Под гнётом чёрных туч. 1 глава

Отдельная и очень большая благодарность Ли Гадость, за помощь в редактировании текста.
 




Средь белой бескрайней пустыни
Под ветра свирепого вой
Спят крепко два древних титана
В могиле своей ледяной.

Над ними катится буря,
Как нож по пустыни холсту....
Над ними ребенок программы
Устало стоит на посту.
                Глава первая.
               
                552
Вспышка... Жуткая боль иглой пронзила мозг от затылочной до лобной доли. Отравленное острие, состоящее из череды образов, прошло сквозь мозг, оставляя после себя чёрные следы в чистом сознании, и застряло где-то на его зыбкой границе, откуда возврата нет.
Осязание...Он ощутил резкий холод сразу, резко, тысячью мурашек, скачущих по телу мелкими блохами. Теплое забытье разбилось о колючую стужу реальности. В спину нестерпимо больно давило нечто ледяное и твёрдое.
Зрение... В мозг вгрызлась, будто лезвие ножа в масло, вспышка света. Слепящая и раздражающая, она пробивала тонкую кожицу век, устремляясь вглубь, в ещё незасорённый разум, где оставила словно бы отпечатанные огнём первые зрительные воспоминания.
Слух... Внезапно спала пелена с ушей. Поначалу он никак не мог понять, что слышит, хотя почему-то знал, что это разговор и называется именно "разговором". Но откуда и почему это ему известно — понять не мог. Вскоре из той самой границы осознаваемого само по себе выплыло некое понимание. Звуки теперь не текли режущим слух хаотичным потоком: они выстраивались в конструкции, именуемые...словами, которые, в свою очередь, скреплялись во фразы и предложения... Новые знания потянулись с границы сознания вверх, словно цепочкой соединённые, а свежий ум хватал их, вытаскивал одно за другим, жадно поглощая и постепенно заполняя чистую пустоту всё более огромными объёмами сведений о мире. Теперь он понимал, что не отрава это, а нечто приятное. От этого осознания появилась странная радость. А тем временем оживлённый разговор продолжался. Ещё чуть-чуть и смысл дойдёт до новорождённого разума, как вдруг чьи-то цепкие холодные пальцы впились в кожу около левого глаза и произвели резкое движение, раскрыв веки, несмотря на то, что последние пытались отчаянно захлопнуться. Снова вспышка. Только теперь намного-намного ярче. Настолко нестерпимая, что он сделал резкое движение и мотнул головой, издав при этом короткий вскрик, зажмурившись ещё сильнее, чтобы в следующий раз чьи-то мерзкие конечности не могли просто так взять и бесцеремонно отворить веки, помешав познанию себя и мира.
- Ну что ты творишь то, кирпич неотёсанный?! Зачем фонарик врубаешь, ответь на милость? Ослепишь ведь его - с нас потом взыщут, за порчу товара!
- А...
- Бэ!
- Из башки совсем вылетело. Прости растяпу эдакого... - молодой голос не так резал уши, как раздраженный и скрипучий второго собеседника.
- Раз растяпа, то винтовку в зубы и дуй на поверхность, в Гарнизон! - устало и раздражённо ответствовал старый.
- Не-е-е, - было аж слышно, как молодой поёжился, - туда не хочу. Во-первых, с оружием я ещё хуже управляюсь - толку ноль будет, ещё и проблем от меня не оберёшься, во-вторых... Да что говорить? Сам ведь знаешь и прекрасно понимаешь, что снесут мне кумпало в первый же день...
- Снесут, - как-бы утвердил второй.- Поэтому и жалею тебя, скажи спасибо моей доброте, а потому докладываю Главнокомандующему лишь положительные подробности нашей с тобой совместной работы, касаемо тебя слегка приукрашенные. Понимаешь? Но ты...ты косячь всё-же поменьше. Только за сегодня уже чуть не умудрился клавиатуру машинки сжечь... Раздолбай хренов... Ты пойми, от нас, от нашей работы многое зависит, и Главнокомандующий рано или поздно с проверкой завалится, уж поверь. Вот тут- то я тебя прикрыть уже никак не смогу. Лишь ты сам себе помочь можешь - вытащи башку из задницы и используй её по назначению хотя бы на двадцать пять процентов.
- Ладно, старик, не боись - возьмусь. Всё хорошо будет, - слегка подрагивающим голосом утвердил первый, - тем более это когда будет... Через пять часов... Десять часов. Может даже двадцать, а то и больше - вот тогда и разберёмся, а пока живём!
- Нет, ты точно скоро в Гарнизон улетишь, балдень. Одно и то же уже какой раз... И - да, я тебе не "старик", а дядя Габен. Усёк?
- Э-э-э...ну, да..., но я ведь...
Тут новорождённый не вытерпел и слабо, едва ворочая языком, простонал:
- Холодно...
- Ба! Да мы за разговорчиками про него совсем забыли! - принялся кричать старческий голос, - околеет ведь! Хорошо отвлеклись, ничего не скажешь! Тут уж мне  себя обругать стоит. Давай-ка отсоединяй от его башкенции шлем, я же с остальным телом разберусь, только, пожалуйста, ничего не сломай и не урони.
- Да что же я, совсем имбицил, по-твоему? - возмутился молодой.
- Знаешь, пока это моё мнение ты никак не опроверг, - послышались тяжёлые шаркающие шаги, к ним присоединилась пара быстрых шажков. Молодой голос молчал, из чего следовал простой вывод: ответить старику ему было нечего, кроме одного тяжёлого вздоха. Внезапно новорождённый ощутил странное чувство - нечто будто бы отвалилось от него. То самое, чего он не замечал, но что значительно утяжеляло и сковывало голову. Послышалась какая-то возня и тут от тела, со странным будоражащим до спинного мозга ощущением что-то начало отсоединяться, больно оттягивая кожу. Человечек поморщился, и хотя полминуты назад он твёрдо решил глаз не открывать, любопытство взяло верх, и веки немного приотворились. Поначалу зрение было расфокусировано, но вскоре картинка приобрела чёткость, и новорождённый обнаружил над собой низкий серый потолок, состоящий из цельных плит. На грязном и обшарпанном его фоне расположилась длинная полоска тускловатого света, больно ударявшего в глаза. Несколько секунд новорождённый лежал, вперив любознательный взгляд в потолок, покуда краем глаза не заметил шебуршания вокруг. Тут он и перевёл глаза, по инерции, с не очень-то привлекательного потолка на более интересные объекты исследования. Как оказалось, у ног его возился некий мужичок, низковатый, суховатый, со стрижеными седыми волосами и прямо-таки масштабной залысиной по центру головы. Мужичок суетился в попытке снять какие-то провода с присосками. Из-под утерянной белизны его лабораторного халата виднелся серый свитер с растянутым воротом. Лицо его измождённое, морщинистое, словно спёкшееся яблоко и бледное. Всю фигуру этого мужичка, вернее сказать старичка, озарял некий голубоватый свет и в его цвете лицо этого человека приобретало прямо-таки жутковатый вид. Довершал всё длинный нос, с явным горбом, который качался в такт голове и будто бы сам принимал безмолвное участие во всём, что творил его хозяин. Взгляд же человека был, в отличии от носа, абсолютно безучастным, и бесцветные глаза смотрели не в неведомые дали и не сквозь ткань видимого пространства, нет. Они были флегматичны. Не выражали абсолютным образом никаких эмоций, даже глубокой задумчивости. Хотел было человечек повернуть взор на копошащегося прямо возле его головы второго, как старичок будто ощутил его взгляд (хотя, скорее всего, просто заметил) и повернул глаза прямо на него. Новорождённый ответил тем же, ожидая какого-то события. Наступила странная пауза. Даже над головой перестал шуршать второй, но старик поспешил оборвать молчание одним словом:
- Холодно? Привыкай, мой юный примитивный организм. Теперь собачий холод, пробирающий до костей, будет преследовать тебя везде и всюду. Лютый мороз издавна повелевает этим краем, а вместе с ним и сердцами тех, кто тут находится, и я не исключение, - вид его сделался ещё более мрачным.
Тут над головой прыснул от смеха молодой:
- Ай, дядь Габен, да вы как всегда в своём репертуаре! Я бы на его месте обдристался от вашего вида! - и снова залился на редкость звонким смехом.
Дядя Габен моментально просветлел, пусть немного, и заметил:
- Так ты ведь это и сделал, когда я тебя из "Аиста" принимал, - и невзирая на возмущённое "эканье" молодого, заменившее смех, как-то печально продолжил: - Да что ж мне теперь, молчать что-ли... Ну стиль у меня такой, не перед кем больше выпендриться или познаниями блеснуть, гм, а впрочем я правду сказал. Тьху, опять заговорились! Эй ты, номер пятьсот пятьдесят два, подымайся, - обратился старик непосредственно к новорождённому.
552-ой лишь уставился вопросительным взглядом, как бы ожидая пояснений.
- Ноги свесь, на пол опусти - всё поймёшь, - раздражённо ответствовал старик, хлопнув сухой холодной ладонью по ступне 552-го, - должен понять. Ух, как же я задолбался. Давай, вставай быстрее, я пожрать ещё хочу, но надо ещё тебя до кондиции довести, - продолжал он уже без особого раздражения, лишь с лёгкой досадой и практическим отсутствием какой-либо эмоции.
 Новый фрагмент заложенных кем-то знаний опять выплыл из глубин сознания, и новорождённый понял, как ходить. Приподнявшись на локтях, он скинул ноги за край металлического холодного стола-кушетки, стремительно оттолкнулся и вскочил на пол. Ледяной пол моментально обжёг пятки. Подскочив и поёжившись, слегка стуча зубами, 552-ой повернул голову влево, где молодой парень, повернувшись к нему спиной, копошился возле некой панели с огромным разнообразием различных кнопок: больших, маленький, круглых, квадратных, продолговатых, подсвеченных изнутри и мертвенно серых. Панель была ужасного вида, замацанная и замызганная сотнями прикосновений явно нечистыми руками, даже проливали что-то на неё, или показалось это 552-ому... Между тем паренёк ловко копошился, что-то перещёлкивая, набирая и ничего не слыша: был поглощён процессом.
" И не скажешь, что разгильдяй какой-то... " - легко и непринуждённо подумалось новорождённому, причём так, что мысли своей он удивился: откуда она выплыла, ещё и рука об руку с этим чудным словом "разгильдяй"?
Решив, что смотреть на взъерошенные по всей голове волосяные покровы незадачливого помощника дяди Габена по крайней мере бессмысленно, 552-ой повернулся к самому старику.
Всё это созерцание шевелюры и панели длилось не более пяти секунд. 552-й обнаружил таинственный источник голубоватого свечения: прямо за головой, во время лежания, находилось нечто вроде узкой продолговатой камеры с выдвигающимся кушеткой-столом, на котором и располагалось тело. Камера имела округлую форму, и в стенках её ровными рядами располагались небольшие застеклённые проёмы, напоминающие иллюминаторы в космическом корабле. Как раз они и излучали таинственное свечение. Для чего всё это - он так и не понял.
- Ну, вылупился-то что? - нетерпеливо и зло кинул дядя Габен 552-ому и, подняв руку в сторону низкого дверного проёма, светившегося жёлтым квадратом в серой стене, продолжил: - Пшол вон туда, там твоя одежда лежит. Надеюсь, одевать тебя не придётся, кгм, что ж ещё то... А! - всплеснул руками и чуть даже не подпрыгнул старик, от внезапно пришедшей ему в голову мысли: - там номерок-то твой, на белой такой бумажке... Так я о чём: присобачишь его обязательно к шинели, по левой стороне. Не забудь. Вроде всё. Затем сюда возвращайся. Да, давай это, цигель-цигель ай лю-лю, как грится в народе.
552-ой  вопросов задавать не стал, лишь кивнул и направился в назначенную точку.
"Интересно, что значит "цигель-цигель ай лю-лю"?" - подумалось ему, такого словосочетания на своём краю сознания он не выудил, а затем ещё более странная и бесполезная мысль посетила его: "это у них так принято что-ли делать, когда что-то вспоминаешь?" Припомнился дядя Габен, всплеснувший руками и чуть не подпрыгнувший. "Пожалуй, что да. Решено: буду такой же жест исполнять, как только что-то вспомню", - и он удивился своим же мыслям.
Вторая комната была значительно меньше первой, но ничуть не теплее, а может даже холоднее, хотя тут сказалось и то, что 552-й, недавно рождённый в этот суровый мир и абсолютно голый, успел изрядно промёрзнуть. Здесь не было техники, лишь ряд из семи жестяных шкафчиков, сильно потёртых, серых, как и всё, располагавшееся в этой унылой обстановке. Металл поблёскивал крупицами льда в свете одинокой запыленной жёлтой лампочки, висящей без какого либо плафона на одном лишь белом проводке. Стоял металлический стол в правом углу, а слева от него, подле стены, из такого же почерневшего железа, стул. На столе лежала аккуратно свёрнутая серая шинель, возле неё белела мятая бумажка с крупными чёрными цифрами. На стуле - опять-таки серые трусы, серая футболка, серый свитер и такие же штаны из плотной ткани, рядом со стулом - сапоги, но не серые - чёрные, правда уже изрядно потускневшие, явно ношеные. 552-ой остановился, тупо посмотрел на это серое аскетичное  безобразие, переминаясь с ноги на ногу: уж очень холодный был пол. В голове всплыла информация. Он всплеснул руками и слегка подпрыгнул, а затем, с чувством старательно исполняемой обязанности приблизился к одежде и начал напяливать её, повинуясь неосмысленным, контролирующим его алгоритмам действий. В сапогах обнаружились носки и портянки - всплыло новое воспоминание касательно них, и снова 552-й всплеснул руками, подпрыгнув на стуле, считая, что так надо, а затем поспешно натянул носки, портянки и сапоги. Вскочил, попрыгал, подхватил шинель, накинул её, наспех, застегнул, "присобачил" к левой стороне груди, прямо на карман, бумажку, при помощи крючка. Убедившись, что всё сделано по заветам дяди Габена, новорождённый поспешил к нему же.
Габен встретил его безо всякого энтузиазма, хмурым взглядом. Буркнул нечто невнятное, из чего 552-ой вычленил только два слова: "неужели" и "блевать", причём второе казалось чем-то загадочным и очень неприятным. Затем старик чётко сказал сидящему у кубического массивного монитора молодому:
- Эй, двести пятый, обернись!
- А, вы опять эту процедуру проводить будете, - лениво отозвался 205-й и повиновался приказу.
Обычный паренёк. Худощавый, волосы всклокоченные, красные уши оттопырены, курносый, с веснушками, серыми, под стать этой комнате и, наверное, миру, глазами. В такой же серой шинели. 552-ой осмотрел его с ног до головы, проявляя видимое любопытство. 205-й лишь ухмыльнулся и тоже с каким-то интересом хитро осмотрел новорождённого.
- Так, хватит зыркать. Ты это...перезапускай "Аиста", а ты, - Габен ткнул пальцем в 552-го, - подойди сюда.
Впрочем, это было не столько культурное приглашение, сколько жестокое и неумолимое побуждение. Рука Габена, вцепившаяся в плечо новорождённого, оказалась довольно мощной для преклонных лет её хозяина.
"Того и гляди, растрощит что-то", - ёжась от страха, подумал 552-ой, чувствуя, как цепкие пальцы будто вгрызаются в плечевой сустав жёсткими крюками и вот-вот оторвут руку.
Габен дёрнул новорождённого к зеркалу: жалкому, замызганному, явно не мытому со дня создания. Кое-где виднелись мелкие трещины, местами - пятна непонятно чего, но явно бывшего жидким веществом. Несмотря на всё это, своё изображение в нём можно было рассмотреть, что незамедлительно и предпринял 552-ой. Долго всматривался он в зеркало, щурился, мотал головой, а затем повернулся к старику, выкатив глаза по пять копеек:
- Что ж там двести пятый делает? - спросил он, недоумевая.
В ответ Габен рассмеялся. Тихо, трескуче, неприятно... Голова его плешивая дёргалась, дрожала, будто подтанцовывая в такт смеху, словно нашла она некую гармонию со столь неприятным звуком и даже своеобразный ритм.
- Башка дурная, - сухо, спокойно и внезапно обозвался он, перестав смеяться,- ну-ка ещё разок пристально всмотрись...нет, не так......привстань, подпрыгни... Что, неожиданно, да?
И в самом деле, 552-й оторопел, разинув рот, когда понял, каково отличие между человеком в зеркале и 205-ым. Шинель была та же, лицо то же, уши так же оттопырены, только на груди была другая, пусть и перевёрнутая странным образом, цифра. И...он был лысым, аж поблёскивала кожа на голове. Наконец озарение поразило 552-го: тот человек в зеркале - он и никто другой, кроме него.
Так бы и стоял он, рот разинув, но старик Габен приказал:
- Пойдёшь за мной, к Главнокомандующему на отчёт. По дороге всё узнаешь, что тебе полагается. - Затем, направившись к массивной герметической двери, изъеденной пятнами ржавчины, кинул через плечо 205-му: - А ты, значит, к моему приходу всё доделай и поставь "Аиста" в режим ожидания, и только посмей начать операцию без меня...
В ответ на такую напряжённую и угрожающую интонацию с не менее пугающими словами молодой паренёк-копия лишь цокнул языком, отмахнувшись рукой: иди, мол, без тебя всё знаю. Старик Габен презрительно хмыкнул в ответ, подошёл к двери, вцепился в ручку, похожую на небольшой штурвал, и сделал несколько оборотов влево, ознаменовавшихся мерзостным визжанием давно не смазанного металла. Чудовищная дверь заскрипела, застонала, но поддалась. Кое-где покрошилась ржавчина. Поднадавив, Габен отворил дверь, обнажив чёрную бездну за ней. Тут же дохнуло неприветливым, ледяным застоявшимся воздухом. 552-ой поёжился: выходить туда у него и так не было ни малейшего желания, а морозное дыхание злой неизвестности и вовсе напугало пробрав до костей. Словно загипнотизированный он застыл, смотря в эту чудовищную тьму, покуда вполне обыденный голос старика не вырвал его из прострации:
- Эй, увалень, что стал-то? Приглашения особого ждёшь али как?
- Никак нет! - неожиданно бодро вырвалось у 552-ого к его же удивлению, и он, слегка придя в себя, но всё ещё дрожа, ступил в чёрный проём. Впрочем, ничего особо страшного во тьме ему не встретилось, лишь неосвещённая бетонная кишка коридора протянулась впереди.
Издавая кряхтение и даже надсадный рёв, не сообразующийся с видом немощного старика, Габен закрыл двери. Снова раздался лязг и неприятный визг, от которого уши вяли, а зубы почему-то сводило. Далее послышалось шуршание, вперемешку с обрывками брани, и вскоре здешнюю тьму озарил яркий луч фонаря. 552-ой невольно прищурился, а Габен небрежно бросил:
- Пошли, - и двинулся вперёд.
Спустя несколько шагов он резко начал:
- Всё то немногое, что тебе следует знать, умещается в двух вещах: первое - ты копия. В прямом и переносном смысле ты - клон, сделанный по шаблону, подобие человека, порождённое Аппаратом, для роли пушечного мяса. Твои мысли, твоя внешность - всё идентично остальным пятиста пятидесяти двум копиям, хоть и с небольшими отличиями. Второе - не загорайся. Из тех пятьсот пятидесяти двух живы сейчас лишь сто шестьдесят три клона, остальные горели идеей защиты Последнего Пристанища Человечества так сильно, что в конце-концов сгорели и лежат их кости сейчас, притрушенные снегом... Нет, я тебя не пугаю и на дезертирство не сподвигаю. Защита Последнего Пристанища дело нужное, необходимое. Скажем так, смысл жизни твоей - гореть касательно этого дела, этой идеи, но знаешь...- Габен потянул паузу, будто собираясь с силами, - гореть тоже уметь нужно. Пылать нельзя - сгоришь быстро. Тлеть бессмысленно -толку от тебя не будет. Протлеешь и исчезнешь в холоде и мраке. Ты гори тихо, мерным пламенем, когда нужно - полыхни, когда нужно - угасни слегка... Но ты, конечно, врядли меня послушаешь... Сейчас слушаешь, но не понимаешь, а как встретишься с Главнокомандующим, как проникнешься его речью - полыхнёшь весь, в сердце идею запустишь, весь отдашься ей, да только знаешь, Главнокомандующий то сам идиот, по правде сказать. Пламя в наивных сердцах разжигать он горазд, но направить и контролировать его, как надо, он не умеет... Да и речи его годятся только для промывки мозгов новорождённым...
В ответ 552-ой молча шагал, тщетно пытаясь осмыслить услышанное. На мгновение в коридоре разносилось лишь эхо от стука подошв о бетонные плиты. Впереди безмолвно плясал и дёргался белый круг фонарика, изо-рта, как было видно на фоне света, валились густые клубы пара. Один раз фонарик выхватил в стене какую-то герметично закрытую дверь, подобную той с которой возился старик Габен. Такая же обшарпанная, чуть менее ржавая, чем предыдущая и с таким же "штурвалом".
"Интересно, куда она ведёт?" - подумал 552-ой мимолётом, отвлекаясь от тяжёлого груза, наваленного на него стариком, но спросить не решился.
- Молчишь... - наконец многозначительно молвил Габен, - я понимания сейчас твоего не прошу, его и быть не может так как наивен ты, словно ребёнок, но попрошу я одну вещь: запомни те мои слова и обдумай их как-нибудь потом, месяц спустя.
- А ты каждому их говоришь? - спросил 552-ой.
- Последнее время - да.
- Многие послушали?
- Почти никто. У меня нет красноречия Главнокомандующего, - Габен тяжело вздохнул. Несмотря на кромешную тьму, уже по этому звуку можно было понять, что он опечален.
- А ты сам - копия? - вдруг пришло в голову 552-ому, и он не замедлил спросить.
- Нет, я человек, рождённый от человека.
- А-а...- неопределённо протянул 552-ой, безуспешно пытаясь обработать эту информацию.
- Вот и дошли, - не без облегчения молвил Габен, спустя полминуты молчания, когда луч фонаря выхватил впереди ещё одну белеющую дверь.
Примерявшись, старик передал фонарик 552-ому, приказав "держать лучём в дверь" и, снова кряхтя, покрутил скрипящий "штурвал" вправо, затем толкнув дверь. Уже зная, что надо делать, 552-ой шагнул за ним.
На этот раз не было ледяной тьмы. Холод, конечно, присутствовал, как же без него, однако в этом просторном помещении с низким потолком горели яркие лампы, вскрывая все его неприглядные недостатки в виде трещин на стенах и потолке, неровно положенных плит, из которых состояло всё видимое пространство, угрюмых лиц... Стоп. 552-ой скользнул взглядом по четырём лицам, находившимся по одному у своей массивной двери на всех четырёх стенах. Все одинаковые, головы гладкие, как коленка, глаза пустые, смотрящие в никуда... Но у этих не было номеров. Шинели такие же серые, уши красные оттопырены, а номеров - нет.
"Почему? Как это понимать? Что это вообще за дело такое невиданное - нет номеров?"
Они прошли направо, в дверь, над которой была налеплена потускневшая табличка с надписью "столовая".
- Что ещё за "столовая"? - обратился 552-ой к глубинам подсознания, улавливая заложенное кем-то значение этого слова. Вспомнив, что это место, где употребляют пищу, он всплеснул руками и подпрыгнул (в это время они шли уже по освещённому коридору с какими-то дверями по бокам).
- Совсем дурной, что-ли? - подозрительно покосившись на 552-ого сипло осведомился Габен.
- Я думал, так надо делать, когда что-то вспоминаешь, - растерянно ответил тот.
- С чего взял?
- Ну вы же так делали.
- Больше не думай. И этого тоже не делай.
- Понял...- ошеломлённо выдавил из себя 552-ой, понимая, как нещадно рушиться его представление о этом странном месте. Осознаваяя, что всё это время его действия были неправильными, он ощутил новое чувство: досаду на себя, даже лёгкую злость и неловкость. Ему казалось, что нарушены некие негласные запреты и теперь его будущим отношениям с окружающими, даже со стариком Габеном, конец.
- А кто эти...четверо? Почему без этих...э-э-э...штук, то есть номеров? - несмело и тихо осведомился 552-ой.
- Эти-то? Брак, гм, неудачная копия. Им номера не нужны толком. Ни разговаривать не могут, ни взаимодействовать с окружающей средой. Единственное, что хорошо в башкенцию им загрузилось, так это умение жрать и стрелять - всё. Даже рост волос у них отсутствует.
- Брак?
- Ну, "Аист", Аппарат тебя сделавший или клонировавший, как тебе угодно будет, иногда допускает сбои, причём до сих пор неясно почему. Программу мы одинаковую вводим, но иногда такие косяки выкидывает, иногда наоборот слишком развитых. Хотя, если пристально вглядеться в эту одинаковую массу бойцов, то небольшие различия можно увидеть у всех, и я не имею хоть сколько- нибудь малейшего понятия, как такое получается. Хотя для чего - понимаю примерно. Всё, разговорчики в сторону: мы входим в столовую, - дед снова закряхтел, вращая ручку двери.
Следующее помещение ошеломило 552-го более предыдущих: самое просторное, с поддерживающими потолок прямоугольными неотёсанными колоннами и рядами длинных металлических холодно поблёскивающих под светом ламп столов с не менее длинными лавками под ними. Справа от входа находился ряд умывальников и небольшая железная будка чуть дальше, примыкающая к стене. В железной будке горело жёлтым квадратом небольшое окошко, откуда несло чем-то горелым. Всё это было похоже на смердящую пасть в обшарпанной чёрно-серой голове некоего бесформенного чудовища.
В столовой было немноголюдно. Пара десятков "копий" за столами уныло окинули взглядом новоприбывшего и продолжили хлебать непонятную жидковатую серую массу из своих небольших жестяных мисок. У противоположной входу стены стоял особый столик. Такой же фактуры, как и прочие, но 552-ой сразу приметил бородатого массивного мужичка, сидевшего за тарелкой странной похлёбки, и двух понурившихся клонов по обе стороны стола.
"Главнокомандующий, наверное, ведь не зря же на других не похож", - подумалось 552-ому.
При виде Габена с 552-ым предполагаемый Главный прервал поедание серой массы, нахмурился и приподнялся с грязной ложкой в руках, со скрипом отодвинув стоящий сзади стул. Впрочем, он тут же спохватился и швырнул инструмент столовой принадлежности прямо в тарелку. Тот со звоном ударился о металл, выплеснув на поверхность стола несколько капель сопливой кашицы. Один из двух клонов, сидящих справа, под номером 412, поморщился, а "левый", 409-й, недовольно покосился на идущих.
- Приветствую тебя, боец! - бодро начал Главнокомандующий, когда 552-ой подошёл и, бросив злой взгляд на Габена, небрежно добавил:
- А ты - можешь идти.
- Как скажешь, - тихо проскрипел доктор. Попятившись, он развернулся, вяло пошаркав к окошку.
552-ой не имел малейшего понятия насчёт того, как правильно отвечать, а потому просто кивнул.
- Значит, ты у нас 552-й. Поздравляю. Я - Главнокомандующий Последней Надежды Человечества в Последней Мировой Войне или, иначе, Генералиссимус Последней Крепости, то есть той, в которой мы сейчас,- при всём этом представлении себя, его серые глаза горделиво загорелись, а градус пафоса вышел за пределы всех возможных значений. Сказано это было так грозно, что по спине 552-го табуном проскочили мурашки и он, не вытерпев горящего взора, перевёл взгляд на седую короткую бороду Главнокомандующего, где, к удивлению своему, обнаружил застрявший в жёстких волосах белый комочек кашицы. Комочек забавно качался, дёргался, дребезжал, в общем, жил своей "комочной" жизнью.
Некоторые из клонов подняли глаза и с каким-то мечтательным упоением начали внимать голосу Главнокомандующего, а тот всё продолжал:
- Для начала, стоит рассказать, что и к чему, дабы ты знал, за что должен сражаться. Значит, около полутысячи лет назад началась Последняя Война. Тогда люди научились совершать пересадки мозгов в искуственные тела. Называлась такая байда технолизацией. Точных сведений о причинах войны не сохранилось, как и о первом её столетии в целом. Известно лишь одно: люди поделились тогда на нормальных, адекватных, желающих жить биологической жизнью и тех, кто пожелал переселиться в искуственные кибернетические тела, а позже - перенести своё сознание в компьютерную реальность. Только представь! Нет, представь! Это же...у меня слов нет. Обмануть природу, лишиться своей человеческой сущности и всё ради чего? Ради иллюзорного несуществующего мира! Ужас, боец, нет, это кошмар. До чего тогда дошло человечество! И ведь нашлось много таких, которые совершили с собой такое. Дальше - хуже. Появилось мнение, что это - новая ступень эволюции, на которую нужно перейти, а все, кто не хотят, всё-равно перейдут, но уже насильственным путём. Целые государства тогда поделились на альянсы, началась Война! - комочек в бороде особенно затрясся, - И вот сейчас - двадцать шестой век. Война на уничтожение подходит к концу, но мир, стараниями "технобов", уничтожен на девяносто процентов, если не больше. Всё из-за ядерных войн. Да, им ведь плевать, им воздух не нужен, видите ли, они могут на "серверах" в своём идеальном мирке жить, а мы им мешаем... Эти твари опустошили мир, некогда цветущий, выпалили всё дотла, но ничего...мы их тоже ядерными боеголовками как покрошили, как покрошили! Десятки их убежищ выпалили! Много технобов полегло, но и людей тоже, гм, - комочек успокоился, возвещая задумчивость хозяина. - Теперь о сегодняшнем положении дел: в мире остался лишь один город людей - Менд-Ациум. Это накрытый куполом оазис в вечной мерзлоте. Тысячи последних людей живут там, и мы должны сражаться за них, уничтожить всех технобов, дабыпопасть внутрь, на вечный праздник жизни! Эх, боец, запомни мои слова. Ты, конечно, их не понимаешь ещё: ничего, поймёшь. Пусть ты и "копия", но именно поэтому ты должен бороться. Те, кто придут с Победой под Купол, будут вписаны в историю. Да, у нас будет всё, что мы пожелаем! - комок затрясся так, что оторвался от одной волосины и упал, прилепившись чуть ниже, - есть из нас и те, кто критикуют мою политику, мою тактику. И пускай я не держу на них зла, но хочу предостеречь тебя от пагубного влияния, разлагающего преданность Менд-Ациум и любые благородные порывы...
552-ой молча хлопал глазами, глупо раскрыв рот. Он ещё толком ничего не осознал, но понял одно: есть технобы - те, кто посягнул на человеческую природу, те, кто уничтожил Землю, осквернил всё и хочет добить остатки людей, и есть они, солдаты, которые должны расстреливать мразей столько, на сколько им хватит сил. Они должны сражаться за человечество и за себя. Вместе с этим пониманием пришло ещё одно: Главнокомандующий - настоящий мужик, который знает, что говорит, а Габен - обычный врачишка, медик, акушер, принимающий роды у "Аиста". Что ему может быть понятно в войне? Он даже не воюет. Сидит себе, в своей коморке. Вот пусть и сидит себе дальше, а Главнокомандующий прав. Прав, как никто другой!
Все эти мысли вдруг всплыли у 552-го в одночасье, будто бы поддетые каким-то крючком, они выплыли из глубин подсознания и мгновенно вошли в голову. Теперь всё стало ясно. Всё разложилось по полочкам, и хотя нужно было ещё многое познать, цель жизни чётко наметилась.
- ...и ты будешь сражаться до самого конца, каким бы он ни был! Не подведи нас, солдат! Оправдай надежды! - Главнокомандующий значительно поднял правый указательный палец вверх, - Против оскверняющей технолизации! Против технобов! За Менд-Ациум! За человеческую расу! Пусть стоит вечный Менд-Ациум! Слава Менд-Ациум! Человечеству слава! Слава Возрождению! Смерть технобам! - он раскраснелся, кровь наполнила не только лицо, но и уши, а глаза засверкали жгучим пламенем. Внезапно поднялись все, находящиеся в столовой, включая двух клонов по бокам стола. И грянул громогласный выкрик:
- Слава Менд-Ациум! Человечеству слава! Смерть технобам!
552-ой застыл в неловком положении, но тут же понял, что нужно делать и, спохватившись, выкрикнул тоже самое, пусть и с запозданием. Крик прокатился эхом, тут же загремели лавки под опускающимися седалищами. Сел и Главнокомандующий, небрежно бросив 409-ому:
- Отведи его в казармы.
Тот неохотно, но послушно кивнул, встал, оставив полупустую миску, и поманил 552-го за собой. Только сейчас новобранец приметил над выходом жестяную табличку с полустёртыми красными буквами: "СЫ..Й Б..ЕЦ - ТЕ..Н...АМ А..БЕЦ". Что значила эта замысловатая надпись, 552-й и предположить не мог. Когда они подошли к двери, та резко отворилась, оглашая столовую жутким скрипом и лязгом, особенно смачно звучавшим в этом просторном помещении. В столовую вихрем влетел бледный клон и, пронёсшись мимо 409-го с 552-ым, кинулся к столику Главнокомандующего, шумно дыша, чуть ли не гаркая. Номера его 552-ой рассмотреть не успел.
- Разрешите доложить! - громогласно начал он и, получив положительный ответ, начал: - На девятый сектор стены совершена атака! В результате есть один погибший! Один ранен! Число противника...- 552-й не расслышал, о чём рассказывалось дальше в этом почти истерическом докладе, так как сам скрылся за массивной дверью.
Снова монотонное шагание по тёмным ледяным коридорам. К своему удивлению, новорождённый обнаружил, что пламенная речь Главнокомандующего не только ободрила, но и заставила забыть о холоде. Однако сейчас воодушевление отступало, снова уступая незримым ледяным лапам.
Пара "копий" снова вошла в то странное голое помещение с четырьмя "бракованными". Тут в их цикличный, как тиканье часов, отзвук шагов ворвался новый звук. Дверь справа отворилась. Влетели четверо суматошных клонов с колёсной кушеткой, на которой лежал раненый. На месте левой конечности зиял страшный разрыв, оставленный неизвестным оружием. Видимо, рану пытались замотать  какими-то тряпками, но вышло это, мягко говоря, не очень. Копии вопили кто о чём, заглушая своим ором крики агонизирующего бойца.
- Морфин вколоть, кретины, забыли!
- В рекреационку его!
- Дерьмо дело...может его туда?
- Заткнись, это дело решаемое. Рекреационка поможет.
- Повезло. Его только задело. Редко кому так везёт. Вон 375-го разорвало в ухнарь.
- Ещё один "старичок" ушёл.
- Ничего. Со всеми так будет рано или поздно.
- Типун тебе на язык!
- Уймитесь, сволочи, в рекреационку его, я сказал! Вот так вот!
- Что ж твориться-то такое... Чем дальше, тем...
- Двери! Двери откройте, гады! Ну, что вы стоите, олухи?!
Окончания драмы этой шумной процессии 409-й и 552-й дожидаться не стали. Повернули в ту дверь, откуда выехали с раненым, и снова пошли по тёмному ледяному коридору. Ругань вскоре совсем затихла, растворившись в безмолвии этих бетонных чёрных кишок. Правда, идти пришлось недолго: снова дверь и новое помещение, по фактуре ничем не отличающееся от остальных, сплошь и рядом заставленное двухъярусными панцирными кроватями. Светила лишь одна лампа, одиноко болтающаяся по центру потолка, из-за чего часть обширной комнаты вообще скрывалась в полупотёмках. "Копий" тут было немного, да и те, что находились, мирно сопели на матрацах, укрывшись  одеялами. В уши бросился звук какой-то возни слева от входа. 409 приостановился и небрежно фыркнул тому, кто шарудел в тёмном углу:
- Эй, девяносто первый, полно те шуметь: тут не балаган, ещё и солдатам с "ночной смены" спать мешаешь. Проваливай отсюда!
Из тёмного угла вылетел некто, заросший, без шинели и, пригибаясь чуть не до земли, издавая невнятное жуткое бормотание, вылетел в дверной проём.
- Местный полоумный, - пояснил 409-й, - единственный оставшийся в живых из первой сотни. Съехал с катушек, как видишь. Он иногда ночью пугать может, но тут все привыкли и ты внимания не обращай. Даже не знаю, зачем его здесь держат. Выкинуть его с "эмээркой" на технобов и пусть крошит, похлёбку съеденную отрабатывает, до последней капли крови, хе-хе.
Так они прошли между двумя рядами кроватей, под аккомпанемент редкого храпа. 552-ой заметил, что на каждой кровати висит две жестяные таблички с номерами: на нижнем и верхнем ярусе. Цифры были выкрашены ярко-красной краской, кое-где, впрочем, облупившейся. На некоторых табличках номера и вовсе отсутствовали, вернее, они были тщательно стёрты.
Подошли к кровати, стоящей в правом ряду. Она располагалась в центре ряда, не отличаясь ничем от остальных. На нижнем ярусе, к самому быльцу была прибита табличка под номером 375, на верхнем - 401.
409-й небрежно показал рукой на нижний ярус, буркнув:
- Располагайся. Потом краску у кладовщика возьмёшь, чтоб номер переделать.
- Хорошо, - кивнул 552-ой, всегда готовый приступить к любому действию.
- Я пошёл. Жди приказов, - кинул 409-й через плечо и удалился обратно, оставив 552-го в полном недоумении.
- Каких приказов? Когда? И, самое главное, как "располагаться" тут? - он плюхнулся задницей на заправленную выцветшим серым одеялом кровать; начал осматриваться, попутно ёжась от холода.
 "375...это не тот ли? Наверное, тот... Интересно, когда всё-таки приказ? Не терпится начистить технобам их...лица что-ли, морды? На винтики и гаечки их разнести, подонков! Ух, ну я то точно не сдам позиций: оправдаю надежды Главнокомандующего. За Менд-Ациум!" - подумал 552-й и сам, внезапно, усмехнулся своим мыслям. Только сейчас он заметил ещё одну табличку, навроде "столовской", только тут надпись, по неведомым причинам, сохранилась лучше и гласила следующее: "НА СЕР...ЕРА!". Конкретный смысл её являлся загадкой, но буквы, стоит отметить, были красивые, тёмно-красные, чуть-чуть облупившиеся.
В полном бессилии 552-ой повалился на кровать прямо в шинели и сапогах. Та, в свою очередь, отозвалась недовольным скрипом. Только сейчас он вдруг понял, что сверху лежит некто, ибо этот самый "некто" вдруг заворочался, будто издавая ответный приветственный скрип.