В тумане тревог, в паутине интриг. Глава 1

Глава 1. Память дракона

Среди гор, голые склоны которых обдуваются жаркими ветрами, минуя темные ущелья и глубокие пропасти, я летел навстречу судьбе. Взмах мощных крыльев – и еще одна миля остается позади, громовой рев – и небо преклоняется передо мной, распахивая свои объятия перистых облаков. Мощное тело стремительно пронзает воздух, словно стрела, выпущенная из лука судьбы, которая всегда находит свою цель, а черная чешуя сверкает божественной броней в солнечных лучах. Я представлял собой стихию, перед мощью которой ничто не устоит, я обрел крылья, я стал свободен, я продолжал жить!
Скалистые отроги гор плавно перетекли в безжизненную пустыню, пески которой, подчиняясь ветрам, постоянно перемещались. Передо мной расстилалось море песчаных дюн, и его волны манили к себе, желая заглотать того, кто в силу своей неосторожности слишком близко приблизится к ним.
Солнце нещадно палило с высокого неба, но негде было укрыться от его беспощадного взора. Мои силы постепенно иссушались в жарких лучах, я терял высоту, изнемогая от жары, и неумолимо снижался, падая в пасть раскаленных песков. Солнце и земля словно сговорились, по непонятным причинам желая погубить меня, от песка отражался жар солнца, сжигающий мое тело. Я не мог больше терпеть, но, напрягая последние силы, летя низко над дюнами, продолжал бороться.
Вдали я увидел блеск бирюзы – гладь спасительной реки, не спеша несущую свои воды среди песков. Заросли камыша и рощицы пальм укрывали ее пологие берега. Еще немного – и я нырну в прохладные воды, что дадут новые силы уставшему телу, но земля, словно хищница, не желающая расставаться со своей добычей, вдруг задрожала, испустив утробный вой, и огромные лапы песка и пыли схватили меня. Я отчаянно силился освободиться, но стихия земли подавляла меня своей мощью. Сильные пальцы прижали к телу мои крылья, и в этих страшных руках я был слабым и беспомощным. Они тянули меня вниз, солнечный свет померк, когда недра земли раскрылись, и тьма обступила меня, обещая одарить адской болью и ужасом ночи. Вырваться из объятий этого ада было невозможно, и тогда я закричал, в бессилии своем осознавая, что душа моя мне больше не принадлежит.
– Харни! Харни! – крик проник в мое сознание, вырывая меня из кошмара.
Я очнулся, покрытый холодным потом, и резко сел на упругой постели, тяжело дыша и озираясь вокруг, вспоминая, кто я и где нахожусь.
Широкая кровать, на которой я спал, была увенчана роскошным балдахином. Сейчас шторы открыты и собраны, привязанные к резным столбикам, тянущимся от потолка и переходящимся в ножки кровати. Свежий воздух весны наполнял спальный зал, проникая через окна. У стены догорал огонь в камине, и тени накрывали стены, украшенные шкурами, коврами и картинами. На полу были разложены ковры, а высокий потолок скрывался во мраке. Сквозь приоткрытые ставни окон виднелось ночное небо, усыпанное бриллиантами звезд.
Я находился в своей спальне, в собственном замке, где прожил уже больше года.
Я посмотрел на свои руки и вытер пот со лба.
Крыльев у меня не было, как не было хвоста, и чешуя не покрывала мое тело. Я не мог дышать огнем и плеваться кислотой, потому что больше не был драконом. Глаза мои – серо-голубые, а не сверкающие золотом. Я – человек, мужчина двадцати восьми лет, шести футов ростом, стройный и сильный, что достигнуто долгими тренировками. Лицо мое, без изъянов и уродств, было гладко выбрито, а светлые русые волосы волнами спускались на плечи.
Обнаженное тело Луизы прижалось ко мне, ее руки обняли меня, поглаживая плечи и спину, а на щеке я почувствовал прикосновение нежных губ.
– Я с тобой, Харни, милый, – проворковала она, но в голосе ее чувствовалась тревога, – я всегда буду рядом, что бы ни случилось.
Близость ее тела, ее трогательная забота и нежная любовь приносили мне успокоение и усладу, и я был бесконечно благодарен ей. Она была единственным человеком, которого я любил, моей единственной женщиной, той розой, цветком, вид которого навсегда остается в памяти, а аромат будоражит сознание. Наша любовь, сильная и страстная, всегда держала нас друг подле друга, и с того самого дня, как я спас ее от смерти, каждый из нас перестал быть одиноким, обретя друг друга.
– Все в порядке, Лу, это просто страшный сон.
– Твои кошмары беспокоят меня, Харни, – проговорила она. – В них что-то ужасное, словно пророчество, которое предрекает твою гибель, и я боюсь за тебя.
– Я не знаю, любимая, что все это значит. Может, моя душа все еще хочет отвергнуть человеческое тело, хотя я максимально развил его, и оно мне послушно, как родное. Я постараюсь справиться с этим.
– Ты снова был драконом во сне?
– Да, я был прежним Харнаутаном, великим и могучим, какого ты знала раньше, но стихия земли опять засосала меня в свои недра, и, просыпаясь, я ощущаю свою слабость.
– Ты стал человеком, Харни, и человеком становишься изнутри. И я люблю тебя и буду любить всегда, какое бы ты обличие ни сменил. Для меня ты остаешься моим ангелом, и сущность твоей доброй души никогда не изменится.
– Спасибо тебе, Лу.
Я обнял ее и поцеловал, наслаждаясь нектаром ее губ, и послушное ее тело раскрылось цветком любви, желая принять меня. Я услышал слабый стон и ощутил ее жаркое дыхание на своем лице.
– Мы вместе встретим любую опасность, любимый, – прошептала она. – Если тебе нужны мои силы – бери их, бери все, что есть у меня, бери меня всю.
Луиза потянула меня вниз, руками и ногами обвивая мое тело, и ее тепло согрело меня, наполняя любовной страстью. Как всегда, Лу, ты просто великолепна, объятая страстью, ты сводишь меня с ума, твое тело послушно и нежно, а твои стоны и крики, наполняющие комнату, когда наши тела соединяются, рождая единый экстаз, сливаются с моими, и мы с тобой, не замечая ничего вокруг, плывем по реке наслаждения, и в этом мире, распахивающемся перед нами, нет света и тьмы, нет зла и добра, только ты и я, только страсть и радость обладания друг другом, только любовь. Мы всегда упивались друг другом и дарили себя без остатка, и всегда были благодарны друг другу за это, ведь иначе не должно было быть.
А потом, когда отхлынула страсть и пришло успокоение, Луиза засыпала в моих объятиях, тесно прижавшись ко мне, а я слегка проводил ладонью по ее волосам, любуясь в полутьме красотой ее тела.
– Нечего не бойся, любимая, – шепнул я ей, – наша любовь осветит нам путь сквозь все преграды тьмы.
– Мы будем вместе до конца, – ее изумрудные глаза приоткрылись, с нежностью смотря на меня, – в жизни и в смерти.
– Мы будем жить, – ответил я, – Нам ничто не угрожает, ни на земле, ни в небе. Все эти кошмары пройдут, потому что мне нравиться быть человеком, твоим мужчиной, твоей защитой и опорой, потому что я люблю тебя.
– Я тоже, любимый…
– А теперь спи, – прошептал я, целуя ее лоб и проводя рукой пассы над ее лицом, погружая Луизу в освежающий сон.
Мне же, напротив, было не уснуть. Ночные кошмары стояли у меня перед глазами, неизвестность и неясность увиденного пробуждали тревогу. Полеты в теле дракона нередко мне снились, а последнее время один и тот же сон повторялся, словно настойчивое предсказание, смысл которого оставался мне неясен. Исход всегда был один и тот же: земля засасывала меня в свои недра, окружая зловещей тьмой. Что все это значило, смертельная опасность в пустынях Малой Азии, или просто бред воспаленного сознания, агония драконьей души, не желающей принять до конца человеческое тело? Я прекратил бессмысленные попытки поисков ответа и просто стал жить, принимая жизнь такой, какая она есть.
Я встал с кровати, накрыв свою возлюбленную простыней и шерстяным одеялом, и подошел к окну, подставив под струи свежего воздуха свое обнаженное тело. Ночь постепенно подходила к концу, и звезды на небе скоро должны были погаснуть в предрассветных сумерках. Через пару часов на востоке загорится заря, предвещая начало нового дня, и улицы Лиенца, сейчас тихие и пустые, наполнятся оживленной толпой. Вместе с людьми проснуться их повседневные проблемы. Мне не хотелось, чтобы эта ночь, такая тихая и теплая, подходила к концу, ибо только ночами я мог отдохнуть от дел, забот и тревог, которые накладывали на меня мои обязанности борона этих земель.
Полтора года минуло с того памятного осеннего дня, когда сердце последнего дракона земли, мое сердце, пронзил меч, направленный рукой человека. Я пожертвовал жизнью, чтобы спасти Луизу, женщину, ставшую за короткое время для мня больше, чем другом, больше, чем просто возлюбленной. Тот дракон, которого она полюбила, умер, предоставив ей шанс спастись, но упрямая девчонка дралась бок о бок со мной против многочисленных врагов, не желая покидать меня ни в жизни, ни в смерти. Я до сих пор помню ту боль от ран, когда острая сталь вонзалась в мое тело, когда меч Ван Хорта провернулся в моем сердце, разрывая плоть. Я помню, как умирал, как душа моя покидала израненное тело. Много крови пролилось в тот день. Я потерял крылья, я потерял тело, я потерял жизнь, но мысль о безопасности возлюбленной не покидала меня до конца. Собрав последние силы своей души, я вселился в тело человека, который убил меня, и вытеснил его грешную душу, отправив на суд Всевышнего. Его вопящая душа отлетела вместе с последним вздохом умирающего дракона, коим я когда-то был. Опоздай я хоть на долю секунды, то на месте Ван Хорта мог бы оказаться я, и тогда Луизу ожидала бы мучительная смерть приговоренной ведьмы – люди не знали жалости к таким, как она. Я воспользовался знаниями, накопленными за тысячелетия моего сомати, ведь по развитию я стоял на много ступеней выше человеческих существ. В тот день я потерял крылья и умер, но, обретя человеческое тело, я родился заново, и заново мне еще предстояло долгое время по крупицам восстанавливать духовные силы своего существа и собирать потерянные знания, ведь человеческий мозг и тело оказались слишком слабы, чтобы вместить их все. Оставалась только память – память дракона, и пусть пройдут годы, десятилетия, может быть, даже вся жизнь, но у меня не опустятся руки, я соберу все осколки, сложу их воедино и тогда верну самого себя – цель бытия, которую у меня никому не отнять!
Звезды на небе притягивали взор, наполняя сладкими грезами мое сознание, обещая покой и безмятежность, а тихий ветерок приглашал в полет за собой. Так было раньше, когда я был другим, и, думаю, так будет всегда, потому что я помню, что такое летать. Небо все еще зовет меня, и я протягиваю к нему руки, не в силах взлететь, ведь я – человек.
Я ни о чем не жалею. Выбор был сделан, и я считаю его правильным. Главное для меня, что Луиза жива. Слишком много боли и страданий она перенесла за свою короткую жизнь, и тому лучу счастья, которым я осветил ее, я не желал дать угаснуть. Она сразу приняла мое новое тело, ее любовь ко мне разгоралась день ото дня все сильней, и мы не желали разлучаться ни на миг. Она всегда была рядом, женственная и нежная ко мне и осторожная и терпеливая со всеми окружающими. Однако, несмотря на то, что Луиза старалась быть со всеми общительной, ее боялись и за глаза до сих пор называли ведьмой, даже самые доверенные мои рыцари и динстманны, готовые умереть за меня. Я думаю, случись со мной что-нибудь, и Луизу тут же разорвут на части, ведь я уже не смогу сдержать своих людей, объятых страхами, которыми наполняет их невежество, которые Луиза так и не смогла разрядить, ведь люди отнеслись к ней с изрядной долей недоверия, помня, что случилось полтора года назад, и девушка лишь со мной находила душевный покой. Я же всеми силами пытался заполнить все ее существование, отвлечь от тревог и переживаний. Слишком тяжелы были ее воспоминания о жизни, которую она провела среди себе подобных, слишком велика была боль, которую ей пришлось испытать, и теперь, устав от недоверия и суеверия людей, она говорит, что больше ей никто не нужен, кроме меня. А когда меня не было рядом, она подолгу оставалась наедине с природой, и тогда даже хрупкая травинка наполняла ее сердце умилением и трогательностью. Луизу часто можно было найти в кузнице: она любила наблюдать за работой старого Ринальдо – грузного, большого итальянца. С ним, да, пожалуй, еще с некоторыми людьми она могла нормально общаться, другие же, поддавшись глупым сплетням и толкам, поместили между собой и ею напряжение и холод, и их недоверие она до конца так и не смогла свести к минимуму.
Встряхнув головой, отгоняя мрачные мысли, я отошел от окна к нашему ложу. Луиза сладко спала, чуть приоткрыв ротик и высунув руки из-под одеяла. Рыжие волосы разметались по подушке, а под веками покоился изумруд глаз. Даже теплое одеяло не скрывало прекрасных форм ее стройного сильного тела. Любуясь ею, я думал, что мне нескончаемо повезло с такой женщиной, преданным другом и страстной любовницей. Мы изучили друг у друга каждую частичку наших душ и тел и всецело доверяли дуг другу.
Луиза – прекрасная женщина. Я думаю, ни один мужчина не устоит перед ее чарами. Впервые увидев, они с горящими глазами смотрят на нее, пожирая, но, встретившись с ней взглядом, тот час содрогаются и больше никогда не осмеливаются приблизиться к ней на расстояние меньше нескольких шагов или заговорить с ней непочтительно. Мои воины восхищались моим выбором, и в то же время боялись ее, считая ведьмой. Сначала все пытались убедить меня бросить ее в лапы церкви, убежденные, что Луиза обворожила меня. Теперь сказать такое вслух никто не осмеливается. После моего победного возвращения в Лиенц все ожидали кровавой расправы над ведьмой, однако я тянул время, доказывая, что все обвинения против нее беспочвенны. Вероятно, весь этот цирк закончился бы кровавой резней, но положение спасли священники, сами того не желая. Призыв к походу за освобождение Гроба Господня звучал над всей Европой, и монархи Англии, Франции и Германии готовились к священной войне. Всем ее участникам  гарантировалось полное отпущение грехов. Сам архиепископ Аквилейский проезжал по этим землям, проповедуя крестовый поход. Он пожелал сам вынести окончательный приговор осужденной ведьме. К этому времени свидетелей ее «злодеяний» не осталось: те шесть человек, которые выжили вместе со мной в той памятной для меня битве, были мне верны, остальные, кто видел ее с драконом – мертвы. Я полностью контролировал события, оставалось оправдать Луизу только перед толпой. Все обвинения оказались абсурдны, и на решающем заседании суда я выступил с пламенной речью, которую поддержали все присутствующие рыцари и простолюдины. Все мысли людей я направил на подготовку к предстоящей войне с мусульманами, а когда мы с Луизой первыми дали обет и приняли крест, нас поддерживали ликующие крики. Широко раскрытыми глазами присутствующие смотрели на то, как архиепископ благословил нас, окропив святой водой. Ему ничего не оставалось сделать. Луиза была спасена, и с тех пор я пообещал любого, кто направит на кого бы то ни было бездоказательные обвинения, убивать собственноручно.
Однако люди тянутся ко мне, привлеченные моим справедливым правлением. Я снискал себе немалую славу победителя дракона, и этим тут же воспользовался, укрепляя свое положение и отбирая на службу верных людей. Прежде всего, я избавил эти земли от гнета церкви. Рональд Ван Хорт был ставленником архиепископа Аквилейского, и поэтому все земли считались церковными. Долины здесь были плодородными, а земли – богаты железными рудами, поэтому пришлось немало побороться за них. После моего отправления в крестовый поход священники решили заменить меня другим ставленником. Однако понукать мною они не смогли. После моего разговора наедине с архиепископом я вышел из его апартаментов с документами, подтверждающими полное право собственности Лиенца и близлежащих земель со всеми шахтами и рудниками. Со стеклянными глазами, как сомнамбула, он уехал вместе со всеми своими приспешниками и опомнился только в Аквилее. Луиза мне помогла в этом. Прячась за портьерой, она питала меня своей энергией, создавая баланс наших сил и направляя потоки в нужные русла, и, я уверен, в одиночку мне не удалось бы загипнотизировать этого святошу. К этому времени я провел обширную работу по укреплению своей власти. Все соседние деревни, бурги и превотства преклонились предо мной. Вникая в дела крестьян, я везде назначал только верных мне аттапов и превотов, готовых поддержать меня в любое время. Все налоги, которые направлялись в казну церкви, я уменьшил и тратил на усиление своего аллода и подготовку к крестовому походу, а лейбейгены и литы вздохнули свободно, увидев защитника и покровителя в моем лице.
Обретя контроль над железными рудниками и месторождением соли, найденной в горах, я наладил постоянную выгодную торговлю с Филлахом, центром оружейного дела, и этим вызвал большое недовольство фриульцев, которые до этого получали все  добытые руды, продавая их в Милан.
Я был богат, пользовался популярностью у народа, мой аллод увеличивался, рыцари и литы клялись мне в верности, и со мной всегда была моя Луиза. Она мечтала о свадьбе, создании семьи и детях, однако мы оба прекрасно понимали, насколько это пока было опасно. Некоторые люди считали, что она овладела мной, обворожив, но все мои действия говорили об обратном. Я не совершал ни единой ошибки в своем правлении, и многие поверили в меня, но не доверяли Луизе, однако больше не осмеливались высказаться при мне об этом вслух. Я считаю, свадьба станет причиной многих нежелательных сплетен и толков, и это подорвет мою репутацию, так как моя избранница была родом из крестьянской семьи, и брак с ней обесчестил бы меня в глазах окружающих, ведь предки Ван Хорта были когда-то знатными голландскими дворянами. Официально Луиза стала моим оруженосцем, реально же – больше, чем женой. Я обещал ей пожениться в Азии, при более благополучных обстоятельствах, и только при достижении своей окончательной цели странствий – Тибета, думать о детях. Беременная женщина в походе через полмира, по враждебным землям обречена, также и маленький ребенок не перенесет всех тяжестей такого путешествия. Поэтому Луиза принимала настои, исключающие беременность.
Я все еще помню эмбрионы драконов, выпавшие из распоротого брюха мертвой драконихи и растоптанные сапогами. Тогда я был намного сильнее, а моя подруга вселяла ужас в сердца людей, однако судьба распорядилась по-своему: Веерната умерла, унеся с собой в могилу все надежды на возрождение моего рода, а потом я потерял свое тело.
Но я ни о чем не жалею, принимая судьбу такой, какая она есть. Я встретил Луизу, обрел человеческое тело, стал богат и влиятелен. С тех пор зов далеких гор стал настойчивей, и мы готовились к путешествию, мечтая покинуть навсегда эти земли, где было слишком много боли и страданий, где воспоминания вызывают слезы, где люди невежественны и не понимают нас, где правит тот, кто сильнее.
Меня называли «герр Рональд» или «барон Ван Хорт», однако я, хоть и в человеческом теле – дракон, мое имя – Харнаутан, и на своем гербе я изобразил распускающего крылья дракона. С тех пор завистники и враги называли меня драконом.
Весной фриульцы попробовали напасть на меня, понукаемые архиепископом, но к тому времени Лиенц превратился в укрепленный город, крестьяне и рыцари из соседних деревень стекались к нему, а свой замок я максимально укрепил, отстроив стены и башни и обеспечив провизией на долгие месяцы осады. Битва за клочок земли обещала быть кровопролитной, и враги ни с чем вернулись обратно, чтобы запастись терпением и накопить больше войск. Я знал, что они вернутся, и поэтому, окруженный могущественными соседями, обратился к герцогу Каринтийскому. В Фрейзах отправились гонцы, и ответ не заставил себя ждать. Молодой Ульрих II, ведомый своим опекуном, Леопольдом Австрийским, давно засматривался на горные княжества, богатые природными ресурсами, и с радостью утвердил свою власть на когда-то церковных землях. Таким образом, Лиенц стал частью герцогства Каринтия, а мой аллод превратился в феод. Я прошел церемонию оммажа и стал вассалом герцога, над которым стоял лишь император. Включенные в состав Германской империи, земли Лиенца обрели, наконец, защиту.
Окончательно спор разрешился дуэлью, когда архиепископ Аквилейский бросил мне вызов. Выигравшая сторона претендовала бы на наследие земель и рудников. Я помню поединок минувшей осенью, где присутствовала знать всех окрестных земель. Моим противником был закаленный в боях воин, победитель турниров и многочисленных схваток. Прими я бой несколькими месяцами раньше, и он победил бы меня. Но к тому времени я уже был достаточно подготовленным, чтобы устоять даже с тремя такими противниками.
Изольда Каринтийская, старшая сестра Ульриха Спанхейма, накинула на мое копье платок, пожирая меня глазами. Я тогда не обратил внимания на ее взгляд, сосредоточившись на предстоящей дуэли, но теперь понимаю, что он значил. Луиза сказала мне потом об этом, недовольная, но я успокоил все ее тревоги.
Я помню треск ломающихся копий и пробиваемых щитов, скрежет металла, солнечный свет на мгновение померк перед моими глазами, а потом я очнутся уже на земле, сбитый с лошади. Крик толпы вернул меня в этот мир. Я поднялся, получив только ушибы в результате столкновения, отбросил уже бесполезный щит, снял с себя шлем, мешающий свободно смотреть и дышать, и увидел, что мой противник тоже встает на ноги, тяжело дыша. Мое копье разбило на куски его щит и выбило из седла, однако удар не нанес ему повреждений. Наши мечи покинули ножны одновременно и мгновение спустя столкнулись, рождая искры. Обоюдоострые лезвия со свистом рассекали воздух и звенели набатом при соприкосновении друг с другом, ведь одному из нас суждено было умереть, и через несколько секунд мы оба поняли, что это будет он. Тогда он сорвал с себя свой армэ и кинул мне в лицо, в ту же секунду нападая с отчаянным криком. Я пригнулся, пропуская над головой снаряд и одновременно отступая в сторону, так как мой противник уже обрушивал на меня удар сверху вниз, держа меч обеими руками. Его клинок рассек только воздух, мой же, напротив, в боковом режущем ударе, прошел под его панцирем, разрезая кожаный жилет и выпуская кишки.
Толпа взревела, когда воин рухнул на колени с криком боли, выронив меч и стараясь удержать руками выпадающие внутренности. «Добей», – прохрипел он, – «я уже не жилец». Никто не выбежал, чтобы помочь ему, ведь поединок должен был окончиться смертью. Все кричали «убей», и я должен был сделать это. Среди сотен лиц я увидел Изольду, и губы ее кричали мне то же, что и губы остальных. Луиза стояла среди слуг, держа за уздцы моего жеребца, и бледность тревоги за меня уже сходила с ее лица. Я знал, что, окажись на коленях тогда я, под занесенным над головой мечом, и она метнулась бы мне на выручку, игнорируя все законы поединка и морали турнира, чтобы спасти меня или умереть рядом. Но я никогда не дам тебе такой возможности, любимая, ибо ты должна жить.
После того, как голова моего противника покатилась по земле, оставляя за собой дорожку крови, я подошел к ложу герцога и с поклоном девушке сказал, что ее платок хранил меня. Лицо Изольды покраснело, а губы дрожали от возбуждения, когда она отвечала, что дарит мне его. От герцога не укрылось состояние его сестры, однако он сдержанно, с улыбкой поблагодарил меня за проявленное мужество.
С тех пор прошла зима, и сейчас, теплой апрельской ночью, я думал над превратностями судьбы, над теми деяниями, которые совершил и которые буду творить. Скоро мой отряд присоединится к рати Спанхейма, ведомой Леопольдом, и мы вольемся в огромное войско, которое отправится покорять восток.
Размышляя, я подбросил немного дров в догорающий камин и плотнее прикрыл ставни. В предрассветных сумерках становилось холоднее, и мне не хотелось, чтобы комната остыла.
Луиза перевернулась на бок, что-то пробормотав во сне и подложив ладонь под щеку. Как же она прекрасна, моя возлюбленная, я никогда не уставал любоваться красотой ее лица, прелестями ее тела и вдыхать аромат ее кожи. У нее не было левого уха, левая грудь носит глубокий шрам – память о пытках на столбе для сожжения ведьм, а на спине и плечах – бледные рубцы – поцелуи кнута, коим избивали ее изверги, возомнившие себя судьями над душами человеческими. Я спас ее тогда и вылечил, затратив энергию всей своей души и тела, и с тех пор она считает меня своим ангелом и принадлежит мне всецело. На левой груди, немного ближе к подмышке, у нее небольшое родимое пятно, которое палачи церкви называли отметкой дьявола. Но это не уродует ее, напротив, даже со всеми своими шрамами в моих глазах она всегда будет самой прекрасной женщиной на свете. Я не поставил бы рядом с ней даже таких легендарных женщин, которые своей красотой прославились на  весь мир. Что они значат для меня – женственная Нефертари, властная Хатшепсут, нежная и любящая Нефертити, гордая и непреклонная царица Савская, или Елена, из-за своей безрассудной страсти ставшая причиной Троянской войны, а еще коварная Клеопатра, погубившая не одну душу? Я всех их видел, но ни одна из них не сравнится с моей Луизой. А Таис Афинская? Ее страсть ничем не могла напомнить светлые чувства Луизы, а красота во многом ей уступала. Даже Пуаби, владычица некогда могущественного и прекрасного Ура, не вызывала у меня тех эмоций, какие наполнили меня, когда я впервые увидел Луизу, тонкий ароматный цветок среди гниющих сорняков. Рассказывать о ней можно очень долго, но даже тогда я не смог бы передать всех чувств и эмоций, которые испытывал по отношению к моей возлюбленной. Второй, такой как она, нет, и не будет никогда в этом мире, а все эти прекрасные женщины – лишь жалкое подобие моей Лу, попытка сымитировать настоящее творение этого мира.
Я надел шелковые шаровары и легкие короткие сапоги и набросил на плечи плащ. Мне не нравились облегающие европейские одежды, стесняющие движения, и я их надевал редко, тем более сейчас, ночью, в собственном замке, я предпочитал свободу. Свой новый меч я осторожно взял со стойки у кровати, боясь звякнуть цепочками, и накинул перевязь на плечо. В своем замке, где уже не приходилось ждать предательского нападения и охрана бдила днем и ночью, я носил для удобства оружие за спиной. Его тяжесть действовала успокаивающе, оружие всегда находилось при мне, ведь меня когда-то несколько раз пытались уже убить, и всегда верная сталь выручала меня.
Меч. В этом слове заключалось все, чем дорожит настоящий воин, его сущность, его душа, как говорят на востоке. Воин без меча – что дерево без листьев и корней, что солнце без его ослепляющих лучей, что горы без снега, что дева без одежды – он обнажен, он слаб и падок.
Здесь, в Альпах, я нашел металл, который был принесен из космоса много веков назад. На этой планете нет руды, из которой можно было бы его изготовить, и поэтому эта неожиданная находка обрадовала меня и вселила надежды. Металл был тугоплавким и легким, для его плавления  я использовал доменные печи с более толстыми стенами, чем обычные. Много кузнецов пытались предложить мне свои услуги, но я выбрал лишь одного – старого Ринальдо, уроженца Мессины. За свою долгую и богатую событиями жизнь он много путешествовал, страсть к новым знаниям влекла его постоянно, заставляя переезжать из города в город, из страны в страну. Его руки выковали много прекрасных мечей, когда-то он был знаменит в своих кругах, но это время прошло. У него не было семьи, женщины мало интересовали его, и только сталь, ее блеск и звон наполняли его сердце теплотой и трепетом. Такие люди посвящают свою жизнь своему делу всецело, они всегда одиноки, и им не нужно больше ничего. С детства Ринальдо влюбился в кузнечное дело, сначала был подмастерьем у одного кузнеца, а потом, после смерти своего учителя, унаследовал его кузницу. Он учился у мастеров Флоренции и Милана, некоторое время жил в Филлахе и Регенсбурге, потом переехал в Толедо, и везде всегда добивался своего, овладевая все новыми знаниями. Из Константинополя он вынужден был бежать из-за случайного убийства, сначала держал путь в Эдессу, но в Сирии христиан подвергали в это время гонениям, и Ринальдо вернулся в Европу, поселившись отшельником в Альпах. Следуя слухам, здесь я и нашел его, постоянно что-то мастерящего, практически не выходящего из своей кузницы. На вид ему было примерно шестьдесят, он носил седую бороду и волосы до плеч, однако старость не была ему помехой, напротив, он походил на огромного старого медведя, еще способного драться и не утратившего свою силу. Разговор был коротким, и воины, пришедшие со мной, недоумевали, как быстро я его соблазнил новой работой, какую еще не делал никто из людей. Только одно условие он мне поставил: взять его с собой на восток. Так я приобрел еще одного верного человека.
Митрил – так называли кузнецы металл, не рожденный на земле. Покрытый митрилом клинок был прочнее стального, поддавался более тонкой заточке и мог пробить любые доспехи. Это все старые легенды, воспринимаемые как сказки, но когда-то люди верили им, так что, кроме Ринальдо, никто не знал, за какую именно работу он взялся. Руководствуясь моими советами, он работал день и ночь, и энтузиазм его не иссякал. Работа была кропотливой и точной, не требующей спешки. Будь у меня время, я и сам бы сделал себе такой меч, но обстоятельства складывались так, что я был вынужден довериться другому человеку, однако я не пожалел: Ринальдо взялся за дело со всей присущей настоящему мастеру настырностью и умением.
Наконец, спустя год, два меча-близнеца были готовы, и мы с Луизой восхитились этой работой, которой позавидовали бы даже лучшие профессионалы Японии и Китая. Клинки состояли из нескольких сотен слоев булатной стали и митрила разной жесткости и хрупкости, плавный изгиб продолжался до самого конца рукояти. Внешне мечи напоминали тати японских самураев, одинаковой ширины по всей длине клинков, с цубой вместо гарды, без навершия на эфесе, только немного длиннее, как полуторные европейские. Мы усовершенствовали цубу, сделав ее вместо овальной чуть продолговатой, она была выполнена в форме змеи, в несколько витков обвивающей черен в месте крепления клинка, а голова и хвост представляли собой загибающиеся вперед концы. Тонкая, кропотливая работа, сплавы железа, митрила и меди. Таким образом защита рук оказалась более надежной, чем у тати.
Я долго выверял точную длину клинков, сначала предполагая их носить на спине, как цуруги или длинные двуручные европейские мечи, но потом отбросил эту идею. Мечи должны были легко и удобно выхватываться из ножен, а при ношении за спиной этого сделать было невозможно, поэтому я остановился на длине клинков примерно в три фута, так, чтобы их можно мгновенно обнажить одной рукой при ношении на поясе. Я и решил тогда ножны крепить к поясу, как тати, но только ремни сделать немного короче, и носить мечи изгибом кверху, чтобы, извлекая из ножен, можно было одновременно нанести режущий удар. Итак, наше оружие не должно было нам мешать при ходьбе и беге, его не нужно было придерживать одной рукой за эфес, как европейские мечи.
Мы использовали их как двуручные, но вес их позволял сражаться даже одной рукой, что было очень полезно при смене стилей в бою. Голомени клинков – без долов, с ребрами, опять же как у тати, заточка сделана только с внешней стороны изгиба клинка, и лишь к концу на десять дюймов клинки были обоюдоострыми, что значительно увеличивало их смертоносность, а длина черена позволяла держаться двумя руками. Рукояти мы обернули тонкими полосками мягкой кожи, ибо так удобней их было держать голыми руками. Работая этими мечами, можно было сочетать свойства нанесения удара любым клинковым оружием: с одинаковым успехом рубить, колоть и резать, а также совмещать эти удары. Эти клинки не гнулись и не ломались, я проверил, с какой легкостью они пробивали дюймовые железные пластины на своем пути, совершенно не затупляясь.
В отличие от блеска и великолепия мечей, их ножны не сверкали и не были украшены драгоценными металлами и камнями, однако, рассмотрев их, можно было сразу понять, что их сделал настоящий мастер-оружейник. Легкие и крепкие, они освобождали клинки без трения и скрежета, и также позволяли хранить в них мечи, не допуская воздуха и влаги.
– В богатых ножнах блеск этих мечей будет заметен издалека, – сказал кузнец, – их увидят враги и воры.
Я признал, что он прав, и собирался поблагодарить его, играя солнечным зайчиком от клинка на лице Луизы, однако Ринальдо меня опередил.
– Работа еще не закончена, – заметил он.
– Что ты хочешь этим сказать? – удивился я, еще раз проверяя прекрасную балансировку рукояти и проводя несколько связок, радуясь тому, с каким свистом сталь рассекает воздух.
Луиза тоже недоверчиво посмотрела на старика и обнажила свой меч, внимательно разглядывая его.
– Изъянов нет, можете не искать. Это лучшая работа за всю мою жизнь, барон, благодаря тебе. Честно признаться, я сначала не доверял твоим советам, но потом понял, что прав именно ты. Сами боги гордились бы обладать таким оружием, и я задаюсь вопросом, где ты научился кузнечному делу, потому что в изготовлении этих мечей подмастерьем был именно я?
– Знания бесконечны, мой друг, – я загадочно улыбнулся, – и поиск их занимает всю жизнь. Однако, что осталось еще сделать с этими мечами?
– Такие клинки заслуживают имена, мой барон, и принадлежать они должны только вам. Я должен выгравировать на голоменях то название, которое вы придумаете им.
Через пару дней мы дали ему ответы.
– Гнев Дракона, – сказал я.
– Странно, но именно на дракона ты и похож, барон, в твоих глазах я вижу какой-то неземной блеск. Думаю, это подходящее имя для твоего меча.
Ринальдо вопросительно взглянул на Луизу.
– Приговор Ангела, – певуче ответила она, пряча клинок в ножнах.
– Отлично! – Ринальдо потирал руки в предвкушении работы, восхищенно смотря на девушку.
В определенный день и час, сопровождая молитвами, мы освятили свои мечи, и старый кузнец начертал на клинках у эфесов их имена, старательно выводя руны, которые я написал ему на пергаменте. Он не задавал никаких вопросов, гравируя непонятные для него витиеватые символы, он просто работал, как обычно вкладывая все свое мастерство и опыт, всю свою душу, и я был благодарен ему за это. В глубокой медитации, с помощью женских энергий, которые я черпал от Луизы, заставляя гармонизировать со своими силами, я вызвал в своем сознании видения этих знаков вриля. Огненные символы слились в слова, отвечая на мой вопрос: «Гнев дракона», а когда Луиза в медитации задала тот же вопрос, то ей пришло название «Приговор ангела». Конечно, я не мог вспомнить языка атлантов, а Луиза и вовсе его никогда не знала, но, обратившись к собственным сущностям, держа на коленях обнаженные клинки, достигнув сознанием астрального плана, мы получили ответы, мы просто стали знать эти имена, как они пишутся и что означают.
Когда я взялся за рукоять, я ощутил нечеловеческое тепло меча, словно он ожил, обретя свое имя. Древние руны, чей язык потерян со времен погружения Атлантиды в пучины моря, слабо сверкнули в неясном свете огня кузницы, и вибрация меча передалась моим рукам. Мы стали одним целым, и, мысленно воззвав к нему, повторяя его имя, я почувствовал, что меч признал своего единственного хозяина, подчинившись мне полностью и всецело. Очнувшись от наваждения, я увидел, что с Луизой твориться то же самое. Ведь в этих мечах – частички наших душ, они теперь неразрывно связаны с нами невидимыми нитями, и в любой момент мы могли обратиться к Знанию об их местонахождении, случись нам разлучиться с ними.
– Я непобедима! – воскликнула она, обнимая меня.
– Вот теперь работа закончена, – заметил Ринальдо. – Будьте вместе, любите друг друга, и да пусть эти мечи никогда не столкнутся в смертельной схватке друг с другом.
Мы поблагодарили кузнеца, и он добавил, чтобы мы никогда никому не открывали имен наших мечей, так как они утратят силу, считал он.
Для себя же этот фанат оружейного дела выковал, используя полученные от меня знания, полуторный обоюдоострый меч с широким клинком для одной руки, так как двуручников он считал слишком медлительными. Я считаю, что не зря беру с собой в поход такого человека, уверен, он еще сослужит мне немалую службу.
Однако, как ни искусен был Ринальдо в кузнечном деле, изготовить для нас с Луизой доспехи он отказался. Он был оружейником, его мало интересовала броня, даже для себя он хранил только легкую кольчугу, полностью полагаясь на скорость и реакцию в поединке, несмотря на свое грузное тело и медвежью силу.
Итак, мне предстояло опять искать себе кузнеца, выбирая среди многих претендентов, но нашел я неожиданно быстро именно того, кто был искусней всех.
Однажды, проезжая Мильну, чье название будет когда-нибудь забыто, мы столкнулись с девушкой, несущей корзину слив. Конь одного из моих солдат заржал, сдерживаемый сильной рукой, и крестьянка в страхе отшатнулась, уступая дорогу, но споткнулась о камень и упала, рассыпав фрукты под ноги нашим лошадям. Карл, мой капитан, попытался было в гневе затоптать ее копытами лошади, но я его остановил.
– Собери сливы, – приказал я одному солдату, а сам, спешившись, помог подняться девушке под недоуменные взгляды зевак, собравшихся посмотреть на зрелище.
При падении она вывихнула ногу и стояла, опираясь об меня и испуганно дрожа. Феодал мог убить простолюдина при таких обстоятельствах, и она ожидала со страхом той участи, которую я ей уготовил.
Я ее сразу узнал, маленькую, хрупкую, но одновременно стройную и выносливую. Из-под чепчика выбивались светлые локоны длинных волос, а испуг не искажал прелесть тонких правильных черт ее лица.
Среди воинов кто-то хмыкнул, оценив ее красоту, но тот час же замолчал под прожигающим взглядом Луизы.
– Тебя зовут Магда, – заметил я. – Рад новой встречи.
– Откуда вы… знаете? – голос ее дрожал. – Мы ведь раньше не встречались…
Она доставала мне до плеча, испуганный взгляд голубых глаз струился на меня снизу вверх. Попытавшись отстраниться, Магда пошатнулась, и мне снова пришлось удерживать ее от падения. На этот раз она сдалась, полностью доверившись мне, но все еще дрожа. Я видел, как щеки ее покраснели, когда она почувствовала вторично поддержку моих рук, а маленькая грудь резко вздымалась при вздохе.
– Помнишь ее? – я указал на нахмурившуюся Луизу.
– Рыжая… ведь…
– Тише, – шепнул я, видя, что Магда вспомнила все.
Когда-то мы с Луизой спасли ее от работорговцев, запуганную изнасилованную девушку, снабдили ее деньгами и проводили домой. Это было словно в другой жизни, тогда я был другим, и Магда не могла помнить меня, однако Луиза осталась в ее памяти навсегда.
– Как твоя жизнь? – спросил я. – Никто не обижает?
– Спасибо, все нормально… – такого участия она явно не ожидала.
– Я провожу тебя домой, – сказал я, и, не принимая возражений, подвел ее к коню Луизы и подсадил ее на круп животного.
– Держись крепче, – приказал я и, ощупывая лодыжку девушки, резко дернул, выправляя сухожилия.
Магда вскрикнула, вцепившись в Луизу и спрятав лицо у нее на спине, а я, одолжив кое у кого из собравшихся зевак небольшой отрез ткани, перевязал ей место вывиха.
– К вечеру ты сможешь бегать, – заметил я, отпуская ее ногу.
– Спасибо, – прошептала она, подглядывая за мной из-за рукава платья.
– Полегче, девочка, – проворчала Луиза, устав от крепкой хватки.
– Зачем она вам, герр Рональд? – недоумевал Карл, зная, что ни на кого из женщин, кроме Луизы, я не обращал внимания.
– Красиво, – вместо ответа заметил я, указывая на пряжку пояса Магды, украшенную замысловатым ветвистым узором и блестящую на солнце.
Такую работу мог сделать лишь очень искусный мастер, знаток свойств металлов и умелый гравер. Я видел, что пряжка снабжена замком, предохраняющим ремень от ослабления. Как он работает, я не мог сказать, не осмотрев тщательно механизм, однако с первого взгляда можно было понять, что это – произведение искусства.
– Это сталь, – ответила Магда и тут же прикрыла ладонью пряжку пояса, уловив взгляды моих людей. – Пожалуйста, не отбирайте, – взмолилась она, – это – подарок моего отца мне на день рождения. Я только надела его впервые.
– Сколько тебе лет?
– Вчера мне исполнилось семнадцать.
– И твой отец сам сделал эту вещицу?
– Да, господин.
– Он кузнец?
– Да, он делает мелкие инструменты, иглы, заколки, броши и прочие украшения.
– Но живете вы бедно, – сказал я.
– Мильна – бедная деревня, – качнула головой она в ответ.
Я заметил, что девушка быстро успокоилась, и в споре за словом в карман не полезет, даже разговаривая с вельможей, однако она не дерзила, научившись уважать собеседника, и это мне понравилось.
– А доспехи твой папа делал когда-нибудь?
– Мой отец был лучшим плакировщиком Филлаха и Аугсбурга вместе взятых, – гордо ответила Магда. – Да что там, во всей Германии не было никого, равного ему.
– Ну что ж, поедем, навестим твоего отца.
Вот так я нашел Зиенга, отца Магды, когда-то великого мастера среди крестьян и ремесленников, чья судьба недостойно распорядилась по отношению к нему. Его жена умерла от лихорадки, и Зиенг один стал воспитывать шестилетнюю дочь. Магда была для него дороже всего на свете, и всю свою жизнь он посвятил своему чаду. Позже я узнал, что, когда девочке исполнились тринадцать лет, один богатый дворянин попытался схватить ее на глазах у Зиенга, чтобы увезти и сделать игрушкой своих сексуальных утех. Разъяренный отец прикончил негодяя на месте, а заодно отправил на тот свет пятерых его приспешников. С тех пор кузнец, бросив все свое имущество, вынужден был скрываться от правосудия. Он поселился в тихой горной деревушке и начал свою жизнь заново, еле сводя концы с концами.
Зиенг смело и хмуро смотрел на нас, когда мы подъезжали к его дому на отшибе селения, одновременно являющемуся маленькой кузницей. Мускулистая рука сжимала молоток, в любой момент могущий стать смертельным оружием. Голова его была обрита, лицо безбородо, и глаза на нем сверкали как две льдинки, готовые в гневе заморозить противника. Когда его дочери помогли спешиться, его лицо посветлело от нахлынувших отцовских чувств, и он обнял свое чадо с той нежностью, которую может испытывать лишь любящий отец, и загородил ее своей широкой спиной. Я спешился и обнаружил, что мы с ним одинакового роста, только он был шире меня в плечах и мощнее. Мы посмотрели друг другу в глаза и поняли, что можем стать друзьями. Одного взгляда может быть достаточно разбирающемуся в людях человеку, чтобы определить, каков его собеседник. Он принял предложение стать моим кузнецом с одним условием: его дочь должна быть с ним и в безопасности.
– А что она умеет? – спросил я, хотя мы оба уже знали, что я приму его любую просьбу.
– Пусти ее на кухню, и лучшей стряпухи ты уже не будешь искать, – усмехнулся Зиенг, и при этом глаза Магды радостно сверкнули из-за его плеча.
Я последовал его совету и был немало удивлен тому, с какой любовью и мастерством она готовила любое блюдо. Я дал ей много рецептов приготовления восточных блюд и сладостей и был нисколько не разочарован ее работой. Магда постоянно практиковалась, придумывая какое-нибудь новое лакомство, и успехи ее потрясали всех обитателей замка. Когда перед ней вынуждены были склонить головы все повара, работающие у меня, я сделал ее начальницей над ними, и в ее власти было уволить любого некомпетентного слугу на кухне и нанять нового. Я не стал вмешиваться в ее новую вотчину и стал особо доверять ей, когда она обнаружила однажды яд в супе. Магда тут же забила тревогу и быстро вычислила убийцу среди кухонных слуг. Тот признался, что его наняли фриульцы, и мы заставили его самого отведать отраву, которая могла умертвить половину обитателей замка. С тех пор я не боялся, что отравители доберутся до меня, доверив Магде все ключи от всех кладовых и погребов с продуктами, даже мои сенешаль, бутыльщик и камердинер обязаны были подчиняться ей.
Однажды один рыцарь попытался ее изнасиловать, но она вырвалась и, убегая, натолкнулась на меня. Этим же днем избитого насильника голым выгнали из города, и с тех пор никто не пытался силой навязать девушке свою любовь. Мои люди уважали ее и наслаждались вкусом приготовленных ею блюд, и она стала чувствовать себя в безопасности, живя в замке. Даже Зиенг видел это и больше не тревожился за нее. Очередному воздыхателю она заявила, что уже любит одного человека, и все попытки завладеть ее вниманием будут бесполезны. Воины гадали, кому она отдала свое сердце, и, не в силах понять, прозвали ее каменной девой, так как ко всем она относилась одинаково и ни с кем не встречалась. А Луиза ревновала меня к ней, не слушая мои доводы.
– Мне не нравится, как эта девчонка на тебя смотрит, – говорила она. – Промой ей мозги.
– Брось, Лу, это недостойно, к тому же, твои подозрения ошибочны, – ответил я.
– Ты не видишь того, что замечаю я. Я женщина, и могу понять то, что чувствует другая женщина.
– Тогда поговори с ней начистоту и убедишься, что была не права. Магда тебя боится и не станет лгать.
– Не буду я ни с кем говорить! – отрезала она. – Зря мы тогда ее спасли.
– Моя дорогая Лу, – обнял я ее, нежно поцеловав в сладкие уста, – никто из женщин не сравнится с тобой. Только тебя я вижу рядом с собой, только тебя люблю.
– Да, Харни… – тут же растаяла моя ревнивица.
А между тем отец Магды отлично справлялся с возложенной на него задачей. Мне пришлось расширить кузницу, чтобы Зиенг и Ринальдо не мешали друг другу, однако, поздними вечерами я не раз слышал их яростные споры относительно кузнечного дела и свойств металлов, которые иногда даже доходили до драки. Потом, опустошая запасы пива и эля, они мирились и дружно распевали пьяные песни до следующего спора.
Немалая заслуга Зиенга была и в оружейном деле, ибо именно он в основном изготовил цубы и крепежные муфты для наших с Луизой мечей. Ринальдо потом признался мне, что почерпнул немало знаний от него по гравировке и таушировке металлов, и без этих знаний он вряд ли смог нанести гравировку на наши клинки.
Меня поразило, с какой быстротой Зиенг снял мерки с меня и Луизы и начал работу. Он применял тот же митрил, соединяя его со сталью и получая крепкие пластины и проволоку. Спустя пять месяцев пластинчатые доспехи были готовы, и, когда мы с Луизой надели их, то поразились их легкостью и стабильностью. Казалось, они были легче хауберка, что своими кольцами покрывал все тело человека. Все их части, от ноговиц и наголенников и до оплечий и нашейников, отлично были подогнаны друг к другу и скреплены, обеспечивая огромную свободу и ловкость движений, облегая наши тела, словно прочная обтягивающая одежда. Наручи, нагрудники и набедренники были инкрустированы сложными филигранными узорами, навершия и тульи шлемов были обтекаемыми и напоминали морды драконов, с гребнем и рогами, загнутыми назад, а забрала не мешали взору. Их покрасили темно-коричневой краской, и лишь филигрань посеребрили. Издалека мы походили в них на чешуйчатых существ, вышедших из неведомых глубин, и плакировщик, довольно хмыкнув, заявил, что его задумка отлично сработала: мы определенно будем пугать своим видом врагов, слабых духом.
– Они стоят целое состояние, – заметил Зиенг. – Не давайте сарацинам их продырявить.
– Как тебя отблагодарить? – спросил я.
– Это я тебя должен благодарить, ведь моих знаний не хватило бы, чтобы изготовить такие доспехи, так что это полностью твоя заслуга, барон.
– Но наверняка есть какие-нибудь пожелания. Ты можешь работать в этой кузнице и дальше, тогда безбедное существование вам с дочкой гарантировано.
Он лукаво улыбнулся.
– Да, у нас с Магдой теперь есть как минимум по три марки серебра.
– Ты что, – изумился я, – хочешь принять участие в походе? Вы рискуете потерять не только свои деньги.
– Мы хотим сопровождать тебя, барон. Когда-то люди считали тебя тираном, но сейчас все говорит об обратном, крестьяне и рыцари готовы служить тебе и многие последуют за тобой. Даже старый медведь Ринальдо идет, но он больше специалист по ковке мечей, вот я и подумал, что твои доспехи будет некому чинить после сражений, к тому же, Магда позаботится о том, чтобы тебе и твоим воинам не пришлось голодать.
– Я не вернусь в Европу, Зиенг.
– Я знаю, барон, я прочитал это в твоих глазах. Ты пойдешь еще дальше на восток, не ограничившись Иерусалимом, и я хочу идти с тобой. Там, на неизведанных землях, я верю, что моя дочь будет в безопасности, когда я состарюсь и умру.
Зиенг подошел к шкафу и вытащил из ножен, которые там хранились, длинный двуручный меч. Волнообразное лезвие его клика сверкнуло в свете факелов, когда с легкостью и быстротой, достойными восхищения, кузнец взмахнул им над головой, проведя полукруг стали, и вернул меч в исходное положение, держа его перед собой обеими руками, направляя в лицо невидимому врагу. Потом, упрев острие в землю, положив ладони на гарду, посмотрел на меня горящим взором.
– Мой «Пламенеющий» к твоим услугам, барон.
– Это надежный человек, Харни, – шепнула стоящая рядом Луиза.
Я это знал, как знал и то, что не смогу ему отказать.
– Ты уже приготовил себе доспехи? – спросил я.