Балабесов сад

Эта история произошла летом 2002 года, когда мне было четырнадцать лет.
Тогда как раз проходил чемпионат мира по футболу, и мы с моими друзьями буквально сходили с ума, с утра до ночи пропадая на небольшом пятачке, который превращался для нас в гигантский стадион не хуже «Лужников», где кипели ожесточенные баталии.

Мы рисовали турнирные таблицы, проводили стыковые матчи, делали ставки на фаворитов, даже мастерили бейджики с именами прославленных футболистов – Роналдо, Ривалдо, Бекхэм… И с погодой везло – дожди тем летом шли редко, и мы гоняли мяч почти каждый день. У нас даже постоянные зрители появились. Сосед дядя Витя частенько выходил на веранду своего дома и озирал поле битвы, одобрительно щурясь. Весело было!

После каждой игры мы собирались на берегу узкой извилистой заводи, разделявшей нашу улицу напополам, и жгли костер. Кто-нибудь из тех, кто жил поближе, бежал домой и тащил огурцы, помидоры, хлеб, колбасу – у кого что было – и у нас получалось импровизированное застолье. Никогда не забуду запах костра ясным тихим вечером в конце июля, когда на небе высыпают звезды, и над водой мелькают быстрые тени летучих мышей.

Кажется, с мышей тогда и начался разговор в тот вечер. Мой друг Серега, наш главный форвард, бросил фразу: «Вампиры!» И мы сразу оживились. Я любил разные страшилки и стал возражать, что эти летучие мыши не опасны, и зря он так. Настоящие упыри живут в глухих замках на скале, и добраться до них не так-то просто.

Мы сидели, слушая, как потрескивают веточки в костре. Вратарь Димасик, самый младший из нашей компании, подбрасывал в огонь запасенные дрова. И вдруг брякнул:

- А может, Балабес у нас вампир?

Надо теперь сказать пару слов, чтоб было понятно, о чем речь.

Наша улица вытянулась вдоль заводи аж на пятьдесят с лишним домов, и упиралась прямиком в открытое озеро Ломпадь. Миновав последнюю хату, где жил отставной военный Михал Семеныч, можно было пройти на наш пляж, который солнечным летом больше напоминал лужайку, и потому назывался в народе Травкой. Туда мы бегали купаться, когда становилось невмоготу жарко и хотелось немного освежиться после наших сражений на поле.

А за Травкой начинался высокий забор, сколоченный из штакетин, многие из которых уже сгнили от времени. Там был сад, где росли необычайно вкусные яблоки. Точнее, были они самые, может быть, обычные, но, когда мы пробирались сквозь выломанную дыру в штакетнике и крались между деревьев, сердце в груди трепыхалось как раненая птица, казалось, что мы собираем не антоновки с белым наливом, а золотые яблоки греческих Гесперид

Хозяином сада был Балабес. Никто не знал, сколько ему лет, потому что видели его мы крайней редко. Жил он в маленьком домике с покосившейся крышей на соседней улице, по другую сторону Травки. Личность странная и загадочная, он вызывал у нас немалое любопытство. Ходили слухи, что он маньяк, который чудом избежал пожизненного заключения. А еще говорили, что у него под домом начинается подземный лаз, который уходит глубоко под озеро. И всех интересовало, как он живет, есть ли у него пенсия, и где он достает пропитание.

Вспомнив о Балабесе, мы с ребятами на мгновение умолкли. Сразу показалось, будто тени вокруг костра сгустились, и ветер в кронах тополей зашелестел угрюмей. 

- Да обычный он пенсионер! – сказал я наконец, чтобы разрядить обстановку. – Что вы тут…

- У него, я слышал, ружье дома есть… - Димасик не хотел успокаиваться.

- Говорят, он девчонку одну к себе домой затащил и в подвале привязал… - добавил Серега. Вот уж от кого я не ожидал.

- Моя бабушка всегда дверь на ночь запирает и приговаривает – не дай бог Балабес постучится… - сказал Леха, еще один из нашей банды.

- Фигня всё это, - я бросил в огонь жопку от огурца и наблюдал, как пламя на секунду расступилось, чтобы охватить его со всех сторон. – Вы все тут себя накручиваете…

- А ты сам такой же! – выпалил Димасик. – Не пошел бы небось к Балабесу ночью.

- Да что…

Я почувствовал, что дело начинает пахнуть керосином. Моя самоуверенность обернулась против меня же.

- Да! Андрюх! – оживился Серега. – Принесешь нам яблочек из Балабесова сада? Там ведь нет ничего страшного?

Деваться было некуда. Давать заднюю и отбрехиваться я не мог – это означало бы признаться в собственной трусости. Для четырнадцатилетнего подростка это было хуже смерти.

А они еще и подначивали:

- Палку возьми, от летучих мышей отмахиваться!

- Смотри, в сточную канаву не провались!

- Будет стрелять – беги зигзагами!

Я пошел прочь от костра, чувствуя, как с каждым шагом вокруг становится темнее и промозглее, и ночь сгущалась надо мной. И когда оказался на Травке, задрав голову, увидел широченное бархатное полотнище, усеянное миллионами огоньков, пульсировавших в такт ударам моего взбудораженного сердца.

Вспоминался Гоголь с его живописными картинами украинской ночи… и тут же на память пришли его не менее живописные ведьмы и панночки, седлающие неосторожных бурсаков… Меня пробрала дрожь.

Когда же я посмотрел в сторону Балабесова сада, то мне показалось, будто не забор из штакетин, а крепостные стены высятся на фоне  звездного неба, а вместо яблоневых ветвей – силуэты стражников, готовых срубить голову любому, кто осмелится пробраться туда.

Сто раз уже успев пожалеть, что я напросился на эту авантюру, я уже гадал, как бы мне выкрутиться, не перелезая в сам сад. Может быть, махнуть по огородам и набрать яблок у нашей соседки, тети Лены? Потом вспомнил о том, что у нее живет крайне дурная собака Жулька, которая от старости мучается бессонницей. Почуяв в ночи случайного кота, она тут же заливается громких брехом, и вся улица знает – это у Симоновых опять собака спать не дает. Привлекать к себе внимание таким образом мне совсем не хотелось. Да и парни ведь совсем не дураки, и услышав лай у соседей, они вмиг поймут, что к чему.

Ничего не оставалось другого – надо было лезть на приступ Балабесовой крепости.

Подойдя к забору ближе, я чувствовал, как сердце стучит сильнее с каждым шагом.

Я представил, как Балабес беспокойно ворочается в своей постели, а из-под кровати у него высовывается дуло ружья. А что если у него есть собака? Правда, мы ни разу не видели и не слышали ее, но что если она немая? Подкрадывается тихо и цепляется в жертву мертвой хваткой? И потом он приходит вслед за ней и стреляет несчастному в голову?  От таких картин (навеянных скорей не Гоголем, а американскими боевиками, которых мы пересмотрели великое множество) в коленях у меня поселилась мелкая дрожь.

Наконец я решил, что чем раньше заберусь в сад, тем скорее вернусь к безопасному костру… и нырнул в знакомую брешь в штакетнике. В тени деревьев невозможно было ничего разглядеть, и я принялся шарить на ощупь в поисках яблок-паданиц. Попадались сплошь подгнившие – хороших было штуки три, их я сунул к себе за пазуху. Надо было зайти погубже в сад, чтобы добыть еще хотя бы парочку светлобоких плодов.  В этих своих блужданиях я совсем забыл, было, и о Балабесе и о тех кошмарах, что я сам себе напридумывал.

Внезапно, шагнув в сторону от деревьев, я оказался на открытом пространстве. Над головой у меня цвела россыпь звёзд, а впереди в двух шагах виднелась тень колодца с легко узнаваемыми очертаниями ворота и остроконечной крыши. Конечно же! Балабесу не надо было ходить по воду на уличный колодец, у него свой был.

Тихо было здесь. Тихо и сумрачно. Надо было хватать яблоки и бежать к пацанве, пока хозяин дома не поднял тревогу и не вышел с ружьем ловить нарушителя… Но я не мог. Точнее, не хотел. Меня будто заворожила тишина, висевшая в саду; она так много таила в себе, и хотелось вслушиваться в нее, пробовать на вкус, растворяясь в июльской истоме.

- Какие звезды сегодня, - сказал негромкий голос.

Я должен был вздрогнуть от неожиданности, но отчетливо помню, что в это мгновение лишь прикрыл глаза в знак согласия. Обернувшись на звук, я увидел светлеющий силуэт – это был высокий мужчина в однотонных штанах и рубахе с длинным рукавом на манер ночной пижамы. Я не мог рассмотреть его лица, и видел только отблеск звезд в его глубоко запавших глазах.

- Я набрал у вас яблок… - пролепетал я, и начал нести какую-то несусветную чушь про то, как шел через огороды, и случайно забрался в сад… Но он не слушал меня. Стоял, всматриваясь в блестевшее бриллиантами небо.

- Ты думал когда-нибудь о том, что такое эта Вселенная? – спросил он меня… но, кажется, больше говорил сам с собой. – Я размышлял об этом каждый день, каждый час своей жизни…

Не в силах противиться тягучей власти его голоса, я также задрал голову и начал проваливаться, тонуть в космической бесконечности. Огни кружились в моих глазах, мерцали, бежали хороводом, и я видел осколки дальних галактик, кометы и туманности, отстоявшие в толще световых лет от Земли – и всё это было разумно, так близко для меня в то мгновение, всё дышало самой всамделишною жизнью, и я тоже был частицей Вселенной, пусть и не больше какого-нибудь электрона по космическим масштабам.

Не знаю, сколько мы так простояли с ним, но могло пройти и два часа, и годы; я сейчас не могу описать это чувство полной отрешенности, когда никакое обыденное впечатление, ни одна привычная мысль или чувство не могут коснуться твоего разума, и ты расширяешься, выходя за пределы собственного тела, и можешь, кажется, докоснуться до самых дальних звезд, плывущих на окраинах Млечного пути.

- Вот она, красота и смысл жизни вечной, - сказал он мне, и, думается мне, улыбнулся. Отчего-то мне стало не по себе, как бывает, когда катаешься на карусели, и тебя начинает слегка подташнивать. Я как будто возвращался из заоблачных высей в своё земное тело, и как раз кстати вспомнил, что надо бы уже бежать к парням.

Что-то пробурчав неразборчиво, я попятился к деревьям, затем забыл о всяких приличиях и рванулся, не разбирая дороги, на волю.

К ребятам я вернулся, когда костер уже почти догорел, и они бы давно уже разошлись по домам, но все ждали меня. Я вывалил перед ними несчастные яблоки, но это уже никому не было нужно – схватив по одному, мы попрощались и разбежались. До завтра.

Ночью я почти не спал. Перед глазами у меня кружились пояса из звезд и галактик, и я увязал в космической пыли, и не мог выбраться. И голос Балабеса что-то шептал о красоте и смысле жизни вечной.

Но самое интересное ждало меня на следующий день.

Когда мы с ребятами вновь собрались на нашем поле, чтобы разыграть четвертьфинальный матч между Германией и Францией, Серега выдал шокирующую новость.

- А слышали, что случилось?

Мы еще не слышали. И в перерыве между таймами Серега поделился тем, что узнал часом ранее. Оказывается, к Балабесу каждую неделю приходила одна знакомая тетка с соседней улицы, приносила ему козье молоко. Сегодня утром она также поднялась на крыльцо, позвонила в дверь, но ей никто не открыл. Она постучалась в окошко, затем в другое – ничего. Почему-то она забеспокоилась  («ну, тетка ж!» - пояснил форвард) и зашла к соседям Балабеса. Вместе они через огороды забрались в тот самый сад…

- А он там лежит у колодца. Балабес! Мертвый! Уже окоченел весь! – дрожа от ужаса и возбуждения, выпалил Серёга. – Он каждый вечер туда ходил по воду, и вот… Окочурился.

Мы вернулись к игре, но игра в тот раз не заладилась. Палило солнце, и пот лил с нас в три ручья. Мы пошли купаться в заводи, потом лежали, загорали…

И я все никак не мог отделаться от навязчивых мыслей – как звучал голос Балабеса, как блестели звезды в его глазах… и мне казалось, что он по-прежнему где-то там. Не в саду, не у колодца, вовсе нет – в бесконечной глубине вселенских просторов, где нет ни яблок, ни заборов, ни надоедливых мальчишек, но есть – жизнь вечная и тайны, о которых и помыслить-то было страшно. Те тайны, которым я прикоснулся тем жарким летом 2002 года.