Священное время. о последних месяцах жизни отца

          Отец, неузнаваемо худой, радостно протягивал ко мне свои  дрожащие руки. Словно младенец, он с натугой хлопал ими в ладошки от счастья, что снова видит нас. От сдерживаемых слёз у меня запершило в горле. И я поблагодарила Господа за то, что приняла это решение и успела… Не просто оно мне далось.
         Всего несколько недель мы пробыли в Крыму. Обиходили фруктовый сад, насадили в огороде  растения и ждали результатов труда. Сад благодарно воспрянул духом и нежно благоухал от цветения. Уже появлялась клубника и черешня. Впереди был долгожданный купальный сезон. В прошлое лето я освоила вертикальное плаванье – хождение по морю. И пугала знакомых и мужа, шагая по морю далеко за буйками.
И тут это сообщение, что папа в очередной раз тяжело заболел – воспаление легких. Госпитализирован, кормят через зонд, состояние стабильно тяжёлое. По телефонному разговору он сказал, что приезжать не нужно. Рядом с ним внуки, навещают.  Отцу  уже около восьмидесяти трёх  лет. Нелегко  нам далось это решение – всё бросить и немедленно вернуться домой. Спасибо подруге, она торопила меня, говорила, потом не простишь себе… Неблизкая и недешёвая дорога с юга на север.
В дороге вздрагивала от каждого телефонного звонка. Вдруг дурное известие... Молила Бога, чтобы успеть порадовать отца, что мы всё бросили и приехали к нему, что любим его… Корила себя за то, что не забрали  папу с собой в Крым, не смогли преодолеть его сопротивление. Понадеялись на внука, что он досмотрит за дедушкой. Внук Николай проживал вместе с дедом.
             С нашим приездом папа, как и сад, воспрянул духом. Скоро ему стало полегче. Я ходила к нему в больницу по два раза на день, кормила из ложечки. Это не подвиг мой, просто я люблю пешую ходьбу. А тут такая чудотворная пора для Севера – конец мая. Засияла изумрудным глянцем первая листва на деревьях. Первые белые ночи – фантастическое чудо природы. Уже несколько вёсен и лет мы проводили в Крыму и успели соскучиться по нежному и прохладному северному лету. Не утомительному от зноя. И тут такой неожиданный подарок – мы снова в северном лете, в прозрачной свадебной кисее белых ночей. Надо сказать, что южный зной мы, северяне, переносили с трудом. А тут благодатная, глубинная, даже в зной, прохлада. Всё лето и осень - первозданная яркая сочная зелень, не поддающаяся ржавому солнечному старению.
А берёзки? Их ведь почти нет на юге. Они северов твердыня. Оказывается, я так соскучилась по их белоствольным  кружевным хороводным кружениям, что обнимала их стволы, трогала на ощупь их бархатистые стволы, целовала  и посвятила им оду.
      Мы приходили к отцу с мужем в больницу и вывозили его в коляске на свежий воздух, на солнышко. Пытались поставить его на ноги, водили под руки по больничному коридору.
   
              Надо сказать, что в течение последних  трёх лет отцу периодически становилось худо и его госпитализировали.  Я поднимала «на дыбы» врачей, они назначали ему всевозможные поддерживающие процедуры, уколы, капельницы.  Под их и моим бдительным оком отец поправлялся, начинал ходить и даже начинал  чуть – чуть «принимать на грудь». Папа всегда врачей и меня благодарил за выздоровление. В больнице меня уже хорошо знали, и моя дотошность и контроль  вызывали у них  досаду. Врачи подозревали у папы онкологию, но химически подтвердить предположение не брались, мол, не выдержит биопсию, слишком стар и слаб.
    Отец хотел умереть, просил операцию, чтоб под наркозом спокойно и навсегда уснуть…   Теперь я понимаю, как для него невыносимо тягостны были постоянные наши отъезды – приезды. Как он переживал за нас, молился!
     Теперь некому уже назвать меня « дочкой», некому помолиться за своё дитя, как это могут делать наши родители… Тем более, я оставалась у него единственной дочерью. Младшая дочь и сын умерли восемь лет назад  от болезни сердца. Вначале неожиданно  сорокачетырёхлетняя дочь, через три года сорокадвухлетний сын. После этих потрясений отец и слёг. Моя мама, его жена, умерла, когда ей было всего пятьдесят четыре года. Болезни сердца отняли у него и жену, и детей. Осталась я с мужем и внуки с правнуками.

     До потери детей папа был очень активным, исколесил пешком наш маленький городок вдоль и поперёк, много физически трудился, часто брал в руки баян или гармонь. До сих пор у меня под их звуки сжимается сердце, и подкатывает слеза… Ностальгия  по детству, по родительскому дому, по ушедшим родителям... Под звуки «  Катюши», вальсов «На сопках Манчжурии» и «Дунайские волны» и других песен военных лет, исполняемых папой на гармони, протекало наше детство. Папа очень страдал, что не может, как прежде, ходить пешком, очень любил пешую ходьбу.

          А в больнице состоялся консилиум онкологов во главе с профессором по поводу состояния отца и вынесли вердикт – онкология прямой кишки. Я попыталась возмутиться, как так «из пальца» взяли диагноз рака, без  разносторонних  анализов и лечения. Меня «успокоили», что ни биопсию, ни химиотерапию отец не выдержит. Выдали направление на оформление для него инвалидности и выдали бесплатно памперсы и болеутоляющее средство для онкобольных.

         Из больницы отца поспешили выписать. Я пыталась возмутиться, что не лечится пневмония тремя неделями, столько отец пролежал в больнице. Но высокомерная и гордая докторица намекнула мне на то, что я не хочу ухаживать за тяжелобольным отцом, менять памперсы… Ранила меня этим.
      А как папа обрадовался выписке! Домой мы с мужем довезли его на машине, он самостоятельно сидел, в носочках довели его по зелёной травке до крыльца. Как он обрадовался нашему фиолетовоглазому коту Ваучеру, хотя не очень симпатизировал котам. Впервые за последнее время  он улыбнулся и погладил кота по шёрстке!

           И началось наше четырёхмесячное горестное бдение около агонизирующего отца. Как я теперь понимаю – священное бдение. Как много оно мне дало, это нелёгкое время! Как укрощало мою гордыню, учило терпению и мужеству! Как много оно мне дало – уходящей, капельками – всеобъемлющей святой  родительской любви! Как проникновенно и неотрывно смотрел на меня отец мой пронзительными голубыми щёлками глаз из-под старчески неподъёмных тяжёлых век! Как будто хотел навсегда запомнить! Навечно…

               Единственным развлечением  моего отца, как и раньше, оставалось радио. Политика. Он просто не мог без них жить. Помню ещё из детства: чем бы ни занимался во дворе отец, параллельно он слушал громко вещающее радио.
               Наше утро начиналось обыкновенно так. Отец стуком костыля по батареи подзывал нас к себе. Ночью его часто мучали боли и бессонница. Он беспокоил и нас. Мы делали ему обезболивающие уколы, предназначенные для онкобольных. Не всегда бодро я, не выспавшаяся, стремилась к отцу. Спать в период белых ночей просто невозможно.

              Стояли на дворе, как целомудренные невесты, незабвенные  белые ночи. Люди, особенно молодёжь, толпами  гуляли по городку. Пели песни, восторженно радовлись лету, как  и  окружающая природа. Среди белоствольных берез в многочисленных берёзовых парках кружились в танце нарядные пары. Выпускной школьный вечер. Природа не останавливала бурное цветение даже ночью, раз так коротко северное лето.
        Мы часто ночью выходили с мужем на крылечко и долго сидели, любуясь чудом природы – белой ночью. Часто этим летом гремели ночные грозы, а с утра снова омытое и не агрессивное северное солнышко!

         Как великолепна и грандиозна гроза в белую ночь! Как она вспарывает с треском свадебную её белую фату и подсвечивает бренное людское бытие  космическими вспышками. И как укоризненно хмурят брови фантастические фиолетовые, с проседью, тучи. А как, изумлённое мирской суетой, небесное дневное светило и начинает, и заканчивает свое утро-вечер непрерывным тоже бдением. Оно совершает зримый северный круговорот с запада на восток. И можно совершенно спокойно наблюдать, как  солнце вначале кровавит пурпурно край неба зрелой вечерней зарёй, а затем рождает целомудренную нежную утреннюю. Обидно болеть в такую пору и не замечать этого великолепия.

                Сейчас казню себя, что была, не выспавшаяся, недостаточно  добра к своему папе… У отца был отменный аппетит, которого он стыдился. Кушал помалу, но часто. Я оставляла ему еду в ночь на тумбочке, и он в бессонницу по несколько раз вставал и подходил к тумбе покушать. Иногда падал на специально застеленный пол матрацами, чтоб не разбился. И звал нас на помощь. Я сомневалась в диагнозе. Не может быть у онкологических больных такого хорошего аппетита и светлого цвета лица.

              Утром я меняла отцу памперс, приносила таз с тёплой и мыльной водой, умывала ему лицо, иногда и голову, руки, ноги. И сейчас сожалею, как мало я ему дала тогда своей дочерней любви. Ведь могла менять памперс и с шутками прибаутками, что бывало редко. Больше ворчала, демонстративно завязывала нос повязками, «фукала». А отцу было так некомфортно и стыдно... И как он пытался ненатурально отвлечь меня от этой пикантной темы каким – нибудь разговором или вопросами. Чаще всего спрашивал:
           - Где Коля? Что Коля делает? –
 о  своём внуке, с которым жил бок о бок после смерти своей дочери, его мамы.
 
Мы все жили тогда вместе. Оформили с мужем опекунство над сиротами сестры, несовершеннолетними детьми. Дедушка всегда был рядом с ними, заботился и жалел их. Отец пережил своих дочь и сына почти в два раза, в чём казнил себя, хотел смерти. Всегда помогал сиротам внукам, делился с ними своей пенсией.

          Меня мучает сейчас вина, что недоставало мне милосердия при уходе за отцом.  Лишь только однажды, когда мыла отцу его руки с натруженными воспалёнными венами, ласково погладила их :
          -Как много работали эти рученьки на своём веку!-
          И заплакала. Отец заплакал вместе со мной. Блаженный миг единения…


      Мой муж и внук отца постоянно были рядом и помогали мне в уходе. Научились ставить отцу уколы, мыли его в ванной, брили, подстригали. Первое время отец даже не мог самостоятельно повернуться на бок. Подолгу не мог улечься удобно, постоянно ощупывал подушку и просил  уложить его. Приходилось поднимать его, ворочать. Я «сорвала» себе руки. Папа хоть и маленький, худенький, но кости очень тяжёлые. Я ходила в больницу на уколы.
          Я просила мужчин не брезговать дедушкой, а относиться к нему так же, как и раньше до болезни. Чтоб заходили к нему в комнату и здоровались с ним за руку, как мужики. Чтоб, когда побреют дедушку, не забывали побрызгать его щедро одеколоном для поднятия настроения. Чтоб муж иногда поднимал рюмочку вместе с папой и «чокался» с ним, как и раньше. Онкологи разрешили отцу спиртное, просто он его уже не хотел, как раньше.

       Однажды мы повезли отца на машине, когда ему стало легче. И решили  проехать мимо того частного дома по улице Гагарина, где папа прожил четырнадцать лет после приезда из Казахстана. Ему очень тогда понравился Ханты- Мансийск. Такой цветущий ухоженный и красивый городок. Особенно изумляло его кипящее строительство в городе. Городок называют «маленькой Швейцарией».

        Увидев этот старенький домик со ставенками, где отец ещё был здоровым и проживал вместе с покойной младшей дочерью и её семьёй, куда приезжал в гости его младший покойный сынок, где он так с удовольствием работал в огороде и во дворе, когда он ещё так много ходил пешком по городу, папа сильно разволновался.  Дома попросил водки, выпил рюмку и разрыдался. Рыдал взахлёб с причитаниями…Он рыдал о таком ещё недавнем и светлом прошлом… Я рыдала вместе с ним… Если бы знала о такой реакции, то повезли бы его другой дорогой. Специально хотела свозить его и к домику этому, и на берег Иртыша. Вот так попрощался отец с дорогими для него местами... На берегу он даже послал привет Казахстану, ведь Иртыш соединял нас.

         Пищу я отцу старалась приготовить по его заявке и измельчала. Кормила с ложечки, так как у него сильно тряслись руки. Кушал и сам. Я настаивала, чтобы  он вставал и самостоятельно подходил к пище и кушал.
              Было очень тяжело видеть, как отец уже не радуется погожим солнечным летним денькам, просит плотно закрыть шторы. Часто я его выводила на крылечко, усаживала на стул и кормила его на солнышке из ложки кашей.
              Папа начинал потихоньку вставать и ходить самостоятельно в туалет. Убрали памперсы.

             В этот непростой период ухода за отцом я ощутила необыкновенный подъём творческих сил. Была окрылена  осознанием важности и нужности выполняемого дела – исполнением своего дочернего долга! Написала несколько рассказов и стихов, продолжала написание первой повести. Я успела порадовать отца, вышла в печать моя первая авторская книга. В ней были и рассказы о «Колькином детстве» по воспоминаниям моего отца. Говорил он уже с трудом и скупыми предложениями. Я развивала их в художественные рассказы. Когда я ему показала мой первый сборник, папа спросил, под какой фамилией автор. Я ответила, что под девичьей – Оськина. Он попросил увеличительное стекло и, удостоверившись, порадовался. Я давала ему задание – вспоминать ещё интересные случаи из его жизни. Потом он рассказывал мне о них, часто, прослезившись. Я сидела у него в изголовье, расспрашивала, иногда гладила его по голове. Так проходили лучшие минуты нашего общения.

         Знала ведь, догадывалась, что отец уже уходит… Почему так скупа была на доброе слово, на ласку?! И не то, чтобы не понимала, а думала о том, что надо прям сейчас подойти приобнять его, сказать ласковые слова, но всё откладывала, стесняясь, на потом... 
 
               Однажды он попросил меня почитать стихи из моего сборника. Я громко и выразительно прочитала. Он мне в ответ прочёл наизусть стихи Пушкина и Твардовского и сказал:
               -Смотри, как просто написано и красиво! У тебя же чересчур замысловато.
    Я радовалась  хорошей сохранившейся памяти отца и здравому смыслу. Странно, что отец знал стихи ещё со школьной поры наизусть. Он почти никогда не читал развлекательную художественную литературу, а даже в минуты досуга только научно-популярные  журналы.
            
             Отец пристрастился к таблеткам и уколам. Не помнил, что уже принял их. Становился нетерпимо не доверчивым. Очень стойко переносил боль и не чувствовал её во время укола. Поэтому не верил и забывал, что уже принял необходимое. Упрекал нас в жадности, раздражал. От принятия болеутоляющих онкологических препаратов папа то много спал и отказывался от пищи, то от их избытка впадал в невменяемое состояние. Это самое страшное при уходе за больными! Когда родной человек становится буйным, не понимает, где находится! Он врывался к нам в спальню, внезапно открывал её с грохотом костылём. Мы пугались.
           Как сейчас вижу: стоит в свете белой ночи маленький, худенький, согбённый. В то же время  квадратный из-за, как у подростка, кривых ног.  С безумием в глазах. Откуда-то тогда у него находились силы: в одной руке костыль, в другой – завязанная в виде котомки наволочка. В ней любимые его вещи – гармонь, радиоприёмник, будильник, книги. Книги у него были только научно – технические. Его- любимые физика и математика. И научные журналы.
Это так страшно, когда родной человек тебя не узнаёт, агрессивен, вызывает такси, собирается с котомкой « домой»...
       И я решила по собственной инициативе на свой риск отказаться от этих тяжёлых онкологоческих препаратов, так угнетающих нервную систему и заменила их на простые обезболивающие. Отец подмены не заметил, боль отступала и от этих препаратов, зато вернулся аппетит и разум. Папе стало лучше. Я даже купила лёгкие тапочки и несколько раз вывела его погулять на улицу вокруг дома.

            Стало подступать к нам искушение: так хотелось в Крым! Там радость, отдых, веселье… Снова обратилась к соцработникам за помощью, чтоб приходили готовить пищу и кормить отца.
Здесь тревога, уход за тяжелобольным и уныние. Восторг от любования собой за благородное дело иссяк и захотелось уже не восторга  духа, а плоти. Купаться в море, греться на солнышке… Тут как раз льготы на самолёт, билеты подешевели. А скоро курортный сезон кончится… И чемоданы собрали, и папе объявили, что ненадолго на две недели уедем. Он сразу пал духом. И у него, такого стойкого духом как- то вырвалось:
          -Как же мне плохо будет снова без тебя, дочка…

         Пока мы собирались, самолёт вылетал ночью, с ним снова случилась истерика. Начал подниматься с постели, упал на постеленный на полу матрац, чтобы при падении не разбивался. Лежал такой беспомощный, тряс руками и ногами, как жук, и подняться не мог… Как уехать? Пришлось сдать билеты. Отец так обрадовался! Преодолели этот соблазн, остались. По утрам стал приходить соцработник, помогать в уходе. Снова начались памперсы. Папа больше не захотел вставать, лишь бы мы не уехали.

             Отец сделался очень капризным и недоверчивым. Забывал, что принимал лечение ,постоянно требовал таблетки. Доводил нас своими подозрениями, что мы желаем ему смерти. Его смерти мы как раз боялись и не желали, а желали, чтоб он снова встал на ноги. Он был нам как гиря на ногах, хотелось скорей уехать в Крым и решать там свои проблемы. Он страдал от болей, ждал своей смерти и облегчения нашей участи...

           О, желанный и невыносимый крест преклонной старости, ощущение своей ненужности и бесполезности… Как важно быть милостивым в этот миг и помочь донести этот крест! Желанный, потому, что он как Божий дар. Далеко не всем даётся. И невыносимый, потому, что пережил отец своих детей…

Папе стало хуже. Он гневался на меня, проявлял недоверчивость, особенно страшными были его слова:
           Бог тебя накажет! – когда я не давала ему лишних таблеток.
Эти слова звучали обидным проклятием и переворачивали во мне душу.

             Я вызвала скорую помощь и настояла на его госпитализации. Та же высокомерная докторша и медперсонал смотрели на меня с нескрываемой досадой.  Я укоряла их в нежелании лечить стариков, в том, что не долечили у отца пневмонию и снова потребовала у них  поддерживающей терапии, капельниц. Смотрели на меня косо, предлагаемую помощь и деньги отвергали. И санитарки, и медперсонал. На Севере это не принято. Все дорожат своей работой и зарплатой неплохой.

            Я получила некоторый отдых и передышку. Выкрасила в доме, избавилась от запахов нездоровья, агонии. Радостно, с надеждой, что помогут снова встать папе на ноги, носилась к нему по три раза на день в больницу. Кормила из ложечки снова. Вывозили его с мужем на коляске иногда во двор. Погода стояла замечательная летняя. Ко мне снова вернулось вдохновение! Я с удовольствием писала рассказы об отцовском детстве и стихи, сидя в берёзовом  прибольничном парке. Мне было хорошо тогда. Я отдыхала от капризов нездорового, хотя и родного человека, от ухода, от готовки и измельчения пищи. И мы надеялись на лучшее!

             Никогда не забуду, как на мой вопрос о состоянии отца, упитанная и цветущая медсестра хамски отвечала:
         -  Какает помаленьку!
Мне хотелось ей дать оплеуху! И это та, которую из всего медперсонала уважал и любил мой отец… Которая выполняла свою работу добросовестно и не брала денег. Что же тогда остальные?!

              Я зашла к отцу в палату, и он таким тонким и жалобным голосом попросил меня:
             - Забери меня домой, дочка!

           Ему ночью было так плохо, и никто не откликнулся, мучала жажда – никто не подходил… Не слышали, мол. На мои претензии, мне раздражённо ответили, чтоб я укладывалась рядом на свободную кровать и ухаживала за отцом. Было страшно, недавно на этой кровати умерла женщина. Я еле перенесла эту ночь… Отец, не зная, что я рядом, так стонал, вертелся и мучался. Никто не подходил к нему, я бегала по больнице и разыскивала дежурного доктора, чтоб сделали ему обезболивание.  Дома – то он постучит костылем, разбудит нас, и мы сделаем ему укол или воды подадим. И на следующий день я сделала опрометчивый шаг, забрала отца домой после трёх дней больницы. Пожалела. Подумала, всё равно онкология, пусть хоть дома около родных…

После капельниц больничных ему стало немного полегче, но он боялся нам показывать, чтоб мы не уехали в Крым. Раза два мы, возвращаясь внезапно домой, заставали отца ходящим по квартире. Так больно сейчас, что ни разу тогда вслух не похвалили его, не порадовались. А сердились в душе, что вот, мол, ему легче, а он притворяется… Не хочет нас отпустить. Даже роптали… О, чёрствость здорового человека,  не желающего проникнуться немощью ближнего! Этот матёрый эгоизм…

          Мы решали потихоньку отлучать отца от нас. Уехали жить на дачу. Папа остался  с внуком. С утра приходил соцработник, ухаживал, потом к двенадцати часам приезжала я. И  находилась рядом до вечера.

          Мы с мужем придумали коварный план. Чтоб внук сказал отцу, что я сломала ногу и находимся на  даче, а самим уехать в Крым хотя бы на две недели, пока были последние в сезоне дешёвые прямые рейсы в Симферополь.
          Отец как будто чувствовал. При прощании вечером, когда я уезжала на дачу, всё спрашивал:

           -Ты завтра придёшь?
 
        Всё – чемоданы собраны. Вылет под утро, уже заказано такси. Лёжа в постели, я долго пыталась уговорить свою совесть: мы ведь ненадолго, всего на две недели, решим проблемы и ещё искупаться успеем… Я старалась не слушать её резонного протеста… А потом меня вдруг осенило:
          -С кем я спорю? С самим господом Богом!  Ведь голос совести  - голос Божий!-
Договориться с совестью не удалось. И сердце сжималось от жалости к отцу и особенно сейчас, когда я пишу, обливая слезами эти строки. Спасибо тебе, Господи, что ты остановил меня!

Папе оставалось жить всего две недели! Муж роптал, что дед притворщик. Я роптала на мужа за его чёрствость, что отец уже агонизирует…

               У отца совсем пропал аппетит. Он тихо угасал. Всё больше пребывал то ли во сне, то ли в забытьи… В редкие минуты просветления он рассказывал мне о своих ярких и счастливых снах, как он много ходит пешком с удовольствием по нашему зелёному городку, словно парит. Кушать ничего не хотел, просил только холодное питьё. Вместо воды  и еды я поила его жирным молоком или сливками. Несколько раз приходилось вызывать скорую помощь  – он задыхался.

            Я поделилась своей тревогой с наблюдающим отца терапевтом, что он совсем ничего не ест, только пьёт, и она посоветовала снова госпитализацию, чтоб питать его через зонд. Её, как и меня, смущал диагноз. Это покашливание, скачущая температура. Я всё роптала, что тогда весной не долечили, выписали,  не смотря на мой протест.

         За неделю до смерти я убедила папу, и он впервые за всю жизнь исповедовался и причастился. Батюшку приглашали на дом.

        В больницу отец не хотел, терапевт сказала, надо хорошо пролечиться, чтоб мы перетерпели  и не забирали его домой… Когда его увозили на скорой, доктор сказал:

       -  Зачем? Мучать в больнице… Пусть бы спокойно угас дома…

        Три дня пробыл папа в больнице. Под капельницей. Агонизировал, задыхался, когда ему пихали зонд для питания. Истыкали все руки, не находя вен…
В первый день он ещё был в сознании. Я пришла, и снова он, как ребёнок, тянул ко мне трясущиеся руки:
            - Забери меня, дочь, домой!-

             Так тонко и пронзительно! Как дитя… После он лежал под кислородной маской, уже не приходя в сознание. На другой день я увидела, что он лежит в такой же позе и попросила санитарку помочь повернуть его на бок. Когда его поворачивали, побеспокоив его уже в потустороннем мире, папа внезапно раскрыл глаза и скользнул по мне взглядом, не узнавая. До сих пор врезался в память его широко раскрытый изумлённый голубой взгляд, скользнувший высоко мне за спину, на обои. Как будто он увидел там Нечто… Именно – изумлённый.

           Я поняла, что он умирает, закричала, сбежался медперсонал. Отца тогда откачали, но он не приходил в себя. После я долго сидела невдалеке от него, ожидала, когда он очнётся. Я сидела и дописывала рассказ о нём, о папе, о его детстве « Бубенцы». И каким-то шестым чувством я понимала, что, как допишу рассказ – он умрёт… Но надежда была жива, что увижу ещё его в сознании.

           Наутро позвонили и сообщили, что отец скончался. Я горевала, что не дома... Там его , уже умирающего, так мучали зондами, уколами, капельницами… Но мы так надеялись на очередное его улучшение состояния, ведь он такой жизнестойкий. Правильно ли мы сделали? Единственно успокаивало, что хоть уберегли его младшего внука от вида смерти и агонии. Он и так много пережил. В тринадцать лет потерял маму, потом друга, теперь деда. Не знаю, как лучше. Говорят, Господь знает…

           Отпевали отца в Храме. Хотя он, будучи коммунистом, не верил в Бога. Лишь позже, потеряв жену, дочь и сына, испытав одиночество в старости, он стал молиться за нас. Правильно говорят, что, если человек заблаговременно не приходит к Богу, то он, Господь, скорбями и лишениями призывает к себе.
Теперь никто уже никогда не назовёт меня «дочкой»… Не помолится за нас так, как это могут только наши родители…

           Исчезли гири с ног…И вдруг обнажилась такая бездна отчаяния и горя! Бесновалась неуёмная совесть, всё корила и корила меня… Отец рано овдовел. Я не позволила ему больше жениться, сказала, что не приму его выбора, и пусть он забудет тогда, что у него есть дочь. Не могла представить на месте мамы чужую женщину. Он не женился, хотя ему было тогда всего пятьдесят девять лет. Я забрала отца и сестру с семьёй из Казахстана на Север. Вместе нам жить было трудно. Отец пытался управлять моей жизнью. Я устранялась, хотя всегда прислушивалась к его мудрым советам. Жила поодаль, хоть навещала. Отец сам часто прибегал к нам в гости. Он тогда ещё с удовольствием ходил пешком на несколько километров. Часто названивал нам, иногда по нескольку раз на день. Я сердилась. Сейчас плачу об этом…Когда он уже тяжело заболел, мне так стало не хватать его звонков… В последние годы я уезжала надолго в Крым, оставляла его с внуком. Он всегда так боялся за нас, не хотел, чтоб мы уезжали...
Когда утихомирится теперь душа? Недаром ведь болеет совесть…Прошу Господа, если отец страдал от моих действий, пусть и мне аукнется подобным образом.

        Всем, что в нас есть хорошего, мы должны поклониться отцу. И мне, и моим сыновьям. Это он был - умный, целеустремлённый, деловой и совестливый!  Это он научил своих внуков любить физику, математику, злектронику! Паял вместе с ними разные схемы. Научил любить журналы »Наука и жизнь» , «Техника в быту», «Конструктор». Ходил с ними вместе в читальные залы, в библиотеку. Заставлял и меня, и моих детей учится, ставить цели и добиваться их. В этом ему помогала и мама, когда была живая.
     А каким он был честным коммунистом! Мы всегда жили очень просто, небогато. И он никогда не мог пользоваться своим служебным положением, будучи главным инженером большого посёлка и рядом  пяти лежащих сёл. Помню, я очень любила в детстве арбузы и завывала неделю, прося, чтоб отец привёз с бахчи совхозной арбузов, но ему было это стыдно, и только, когда уже был убран урожай, он привозил остатки с поля. Мама его укоряла этим, что он ничего не мог взять для себя, как другие начальники. А я до сих пор уважаю Советскую власть и настоящих коммунистов! И представляю их в образе своего отца!
 Своё трудолюбие, целеустремлённость, любовь к физике он передал и своим внукам. И даже в своих внуках я вижу папы моего характер! Отец был очень увлекающийся творческий человек. Самостоятельно изучил электрику и ещё в ранней молодости работал электриком, не имея ещё образования. Лишь позже он получил его заочно, когда уже была семья и дети. В молодости его избрали в селе депутатом, и он работал потом в сельском совете. Мама рассказывала, что он изготовил самостоятельно из деревянной бочки стиральную машину. В деревне тогда ещё ни у кого не было, и все маме завидовали.  Низкий поклон моим родителям!

      Вскрытие показало, у отца не было онкологии! Это был удар! Не долеченная пневмония привела к абсцессу лёгкого. Я ходила в поликлинику, чтоб взглянуть в глаза той, высоко несущей себя докторше. Она избегала общения. Не знаю, искать ли мне сейчас виноватых и привлекать ли их к ответственности, или пусть их жизнь сама накажет. Не хочу, чтоб моего отца проклинали после смерти... Ведь папа и так прожил долгую, хоть и тяжёлую, но полезную жизнь!
                ( На фото - из нашего детства: папа играет на гармони,справа в белом платочке моя мама и ниже на брёвнышке баба Мария - мамина мама).
 Написан рассказ в октябре 2017 г в Крыму.