Лирический кундштюк

Хорошо быть убежденным человеком.  Путем долгих размышлений, переживая кризис за кризисом, ты приходишь к определенному видению мира, хаотичная беготня планет и звезд вычерчивается в четкий рисунок, напоминающий графическое изображение семи хрустальных сфер на средневековых гравюрах. Мусор жизни, ее природная, звериная сущность оборачивается бесконечной лестницей вверх, с широкими мраморными ступенями, покрытыми слегка потертым от ног множества прошедших перед тобой искателей истины ковром с узором из золотых листьев на алом фоне. Выводит  мелодию дудочка Пана, но страсти не манят тебя с той же силой, как прежде, ступить на гиблую почву хочу и могу, желаю и потакаю.
 Свежий ветер доносит запах роз сорта Возрождение, выведенных великим Леонардо, серебряные ароматы созвучий Блока, терпкий, на грани приличного вкуса, а есть ли во вкусе приличие, микст из духа жареной свинины с пряностями. фалернского вина и сладковато-кислый запашок подмышек красавиц средневековья. Поступь твоя легка, из щиколоток выросли крылышки, глаза горят светом неземным, и в них отражается ход галактик, петли, выделываемые солнцем на небе и легкая усталость от интенсивной работы мысли. Слова твои внятны, ты не прячешь мысль в тумане терминов и недомолвок. Не бросаешь ее недодуманной, не долюбленной, незаконченной. А можно ли завершить мысль? Если да, то это статика, а природа мысли бесконечное движение, оформление ее подобно прикалыванию прекрасной бабочки булавкой в коллекцию. Сохраняет красоту, но лишает жизни. И ты оставляешь позади себя свое я. Оглядываешься с легкой иронией на это нелепое существо, желающие идти разом на все четыре стороны света, но отчего-то преимущественно на карачках, поскуливающее оттого, что лишилось на время своего привычного поводыря. На веселые когда-то глаза, ныне исполнены тоски по тем временам, когда кругом были танцы, кружение времен года, лиц и платьев, рук и впечатлений, жизнь была сплошь пузырьками шампанского и искрами в бокале, казалось неисчерпаемом. Существо тычется в углу, будто ослепло, на повороте лестницы, а ты, условно ты, уже некое почти эфирное существо, сотканное из солнечных лучей и морских приливов, уже мысленно плавает в обнимку с лебедями, а на зеленом берегу ждут полногрудые музы с кружками пива и раками. Убежденность в правильности выбранного пути приводит к тому, что ты серьезен, как набоковский гимназист, которого солидный отец с приличным брюшком впервые привел в рай публичного дома. Где истины-****и, все такие разные и соблазнительные,  поголовно доступны все, стоит только заплатить определенную плату. Плата - цепочка отказов. От гордыни, самости. страстишек и самолюбования. Отряхнем прах прежнего существования с наших ног и истины возлягут со мной на пиру мысли! Будет веселье и радость, трепет прикосновение, первого прикосновения к формирующейся девичьей груди. Алые уста, скрепляющие завет и прыжок в пропасть, переходящий не в падение, а в полет. Хорошо быть убежденным в своей правоте человеком, но тут мелькнет зеркало и ты видишь в нем горящие все тем же  весельем одержимые глаза. Перекошенную от усилий рожу и крупные капли пота, стекающего по покатому лбу мыслителя, да у меня покатый лоб, куда-то за воротник, в потаенные изгибы тела. Пройти сквозь зеркало, через чертово щербатое зеркало. Ибо эта реальность всего лишь плоскостное отражение многомерной настоящей, и ты бьешься лбом о гладкую поверхность стекла, покрытую с изнанки амальгамой. Тонкой, но непреодолимой, пока не разбиваешь лицо в кровь и ни сползаешь на пол в изнеможении, а лестница совершает очередной кундштюк и выворачивается наизнанку, и там где был верх - оказывается низ и ясно,что ты не поднимался к небу, а сбегал вниз. Да еще и с такими усилиями, таким напряжением всех членов, такими многозначительными морщинами на лбу и подрагивающей от осознания собственной значительности едва сдерживаемой улыбкой в уголках рта. Как же он серьезен, мой двойник за зеркальным стеклом, напыщен и многозначителен, какие открытия он таит за километровой толщиной лобной кости и хрупкостью лобковой. которые слились у него в сплошной скелет, сочлененный исключительно с целью передвигаться ползком. Так низко, что страсти его высоки, думы глубоки. А выборы священны.
Он то воет от боли, то квакает от счастья. Бьется о зеркало. в то время, как реальность зазеркалья вот она - вокруг него. Но не видят глаза, затянутые поволокой от понимания, что бесконечная борьба с собой никогда не выявит победителя, он же забавен и смешон до колик своей напыщенностью, двумя тоннами прочитанных книг.  Посмейся над собой! Не можешь? Отчего он так серьезно к себе относится? Любит себя, жалеет? Сходи к настоящим ****ям. Но не путай их с истинами. Вот пальчик, глянь! Не смешно? Ну хорошо, я рожу скорчу? Опять не смешно? Пукну, наложу кучу посреди гостиной, нажрусь в хлам и буду искать Суэцкий канал на набережной Мойки, насупленный первооткрыватель давно известных законов. Адепт секты правдоискателей и неофит Храма истины. Шут, который не понимает. отчего над ним все потешаются, не замечая своего костюма, натянутого поутру - цветной рубахи в ромбах и колпака с бубенчиками. Этот шут изрекает умности, а вокруг все покатываются со смеху. А как он хочет, чтобы ему внимали с трепетом, первооткрывателю набивших оскомину банальностей.
 - Се есть лестница в небо! - изрек Вася, выглянув в зал магазина из подсобки,  Спешащие по этой лестнице покупатели, снующие вверх и вниз, на второй этаж, остановились на секунду, пораженные неуместной громкостью голоса и переглянувшись. пожали плечами. День как день, лестница как лестница, весна, у городских сумасшедших обострение. Но этот вроде бы безобидный.
- Вася, Вася, фура унитазов пришла, иди разгружать!  - раздался крик завмагом Евдокии Марковны, прозванной Докой за тонкое знание всех  видов сантехнической продукции. Вася со вздохом тушит косяк и плетется на улицу.
Работать не хочется, но надо.