Зюмочка

  В далекие уже советские годы студентов, начиная с первого курса, по осени отправляли на сельские работы, помогать подшефным хозяйствам в уборке урожая. У нас это называлось "трудовой семестр". Вот так я оказалась в том селе.

 Жила я со своими подругами в доме очень старенькой бабушки. Бабушка была совершенна глухая, а потому нам у неё было скучно и мы после работы до самой ночи проводили время в доме деда Андрея.

  Дед Андрей был еще бодр, а жена его в свои пятьдесят девять лет выглядела на все восемьдесят. Земля ее к себе тянула. Вот бабушка Ира и согнулась до сроку. Ходила она с трудом. Опиралась на толстую клюку обеими руками с узловатыми пальцами, тяжело сдвигала ее на несколько сантиметров и, мелко перебирая, шоркая опухшими ногами в коротеньких, как полуботы, валенках, одолевала эти сантиметры с глухим хрипом, вырывавшимся горлом из ее полного тела. Чтобы дойти от горницы до скамьи на крыльце, бабушке Ире было нужно минут двадцать. Дед ей помогал одолеть порог и приговаривал: «Не спеши, зюмочка. Не торопись. Куда тебе спешить? Вся жизнь впереди!»

  Дед усаживал жену на самодельной скамеечке, закутывал ее в пуховый платок и припрыгивающей походкой спешил на конюшню. Здесь его ждал почти такой же старый, с сединой в гриве и хвосте, некогда буланый конь неопределенной породы. То ли лошадь Пржевальского, то ли крашеная зебра. Маленький, но крепкий. На коротких ногах с широкими копытами. Конь носил гордое имя Буцефал и знал себе, впрочем, сильно завышая, цену.  А потому только деду Андрею он доверял уход за собой. Дед Андрей и смотрел за ним, и запрягал его, и возил на нем разные поклажи в соответствии с распоряжениями председателя колхоза. А ещё дед Андрей беседовал с Буцефалом, подкармливая его морковкой, так, словно конь был не рабочей скотиной, а разумным существом, понимающим в этой жизни всё. Даже то, что нам не дано понять в силу юного возраста.

 Мы с дедом Андреем на одной гряде собирали картофель, а рядом работал другой дед, Степан. Дед Андрей все время шутил с нами, песни пел в охотку. А дед Степан все молча делал. Никогда ни слова не скажет, ни улыбнется. Очень хмурый дед. Неприятный. Только с дедом Степаном никогда ни словом не обмолвился. Даже не здоровался с ним. Это удивляло нас сильно, но какая-то неловкость была в расспросах об этом. Еще вместе с нами в поле работали другие конюхи, но мы, я и мои две подруги, немного сторонились их. Не из какой-то глупой городской спеси - мы и сами были родом из деревни. Просто нам было всего спокойнее работать с нашим дедом Андреем, а остальные местные нас не интересовали. Тем более что наш дед нас по утрам забирал прямо из дому, давая нам чуть больше времени на сборы, и отвозил на телеге в поле, где мы работали. Чуть позже мне удалось войти в доверие Буцефалу и я стала помогать деду Андрею в обслуживании коня.

 Председатель по утрам заходил на конный двор и, в знак особого уважения, сам говорил деду Андрею, что тому сегодня предстоит делать. На конюшне работали еще шесть колхозников. Председатель с каждым из них здоровался за руку, но за распоряжениями, дневной разнарядкой, бригадир должен был являться в контору колхоза. И конюхи ждали возвращения бригадира. Дед Андрей тем временем уже успевал пару ездок сделать, пока остальные еще цигарки крутили в конном дворе. И это давало ему сразу два преимущества. Во-первых, у него всегда был план перевыполнен, а значит, трудодней больше и зарплата повыше. А во-вторых, он мог в течение рабочего дня пару-тройку раз "заскочить домой" и пораньше закончить работу, чтобы еще засветло быть дома.

 Этот порядок вещей почему-то никого из конюхов не возмущал. Мужики с пониманием относились к тому, что дед Андрей должен не только о работе думать, но и заботиться о своей больной жене. Они его не расспрашивали особо о ней, однако, это я сама слышала, каждый день  передавали приветы Ирине Петровне и особое почтение. Иногда их приветы носили материальный характер. То чья-либо жена самодельные теплые носки передавала через мужа, то "сметанки домашней", то "колбаски городской кусочек" от привезенной в качестве гостинца кем-нибудь из городских родственников. Дед Андрей с достоинством благодарил и, не чинясь, принимал подарки для супруги.
 
 И еще одна деталь подчеркивала особый статус деда Андрея. Все остальные колхозники имели в обиходе только имя, отчество или прозвище. И только председателя, парторга, главбуха да деда Андрея и его супругу величали по имени-отчеству. Дед Андрей он был только для нас, студентов, работавших на уборке картофеля в этом колхозе. А бабушку Иру, вообще, только я называла так, остальные, даже студенты, звали по имени-отчеству.

 Своих детей у них не было. Студентов на постой они брали, в отличие от других сельчан, безвозмездно. Всем остальным, у кого были квартиранты-студенты, платил колхоз по рублю за каждого в сутки. А дед Андрей и бабушка Ира еще и прикармливали нас. В тот год у них жили студенты-старшекурсники из нашего института, которые, проживая трудовой семестр в их доме предыдущие три года, почти сроднились с ними. Из-за этих парней мы не могли поселиться у "нашего" деда Андрея, места в их доме было маловато, чтобы принимать дополнительных постояльцев.  Пока мы вместе с дедом Андреем собирали урожай, бабушка Ира, посидев на своей лавочке, передохнув около часу, шла осторожно и медленно в летнюю кухню, где готовила для нас супы разные, пирожки, ватрушки, блины с начинками. К обеду все это было разложено по тарелкам и бережно прикрыто расшитыми салфетками. А к ужину бабушка Ира пекла для нас большой пирог, который мы съедали в один присест с неисчислимым количеством чая, настоянного на травах.

 Травы собирал дед Андрей и настоящий русский чай из этих трав готовила бабушка Ира. За вечерним чаем она рассказывала секреты его приготовления и тайны выпечки. Дед Андрей иногда вставлял лаконичные реплики: «Зюмочка, ну, хде им в хороде взять кипрей?» или «Зюмочка, молодые они ишшо. Не запомнют».   А нам после дня непривычной работы интересно ее послушать. Да и деда Андрея порасспросить о том, как он партизаном был. Только сам дед помалкивал.

***

 О его героическом прошлом нам парторг колхозный немного рассказал. Он же сказал и то, что дед Андрей раньше был председателем колхоза: "Сразу после войны его колхозники выбрали, как боевого и знающего. Самый молодой председатель в области был. И учиться не поленился - техникум сельскохозяйственный заочно окончил, хоть у председателя дел столько было - спать некогда. После войны и мужиков в деревне целых почти не осталось, и поля железом и порохом начинены, и скота нет, и посевного материала не достать, и бабы с детьми голодные, и избы разваливаются... Короче, жизнь после войны не была на зависть соседям. И вот в таких условиях Андрей Петрович свой колхоз в передовые вывел. Вы в город когда вернетесь, не поленитесь, в областной библиотеке старые газетные подшивки полистайте. В каждом, почитай, номере о колхозе "Светлый путь" статьи. У самого Андрея Петровича в комоде целый ящик грамот разных. Он эти грамоты на показ не выставляет, как некоторые, но хранит... Ценит, значит. Только знайте, что не одними грамотами он гордится. Есть у них в комоде шкатулка заветная, с орденами и медалями.

 А вот за что у них с супругой такое количество наград, постарайтесь поподробнее сами выведать", - дал задание  расспросить деда Андрея и поручил записать все рассказы наших деда с бабушкой.

 ***

 Неделю мы уже простоловались у них, а рассказов о войне не слышали. Как и о том, почему он из председателей в простого конюха превратился. Ну, и пришлось мне напрямую спросить деда Андрея.

 Про председателя он просто рукой махнул: "Ну, было дело. Велика важность. Постарел,  да и только. У нас в стране молодым везде дорога, а старикам, значит, завсегда, почет. Песню не я придумал. А из песни-то, что ж говорить, слов не выкинешь. Да и новый наш председатель самый что ни на есть лучший председатель не только в области, а по всему Союзу такого не сыскать. Я его с пеленок знаю. Он и школу, и институт, не то что я, с отличием окончил. А конюхом почему? Так кони, они же как люди. Только лучше. Я вот после школы в МТС пошел работать. Думал трактор, комбайн - это же силища какая. Прогресс! Только потом понял. Трактор заглохнет где в болоте, так и затонет, ежели его другим трактором не вытянуть. А лошадь, конь, они думать могут... Хрен ты его заставишь в болоте утонуть. И человека они уважают. А сколько раз меня спасали. Не перечислить! Вот потому я и стал конюхом. А вот пойдем со мной на конный двор. Сама и увидишь, кто такие кони".

 Так я впервые оказалась на конюшне. И втянулась. Влюбилась в лошадей. С того дня и до последнего, когда уже уезжали из колхоза, я шла с дедом Андреем с утра на конюшню. Мне понравилось кормить и чистить лошадей, замечательно было купать их в местной речке и особенно - кататься верхом. Не скажу, что стала завзятым жокеем, но галопировать научилась. Дед  Андрей был классным тренером. Потом в городе я пошла в конную школу, но с тамошним тренером не срослось сотрудничество. Городской тренер был молчальником великим, в отличие от деда Андрея.

 Дед говорил без умолку. И как сидеть, и как в стременах встать, и как спину лошади не затрудить, и как понять, что лошадь устала и пора ей отдохнуть от скачки... Чего я только не узнала о лошадях и уходе за ними, и о людях и их отношении к делу, и о дореволюционной истории села, и о курганах, встречающихся довольно часто в окрестностях села... Рассказал он и о войне. От деда Андрея узнала я, что до войны в колхоз входило и то большое село, где мы теперь жили, и полтора десятка деревень, из которых к концу войны остались только две полупустые деревни. Узнала, что в селе до войны жило больше семидесяти больших семей, "с кучей ребятишек в каждой, а ныне осталось менее сорока, да и тех скоро не останется - молодежь, как школу окончит кто, так и уезжает в город. Совсем молодых нету". Узнала, что парторг колхозный в партизанский отряд попал из города. Можно сказать, прибился мальчишкой, да так и остался...

 Но о подвигах деда Андрея на войне я так ничего и не узнала. Дед молчал, как истый партизан. Поручение парторга жгло мое нутро любопытством. Дней через пять за завтраком я вновь пристала к деду с расспросами. Но он только посмеивался: "Вот дотошная любопыта. В мамку, или в отца такая? Много будешь знать, скоро состаришься". Мои подружки-однокурсницы хихикали на его шуточки. И вдруг бабушка Ира укоризненно покачала головой и веско заметила: "Коль так хочет знать, ты, дед, должен рассказать. И нечего отговариваться. А то, ишь, кокетничать вздумал".

 Меня поразила эта твердость высказывания от бабушки, казавшейся старой развалиной, если не божьим одуванчиком. Я, хоть и хорошо относилась к ней, однако думала, что бабушка Ира на ладан дышит и уже двумя ногами стоит на краешке могилы. Словом, для меня дед Андрей был авторитетом, а его жена представлялась мне его безропотным и робким ветхим приложением. Дед Андрей, правда, отшутился в тот вечер, но пообещал мне рассказать и ответить на все вопросы.

 
 ***
 Наутро я, как и в предыдущий день, пошла с дедом Андреем на конюшню, мне хотелось научиться запрягать коня, и дед Андрей учил меня. Пришли мы раньше всех. Только сторож был. Стоит дед Андрей со сторожем беседует о погоде, сигарету в пальцах крутит и на мои мучения со сбруей поглядывает, но не комментирует. Наверное, я все правильно делала.

 Тут в конюшню зашел дед Степан. Я поздоровалась. Увидел он меня с уздечкой в руках и, повернувшись к деду Андрею, сказал: «Что, Андрюха, нашел себе дармовую работницу? Всё на молодых заглядываешься, пень старый? Коммунист твою душу…». Сторож строго посмотрел на деда Степана и укоризненно покачал головой, а дед Андрей сломал сигарету и подошел ко мне: «Иди, доню, отсюдова. Не надобно тебе это слушать». «Дед Андрей, я уж закончила. Можем ехать» - ответила я. «Ну, и лады, доню, поехали». Дед Андрей уселся на передке, посмотрел, как я держу вожжи и одобрительно кивнул. Мы выехали за ворота конюшни и я спросила: «Что с этим Степаном не так? Почему Вы с ним не разговариваете?»

 Вот тогда дед Андрей и рассказал мне немного о войне, партизанах и любви. Вечером я его рассказ записала. Жаль, не догадалась записать его словами, речь у него была насыщена местными выражениями, не все из них мне и понятны были. Записала, как поняла его и запомнила:

 "Ты, вот, меня спрашивала раньше почему я свою Ирочку зюмочкой зову. Зюмочка это знаешь, что? Это виноградинка такая в тесте. Темно-коричневая, почти черная. Вот такие глаза темные и были у Ирочки в юности. Мы с ней и со Степкой в одной школе учились. Она на два года младше. А нам помогала математику делать, домашние задания. Да, и другие уроки тоже. Умная она… Все знает. Не даром на фельдшера выучилась. И доктором бы стала, да здоровье подвело. Она ж в самой Москве училась! В самом главном институте, где врачей готовят... Да, вот беда, на четвертом курсе у нее ноги отказали. Она год целый вообще ходить не могла. А потом еще три года училась ходить. И, ты только подумай какая упертая, пока лечилась, еще и училась. Она с войны немецкий язык знала, как не каждый фриц знает, а после войны еще и латынь, как Цицерон какой, изучила.

 Да, я ж говорю тебе, она всё знает. Ты, вот ей любой вопрос задай. У нее на любой вопрос – любой ответ.
 
 Ну, да, будя шутить.

 Школа у нас была в трех километрах от нашей деревни. Утром на околице встречались. Вместе в школу шли. И после занятий тоже вместе. Осенью и весной, даже в дождь и слякоть, идти было весело. А зимой затемно выходили, что утром, что после уроков. Сколько раз волков встречали! Страшно вспомнить. Ну, да мы всегда кучкой бегали. С нами еще несколько ребятишек было. И мои братья-сестры, нас всего шестеро было. Никто войну, кроме меня, не пережил. И у Степана был брат старше нас на три года, и соседские еще были. Только у Ирочки никого не было. Она сирота была. Жила с бабушкой.

 Ну, мы кучкой в школу, со школы бегали так несколько лет. А потом однажды, классе в пятом, я увидел, какая она красивая. Глаза огромные, темные. Волосы колечками завиваются. Губы все время смеются, а на щеках ямочки. Как меня что торкнуло. Понял я, что она – моя судьба. Какая судьба в десять-то лет? Ан, нет. Не важно, сколько лет, когда свою судьбу встретишь.

 Дед Андрей примолк, пожевал губами. Потом махнул рукой решительно и продолжил:
"Долго я молчал. Ничего никому не говорил. Только в десятом классе признался и ей, и своей матери. Сказал, чтобы знали – из армии приду – женюсь на ней. И она, чтобы ждала меня из армии. И мама, чтобы к свадьбе начала готовиться. Ирочка серьезно меня выслушала. Не стала смеяться, как девушки часто делают. Голову опустила и сказала: «Вчера Степан к бабушке приходил меня сватать. Только я ему отказала. Ждала, что ты посватаешь». Вот так мы и сговорились с ней. В деревне никому не объявляли. А что объявлять? Она ж еще маленькая. Только пятнадцать лет. Решили мы с ней, что откроемся всем после того, как я из армии приду. Мне уж и повестка пришла из военкомата. Как и Степану тоже. В сентябре должны были пойти служить. Я стал усиленно физкультурой заниматься. А Степка что-то стал мудрить. Вроде как больной он совсем. Ну, не иначе, как на голову, решили мы все, и одноклассники и односельчане.

 Сдали мы выпускные экзамены. И я стал в МТС работать мотористом. А Степан взял в колхозе справку и поехал в город поступать в институт".

 Дед Андрей снова помолчал.  Натянул поглубже свой потрепанный треух и продолжил со вздохом: "Н-да… Только планы наши война порушила. В июле Степан вернулся в деревню, а я в то время уже в районе военкомат осаждал с остальными одноклассниками. Нам что-то обещали, что-то рассказывали, а война – вот она. За месяц какой-то немцы доказали, что умеют воевать. Нас стали готовить к партизанской войне. А мы все на фронт просились. Потом наш председатель позвал нас в контору и сказал, что мы сейчас очень нужны в колхозе. Надо урожай собрать в рекордные сроки и отправить в армию. А когда урожай соберем, тогда нас и отправят воевать.

 Мы и не знали тогда, и не думали, что воевать будем в тылу у фашистов".

 Дед Андрей дал мне знак остановиться. Мы в это время проехали по узкому мосту через речушку. Я и не заметила, как мы оказались в этом месте. Вожжи в моих руках были явно излишни. Буцефал трусил куда хотел. Дед Андрей усмехнулся: «А ты как думала? Сивка-бурка знает свое дело. Мы сейчас с тобой в одно место заедем, а потом поедем домой. Мы с ним сюда часто заворачиваем.  Смотри. Вот эта поляна. Здесь была наша землянка. Разведгруппы. В этой группе, кроме меня, были еще четверо. Остались только двое. Меня ты знаешь. А второй – Юрий Никитич, наш парторг. Тогда он просто Юрком был. Мальчишка еще. Ему тогда лет десять всего было. Смотри. Видишь землянку?» - «Нет». – «Вот и немцы не видели. А она у них прямо под носом была. Сейчас-то от нее почти ничего не осталось. Но знающий человек разглядит. Вот она». Дед Андрей за руку подвел меня к кустарнику у подножия трех сосен со сросшимися стволами. Сапогом отгреб немного земли и я увидела почти истлевший конец толстого бревна.  «А там был вход», - дед Андрей ткнул пальцем в сторону куста бузины. – «Но его уже засыпало. Я сюда приезжаю, чтобы брата проведать. Его убили вон на том месте. Там мы его и похоронили. Это его крест». – дед Андрей подошел к маленькому обелиску с нарисованной красной звездой. Стянул с головы шапку и поклонился.
 
 Буцефал начал объедать листья с какого-то куста. Дед Андрей погрозил ему пальцем и дал мне морковку:
- На, угости коня. Нечего ему кусты тут ломать. Не такое это место.

 Буцефал потянулся мордой ко мне. Я погладила коня по тугой щеке и бархатному носу. Но он нервно дернул гривой и повел лиловым глазом в сторону. Морковь была ему нужнее моих нежностей. Я дала лакомство Буцефалу и он, осторожно касаясь губами, начал хрумкать свою морковку. Дед Андрей довольно хмыкнул, потер ладони и проговорил:
- Еще немного и он тебя, доню, будет считать своей.
- А что, он меня еще своей не считает?
- Привыкнуть, оно, конечно, привык он к тебе. И уже подчиняется. Но, если слабину дашь, он тебе сразу свой характер покажет. А ты думаешь, морковку дала и конь сразу же ручным сделался? Он - животное гордое. За подачку не продается. Не то, что иные люди. Вот ты, как думаешь, кто лучше – люди или кони?
- Не знаю. Никогда не сравнивала.
- И не сравнивай. Что конь, что человек. У каждого свой характер.
 Дед Андрей похлопал Буцефала по крупу.
- А этот конь, он как человек. Все понимает. Вот одного не знаю, помнит ли он свою мать. Она у нас в отряде была. Сколько жизней спасла! Всю войну от начала до конца служила. Ее Алькой звали. Алька, ровно птица была, ровно не по земле бегала, а по воздуху.

 Дед Андрей задумался надолго. Я уже думала, что надо мне ему задать вопрос, но он сам заговорил:
- В общем, наш отряд был сформирован в сентябре, а в октябре мы уже принимали участие в боевых операциях. Степан оставался дома. Его старший брат служил в Красной Армии. Потом уже, после войны, мы узнали, что он погиб как герой. Вот так-то. Один брат герой, а другой…

 Страшно это. Вот был школьный друг-товарищ, сколько лет вместе, а, как жизнь поменялась, как стало трудно по-настоящему, так и стало понятно, кто какой человек. И вот это страшно, когда друг детства оказывается и не человек вовсе. Предатель…  Полицай.

 Ну, после войны он в лагерях лет пятнадцать провел. По году за каждого, кто из-за него погиб. Только мало этого. Их уж не вернешь. Да и те, кто дожил до Победы… скольких уже нет… А, ведь, могли бы жить еще. А сколько болеют? Вот и Зюмочка моя… А он целехонький.

 Дед Андрей махнул рукой.
- Из-за него деревню нашу сожгли со всеми почти жителями, с теми, кто не успел или не мог в партизаны уйти. Та деревня, где мы до войны жили, она в пяти километрах отсюда. Там ничего не осталось от трех десятков изб. Только яблони продолжают плодоносить.

 Дед Андрей присел на телегу, похлопал по сиденью рядом с собой, приглашая и меня. Но я осталась стоять у обелиска. Как-то неловко было садиться, слушая этот рассказ.

- Да, Степан, он никого не жалел. Он свой собственный дом поджег. Впрочем, там никого не было. Мать у него, хорошая была женщина, умерла от горячки еще в начале войны. А отца его, он старый уже был, одноногий после Первой Мировой, немцы повесили в райцентре на площади. У него листовки нашли партизанские. Говорят, когда его вешали, он крикнул: «Смерть фашистским оккупантам!», и один из фрицев застрелил его. А у него уже петля была на шее. Так он и погиб сразу двумя смертями. Вот после его гибели и вызверился окончательно Степан.

 Поначалу он оказался у немцев в переводчиках. Мы все тогда в школе немецкий язык учили, думали, что братский народ они нам. И учительница у нас, Гертруда Иоганновна,  была из русских немцев. У нас тут неподалеку немецкое село было до войны. У них свой колхоз. У нас свой. Соцсоревнование между нашими колхозами было... Потом немцев выслали. В августе сорок первого. Куда-то в Сибирь, кажется. Они назад не вернулись потом, так я и не знаю, что с нашей Гертрудой "Ивановной" стало. Да. 

 А с октября, когда немцы оккупировали наш район, началась планомерная "зачистка" территории от населения. Немцы и венгры никого не жалели. Целые семьи сжигали, вешали, расстреливали... даже маленьких деток совсем не жалели. И в каждом человеке видели партизана. А перед тем как убить, пытали и допрашивали. У них своих переводчиков не хватало и они стали среди местных отбирать тех, кто немецкий хорошо знает. Так к ним Степан и попал поначалу. А потом словно в раж вошел. С чего уж он начал не знаю, но то, что он сам по селу с автоматом разгуливал, это и я сам, и Ирочка моя видели. А брат мой видел, как он, Степан, значит, прикладом выбил зубы у почтаря нашего. Да и вообще, свидетели остались его зверств. Потому и смогли его судить после войны.

 Тогда же, в ноябре сорок первого, он пришел к моей Ирочке домой, а он уже знал, что мы обручены, и сказал, что, или она идет к нему жить, или он за себя не отвечает. Она обещала ему до утра подумать, а ночью убежала в лес. К знакомым каким-нибудь или в соседнее село  не побежала. Побоялась, что за нее другие пострадать могут. И в отряд к нам не побежала сразу. Она связная наша была. Знала, где отряд. Но не пошла к нам, опасаясь, что немцев на отряд выведет. Бродила по лесу около деревни. Видела, как деревня сгорела. Как люди в горящей одежде из домов выбегали, а их расстреливали. Но некоторым удалось убежать.
 
 Бабушка ее в доме сгорела. Она уже не могла ходить. Ирочка видела, как их дом горит. А что она могла сделать? Ей еще и шестнадцати лет не исполнилось. И за ней уже охотился Степан со своими хозяевами.
 
 На второй день после ее побега, к вечеру ближе, деревню нашу сожгли. На третий, с утра, - с собаками по лесу убежавших искали. Ирочка смогла спрятаться от собак под крышей в старом заброшенном коровнике, а до того она больше двух километров по воде пробежала. Хорошо, что ручей, тот самый, который мы сейчас переезжали, не замерз еще тогда. Вот не нашли ее немецкие ищейки. Если бы нашли - загрызли бы. Немцы своих собак специально на людей натаскивали. Ну, Ирочка знала, как собак со следа сбить, убежала, схоронилась, а потом и в отряд прибежала, и так в отряде и осталась уже до конца.

 Но даром Ирочке это приключение не обошлось... Ирочка тогда сильно обморозилась.  С тех пор все её болезни и начались. А всё только потому, что Степан решил, что ему всё дозволено. Вот, что захотел, то и должен получить...

  Ну, да, главное, жива осталась...

 Потом тех, кто убежал из горящей деревни и кого нашли, в сарае заперли в соседнем селе. Должны были повесить. Но Ирочка успела прибежать в отряд и мы их отбили в бою. Всех спасли.

 А Ирочка моя, она потом в отряде санитаркой была. Сама еще с перебинтованными ногами ходила, а уже за ранеными ухаживала...

 Вот так, доню. А ты говоришь, кони лучше или люди… Вот кого я с Ирочкой моей, с зюмочкой, сравню? Нет таких больше. Ни коней, ни людей. А ты думала, что она просто старуха. А она и не старуха вовсе. Просто болеет она очень после всего.

 Ладно, доню, поехали-ка до дому. А то уж и рабочий день, считай, скоро кончится. А нам план никто не отменял. Давай-ка я править буду. Быстрее дело будет.

***
 Несколько дней спустя я попала под холодный, а осенью иного и не бывает, проливной дождь, простудилась и у меня поднялась температура.

 Дед Андрей будит меня утром, на конюшню идти, а у меня сил нет глаза открыть. Он меня слегка потормошил было, потом руку на лоб мне положил - рука просто ледяная мне показалась. Он руку отдернул и позвал бабушку Иру: "Зюмочка, иди свои врачебные навыки вспоминай. Доню-то наша заболела не на шутку. Без тебя и не справиться с ее хворью".
 
 Тот день я провела в полузабытьи. Что-то помню, что-то нет. А по сути, почти ничего не помню. Помню чем-то меня отпаивала бабушка Ира, что-то приговаривала, чем-то кормила меня с ложечки... Наутро я уже была почти здорова. Температуры повышенной не было. Голова не болела. Однако местная врач велела мне несколько дней поберечься: "На полевые работы тебе пока нельзя. Недельку надо отлежаться, чтобы рецидива не было. И Ирину Петровну слушайся. Она тебя правильно лечит. Справку для тебя я сделаю и сама председателю отдам. Отдыхай. Сил набирайся". Так я оказалась на несколько дней наедине с бабушкой Ирой. Точнее, почти наедине. Потому что каждый день к ней кто-нибудь заходил. И тогда я смогла еще лучше узнать ее.

 Дом их стоял несколько на отшибе, в центре большого неогороженного треугольного двора, образованного пересечением двух дорог на дальнем от колхозной конторы конце главной улицы села - самой этой улицей и шоссейной дорогой, ведущей к райцентру. Двор являл собой некий намек на наличие яблоневого сада и газона, заросшего разноцветными веселыми космеями и высокорослыми мальвами. На гипотенузе этого живописного двора, метрах в тридцати от  дома деда Андрея и бабушки Иры, стояло здание сельской амбулатории.

 Редкие посетители этой амбулатории после врача шли проведать бабушку Иру, несли ей какие-то нехитрые подарочки. Она принимала эти подарочки со строгим выражением лица, корила за подношения: "Это ты напрасно. Я тебя всегда рада видеть. Сам(а) знаешь. А угощение твое и у тебя в доме съели бы с удовольствием. Нам-то с дедом ничего не надо. У нас всё есть. Даже с избытком.  Ну, да ладно, не прогонять же тебя с твоим подарком? Мы, вот, сейчас прямо, его и съедим. Только деду кусочек отрежу, пусть тоже порадуется. Да и ребяткам нашим тоже, чай, понемножку достанется. Тоже дети еще. Да городские к тому же. К сладостям приученные. А у нас с дедом какие такие сладости есть? Только сахар вприкуску, да варенья. А ты вот и конфеток, и печенья принес(ла). Вот им и радость будет".

 Она не суетилась, принимая гостей и не разделяя на мужиков и баб, у нее все равны были. Она величественно руководила ими всеми, невзирая не только на пол или чины, но и на возраст, раздавая ЦУ и заведующей местной фермой, и парторгу, и соседской девочке, забежавшей после школы проведать бабушку Иру по поручению своей заболевшей бабушки: "Ну-ка, возьми вот там чайник. Вода в ведре в сенях. Наполни чайник... Да воды-то не жалей! Полный. Полный чайник должен быть. Ну, вот, и хорошо. Кипятильник на стене висит, видишь? На крюке. Вот-вот. Правильно. Давай-ка, включи,  а тем временем, пока закипит, возьми тарелки с полки. В духовке у меня пирог стоит, порежь-ка. Только, ты же помнишь, студенты у нас гостят. Им надо тоже оставить хоть по кусочку. А разложи-ка ты им сразу тоже по тарелкам, только накрыть их надо бы. Во-о-он, на полке сверху стопка полотенечек. Возьми-ка несколько и накрой эти тарелочки. Пусть ребятки порадуются. Они за день так устают, что прямо жалко их. Да, вот еще, ставь на стол вот тот глечик. Мёд там у нас. А еще пойди-ка в сенцы, там у деда яблочки в корзине заготовлены. Да, и в чулане... в чулане-то варенье захвати какое захочешь. Банки у меня там надписаны...". Речь её ручейком журчала почти не прерываясь на паузы. Только тяжелое дыхание и выдавало ее плохое самочувствие. Впрочем, кажется, она сама не замечала свои хрипы. Приход гостей ее воодушевлял и искренне радовал. И еще ей явно нравилось командовать. А её гостям, казалось, нравилось подчиняться ее распоряжениям, хотя им и не нужно было ничего подсказывать. Все и сами знали, где что хранится. Но послушно следовали всем указаниям.

 Дня через три, когда я уже хорошо себя почувствовала и перестала задыхаться от кашля, она и меня припахала к сервировке. Как-то у нее это очень естественно и просто получалось - руководить людьми.

 А потом, угощая своих посетителей, бабушка Ира расспрашивала каждого о здоровье, делах, обо всех родственниках... Гости и не замечали, как пролетало время за разговорами. Спустя час, а то и два, спохватывались: "Ох, Ирина Петровна, мне уж бежать надо! Спасибо за угощение! Побегу-ка я...". Только сразу никому не удавалось убежать. Бабушка Ира успевала за разговорами приготовить сверточек с угощением для домашних своих гостей.

 Она и нас, квартирантов, на прощание одарила. Каждому по банке варенья из шиповника и по пакету душистых яблок вручила собственноручно. Хотя мы сами сложили яблоки в пакеты еще накануне, не догадываясь, что это для нас сюрприз напоследок. А мне, как наиболее пострадавшей от колхозной жизни, она еще и банку квашеных огурцов в рюкзак подложила. Только не знаю, сама ли или руками деда Андрея...


 Она умела всё как-то вроде бы очень медленно и с трудом передвигаясь, однако вовремя сделать. И тесто замесить, и пироги подготовить и запечь их, и еду на всю нашу ораву приготовить, и наших однокурсников, зашедших к нам "на огонек", приветить, и в хате прибрать, и простирать какие-то тряпочки, "полотенечки", платочки... Большую стирку она сама не затевала. Сил у нее на это не было. Постельное белье и одежду стирал дед Андрей. Я было сунулась помочь, но получила отповедь: "Не суйся, доню, поперед батьки в пекло. Ты и не знаешь, как это делать, а тебя учить недосуг мне. И, вообще, ты через месяц - полтора уедешь, кто нам постирает? А я уж отвыкну от дела, тоже разучусь. Уедешь к себе домой, там и стирай, мамке помогай. А у нас тут нечего свои порядки устанавливать". Казалось бы оскорбительным должно быть такое обращение, но говорилось все это таким тоном, что было только смешно. Умел дед Андрей резко выразиться, не обижая. Бабушка Ира и вовсе никогда не позволяла себе язвительных высказываний. Всегда очень корректно и ласково. И почему-то всегда оказывалось так, что мы все всё делали так, как она сказала.

 

 
 ***
 Уезжали мы от них ранним октябрьским утром  на колхозном грузовике. Когда нас забирали, вся наша группа уже сидела в кузове. Все были полусонные, вялые и молчаливые. Словно их везли в колхоз на работу, а не возвращали домой.

 Грузовик подкатил к самому порогу. Мы обнялись с дедом Андреем, поцеловали бабушку Иру в мягкие щеки и пообещали вернуться через год. Они вышли вслед за нами, дед бережно поддерживал за плечи свою Зюмочку, а она прискорбно скривила губы, посмотрела на меня и сказала: "Не забывай нас, доню!", махнула рукой и уткнулась лицом деду в плечо. Он энергично замахал обеими руками: "Поезжайте, поезжайте, а то не то еще на электричку свою опоздаете..."

 Больше я их не видела.

***
Много времени спустя я узнала, что бабушка Ира и дед Андрей умерли в один день. Он пришел на обед домой с работы, увидел ее мертвую, обмыл ее, переодел, положил в гроб, который сделал из сосновых досок, выделенных ему колхозом на новые ставни. Потом переоделся сам тоже в белое, лег на лавку и умер. Вечером председатель зашел к ним домой, увидев, что свет в доме не горит, и нашел их.
 ***
На могилках деда Андрея и бабушки Иры растут сосна и виноград. Кто их посадил, никто не знает. Говорят, что Степан… Да, кто знает?

 Он спустя год после них скончался. День в день с ними.