Вытяжка из Детства Иисуса Дж. Кутзее

Оксана Бутузова
ЗАПОВЕДИ ВЕРЫ
(вытяжка из романа "Детство Иисуса" Дж. Кутзее

Все имена и герои романа вымышлены, любое совпадение с библейскими персонажами и событиями являются случайностью, за которую автор ответственности не несет. В самом начале ищут ключ, что открывает дверь в пространство, где будут существовать герои. Но дверь эта открыта. Пожалуй, ключ нужен читателю, чтобы открыть сам роман.
Коль скоро он так назван, велик соблазн представить все в библейском контексте. Однако в художественном понимании Ииусус – символ веры. Вот от этого и будем отталкиваться. Это роман не об Иисусе и ни о ком бы то ни было, это роман о чувстве. Образ веры, как самого чувства, а не человека, к которому она прилагается – вот отправная точка, тот пароход, на котором прибыли в некий мир главные герои – Симон и Давид, зрелый разум и совсем еще юная беспомощная вера. Письмо, в котором сказано, откуда взялась эта вера, т.е. кто родители мальчика, утеряно, смыто в море. Однако понятно, что на одном разуме веру не воспитаешь.
Человек думает вначале, что это не про него, что это не его вера, как и не его мальчик. Он лишь пристроит ее, найдет мальчику мать и сдаст с рук на руки. Хотя Давид сам предлагает Симону стать его отцом, тот пока явно не готов. Он не понимает, зачем ему вера, она лишь обуза, этот чужой ребенок. У него пока тяга к удовлетворению других, более привычных желаний (еда, комфорт, женщина и пр.). Да и в этом мире «ничто… не требует слепой веры».
Сама вера тоже пока капризна и беспомощна – мальчик не привык к неудобствам, к простому хлебу. Чтобы хлеб стал насущным, надо сначала выгрузить зерно из трюма. А это тяжело, так же тяжело, как начать верить. Убыстрить этот процесс невозможно. Да и смысл? На обретение веры может уйти вся жизнь. Ведь и человек не вырастает за год. За год он может только дорасти до того, чтобы начать учиться. А вере нужно дорасти до того, чтобы начать учить, наставлять человека, открывать ему свои заповеди.
Начальные заповеди просты. В вере не должно быть разнообразия – сегодня веришь в одно, завтра в другое. Ее пища всегда одна и та же, хлеб. А разнообразие так же отвратительно, как крысы. На огурцах и апельсинах тело начинает превращаться в «бесплотный дух», и чтобы не случилось припадка, единственный совет – не смотреть вниз, т.е. смотреть вверх.
На первых порах Симона курирует Альваро, опекая и мальчика. И обещает помочь, если Симон оступится – кинуть спасительную веревку. Но пока вера Симона совсем несложная. Это как болеть за футбольную команду, причем за «Причалы», он все еще на причале, ни туда - ни сюда. В этом аскетичном пространстве уже нет места желаниям и удовольствиям. Нет места даже иронии. Верить можно только так, а не иначе. Если иначе – это будет уже не вера.
Нельзя соревноваться в вере. Любое соревнование, даже самое мирное (в шахматы) вызывает «дьявола», который затевает драку с поножовщиной. Эти грузчики задержались на причале веры, им никак не продвинуться дальше со своими мешками на спинах. Они верят только в себя. Альваро дрался, отстаивая свое «я», свою правду. А своей правды ведь не бывает, есть только вера, и она всегда права. Пощечина не может уязвить верующего.
Если каждый будет верить, что он особенный, в ящике не останется денег. Но в том-то и дело, что ящик нашего эгоизма бездонен, мы все черпаем из него свою «особенность». Потому так необходим «переход от старого и удобного личного к новому и тревожному вселенскому». Старый способ мышления: «…не важно, сколько у тебя есть, чего-то такого все время не хватает». Ненасытность – это безверие. Вера дает насыщенность, полноту, она наполняет.
Тело теряет чувствительность, оно уже не реагирует на самый чувственный акт – секс. Хотя вера не запрещает плотских удовольствий, она делает их ненужными, бессмысленными. Сиди и жди, пока тебе дадут проститутку, но пока ждешь, желание пропадает. Хочешь мяса – вот тебе крысы. Влечение к женщине – это иллюзия, состряпанная мозгом. У тела нет такой потребности, ведь оно само становится верующим. Брак Симона и Элен был бы на пользу мальчикам – его и ее веры. У Элен вера уже что-то умеет, играть на скрипке, например, хотя Давид считает это клоунадой.
Одна из основ веры – интуиция. Именно ей вручает Симон мальчика. У него самого что-то «шевельнулась» внутри, когда он увидел Инес. Он поверил, и никогда уже не отходил от веры в то, что она настоящая мать. Хотя отдал, и сам осиротел. «Нет больше такого, вокруг чего строить свою жизнь». Да и Инес еще не понимает, как обращаться с ребенком и нянчит пятилетнего мальчика, как младенца. Но это было для нее даром, что «взялся неоткуда». Потому она и восприняла Давида как чудо.
Труд не должен приносить лишь материальную пользу – часть зерна съедают крысы. «Потери – часть жизни», и труда тоже. Симону это уже известно, он же потерял, фактически сам отдал свою веру. Как и мешки должны принять форму спины, так и вера должна принять форму человека. Они должны приспособиться друг к другу. А пока Симон так же бестолков в порту, как и Инесс с содержанием мальчика. Прогресса в вере не бывает. Труд, как и вера, учит смирению, а прогресс – лени.
В этом мире, где существуют герои, есть институт, скорее всего религиозный. Он занимает людей и может научить их, что стул это стул, но он не способен научить верить. Поскольку истинная вера приходит через ошибки, через «какашки», а не академично на лекции. У Инес тоже вначале не все ладится, она не справляется. Засорилась канализация, и ей еще предстоит научиться избавляться от своих нечистот, чтобы они не выплывали наружу. Когда вера твоя – она в плюс, когда общая, как экскременты в унитазе – она в минус. Вера, как и смерть, как и какашки – дело личное.
Сказки Инесс – пример того, что интуиция, как и вера, не основана ни на каких законах: ни природных, ни математических, ни физических. Вера должна быть интуитивной, а не догматической (потому Симон сразу отверг Элен, как мать Давида). А Дон Кихота приносит как раз Симон. И мальчик сразу принимает его, как образец истинной веры. Давид тоже рвется спасть, хотя бы мертвого Марциано. Мальчик уже окреп (тело округлилось), но он все еще «фокусник», который спасает самого себя.
Давиду еще предстоит обучение. Но не чтению, счету и письму, как принято. Хотя и писать и читать Давид может, как оказалось. Симон учит его жизненным ценностям. Ценно то, что дает продолжение (Деньги ценны, разбитая чашка – нет). Но вере не нужны логика и доказательства, она живет (с) интуицией, которая так же непосредственна, как ребенок. И уже Давид учит Симона числам, которые сами по себе, как звезды. Зазор делает вещи раздельными. Между верой и еще каким-то чувством должен быть зазор. Но Давид понимает зазор как трещину, а трещина в земле – это могила.
Вере все время чего-то не хватает. Нет пока предмета веры. Потому Давид так хочет брата. Или братьев близнецов, чтобы самому быть третьим (божественная троица, без нее никуда). Dios saba – Бог, который все знает, появляется на мгновение, но тут же исчезает. Развития эта тема не получает.
А вместо брата снова появляется Дага – он же соблазн, дьявол. Он уже выкрадывал один раз мальчика. Интуиция поддалась, поскольку ей обещали еще одно дитя, веру в дьявола. А дьявол таков, он вероломен и чуть не лишил ее обеих вер. Теперь сам Давид пускается во все тяжкие. При этом разум и интуиция не способны противостоять соблазну.
Получается, у веры так и нет настоящих родителей, которые уберегли бы от соблазна, дали бы ей по-настоящему окрепнуть. Да и друзей у нее нет. Фидель – клоун, который только развлекает, а лошадь умерла. Ему не на кого положиться. Только сильная вера творит чудеса, а неокрепшая – только фокусы. Но и такая, она уже становится нежелательной в обычной жизни. Она не понимает и не принимает законов этой жизни, хотя может выучиться им, но лишь подыгрывая. Ее нужно изолировать – решают люди.
Это решение влечет за собой катастрофу. Симон падает в трещину (между кораблем и причалом), между двумя мирами. Как и предупреждал когда-то Давид. Падает по своей же инициативе, из-за стремления к прогрессу. Но тяжелое не меняется на легкое, только на еще более тяжелое.
Вера теряется на время, но возвращается к нему, ослабевшей, подчиненной соблазну больше не быть Дон Кихотом. Теперь уже разуму-Симону приходится изощряться, воскрешая веру мальчика вместе с лошадью. Верить надо только в невозможное. Ведь как раз такая вера делает невозможное действительным. Если верить во что-то реальное, в людей, например, как Альваро и остальные, то это скорее до-верие.
Итак, побывав в трещине, Симон по-настоящему уверовал. Теперь он дорожит своей верой, принимая ее такой, какой она есть. Общие правила этого мира, где дважды два четыре, становятся для него такими же «рукотворными», противоестественными. Колючая проволока – это закон, довлеющий над всеми. Его не видно, но он есть, он сдерживает, и освободиться от него можно, лишь оставшись нагишом.
Он отчетливо видит, что существуют две системы, даже не воспитания, а всей жизни человека: подстраиваться с детских лет под взрослых или проживать взрослую жизнь по-детски. Давид уже способен подстраивать других под себя. В интернате дети сплачиваются вокруг Давида, по словам воспитательницы, его вера им нужна. Но разум и интуиция считают, что он еще «слишком юн», чтобы вести за собой. Они должны пока быть вместе.
Они собираются в новую жизнь. Вера с сопровождающими (разум, интуиция и преданность в виде Боливара). Давид берет с собой время (часы), жизнь (сверчок) и смерть (камень). Хотя можно и так: вечность (сломанные часы), жизнь (бессмертный камень) и смерть (дохлый сверчок).
Напоследок Давид упражняется на качелях. Вере необходимо почувствовать падение и полет. Да и разуму тоже полет нужен. Летать и падать – не одно и то же, но все-таки в падении есть мгновение полета, и падать – необходимое условие, чтобы взлетать. Симон на своем примере показал мальчику падение. А кто учит падению и взлету, тот и отец.
Но искуситель Дага и в дороге напомнил о себе, подготовив сюрприз со взрывом. Он хотел, чтобы вера исчезла, стало невидимым ее тело. Но веру уже ничем не подорвешь. Взрыв лишь изменил ракурс зрения. Давид не ослеп, как могло показаться, он просто стал видеть все по-другому. Это уже действительно не слепая вера. И при таком видении Давид наконец узрел того, кого искал – брата по вере. Некий Хуан – возможно, ключ к новой разгадке. Или аналог Христа, который был необходим, как проводник веры в Бога. Легче поверить в того, кого видишь своими глазами.
Теперь все в сборе. Все святое семейство. Звали даже семейного доктора, но верующим обычный доктор не нужен. Вера вызрела, чтобы явиться в новый более сгущенный мир, но теперь она не одна, к тому же многое умеет, главное – летать и падать. Полет испытываешь, когда тебе шаг за шагом открывается новый смысл, и образ разворачивается, как крылья бабочки, высвободившейся из кокона непонимания. «Без образов не было бы вселенной, потому что бытия бы не было». Тогда получается, что не ты платишь за книгу, а книга платит тебе. В данном случае эти тридцать глав, как тридцать заповедей или тридцать серебряников, что тебе заплатили, чтобы не совершить предательства веры.