов и пионерских лагерей, песчаный берег. Вода всегда холодная, будоражащая. Восторг! Здесь уже отличался мой младший брат – в плавании не было ему равных, впрочем, как в волейболе и в шашках и шахматах. Гибкий, ловкий, сверкающие бирюзой глаза на загорелом лице – я была тайно влюблена в него, ведь влюблялись же в пушкинские времена в своих кузенов.
 
Очень любила гулять по Васильевскому в одиночестве. А как же иначе, когда здесь, на Васильевском, недалеко от дома моего дядюшки – Академия художеств, знаменитые сфинксы на ступеньках, спускающихся к Неве. Ах, эти черные воды Невы, художники с мольбертами и блокнотами, рисующие дворцы на другом берегу. Интересно было смотреть, как, штрих за штрихом, прорисовывается на листе карандашный абрис Зимнего или тоненькая фигурка девушки на мосту. Уж не я ли это?
 
А Литературный музей, так называемый Пушкинский дом? Сколько раз я была здесь одна и бродила по залам – Достоевского, Пушкина, Лермонтова… Боже мой, ведь я видела здесь самого Дмитрия Лихачева! Он был директором музея, а вел себя как скромный, обычный человек – со всеми здоровался, разговаривал мягко, приветливо, даже у меня что-то спросил, типа интересно ли мне здесь. Тогда я еще не представляла себе масштаба его личности и для меня он был просто интеллигентным человеком, истинным петербуржцем, безумно любящим свой Дом, свое детище.
 
А потом случилось малодушие. Я изменила своей мечте – побоялась приехать в Ленинград после окончания школы, побоялась, что не поступлю в институт и пропаду, потеряюсь. «Ты слишком домашняя, чтобы бороться за жизнь в большом городе», – говорили мне близкие, и я отступила. Это была самая большая ошибка в моей жизни, повлекшая за собой череду необратимых случайностей, сложившихся в судьбу. Я уехала в провинциальный город, прожив там семь лет, но он так и остался мне чужим.

Нельзя изменять своей любви, своей мечте, не надо ничего бояться! Моя подруга, приехавшая из тамбовской деревни, откуда родом были мои предки, не побоялась бросить вызов судьбе. В мединститут, чтобы стать врачом, как мой дядя, она не поступила, но не испугалась. Работала дворником – зимой колола лед, осенью убирала бесконечную листву, жила в комнатушке на правах лимитчицы. На следующий год рисковать не стала, поступив в другой вуз, где конкурс был поменьше. Встретила там свою половинку, в 90-е они организовали семейный бизнес и сейчас уже являются полноправными петербуржцами, имея абсолютно все для счастливой жизни.
 
Тридцать лет я не была здесь. Почему? Завертелось колесо отдельно взятой жизни, то есть моей, попавшей в бурный водоворот событий, повернувших жизнь так, что не было возможности не то что в Петербург, в соседний город съездить. Сначала перестройка и исход русского населения из «братских» республик, тяжелый и небескровный, потеря всего нажитого, родственников, которые устраивались кто где мог, в разных уголках страны, начало жизни с нуля, скитания по чужим углам с маленькими детьми на руках. Потом жизнь так или иначе налаживалась, но были маленькими дети, надо было их растить, воспитывать, вкладывать в них средства, которых никогда не было достаточно.
 
И вот – дети выросли, жизнь упорядочилась, появилось свободное время и свободные средства. Каким ты стал, город моей мечты, моя первая любовь?..


Путешествие из Москвы в Петербург в июле 2017-го (заметки, впечатления на ходу)

На Ленинградском вокзале все чистенько, везде указатели. В зале ожидания оказалось на удивление много китайцев. Ведут себя оживленно, дружелюбно. Ехали ночным поездом, сразу постелили и спать. Долго не могла заснуть – плохо сплю в поездах.
 
Прибыли на Московский вокзал утром. Петербург встречал хорошей погодой. Площадь Восстания была многолюдна, как все привокзальные площади. Метро чистое, но народу в вагонах много, уступают место редко, в основном таджики.

Отель располагался в Адмиралтейском районе, близ Обводного канала. Когда шли к нему, поняли, что место здесь глухое, жилых домов нет, в линию по обеим сторонам выстроились промышленные здания, то ли действующие (судя по наличию утром куда-то спешащих людей), то ли заброшенные, как завод «Треугольник» – большой, со множеством корпусов из красного кирпича, зияющих отсутствующими окнами и овевающих запахом резины (позже мы узнали, что это бывший знаменитый завод галош). В общем, место, где располагался наш отель, оказалось не очень оживленным, но… Окна выходили на канал, что мне понравилось, но вот машины сновали круглосуточно, особенно докучали ночью большегрузные. Правда, набегавшись за день, мы сваливались на кровать и спали богатырским сном.

Номер оказался просторный, в зеленых спокойных тонах, на первый взгляд чистый (ковровые покрытия, думается мне, не чистились много лет, и покрывала были сомнительной свежести). Отель принадлежал кавказцам (дагестанцам), здесь был семейно-родственный бизнес – отель, бар, кафе и ресторан – как оказалось, все крутилось из одной кухни. Утром бесплатный завтрак часто составляло то, что оставалось от вечерней трапезы в ресторане, но вот комплексный обед за 250 рублей – вполне приличный и сытный, вечером те же блюда, но уже гораздо дороже, а утром сыр или ветчина часто подавались подтаявшими и не первой свежести, про салаты вообще страшно говорить (свекольный с майонезом, например). Мой догадливый спутник сразу смекнул про этот «круговорот», потому за завтраком мы выбирали самое безопасное – гречку или рис, яйцо и чай или кофе, рассыпанные в пакетиках, тут же печенье, подтаявшее масло.

Лица одни и те же – на ресепшене молодой человек, похожий на кастрата, не очень приветливый; владелец ресторана, кафе и бара – красивый кавказец, распоряжающийся всей кухней и не брезгующий носить блюда как простой официант забредающим сюда, чаще всего группами, туристам; за завтраком женщины на кухне – поварихи, официантки и посудомойки одновременно – его дочери и родственницы. Лишь одно лицо здесь было не из клана – номера убирала узбечка.
 
Как-то пришли вечером и обнаружили не застеленную покрывалом кровать. Муж побежал спросить, куда оно делось (а вдруг припишут кражу при выписке), но на ресепшене ничуть не удивились, словно это было обыденное явление: «Покрывал не хватает, отдали новеньким. А что, оно вам нужно?» Нет, нам оно не было нужно, да и у меня оно вызывало брезгливость, но лишь бы потом не потребовали с нас…
 
На ужин мы покупали что-нибудь в магазине. Выходило дорого, но голодновато. Найти в этом районе внушающее доверие кафе оказалось непросто – либо это был фастфуд, либо кафе принадлежало кавказцам или восточным товарищам. Один раз поужинали шашлыком из баранины близ станции «Балтийская». Приятный молодой человек обслужил большими порциями овощей и мяса. Понравилось, но каждый день есть шашлык показалось мне тяжеловато для организма. Потом мы нашли столовую «На Грибоедовском» – с разнообразием блюд и демократичными ценами. Больше у нас проблем с обедом не было, даже на ужин мы покупали здесь манты в контейнере.
 
В первый день, после заселения и обеда, времени на экскурсии у нас оставалось немного, потому мы поехали на Невский – в центр жизни Северной столицы, ее пульс. Ошеломила атмосфера – шумная, разноязычие, открытые лица людей, доброжелательность на каждом шагу, повезло с погодой – солнышко ласково освещало огромный Казанский собор, пускало блики на темной воде канала Грибоедова. Накатило настроение безмятежности и полного забвения будничной жизни.
 
Посетив Казанский собор и налюбовавшись видами снаружи, искали место, где бы приземлиться, отдохнуть. Все скамейки в скверике были заняты, освобождающиеся моментально приватизировались, словно все играли в игру «кто быстрее сядет». Промышляли фото Петры Первые – похожие и не очень – и Екатерины. Этот бизнес вполне себе выгодный – одно фото стоит 350 рублей, а кому не захочется запечатлеть себя рядом с этим двухметровым красавцем?

Откуда ни возьмись, появился рядом элегантный худой старик в белом костюме с тросточкой, посоветовавший нам хороший ракурс для фото на фоне Казанского собора, поинтересовавшийся, откуда мы приехали (при слове «из Москвы» несколько скривился – москвичей здесь не любят). Он трогательно и подробно рассказывал нам, куда пойти в первую очередь, во сколько открывается тот или иной музей, даже вытащил карту и показал путь. Мне стало стыдно потом – наверное, он хотел небольшую плату за свои услуги гида, чисто символическую, но я недогадливая в этом плане. Зато стала думать, что в этом городе абсолютно все обожают свой город и готовы часами рассказывать о нем…

Так и не сумев найти местечко на скамейке (все занято), мы взяли обзорную автобусную экскурсию, чтобы сидеть и смотреть. Сочетание приятного с полезным. Очень понравился рассказ о городе Алевтины Ивановны, как она сама потом сказала, экскурсовода  с 50-летним стажем. Ехала в автобусе, наслаждаясь видами за окном и еще раз убеждаясь в том, что не разлюбила этот город и никогда не разлюблю.

Мы ехали по улочкам – Кирская, Милионнная, Гороховая, Пестеля, Радищева… Каждое название – история, а какие люди здесь жили! Дома в линию, каждый имеет свой цвет – видела такую архитектуру в Кракове, Варшаве… Европейский стиль, но больше размаха, мощи (в Европе больше камерности, покоя) – здесь всюду живет дух Петра.
 
Напротив Казанского собора – бывшее здание компании «Зингер» по производству знаменитых швейных машинок, а сейчас это Дом книги, огромный магазин на двух этажах, где можно сходить в туалет, что очень удобно для туриста. Поразило обилие книг – ну все что тебе нужно, любую книгу, любого автора можно найти. Но купить – вряд ли. Очень дорого! Дороже, чем в Москве и Тольятти.
 
Останавливались у Спасо-Преображенского собора, у «Авроры» и магазина сувениров.
 
Сейчас историки пишут, что знаменитый залп с «Авроры» в октябре 1917 года был холостой, но сколько добрых дел связано с именем крейсера! Солнце слепило глаза, не давая сделать фото, но настроение было вершиной счастья. Синие воды Невы, юркие теплоходы под мостом, дворцы на другом берегу, ласкающие блики солнца, «Аврора» как символ истории, смены эпох, а сейчас мирно служащая народу. Остановись мгновенье, ты прекрасно!

«Петербург надо смотреть молча», – цитировала Ахматову экскурсовод, в рассказе которой сквозила огромная любовь к городу и некоторая снисходительность к нам, непетербуржцам. Как я была согласна с нею! Как хотелось просто сидеть в автобусе и смотреть, созерцать, ни слова не произнося, остаться одной со своими мыслями, эмоциями...
 
Второй день. Стояли на набережной в ожидании катера в Петергоф, и вдруг раздался звук, похожий на взрыв или орудийный залп. Поневоле вздрогнула и в тот же миг услышала за спиной встревоженное обращение на английском. Я знаю английский не очень хорошо, но в потоке речи иностранки услышала слово «бум» – и сразу стал понятен ее испуг. Мой спутник объяснил ей на простом английском, что это пушка из Петропавловки, и показал на шпиль крепости на другом берегу Невы. Девушка облегченно закивала, она вспомнила, что в 12 часов там стреляют из пушки. Муж объяснил: «Боятся терроризма».

Добирались в Петергоф на метеоре, чтобы полюбоваться Финским заливом и берегами в слегка туманной, в перманентном дожде, дымкой. Вид с палубы изумительный, ветерок колышет волосы.
 
Гуляли по парку, любуясь красотой редкостной – золотыми скульптурами, фонтанами, причудливо подстриженными газонами, зелеными террасами, словно игрушечными дворцами-павильонами. Забавные, как из-под земли, фонтанчики радовали детей и взрослых. Даже в такую далеко не жаркую погоду дети лезли на камешки, где их окатывали брызги воды прямо из-под земли (интересно, как и где они будут сушиться?). Автобусики с экскурсией по парку сновали по «зеленым коридорам», а-ля придворные в костюмах той эпохи дефилировали по парку, предлагая фото или костюм напрокат.
 
Каменистый берег холодного залива, чайки, силуэты кораблей, пирс – все очень красиво, романтично.
 
Русский музей не поразил на сей раз ни своими масштабами, ни коллекцией картин – Третьяковка богаче и обширнее. В основном, картины были видены мною в других музеях и на других выставках (например, Серов «Портрет княгини Юсуповой» демонстрировался на большой выставке Серова в новой Третьяковке»).

Потом я перестала делать записи в дневнике – приходили усталые, ужинали и сваливались отдыхать, посмотрев в номере новости по телевизору или какой-нибудь фильмец. Потому пишу впечатления по памяти, в хаотичном порядке.

Храм Спаса-на Крови поразил своей красотой, словно терем расписной. По дороге к нему хорошо гулять по набережной канала Грибоедова. Дома по левому берегу, вытянувшиеся в линию, имеют вид потрепанный, с отсыревшими стенами-боками. Кажется, что в комнатах-каморках внутри всегда сыро и холодно, как в повестях Достоевского. Но я согласилась бы здесь жить даже в комнатушке коммунальной квартиры, чтобы каждый день смотреть из окна на стоячие темные воды канала, обрамленного чугунными оградами и мостиком, любоваться красотой храма, наблюдать суетную жизнь Невского проспекта с его разноцветьем, роскошью и бедностью, галдящими туристами-китайцами, коих здесь больше, чем кого-бы то ни было.
 
В Эрмитаж очереди были, как и тогда, 30 лет назад, – многочасовые. Правда, можно пройти и быстрее, купив электронный билет. Но мне хотелось постоять в толпе, помокнуть под дождем, слегка подмерзнуть, чтобы сбегать в кафешку рядом и выпить горячего кофе в бумажном стаканчике, пока спутник караулит место, поболтать с соседями.
 
Нам показалось, что экскурсовод досталась нам неудачная – женщина с тихим голосом и властным поведением. Может, потому и властным, чтобы ее услышали и мы не потерялись в круговерти посетителей (над одним ухом французская речь, над другим – итальянская, прямо – китайская). Роскошь дворца потрясает! Поневоле задумалась о том, что была в этом великая несправедливость: одни жили в потрясающей роскоши, а другие – прозябали и нищенствовали. Понимаешь истоки революции, побудительные мотивы тех, кто ее сделал. Какими методами – это другой вопрос.
 
Позже мнение о женщине-экскурсоводе изменилось – как оказалось, она была научным работником Эрмитажа, выстроила экскурсию по-своему. От нее мы узнали, как спасали дворцовые коллекции в годы войны, услышали рассказ о героизме и величайшей любви к культуре ее первого директора Орбеляна, о котах, проживающих в подвалах Эрмитажа, и многом другом.

Конечно, мы не могли не побывать в Петропавловской крепости. Меня всегда интересовала роль личности в истории. Бродила по мрачным казематам тюрьмы, видела узкие аскетичные донельзя камеры, представляла жизнь ее узников. Какие люди сюда попадали! Какие красивые лица, какие благородные намерения! Свято верили в свою правоту, старались не для себя – для народа, отказываясь ради идеи от вполне благополучной и сытой жизни, иногда и богатства, жертвовали жизнью. Они были образованны, могли послужить стране на поприще науки, искусства, но рискнули всем, положили все на алтарь служения идее. И этим они вызывают глубочайшее уважение. А стоила ли того идея – вопрос сложный и не мне об этом судить. Потрясла история Евгении Ветровой – молодая женщина не выдержала одиночества камеры, облила себя керосином из лампы и сгорела заживо.
 
Прогулка на теплоходе по Грибоедовскому каналу очень впечатлила. Питерцы стали очень изобретательны. Маркетинговый ход – как только мы присели на скамейку катерка, юркая девушка стала нас фотографировать, причем мы не поняли, зачем и для чего, ведь мы ее не просили. Ну, думаем, откажемся, если будет нам потом «втюхивать» фотки – у нас ведь есть свой фотоаппарат и фотограф в лице Сергея. Так же девушка поступала со всеми прибывающими, говоря: «Потом будут сувениры». По окончании поездки она уже стояла на выходе с подносом, на котором лежали тарелочки-магнитики, каждый стоимостью 350 рублей, что, согласитесь, немало. Ну кто пройдет мимо, чтобы хотя бы посмотреть на свое изображение на тарелочке? Ну и, конечно, не купить было невозможно – как память. Так и у нас на холодильнике висит магнитик с нашими с мужем довольными лицами – счастливыми и безмятежными.

Так вот сама прогулка – как ее описать? Вода плещется о борт, кругом что ни дом, то великое имя и история. Запомнить невозможно, но можно представить бал вот в этом дворянском доме, куда приезжал Пушкин с Натальей Николаевной, о которой говорили «красота, красота и только красота»…
 
…Я так и не решилась встретиться со своим братом. Он, конечно же, повзрослел, может быть, даже постарел, но ведь и я не помолодела… Не встретилась прежде всего потому, что было мало времени и так хотелось насладиться городом, впитывать его каждую минуту, ведь предстояла снова разлука. Это питерцам можно не торопиться – город всегда с ними… Вторая причина – было лето, которое родные наверняка проводят на даче. Начнется ажиотаж, они начнут хлопотать, суетиться, придется им возвращаться с дачи, отрываться от каких-то милых дел. И потом, я была не одна, для меня встреча была бы волнующей, важной, мне хотелось бы вспоминать и слушать брата бесконечно, а мой спутник в это время бы скучал. Он бы сидел из уважения и ждал окончания момента. Я его понимаю. Потому решила, что встречусь в другой раз.
 
Но дом этот, на 6-й линии, где и сейчас живет мой брат с семьей, я не могла не увидеть. Нашла его без труда. Выход из метро, переход по трамвайным путям, идешь вдоль улицы с вытянутыми в линию домами. Здесь все коммерциализировалось – кафешки на каждом шагу, магазинчики – приметы времени, но вместе с тем все узнаваемо, дома в линию ведь не перенесешь. Вместо булочной  – сетевой магазин, какие-то конторки, кафешки – частный бизнес. А дом – вот он! Уже не кажется таким громадным, выкрашен в какую-то светлую красочку с подтеками, так же старообразно выглядит. И двор-колодец не изменился, может быть, почище стал. А вот в подъезд не зайти – домофон охраняет  вход получше цепной собаки. Где они, окна квартиры на четвертом этаже, выходящие на светлую зеленую улочку? Летом она была укрыта тополиным пухом, он залетал в открытые окна, оседая на диване, так что тетя Клава не разрешала открывать их. Поднимаю голову. Вот эти, а может быть, те… Дала себе слово, что обязательно сюда вернусь и навещу брата, и мы пошли гулять по бульвару, двигаясь к набережной.
 
Дорогие сердцу места, как радостно снова вас увидеть! Академия художеств, ступеньки со сфинксами, спускающиеся к Неве, так что нижние омываются по-прежнему как будто черной водой. Сфинксы, отполированные прикосновениями рук до блеска. Вот и я погладила одного, положила руку на загривок, словно своей собачке. Раньше не было здесь лотков с провизией и сувенирами, а сейчас подкатили чуть ли не к Неве. Зато не видно художников. Но Зимний дворец так же красуется напротив, величественный Дворцовый мост так же зовет пройтись по нему на другой берег. По пути зашли в Кунсткамеру, больше для проформы. Уродцы никогда меня особо не интересовали, только красота!

Ну вот мы и на другом берегу, идем к началу и концу нашего путешествия – Невскому.
 
…Прогулка по июльскому Петербургу 2017 года навсегда останется в памяти – слепящим солнечным лучиком, мешающим сделать хорошее фото у «Авроры», бликами на черной зеркальной воде Невы, плескающейся у ступенек напротив Академии художеств, отполированными спинами сфинксов, питерским дождем, собравшим под крышей Исаакия представителей всего земного шара, шумной жизнью Невского проспекта, ослепительным золотом Самсона в Петергофе, рукотворным чудом часов-Павлина, петербуржцами – приветливыми и интеллигентными, способными в  трудный час объединиться в одну семью, а в светлый – готовые поделиться своей любовью к городу со всеми, кто приехал сюда с добрым сердцем…

Я люблю тебя, Питер!