Помеченные солнцем, Глава 8, Глава 9

               
                8.

Выслушав необыкновенный рассказ Анны, соседи были поражены случившимся, особенно тем, как она просто бросилась в воду. На это Анна спокойно отвечала:

– Что же мне оставалось? Сказал: «Прыгай в воду. Убью». Другого выхода не было, думала – доплыву до берега. Я ведь раньше хорошо плавала, да и крепкая еще. Но вот попала в какой-то поток, если б не спасли, вряд ли выплыла бы сама. Решила Ваньку убить, если выживу, с тем и шла домой. Да вот Бог отвел руку, не дал совершить грех. А как хотелось Ваньку прикончить! И наган был со мной. Как чувствовала, что пригодится он мне, не сдала его после дежурства. Да, вот как просто: нажала бы на курок и все – Ванькина башка так бы и треснула, – она помолчала. – А как теперь жить?

Анна все это произнесла как-то нехотя, односложно. Но затем, поняв, что разговор с этими людьми, был тем, единственным спасением от самой себя, не справляющейся самостоятельно с все еще бурлящей и пламенеющей внутри страстью и накипевшей обидой, она, уже легко находя слова, понемногу разговорилась. И, как у человека после долгого молчания перед терпеливыми слушателями, ее речь потекла, как бы помимо ее воли, неторопливо и обстоятельно.

Больше всего ее сейчас мучил вопрос: «За что?». Ответа на него она не знала сама и соседи также.

– Прожили смолоду, и ничего плохого я от него не видела. А начинали жить по любви. Мы с ним познакомились на службе, – она помолчала, отхлебывая чай из второй, участливо предложенной, кружки. – Мне шел тогда двадцать второй. Я дослуживала уже третий год – здесь недалеко, под Хурмулями, на ДСЗ… Есть такой посёлок по БАМу.Там научилась стрелять из разного оружия. У меня всегда был меткий глаз, как у отца-охотника, брал он меня еще девчонкой с собой в тайгу и на зверя, и на утку. В семье парней не родилось, а я была самая старшая – его надежда. Но, как и все у нас по мужской линии, он прожил недолго, только и успел, можно сказать, дать жизнь нам, четырем сестрам.
 
Родители Инны внимательно слушали рассказ соседки, с удивлением узнавая то, о чем принято говорить только среди очень близких  людей. Жизнь научила их молчать о многом, не обсуждая с посторонними. Но Анну не перебивали, понимая, что ей требуется простое человеческое участие, и она продолжала рассказывать. Неторопливо и доверительно.

В молодости Анна слыла настоящей деревенской красавицей: крутые бедра, крепкие ноги и высокая грудь, к тому же была работящей и не строптивой – все вызывало в ней одобрение сельчан. Появился и жених – хороший парень, механизатор, серьезный и добрый, предложил пожениться. И хотя любви большой у Анны к нему не было, она решила выйти за него. Но до свадьбы у них не дошло, вскоре парень погиб при ремонте трактора.

В свои восемнадцать Анна считалась уже «засидевшейся в девках», да и печальный опыт невесты – все это складывалось не в ее пользу. Помощи ждать было неоткуда, для семьи она была самостоятельным человеком, поэтому решила устраивать жизнь по своему усмотрению, надумала перебраться из родных мест и вскоре нашла работу там, где, по ее разумению, многое ей подходило. Таким объектом стала женская колония, расположенная неподалеку. Исполнительную, достаточно грамотную и подходящую по своим физическим данным, ее приняли на службу, где она вскоре уже была на хорошем счету…

– Через три года моей службы познакомилась с Иваном. Он пришел в восемнадцать по призыву, тогда уже война шла. Стояла осень холодная такая, ветер с дождем и снегом, а новеньких солдатиков в шинельках привезли, промокших, каких-то худых и совсем молоденьких. Смотрела в окно, когда шло построение, тогда и обратила на него внимание. Близким он мне показался, как бы знакомым давно, – Анна заговорила сочувственно, вспоминая молодость. – Ванька был совсем закоченевший, но когда я проходила мимо их строя, так на меня зыркнул своими голубыми, что я сразу поняла: быть нам вместе.

Анна попросила у Анастасии платок, ее морозило. Закутавшись в шаль и помолчав, продолжила:
– Его сразу в охрану поставили. Это не самая плохая служба, но учили постоянно всему. В лагере большого шума никогда не было, так, не по крупному, тихо в основном. Зэки политические, то есть по 58 статье, они не буйные, не то, что урки – головорезы, уголовники. Да к тому же бабы – взрослые женщины, да с головой все дружили. Поэтому Ваньке досталась только служба на вышках, стрельнул, может быть, два-три раза за все три года да кандалы иногда с мертвых снимал, – Анна посмотрела внимательно на соседей и перевела разговор на другую тему. – У нас с ним любовь началась сразу, он приходил ко мне в комнату, как к себе домой. А позже, когда я забеременела, мы с ним расписались. Но перед тем все расспрашивал меня про бывшего моего жениха, как мы с ним встречались и про все прочее тоже. Очень его это интересовало. Глупая была, рассказывала ему то, о чем молчать надо было. А я доверяла ему и жалела. Позже, когда нашей Наде было уже два годика, Иван поранил руку, сильно искалечил палец. Вот тогда его и комиссовали. И мы перебрались в деревню к моей матери. Было голодно, еще шла война, а у матери было какое-никакое хозяйство: молоко и сало водились. И палец она Ваньке со временем выправила, он стал шевелиться и работать. И полюбила она его, как сына родного, даже больше, чем меня, – наконец-то улыбнулась Анна и замолчала.
 
Василий Петрович, чтобы как-то продолжить разговор, спросил:
– Так вы в городе тоже недавно живете?
– Да уже десять лет. Как только мы сюда приехали, Ванька сразу в «пожарку» устроился. А поселили нас тогда в щитовые домики там же, недалеко. Плохо было, но мы терпели, выбирать было не из чего. Вот уж года два мы как в поселке обосновались, нам нравится, я работаю на заводе, меня уважают. Все было хорошо, да вот видишь, что удумал. Как теперь быть, жить-то как? Ума не приложу.
Анна посмотрела в темноту за окном и засобиралась:

– Надо идти, вам покой дать да и самой немного отдохнуть: с утра на службу.
– Анна, ты уж не трогай Ивана, не бери грех на душу. А револьвер свой оставь у нас до утра. Он не пропадет, перед работой заберешь. Так и тебе легче будет самой и нам спокойней, – убедительно проговорил на прощанье Василий Петрович.
Она отрешенно кивнула, все молча вышли на улицу.

Беспросветная и душная темнота сразу скрыла их. Тишина. На черном ковчеге неба беззвучно дышали вкрапления мелких звезд. Рядом был только сон.
Тихо простились. Родители Инны, некоторое время прислушиваясь, постояли на крыльце. Кроме закрываемой двери от соседей не донеслось ни звука.

Инна плохо спала в эту ночь. Она часто просыпалась от голосов на кухне, потом под них же засыпала. Беспокойное предчувствие, казалось, витало рядом, в комнате; из раскрытого окна до нее доносились ночные звуки засыпающей улицы, нежный шепот листьев тополя и смородины, воркующий мотив песен кузнечиков в траве – все это сливаясь и усиливаясь, тревожило и удлиняло ночь. Услышанное и прочувствованное за вечер, преображалось в потоки чьих-то неразборчивых слов, обращенных к ней; порождало видения беззвучных фантастических образов и искаженных мимикой знакомых лиц, быстро, как бы дразня, проходящих перед ней. А она, бегло глядя, все торопила и торопила их, как будто искала среди них кого-то, ожидая увидеть только одно лицо, возможно, неизвестное и единственное. Но она не видела нужного ей и не ведала, кого ждала. «Психология переходного периода», – сказал голос строгой Ольги Григорьевны, преподавателя по биологии, заглушив все непонятные звуки и образы.Этот твёрдый, всезнающий голос старой учительницы, казалось, ответил на все вопросы и вернул сон Инны в здоровое русло.

                9.
Проснулась Инна поздно, не услышав раннего прихода соседки за своим оружием и сборов родителей на работу. Солнце уже занимало полнеба. Но почему-то тихо и безрадостно было вокруг, как и в душе Инны.
 
Она переделала массу домашних дел, пыталась читать, вести дневник, сходила в магазин, но настроение бодрости и оптимизма, которое было присуще ей, не появлялось. Уже после обеда начала поглядывать в окно, ожидая прихода мамы с работы. Наконец, она ее увидела.

Мама шла с тяжелой сумкой, нагруженной бумажными кульками с продуктами. Инна, радуясь, выбежала из дома встречать, но лицо матери было не весело.
– Сегодня на «перевалке» дают зарплату. Так что наш отец будет «хорошим», идет где-то за мной, задержался в магазине, покупал водку.
 
Инна вмиг ощутила подкатившийся холод к горлу, она знала, что стоит за словами мамы, и какие события их ожидают вечером. Сцены вечернего застолья, начинающиеся обычно праздничным приподнятым настроением и заканчивающиеся грубыми скандальными выяснениями отношений родителей, ее сон под утро… Все стало перед глазами незабываемым ночным кошмаром. Оставаться дома желания не было.

Она решила сходить к подругам и сначала направилась к Кате.
Кати дома не оказалось. Ее мама, тетя Марфа, можно сказать, потеряла дочь с утра. Она недовольным голосом, по старушечьи поджимая губы, объявила Инне новость:

– У Катьки появился дружок, Витя… Да ты и сама об этом знаешь, не притворяйся. Уже несколько дней он ей проходу не дает и от дел отрывает, все куда-то уводит. То кино, то лодка – одни развлечения на уме, а то собирается в свой леспромхоз к матери Катьку везти. А она и рада, лишь бы побездельничать. Не знаю, что с ней делать… Иван, хоть и старший брат, а молчит, голову ей на место не поставит. А ведь это он их познакомил. Вот и воюю с ней одна. Да еще все хозяйство на мне: корова, свиньи, куры, огород, – тетя Марфа еще продолжала что-то говорить, уже поворачиваясь к Инне спиной и направляясь в сарай, откуда раздавалось многоголосое хрюканье и доносился едкий запах скотного двора.

Инна не знала никакого Витьку и даже не слышала про него. «Что-то замудрила Катя. И ведь молчит, не рассказывает… Неужели влюбилась?», – думала она по дороге к Гале.

В Галиной квартире было тихо. Обычно уже на лестничной площадке второго этажа из-за их двери слышалась музыка, они с мамой были ужасные меломанки и скупали пластинки всех жанров, от классики до джаза. Музыка у них звучала всегда, будь они дома.

Инна ещё на лестнице поняла, что дома никого нет, и хотела повернуть назад, не доходя до квартиры. Но не успела она это сделать, как дверь квартиры тихо приоткрылась, и Галя с ключом в руках остановилась на пороге. Она не сразу увидела Инну, так была чем-то озабочена. Потом девочки обрадовано кинулись друг к другу и вместе вышли на улицу.

Галя торопилась. Она шла в больницу к маме, несла ей вещи, которые мама не успела взять с собой. Галя огорченно рассказала Инне, что сегодня после обеда маму увезли с работы на скорой помощи, схватило сердце…   А ночевать она пойдет к своей тете Вале.

Инна проводила ее до больницы и по пути рассказала о том, что у Кати появился друг. Галя совершенно не удивилась ее словам и сказала, что уже вчера встречала их вместе. Этим Витей оказался тот самый парень, которого они видели на водной станции.

– Ну, тот, в семейных трусах, помнишь, он плавал очень хорошо? – бесстрастно спрашивала Галя. И Инна его вспомнила.
– Так он ведь совсем взрослый, работает давно уже…, – ахнула она.

Потом девочки расстались, обремененные каждая своей заботой. Галя – здоровьем мамы, Инна – неприятностями, которые ее ждали дома.
Она не ошиблась, все события в их семье в дальнейшем развивались по отлаженному сценарию, известному ей, кажется, со дня рождения.

Дня через два у Инны с мамой произошел разговор, который и радостью, и болью отозвался в ее душе.

Было уже темно. Они сидели на кухне и, стараясь не звякнуть посудой, (сейчас было для них главным – не потревожить, не разбудить наконец-то заснувшего отца) пили чай со смородиновым вареньем и шепотом разговаривали.

Хотелось спать, но Инна рада была посидеть рядом с мамой, даже в голову пришли стихотворные рифмы, жалость и обида за маму породили двенадцать строк. Она прочитала их маме. Мама почему-то промолчала, а потом стала тихо рассказывать, каким хорошим человеком был ее отец до той старой травмы, которая чуть не закончилась его смертью. Оказывается, давно, перед самым рождением Инны, с отцом произошел несчастный случай, тогда он получил серьезное сотрясение головного мозга. И не лечился, не было времени, надо было работать, да и по молодости они не очень понимали, какими могут оказаться последствия.

– И уж так получается по жизни, что ему нельзя даже приближаться к спиртному. Совсем… А он себе позволяет и даже очень позволяет. Потом жалеет об этом, потому что пьяный – он становится «ненормальным». И он знает – каким, – после некоторого молчания мама как-то несмело, почти виновато добавила, – а знаешь, доченька, что хочу тебе сказать? Ведь у нас скоро будет маленький – наверное, братишка тебе… Вот какие наши дела.

Инна не проронила ни слова в ответ, только погладила ее руку.