Отъезженцы

      АРТУР

  Волшебство не новогодней ночи закончилось, и  Артур, сняв поутру белый халат врача, стал просто Артуром, таким, какой есть и каким был всегда. Виртуальная жизнь к этому располагает, простая вежливость быстро заканчивается, когда ещё и отсутствует умение,  что-то прямо сказать.

    —  Я  просто лежу,  отдыхаю, чего говорить-то? —  Спросил мужчина,   лет 47-ми и тут же   уткнувшись лысой голой в подушку,  продолжил свой активный отдых, сидя в  соц. сетях, во всех и сразу, выставляя   какие-то посты,  нехотя пописывая какие-то комментарии, делясь своими  впечатлениями о прошедшем   трудовом дне, он работал врачом на «скорой  помощи», короче, делая  всё, как обычно,  и говорить  -то   точно было уже нечего, а главное,  не о чем.

   А о чём вообще, можно говорить с тем, кто отъехал, оставив  позади себя родные  просторы, и не будучи даже   представителем  народности  с  иудейскими корнями, той,  которой   привычно было не вести оседлый образ  жизни, хотя может и хотелось, но исторические события заставляли кочевать и  пребывать то там, то здесь.   Нет,   этот, кто лысой головой уткнулся сейчас   в подушку,  как и другие,  был из тех, кто глубоко своими родными корнями ушёл в свою землю, называемую русской, но теперь находился далеко от неё, и о чём с ним было говорить?  Одним словом,   отъезженец.  И их всех объединяла одна общая  примечательная черта, любовь к сценической игре, к одному и тому же спектаклю, где они могли сделать красивую мину при плохой  игре, рассказав по секрету,  но в подробностях, почему покинули, кто сразу, как случились 90-е, а кто позже рванул куда подальше, тоже сказав, как всё стало плохо, хуже некуда, и,  продолжив уже оттуда,  распинаться  на   темы   своего патриотизма, тяжёлой судьбы или доли, что вот, вынужденно оказался на чужбине,  далеко от своей родной земли русской. Это те обстоятельства, чёрт бы побрал  их, а то, иначе, он ни-ни, ни за что…  так и сидел бы  в своей хатке и грыз бы   сухарь чёрствый, запивая его кислым молоком, перебродившим давно и настолько, что  стало  не вкусным и даже не съедобным.

   У Артура тоже были те, серьёзные обстоятельства…

   Пока окоченевший, но ещё не начавший разлагаться,   труп его матери, пожилой, но ещё совсем не старой женщины, Светланы Григорьевны, лежал в закрытом, не проветриваемом  уже неделю,  помещении,  её сын, тот самый с полысевшей головой   Артур, заняв вальяжную позу, широко   раскинувшись  на только что купленном шикарном диване, продолжал  упражняться   в том сценическом искусстве, рассказывая, страшную историю про нехороших ментов, про то, что могли наркоты подсыпать, или ещё чего похуже, вот потому…

      —  Потому я и   уехал  после смерти отца,  у меня были большие проблемы самого разного рода, долго рассказывать.

 Это   и  имел в  виду Артур, тех ментов с  наркотиками, которые они ему так и не подсыпали. Не  успели видать.

     —    К тому же жена,   болгарка звала. Сейчас уже и матери нет в живых, умерла в 2012, а я уехал в 2010. Конечно, это было неправильно, что я её  оставил, чувствую себя виноватым, но она,  в общем,   не старая была, ей 64 было,  когда умерла.  Ну,  а теперь никого нет. – Добавил он, отвечая на вопрос о том, доволен ли своей теперешней жизнью. -  Работаю в Болгарии в больнице, платят мало, но немножко побольше, в Твери были совсем копейки... Прожить можно.


И он снова уткнулся головой в мягкую подушку, продолжив лежать на том,  только что купленном шикарном диване,  с кристально белой, без изъянов   обивкой,  правда, вдруг  что-то вспомнив, протянул руку к прикроватной тумбочке, пошарил по ней длинными  пальцами хирурга,  и,  найдя то, что искал, вставил в рот сигарету   для ещё  большего  комфорта, и   задымил, не обращая внимания  на серого цвета клубни, которые без  стеснения  опоясывали  белизну нового дивана,  ложась печатью честно  прожитых лет на его лице.

 Артур ведь  был честен перед собой, перед Богом, которого он чтил и уважал, живя по  Божьим законам, часто,  будучи уже врачом, приговаривал,  что все хотят жить, независимо от возраста, не важно, сколько человеку лет – 50, 60 или 100, и потому  по мере возможности   всех надо  спасать, действуя до последнего,    имея ввиду свои навыки врача.    И   с гордостью  за себя, за свой гуманизм, каждый раз  он  добавлял:

         —   Я никогда   не видел людей, которые не хотели бы жить!

   Тем временем,  та женщина, труп которой был обнаружен в квартире спустя неделю, после уже состоявшейся смерти, и, когда кошка, которая в единственном числе присутствовала  при последнем вдохе и выдохе  Светланы Григорьевны, и явно не  могла оказать той помощь, надрывно и  истошно  начала выть и только тогда её и обнаружили, но уже застывшей в вековой позе вечности,   жить,   в противовес словам своего сына, не хотела. Или нет, наоборот, хотела, но не смогла, оставшись сначала без мужа, который спустя 30   лет их совместной жизни, ушёл к другой, потом без  какого-либо имущества, когда начались судебные тяжбы  уже после  смерти того, а следом и любимый сын, как две капли воды похожий внешне на мать,   навсегда уехал в Болгарию.

Что оставалось бедной женщине, как не, как брошенному животному, просто умереть от тоски, и отчаяния, скончавшись в холодном тёмном одиночестве, забытой родной кровиночкой, произведённой ею на свет 45 лет назад.
А ведь Светлана Григорьевна по всем статьям ещё не была старой женщиной, тут её сын был полностью   прав.


     МАТЬ


   Светлана Григорьевна  родилась в городе Иваново, там же  получила  профессию дизайнера, и совсем ещё   юной девушкой   уехала по распределению работать  в Барнаул.

Был у неё   в Иваново любимый человек, Юрий,   позже ставший отцом Артура,  который,  не выдержав разлуки с возлюбленной,  почти сразу   отправился следом, и вот тут  и  началась сказочная история жизни известного искусствоведа, коем стала позже   Светлана,  и предпринимателя – Юрия  Александровича. Потому что  иначе, как сказочной  эту их  любовь и не назовешь.

Спустя  какой-то период    их  совместной жизни, Юрий, став  к тому времени уже  известным  тверским  предпринимателем,  подарил своей любимой жене небольшой   изящный домик в самом центре Твери,  в котором  в середине 90-х годов она  организовала   галерею современного искусства, где выставлялись талантливые художники России и Запада.  Подаренная частная картинная галерея была приурочена мужем  к очередной годовщине со дня их  свадьбы.

И Юрий Александрович, как человек порядочный и деловой,  предлагал тогда же   жене  закрепить факт дарения на бумаге, правда, сказал он,  что сам заниматься этим не будет. Но  будучи людьми  довоенной генерации, они жили всё  больше на доверии, чем на документации. И Светлана просто  не захотела обижать мужа, и не стала  ничего оформлять официально. То  есть подаренную  галерею так на себя и не  записала.

Тем не менее,  все её друзья и знакомые,   и просто горожане  радовались за женщину, которая в галерее  значилась теперь просто директором, а не хозяйкой, выполняя вовсе не директорские  функции, но всё же   это было очень важным событием, открывшаяся художественная галерея  в их городе,   не только лично  для неё, но и  для самого   города в том числе.

Семейная идиллия, тем временем,  продлилась 30 лет.  А потом любимый муж, увы, фактически через четверть века  ушел к другой женщине,  которая и стала его второй женой.  Но  он  с    ней довольно быстро развёлся,  а потом и сам  скоропостижно скончался,  в возрасте 54 лет.

Тогда и начался делёж  имущества. И если вторая жена, получила  после развода всё, что могла  - несколько фирм, принадлежащих покойному,  движимое и недвижимое имущество, то Светлана Григорьевна  ни за  чем не гналась. Она, как и многие  творческие люди,  жила совсем  в другом мире, не понимая того, что в  реальной жизни  бумаги  решают всё, и то, что без бумажки, ты всегда всего лишь букашка.

 И потому  в  итоге,   известный искусствовед осталась  абсолютно  ни с чем. Даже та квартира, в которой их  семья  прожила большую часть своей   жизни, стала чужой для осиротевшей  женщины, оставшейся, в первую очередь, без любимого человека  и без   любимого сына, тот давно присматривался к жизни в Болгарии, не связывая себя не только со своей родиной, но и со своей матерью.

 Теперь по   документам  та  жилплощадь, которую всё же полностью заполучить не удалось, и Светлана   Григорьевна  прожила-таки  в ней до своего последнего дня, но на тот момент  она принадлежала по   бумагам     двоим детям покойного Юрия Александровича, от разных браков и его матери, действительно  старой женщине, всю жизнь прожившей в Ивановской области.

    Последнее время  Светлана Григорьевна   вела довольно замкнутый образ жизни. Работу галереи пришлось остановить – не хватало средств,   любимый сын окончательно переехал в Болгарию, любимый муж давно умер от остановки сердца. У неё  же   остались только воспоминания, творческие архивы, несколько старинных друзей, кошка и её, принадлежащее теперь только ей жуткое     одиночество.

 
Уже позже, после того, как сердце её остановилось, перестав биться,  его убило настигнувшее внезапное  одиночество, её лучшая подруга рассказывала, что  Светочка, была женщиной  достаточно своеобразной внешности, она  и в свои  64   вела неравный бой с годами, и выглядела весьма эпатажно. Потому и прав был Артур, когда заявил, что она–то, в общем,  и не была старой, но забыв при этом сказать, что   полностью  одинокой, потому что он, как её последняя оставшаяся  надежда в этой жизни, бросил её.


Да и другие люди, знавшие её, тоже  подтверждали слова её близкой подруги, говоря,  что это была исключительная женщина – экстравагантная и  умная, всё знала о живописи, чувствовавшая  художников кожей. О ней говорили, что  она, как гончая, вставала в стойку, увидев талант.
 
   А Светлана Григорьевна   в  художественной культуре   и  впрямь,  была персоной знаковой. Именно она открыла для тверских зрителей целый пласт тогда ленинградского, а позже петербургского неформального искусства.
 
 «Это талантливый искусствовед и художник, всю свою жизнь стремившаяся сломать стереотипы общественного представления о критериях прекрасного, о предназначении искусства»  - так написали   о ней уже   в некрологе.


А  до того,   прежде  чем  полностью посвятить себя современному искусству, она много лет проработала художником на Тверском хлопчатобумажном комбинате. Но, поняв, что эти рамки ей тесны, Светлана  получила второе образование, защитила кандидатскую по теме «Теория и практика сюрреализма. Критический анализ» и вот тогда  и  стала известным не только в Твери, но и в столице искусствоведом.

Короче, смело можно было сказать, что Светлана Григорьевна, будучи известным галеристом,  являлась   одним из столпов,   на которых держалась тверская культура и которая   делала её представителей известными   далеко за пределами Верхневолжья.

Но теперь, когда её не стало, что станется  с тем её детищем, никому  не известно.  Возможно, найдутся продолжатели  начатого ею дела, но сын её уже точно не заменит мать на этом поприще,   предпочтя  быть  не  просто  отъзженцем,   а  негодяем, говоря теперь, что «сейчас уже и матери нет в живых, умерла, и  что,  конечно, это было неправильно, что я её  оставил, чувствую себя виноватым, но она,  в общем,  не старая была»  Да, не  старая, но одинокая при живом сыне.


     СЫН

    Он ещё много чего говорил, уехавший в Болгарию  сын своей матери, умершей  в полном забвении.  Всё так же лёжа в той вальяжной позе, с сигаретой  в зубах,  на  огромном диване в своём двухэтажном доме,    в Болгарии,   рассуждая   о несправедливостях  этого мира, о божьем провидении,  хотя  свою часть наследства, несмотря на судебные тяжбы,  позже  он получил всё же.
 
Та, его жена болгарка,  с которой он познакомился  в своём родном городе, куда она приехала  для обмена опытом, будучи преподавателем русского языка, и задержалась  на целых семь лет,  успев стать законной супругой российского гражданина,    позже прибыла    из Болгарии  обратно, уже  на  похороны  почившей свекрови, а на  самом деле, для улаживания  дел  наследования, когда и начался тот делёж, а она задействовала все рычаги, и общественно-публичные   тоже,   для того, чтобы Артур  не остался без ничего. А он  тогда уже  сидел на том диване, получив уже новое гражданство, став полноценным  гражданином чужой ему страны, и не захотевшим  даже сунуть свой нос   в бывшую родную обитель, чтобы попрощаться  с матерью. Да и зачем, она же не старая была, всего 64 года ей было, когда умерла.


И потому сын без особых угрызений совести,  чуть-чуть повинившись и сказав, что был не прав тогда, продолжил свои разглагольствования, отвечая на вопрос о том, доволен ли он жизнью, на темы того,  что хоть и говорят, что хорошо там, где нас нет, но   что  он-то…

         —  Я  думаю, я везде приживусь, — говорил он в  ту волшебную,  не новогоднюю ночь.  —    Я как-то уважаю чужие традиции, особенности, нас так раньше воспитывали, людям это нравится. Вот год назад, - без запинки, упомянув до этого,  что   и  в деньгах мало выиграл, и что жизнь в Твери очень  бедная была,   а в  Болгарии,  в больнице  платят мало, но немножко побольше, на родине-то совсем  копейки были, но  прожить можно, продолжил  свой рассказ отъезженец,  который, как выяснилось,   никогда не будет доволен своей жизнью:
 
        —     Был в Венгрии,  в  Австрии, в  Польше... Прекрасные впечатления и никакой неприязни ни от кого не почувствовал я там.

        —   У меня ещё есть мечта в Латинскую   Америку переехать,—  продолжил уже мечтать, а не рассуждать по факту  состоявшегося Артур. —  Вот испанского не знаю, выучить бы и —  в Испанию,  а оттуда  и  в Америку уже, так времени с этой работой мало, и ленивый стал с возрастом. В смысле,  чтобы врачом приняли на работу, иначе не поеду никуда,  конечно,  - уточнил он основное   в своих мечтах, означающее, почему находится  в Болгарии, на Золотых Песках,   а не где-нибудь в Средиземноморье.

Хотя,   и в Сибирь бы он    уехал, но просто не было тогда  не  единой зацепки.  Жены сибирячки не нашлось для   него на тот момент.  А  позвать, тоже  никто не позвал, да  и  объявления какого-никакого   не нашёл он.
 
 Всё  продолжал играть свою роль порядочного и честного героя из собственного романа Артур,   тем более, что ночь была волшебной  и дозволялось всё и  разного рода  фокусы и фантазии  тоже.

     — Теперь - то уж не поеду,  —   не уставал  сетовать   мужчина, —  это когда в Твери жил,  были мысли куда- нибудь в глушь, подальше.   Да, и  в Болгарии, —  тут он заметно оживился, при слове «Болгария» и радостно продолжил, заметив, почему  ему так там     нравится:

    —   Жизнь очень спокойная,   люди спокойные... Криминала меньше гораздо.
 
Есть, правда,  русофобы,  но я стараюсь быть вне политики, моя работа, гуманна, она   всем нужна.

Тут же  в 90-е всё   почти,  как у нас  происходило,  но страна - то маленькая, и может,  поэтому легче управлять, — сделал предположение доктор. —   А,  может,  болгары по природе спокойнее?  К тому же,  они под игом турецким были пять веков.— Не забыл блеснуть  своими знаниями по истории Артур,  не зная, правда, что есть страны, которые  на протяжении всей своей истории  находились  под пятой  то одного, то другого  иностранного правителя, переходя от одного к   другому, как по эстафете, но так и не избавившиеся от своей, уже почти первородной злобы ко всему   русскому. То есть их русофобство имело размеры в такой степени, что болгарам даже и не снилось.

Но отъзженец,  тем не менее, был уверен, что наши люди, он по-прежнему россиян называл «нашими», которые для него давно стали «вашими»,  но не его так точно, что они   нервозные, неспокойные.

   —  Я  это чувствую, когда на курорте попадаю в нашу среду.

Снова внёс  уточнения в свои рассуждения  Артур  и продолжил:

    —  Есть русофобы, потому что американская пропаганда очень сильная здесь, кроме того, Горбачев их    бросил,  когда-то без поддержки, —  имея ввиду,  болгар, сказал,   всё больше и больше распаляясь    рассказчик из волшебной ночи.—   Вот, они и    нашли новых покровителей.  Но всё- таки большинство помнят, что мы их освободили и неплохо относятся к русским.
 
Опять не забыв,  употребить местоимение «мы», уже   закончил отъезженец, но вдруг, задумавшись, добавил:

       —  Всё  ругают коммунистов, уж тридцать лет, как  "демократия",  так называемая, а всё  коммунисты.

Сокрушённо покачал головой он, будучи вне политики, не за Сталина и не против, а за господа Бога.

     Закурил  последнюю сигарету,  которую   ловко вытащил пожелтевшим, почти коричневым,  от никотина пальцем врача  из смятой пачки, опять пустив при этом  сероватый клуб дыма, тут же  мрачной  завесой окутавшей не только  пресловутый  диван, но и его врачебные лёгкие, которые больше смотрелись, уже  как один сплошной чёрного цвета окурок, учитывая срок давности этой его привычки.  Артур курил ещё с армии.   Но,  тем не менее, зная и как закончил всем известный доктор Фрейд,    который был таким же известным курильщиком, когда тому пришлось прибегнуть к сильнодействующим наркотическим препаратом, чтобы спастись  хотя бы от боли, если не от смерти, или не умереть в адских муках, и просто зная  о вреде табакокурения,  Артур продолжал курить, и говорить при этом, что бросит только тогда, когда прекратится массированная пропаганда, ведущаяся во всём мире,  против  курения, означающая его вред.

Короче, курил он, как видно на зло, всем тем, кто был за здоровый образ жизни, не смотря на почти полностью уже лысую голову, ещё и свидетельствующую о его немалом возрасте, предпочитая  вести себя, как подросток, которому все делают только  плохо, желая при этом, на  самом деле,  только хорошего.

Всё это выглядело уже  отголоском    из мира детства, почти, как в не смешной анекдотической ситуации:  а давайте, мы всем классом спрыгнем с обрыва, пусть знают, какие мы были хорошие,   оставив позади себя всех плохих, пусть им будет хуже, потому что живы остались…

При этом сам    он врачевал тех самых  детей, являясь по специальности  детским хирургом.

   Тем временем ночь хоть и была волшебной, но подходила к концу, и потому Артур, опомнившись, вдруг сказал:

       —   Ладно,  буду спать,  пока вроде спокойно здесь,  а то утром рано вставать. Могут и разбудить ночью, но надеюсь,  обойдётся.

И улёгся на полужёсткий топчан,  прикрывшись казённым одеялом, и даже закрыл глаза, но что-то ему не спалось, не смотря на поздний час и на лёгкую усталость. Всё перебирал мужчина в надетом белом   халате в голове все  свои рассказы, те откровения, прозвучавшие  в этой волшебной ночи, не дававшие ему сейчас уснуть, потому что где-то на уровне подсознания понимал, что негодяй, не только отъезженец, но верил, что Бог, служащий не только ему, но и многим, такой «оправдалкой» своим не лучшим поступкам, давно простил его.

И всё равно  он  продолжал на людях играть   роль порядочного человека, всё  прикрываясь своей  верой  во Всевышнего, говоря красивые фразы о    спасении жизней людей, которым хочется  жить и в  50, и  в 70, и в 100 лет.

    Язык его почему-то  не отваливался при произнесении  этих, в его  исполнении, вообще-то,   кощунственных  слов.
 
    Диван, тот самый, что он купил себе в дорогом магазине,   не жал ему  бока.

   Виноградная лоза, пущенная им в своё время по балконной решётке своего дома, вокруг его  шеи  не закручивалась,  и не затягивалась  карающим  узлом–петлёй.

Видно тот Господь, на которого он всё уповал, бросая свою мать в одиночестве и в  нищете,  на почти голодную смерть,   простил его или просто не заметил его проступка.

Ведь  столько  таких же  похожих  на него     мразей носит  на себе  земля бедная, не только русская,   и  стонет  от их  подлых поступков, и горестно  вздыхает,   что сверху их   уже и не видно, вот и остаются они почивать на лаврах своих совершённых  преступлений,  прощения которым на самом  деле нет, ни божьего и не «человечьего».

И совсем не получается уже сказать - Бог простит, ни  когда единственно родного человека  бросал, ни  когда родную землю покидал безвозвратно, назвавшись отъезженцем…

         ОТЪЕЗЖЕНЦЫ

  Но ведь отъезженцы отъезженцам рознь…

   Во  все времена люди мигрировали из своих стран в другие, по разным причинам, не оставляя  при этом, никогда мысли о том, где их истинное место рождения, к которому  они себя причисляют, где их корни уже  давно  проросли  вглубь  веков.  Смена режимов  и строя  в той стране, где они родились и выросли,  тоже не отражалась на  их понимании чувства  Родины.

Уезжали по разным причинам, но всегда с желанием вернуться, пусть и не всегда получалось, но даже мыслями они всегда оставались в родной земле.

Примеров тому, предостаточно, и когда в 19 веке и  в   начале 20-го столетия  люди из богатых семей отправлялись за границу, кто на воды, на лечение, кто на отдых,  кто на учёбу или работу, набираться опыта, с тем, чтобы потом, вернувшись, его применять в своей стране.

Нет в этом ничего плохого, пожить где-нибудь вдалеке от родины, даже несколько лет, не только повидать мир, но и сравнить наши реалии с чужими, возможно понять, что и мы не так плохи, как вечно нам пытаются  доказать, и позаимствовать то хорошее, что обязательно  есть на западе, у других народностей и в других   культурах.

Сколько  писателей, уезжавших из России, создавали свои лучшие   работы, находясь на чужбине. Сколько вынужденно находясь в эмиграции,  писали о том, что такое Россия,  продолжая  на расстоянии   любить её, не только не забывать,  передавая свою любовь  уже своим потомкам, родившимся в других  странах и  даже  на других континентах.

 А сколько тех, кто вернулся, спустя не только года, но и столетия, из тех, чьи предки бежали от нового режима, не все сумели остаться  и принять то, что произошло в России в 17–м году,   а у  кого-то просто не вышло, но их дети, внуки, в сердцах которых  уже с рождения  в  груди  билось чувство родной земли, возвращались и,  падая  ниц,  на колени,  целовали свою землю, плохо говоря при   этом на русском, с заметным акцентом, ибо всё же провели большую часть своей жизни в чужеродной среде. Но возвращались. Ибо это их земля, не важно,  с каким государством и каким политическим устройством  на  ней  стоящим. Они никогда не отождествляли себя с чем–то не российским,  будь  то центр  России, будь то Кавказ или  Сибирь, всё это одна земля, называемая ими  их  родиной. И не у всех,  получается,  забыть  того,  кто их родил и на какой  земле, даже если им и  пришлось стать  отъезженцами, иногда даже навсегда покинув пределы   родной  территории, оставшись всё же   корнями в   той земле, которая навсегда останется   в их сердце, отдаваясь болью об утраченном, называемой ностальгией.

21/03/2018 г.

Марина Леванте