Лига

Прежде чем начать воспоминания о своем детстве, я хочу сказать, что мы оказались в Сибири в 1941 году, когда были высланы из Латвии перед началом Великой Отечественной войны. Из разговоров наших матерей я сейчас понимаю, что они даже не знали причину, по которой их выслали. Людям они говорили, что их просто раскулачили.
Мой отец, Янис Смалкайс, состоял в военизированной организации (1919 – 1940 гг.), выполнявшей вспомогательные функции полиции при проведении обысков, арестов, патрулировании дорог, в борьбе с бандитизмом после Гражданской войны. «Айзсарги», в переводе с латышского защитники. 23 июня 1940 года организация была распущена. Это сейчас понятно, что послужило поводом для ареста, расстрела или высылки в Сибирь членов организации и их семей.
Матерей высылали с детьми, а отцов отдельно увозили в неизвестном направлении. Моя мама, по паспорту Эмилия, а все звали ее тетя Миля. В 1944 году мама узнала, что мой отец умер еще в декабре 1941, в лагере для заключенных. Мой братик, рождённый в сорок первом, умер сразу по приезду в Сибирь. Нас привезли в деревню Константиновка Березовского района. В ссылке мама подружилась с другой ссыльной из Риги Марией, у которой был сын Юрис, моего возраста.
Когда настала пора отдавать нас в школу, удалось переехать в Березовку. Село было большое с двумя речками и двумя школами, одна белокаменная из кирпичей, где были начальные классы, другая из бревен для старших классов. Школы были огорожены забором, по одну сторону была улица, по другую участки под огороды для работников школы. Мама устроилась в нашу школу ночным сторожем и топила печи, а Мария – счетоводом, она владела русским языком. Первые школьные сентябрьские деньки были тёплыми и солнечными! Мама связала к школе тапочки, желто-оранжевого цвета, еще была какая-то обувь, у которой сильно стучали каблуки, и я старалась ходить осторожно. Может поэтому меня считали самой скромной и застенчивой девочкой. Моей первой учительницей была Капитолина Григорьевна. Мне запомнились первые уроки пения, учили песню «Во поле березонька стояла», в классе было много солнечного света!
Мама вместе со мной училась русскому языку, позже я удивлялась, какие безграмотные были мамы у моих подружек, они мало вникали в школьную жизнь своих детей. Тогда были очень многодетные семьи и, наверное, все их силы брошены были на выживание в трудное послевоенное время.
Школа содержала лошадей, чтобы привезти уголь, дрова, вспахать огороды. Для лошадок надо было заготовить сено. И вот в летнюю пору подсобные работники школы во главе с завхозом отправлялись на сенокос. Мама брала меня с собой, и я была такой счастливой, когда на телеге можно было проехать много километров, а там, на полях полакомиться костяникой и земляникой, с тех пор я не видела землянику… возможно в Европейской части России ее нет.
Часть сена привозили на конюшню, которая находилась рядом со школой и такое наслаждение сидеть на копне, пахнущего пьянящими травами, ароматного сена! Часть сена оставалась на полях, и тогда приходилось за ним ехать зимой. Мама рассказывала, что в военное время, когда не хватало сена, завхоз заставлял её ехать и воровать чужое. Это было для нее нелёгким испытанием и хорошо, что всё обошлось...
Жили мы тогда в домике, бывшем магазине, на стенах были полки и прилавок. Когда у коровы рождался теленок, его заносили в хату в угол, на солому, боялись, что замерзнет, стояли крепкие сибирские морозы. Через какое-то время нас из домика выселили, снова сделали магазин, и вторым нашим жильем стала избушка в конце Октябрьской улицы. С одной стороны она была пристроена к другой хате, с двух других была завалинка, с четвертой были сени с входом. Домик был маленький, мы с мамой жили вдвоём, но всё время появлялись какие-то люди из ссыльных, то просто гостили, то временно жили.
Как-то собралось много гостей. Мама заранее готовилась, суетилась, поставила на печь целый чугунок картошки «в мундирах» всю не съели. Когда гости разошлись, мама стала выкладывать картофелины в миску и на дне чугуна обнаружила мышь. Глянула на мои вытаращенные глаза и пояснила: «Бак с водой у нас в сенцах стоит, черпаем ковшом без света - ничего удивительного!» и добавила: «Надо кого-нибудь попросить, чтобы крышку на бак сделали». Зато с потолка не течёт! На потолке только земля, а не протекает! Несколько лет мы жили без крыши над головой! Но всему приходит конец. Глубокой осенью, когда мы с мамой обе были дома, потолок свалился. Деревянная балка сгнила и проломилась посередине. Нас спасло то, что я находилась ближе к окну, а мама у двери. Она меня позвала, а я не могла откликнуться от страха.
Нам дали домик рядом со школой, в котором раньше проживали молодые учителя, приехавшие в Берёзовку по распределению после окончания института. Мама держала корову, поросят и кур. Меня очень интересовал процесс получения масла из молока, я с нетерпением ждала, когда собьется масло, чтобы попробовать пахту. Много масла, сала и яиц надо было сдавать государству в качестве налога. Каждый год ходили по домам переписчики и учитывали, кто, сколько и чего содержит в хозяйстве. Кошек и собак не считали.
Правда, собак у нас не было никогда, но кошки, как в каждой семье. Только родившихся, еще слепых котят мама топила в речке. Она говорила: «Пусть я буду грешна, но ничего не поделаешь…» она была лютеранка, не накладывала крест, у нас не было икон, по-своему верила в Бога, учила молитвам на своем языке. Перед сном обязательно надо было прочитать молитву. В школе же нас учили атеизму, и когда я говорила, что человек произошел от обезьян, мама только тихо улыбалась.
Я выросла атеисткой и с этим ничего не могу поделать. Я не верю, что существует загробная жизнь. Недавно я прочитала, что в основе религии лежит страх смерти. Людям невыносимо представить, что вот они умрут, их больше не будет. Поэтому они готовы поверить в реинкарнацию, в рай, ад...
Когда я приходила к своим подружкам домой и видела у них в темных углах иконы, мне было не по себе. На меня глядели хмурые и печальные лица, и мне становилось страшно.
Не верю я так же в приметы и надеюсь только на себя. В селе в те времена многие ворожили, ходили к гадалкам. Нашу Октябрьскую улицу называли еще Цыганской, на ней проживали оседлые цыгане. Они ходили по дворам и приставали с гаданием, мама им не верила и прогоняла. На нашей улице две женщины прослыли колдуньями, говорили, что у одной есть хвост, её звали Галя с хвостиком. Она никогда не снимала с себя одежду, даже летом ходила в теплой одежде и никчемной шапке или в платке. Выглядела очень странно. А другая, умеет колдовать и по ночам ходит доить чужих коров. Между прочим, ее колдовство я испытала на себе. В восьмом классе на глаза напали чирьи. Я долго мучилась одни сходили и тут же появлялись другие. И вот стою я в палисаднике весной, а она проходит мимо и говорит: «Девонька, подойди ко мне». Я подошла к забору, и она так неожиданно через забор плюнула мне в глаз, «откуда у нее столько слюны появилось», – думала я позже. С тех пор у меня ни ячменей, ни чирьев больше не было.
В те времена многие гадали на блюдце. Даже наши с Юрисом мамы гадали. Это я видела еще до школы. Они укладывали нас спать и начинали гадать. Этот феномен я до сих пор не понимаю. Мы делали вид, что спим, а сами подглядывали. На столе на бумаге намечали круг большого диаметра, с цифрами и всеми буквами алфавита. Садились вокруг стола (их обычно было четверо), брали блюдце, на котором отмечали стрелку, каждая клала пальцы одной руки на блюдце и, через некоторое время, блюдце начинало двигаться! Кто-то из них вызывал дух умершего и они задавали ему вопросы, блюдце двигалось и они читали ответ, глядя на стрелку, к каким цифрам она подойдет. Чаще всего спрашивали: «Когда кончится война?!»
Мама постоянно была на ночном дежурстве в школе, мне приходилось ночевать дома одной. Было очень страшно, особенно зимой в метели. Снегом заносило избушку до половины окон, а иногда совсем заметало. Занавесок на окнах не было и, когда горела керосиновая лампа, казалось, что с улицы за мной подглядывают. Я тихонько ложилась спать, пряталась под одеяло, свернувшись калачиком. Бывало утром, когда шла в школу, было спокойно, а потом внезапно так погода бушевала, что мама шла встречать со школы с большой толстой шалью, присланной из Латвии. Закутывала так, что оставались одни глаза.
Утром приходилось долго убирать снег, чтобы можно было войти в сенцы. Мне было страшно не только дома, но и когда возвращалась из школы. Темнело зимой рано, все ученики, с которыми я шла, постепенно расходились по домам. Наша избушка была почти на конце улицы (оставалось два домика) и я бежала со всех ног. Зато весной, когда таял лёд, и через речку нельзя было пройти, все шли через мост, и тогда я подходила к дому первой.
В Березовке было два моста. Один у «Чайной» по Советской, а другой через Листвянку в конце улицы Октябрьской и начале Партизанской, там проходила дорога на станцию Красная Сопка, до которой было 45 км. Там я впервые увидела поезд, когда в 17 лет уезжала учиться в Красноярск.
От моста вдоль речки шла дорога на пасеку, куда мы очень часто бегали. По детским меркам считалось очень далеко. Ни разу мы не видели ульев пчелиных, когда начинали лаять сторожевые собаки, мы дальше не шли. Там были такие красивые поляны с цветами! Таких полевых цветов, как в Сибири, я никогда не видела. Особенная красота в июне, когда расцветают огоньки-жарки или купальницы. Среди зелени оранжевые поляны - это надо видеть!
Можно считать, что в детстве мы, в некоторой степени, тоже были наркоманами. Когда проезжали машины (тогда были только грузовые), мы бегали за ними и нюхали выхлопные газы и нам очень нравился этот запах. А что коноплю используют как наркотик, никто тогда не знал. Мы ждали, когда она созреет, и жарили зёрнышки или сырые ели. Конопля росла на каждой меже в огородах. А когда маковые головки созревали, это было неописуемое лакомство!
Детьми мы бегали за сбором черемухи и смородины. Среди полей с пшеницей и рожью были пониженные влажные места, околки с черемухой и кустами смородины. Порой, чтобы попасть туда, надо было прятаться от объезчиков, так называли работников, которые на лошадях осматривали хлебные поля. Домой мы приходили с черно-синими губами и языком от черёмухи. Наши мамы сушили черемуху, увозили молоть на мельницу и делали пироги. Мешочки с молотой черемухой лежали на печке и когда мы оставались одни, то залезали на русскую печь, задёргивали занавески и лакомились. В сентябре нас со школы отправляли в колхоз на уборку свеклы, турнепса, картофеля.
В летние месяцы, на полянах расцветали разные цветы: желтые лилии, фиалки, незабудки, Марьин корень, розовые гвоздики, васильки, сиреневые лилии, кукушкины слёзки, Венерины башмачки, медуницы. Девчонки пели частушки: «Пойдёмте девчонки саранки копать, у моёго милого портянки видать» и плели веночки.
Когда наступала «Троица», мы приносили цветы и ветки березы домой и раскладывали их по всей комнате. Спали мы тогда на матрацовках, набитых травой. Мама срезала серпом травы и наполняла ими эти «перины», сначала они были пышные, а по мере усыхания становились всё тоньше.
Мама считала, что лучшим наполнителем является осока. А в палисаднике у нас росли самые экзотические цветы, ведь присланы они были из Латвии! Но перед началом школы обязательно кто-то залезал и срывал их, чтобы пойти с ними в школу. Вообще воровство процветало. У всех были огороды, но озорникам надо было шастать ночью, чтобы что-то сорвать в чужом саду или огороде, а утром слушать, как гадали потерпевшие, кто бы мог это сделать. Это называлось – загнать хорька.
У нас из сеней часто воровали, так как они закрывались только на палочку (замков не было). Однажды украли большую глиняную крынку с топленым маслом. Позже мама увидела черепки от этой крынки на соседнем огороде. Она сказала, что не может думать на этих соседей, а вдруг им подбросили другие люди.
Чтобы в сенцы не могли залезть, я закрывала их изнутри, а потом вылезала через дыру, которую мама умышленно оставила, когда плела эти сени из прутьев. Дыра находилась высоко под крышей, и туда было трудно залезать. Воровали также из погреба, который находился во дворе. Это происходило зимой ночью, знали, что мама на дежурстве в школе. Сало, мясо прятали в снегу, можно было хранить перед окном, чтобы было видно. Обычно свиней кололи к ноябрьским праздникам.
Сибирь научила маму выполнять, несвойственные ей, работы. Её звали колоть свиней. Сначала надо было оглушить хрюшку топором, а потом ножом под лопатку. Таким образом, можно было заработать кусок мяса. А однажды ее спускали в колодец. Я еще тогда не ходила в школу и не могу сказать для чего. Только помню, что она меня поцеловала и сказала соседям, если что случится, чтобы меня не оставили. Когда на один день нам кто-то дал велосипед, мама на удивление всем села и поехала. Ей тогда было около пятидесяти лет, меня она родила в 35.
Ну а что в школе? Уроки. «Учиться, учиться и ещё раз учиться!» - как завещал великий Ленин. До восьмого класса я училась без троек, но грамоты я никогда не получала так как была из ссыльных. Мои любимые предметы это ботаника, география и русский язык. Менялись учителя, но мои сочинения очень часто зачитывали перед классом и ставили в пример одноклассникам. Я писала без ошибок и теперь еще советую внучкам: «Если сомневаешься написать "а" или "о" - пиши "о", "е" или "и" - пиши "е"».
С 8 класса появились новые предметы. Каждый учитель считал свой предмет основным, и мне казалось, что нас сильно стали загружать. Учитель математики (алгебра, геометрия, тригонометрия) Клейн Богдан Богданович был очень скуп на отметки, но благодаря этому замечательному педагогу, все наши выпускники без труда сдавали экзамены и поступали в высшие учебные заведения. Мама постоянно напоминала мне, что если я не поступлю, то буду работать в колхозе. Я старалась. Книги были не у всех и одним учебником пользовались двое, а то и трое.
Помню учителей евреек Гиту Марковну Друк и Иду Даниловну, преподававшую историю, у нее было два сына, и они очень хорошо учились. Математике учила Зинаида Ивановна Любимова (Андреева).
 В школе был хор и я пела. Физкультуру не всю любила, к потолку в зале подвешивали канат, и по нему надо было залезать, но у меня это не получалось. Нравилось ходить на лыжах и прыгать в высоту. У дома на противоположной стороне улицы не было домов, там была горка с поляной, вот на ней мы играли все лето в выжигательный круг, в лапту, в чижик.
Военное и послевоенное время – время вшей, клопов и блох. Не было ни средств гигиены, ни средств борьбы с этими паразитами. Вшей вычесывали гребешком, клопов поливали кипятком, а для блох приносили полынь и застилали ею пол возле кровати. В баню, мы по субботам ходили с берёзовыми вениками. Было очень жарко. Нагревали воду и мылись в тазике, а для головы мама брала «щелок» – зола из поддувала.
И как же было здорово иметь свой огород, где можно было сорвать столько стручков гороха, бобов, а редиска какая же сладкая была! Теперь понятно, почему говорят - «ты слаще морковки ничего не ел!» А когда мама солила капусту, я не могла дождаться! От вилка оставалась сочная и хрустящая кочерыжка! А малосольные огурчики! Тогда семена огурцов сеяли не в землю, а сначала выкладывали высокие грядки из навоза с соломой, потом делали в них лунки, засыпали землю и только тогда сеяли. Помидоры не успевали вызреть за короткое лето, их срывали зелеными, клали в тёплое место, чаще в валенки и там они дозревали, краснели. А манную кашу я попробовала, когда мне было 9 лет. Крупу присылали из Латвии, и мне казалось, что вкуснее манной каши нет ничего.
Еще мама делала простоквашу и ели с картофельным пюре и с горечью вспоминали, как совсем недавно рвали всякую траву. Крапива и лебеда считались деликатесом, еще на болоте рвали листья, похожие на щавель, их называли «раковые шейки».
Были такие события в моём детстве, которые врезались в память... Однажды у нас в 8 классе появилась девочка. Она была не красавица, плохо училась, но отличалась от всех своим внешним видом. Какая красивая на ней была белая прозрачная кофточка, а под ней проглядывал красивый настоящий бюстгальтер! Как же мы тихо завидовали ей! Эта девочка также внезапно исчезла, как и появилась.
А еще нам в детстве удалось увидеть настоящего афроамериканца. Как он появился у нас, вдали от цивилизации – не знаю. Помню, что он пришел в школу и оттуда мы бежали гурьбой за ним до клуба, там он давал представление. Ложился на разбитые стекла спиной, ходил по ним и крутил какие-то горящие предметы, а меня больше всего впечатлили его жёлтые ступни и ладони.
И ещё одно событие отложилось в памяти. Это было 5 марта 1953 года. В то время радио представляло собой такой рупор в виде черной тарелки, подвешенной на столбе и все жители села Берёзовское могли слышать последние новости с фронта и послевоенные новости. Сообщили о смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Из всех репродукторов раздавалась эта весть и траурная музыка. Когда мы пришли в школу, вместо зарядки нас построили в коридоре и сообщили то, о чём мы уже знали. Все плакали. Я всё детство слышала, что мы по вине Сталина оказались в Сибири, была какой-то отстраненной от всего происходящего, смотрела на девочек и вдруг, увидела у одной, зеленые выделения из носа висят до самого подбородка. Мне стало так смешно, что я еле сдержалась.
 Теперь я не боюсь темноты, меня не тяготит одиночество. То ли гены сыграли свою роль, то ли босоногое детство. У меня не было пока серьезных болезней, и я хочу еще много лет прожить на этом свете.
Когда вышел указ о реабилитации, Мария с сыном Юрисом вернулась в Ригу, а мама осталась в Берёзовке. Я тогда училась в Красноярском лесотехническом институте, по специальности: механическая технология древесины, на втором курсе. Вышла замуж за сибиряка, родила двух дочерей.
В настоящее время я живу в пгт. Алексеевка (г. Хвалынск) Саратовской области, веду кружок по квиллингу и с удовольствием выступаю в Доме культурного досуга в певческом коллективе «Волжаночка».
Зовут меня Лига. Это распространенное латышское имя, в Латвии есть «Лиго» – празднуется 23 июня, как у русских «Троица», а 24 июня – это Янов день, а мой отец – Янис. Было бы правильно величать меня Янисовна, а не Яновна, но кто-то неправильно записал в паспорте.