Гудит мотор, шуршат шины...

-Ну, Вадик, опять ты в самый угол сел? - обратился я к своему однокласснику, с которым мы на этом автобусе вот уже целый год ездим на учебу в город. У нас здесь, в поселке, ни учиться, ни работать негде. Вот и ездит народ в областной центр, благо недалеко, каких-нибудь два десятка километров.
-Ну, и сел, а что? - ворчит он, - здесь же тепло. Я всегда тут езжу.
Он устраивается в самом углу, на самом дальнем, заднем сиденье автобуса. Я подождал, пока он устроится, положит на колени папку с конспектами, и уселся тоже рядом, как раз в середине, напротив автобусного прохода.
Кондуктор, полная и невысокая, с красным лицом, (как будто с похмелья, подумалось мне) вздохнула и как-то вяло и неохотно поднявшись, стала протискиваться сквозь толпу, наполнившую автобус уже на первой, самой начальной остановке, и начала брать плату за проезд, гремя мелочью и отматывая с трех рулонов красные и черные билетики.
Она отрывала билеты и громко на весь автобус заученно декламировала:
-Граждане, оплачиваем проезд. Граждане, оплачиваем проезд. Граждане...
Ну совсем, как поэт на презентации своего, как ему кажется, новой, оригинальной и гениальной книги стихов.Гениальной, как поэту кажется. Но, как часто бывает, эти рифмованные истины и переживания давно известны слушателям.
Вот и  тут в  автобусе монотонно звучало:
-Граждане, оплачиваем проезд. Граждане, оплачиваем проезд. Граждане...
Словно, восприняв ее монотонный монолог как команду, автобус лениво покатился по нашему поселку, выезжая на трассу,  ведущую к областному центру.
Едет автобус. Гудит мотор. Шуршат шины.

Обычно в это время уже не час пик, и не так много бывает пассажиров, и ты спокойно доезжаешь до своей самой конечной остановки. Но не сегодня почему-то.
- Сегодня почему-то не так,- подумал я, оглядывая заполненный людьми проход.
Людей набилось действительно полный автобус. Так бывает. Вдруг из пригорода все как рванут в город. Бывает такое, когда толпа  на остановку  вдруг  нахлынет,  или автобус из графика вылетит и опоздает на полчасика. Народу набилось много. Сейчас вот две девушки стоят передо мной, а я не могу им уступить место. Лыжи упираются мне в плечо, и одной рукой я держу их, чтобы они не сломались.
А впереди две красивые ярко одетые дородные цыганки и по русски, и по- своему, по-  цыгански,  ругались с какими - то двумя оболтусами, которые никак не хотели уступать им место. Широкие юбки до пола, сапоги с загнутыми носками, крутые кожаные куртки, запястья в браслетах, на каждой руке по три кольца. Шумные какие. Это наши, местные. У них тут поселок недалеко. Тоже ездят в город. На вокзал или к ЦУМу. Гадают. Обычно веселые и жизнерадостные они сегодня что - то расшумелись. А дело в том, что их привычное всем громкое и требовательное «Ну ка, парень, уступи женщине место»! обычно срабатывало. Полные они. Им и стоять тяжело, а вдруг беременные, думали парни, почему не уступить? И уступали обычно. Но сегодня их напору эти двое что-то не поддались, уперлись и все. Лишь ржали на сыпавшиеся на них проклятья.
-А чтоб у тебя ноги отсохли!
-А чтоб девка твоя от тебя ушла  к  другому, бросила тебя, шалопая.
-Ха-ха-ха, - слышалось в ответ.
Привыкший ко всему автобус молча наблюдал за перебранкой. А что? Не пьяные же дебоширят. Бывает хуже.
Не успел утихнуть бунт  цыганок, как с передней площадки тоже послышались какие — то тоже громкие  звуки: то ли крики, то ли визг, то ли ругань:
-Да, пустите же! Да что это делается, кондуктор!- надрывалась какая-то бабка, пытаясь с котомкой протиснуться в середину автобуса.
А на задней площадке меховая шапка терпеливо увещевала всех впереди стоящих:
-Товарищи, ну пройдите же! Товарищи!
Но так как шапка обращалась сразу ко всем товарищам, то, как часто и бывает на собраниях,  все слушали внимательно, слушали, молча, и каждый думал, что это не про него, что это не к нему, что это ко всем остальным и его лично  никак не касается. И как не увещевал партийный товарищ, никто и не двигался, никто даже и не подумал проходить вперед.
- Еще, еще один человек!- кричали на очередной остановке, заталкивая общими усилиями какого-то счастливчика, решившегося все-таки протиснуться в узкую прощелину полураскрывшейся задней двери.
 Протиснулся -то с помощью оставшихся на остановке он протиснулся, а дверь- то и не закрывается. Вот всей остановкой и заталкивают его, а потом и дверь еще тянут, чтобы закрылась. Слышу: заскрипела, закрылась значит, видимо, удалось пропихнуть еще одного счастливчика. Еще одному человеку повезло.
-Тише вы! Лыжи сломаете, - пропищала девушка, окончательно прижатая качнувшейся толпой к моим коленям, и навалившаяся н них прямо своим мягким животиком.
-Дяденька, - запищала ее подружка, - поосторожней надо.
“Дяденька” высокий  и  рыжий пассажир на этот писк даже не обратил внимания. Сам стоял на одной ноге, двумя руками держась за поручни. И сумка, висящая у него на шее, еще где-то там меж людьми зажатой и осталась. А он и не рыпался ее доставать.  Бесполезно.
Мы, пассажиры, часто ездящие из пригорода в областной центр, привычны к такой давке.
Две пары чьих-то лыж, в темно синем футляре теперь уже прочно и навсегда пристроились на моем плече. Нашли место. Конечно же, место надежное, вежливое и терпеливое. Эти вторые лыжи начисто лишили меня возможности вот так встать и по - рыцарски уступить место этой девушке. От этого мне было немного стыдно. И щеки у меня сразу медленно краснели как только я поглядывал в ее синенькие глазки, находящиеся почти на уровне моих. От жары это я краснел и от духоты автобусной.
Стало тихо. Как-то вот так и все порастряслось.
Едет  автобус. Гудит мотор. Шуршат шины.

Автобус едет в областной центр. Тишина и спокойствие. Вдруг снова крик:
-Мальчик, а ты брал билет?
Это она ко мне. О, Господи, и как это она и добралась — то. Деньги на билет я передаю сразу, как только устроюсь. Так сделал и на этот раз. В кармане он у меня уже. Но недоверчивые глаза кондуктора вопросительно уставились на меня и ждали. Я посчитал ниже своего оскорбленного самолюбия доставать билет, да и в этой тесноте это сделать было бы просто невозможно, и отвечать на такие глупые вопросы тоже. Я как мог гордо, независимо и молча, кивнул головой.
Неприятно, когда ты билет взял, а тебя переспрашивают, взял или нет. И вообще не люблю людей недоверчивых, людей злых. Они видят в человеке только плохое. И этим только оскорбляют человека. И кондуктора этого с ее подозрительностью и недоверчивостью я туда же сразу зачислил. К  плохим и злым. 
Может, просто это болезнь такая у них, кондукторская, профессиональная? Власть над людьми ведь портит всех, на нее подсевших. Неузнаваемо меняется человек. Вот и уже людей и за человечков-то не считает. Как винтики мы, да плательщики за проезд только. И прав - то у нас нет никаких: ни на автобусы комфортные, ни на обстановку человеческую  и вежливую. Знай, плати только. Портит власть людей. Нельзя ее надолго давать. Хотя нет, не все кондукторы такие, опаленные властью и  нюх потерявшие, то есть простой человеческий  облик потерявшие. Есть и вежливые. Хотя, может, те хорошие и добрые кондуктора на самом – то  деле только еще начинающие? Потому и добрые к нам, пассажирам, потому и хорошие. Не знаю, сложно все в этом автобусе с этими кондукторами.
Получив ответ, она, успокоенная отвернулась и, работая локтями, полезла практически по головам на первую площадку.
Едет автобус. Гудит мотор. Шуршат шины.   

Второй раз наступила приятная автобусная тишина, спокойная и разбавленная слегка шуршанием шин по асфальту да гулом мотора. Но недолго. Уже через минуту снова резанул слух ее нехороший резкий окрик:
- Гражданин, а билет кто брать будет, а?
Я повернул голову к незанятому уголочку окна, каким — то чудом просвечивающим под локтем рыжего гиганта. Рассматриваю проносящиеся мимо старые березы. Старики говорят,  что  посажены  они  шестьдесят  лет назад, еще при царе.

Автобус приятно покачивает. А вот и очередная остановка. Уже близко до города и на этой остановке всегда людей много.

-Товарищ кондуктор, автобус — то не резиновый, наверно? - укоризненно пожаловалась меховая шапка, просьбу которой продвинуться вперед народ проигнорировал. И теперь эта ондатровая шапка в модной дорогой дубленке   вежливо, намекнула кондуктору на то, что и остановку - то при такой загрузке можно было бы проехать, не останавливаться. Но и тут у партийного товарища ничего не получилось.
-Ты молчи! - оборвала его вежливые интеллигентные намеки кондуктор, - Залез сам-то, небось? Другим- то тоже надо ехать.
Вот так по-народному и ответила. Получил товарищ по лбу от кондуктора. Больше его просьб и предложений автобус не слышал. Не получилось поруководить народом. Оно и понятно. Не на трибуне. Да и не собрание здесь.
Так битком набитые, собирая с каждой остановки по человечку и, все более уплотняясь, и едет автобус. Гудит мотор. Шуршат шины.

Тихо как-то стало после этих криков. Даже слышно, как в кабинете водителя из блестящего видимо только - что купленного транзисторного приемника «ВЭФ-Спидола» сквозь радиошум льется песня Муслима Магомаева «Королева красоты», даже слова некоторые можно разобрать. "Я хочу целовать песок, по которому ты ходила"!
-Да, печально подумалось мне, - когда посмотрел на наших вятских «королев красоты», едущих со мной в этом переполненном шумном и душном автобусе,  -  Никто что-то песок за ними не целует. И вообще внимания на них никто не обращает.
В этом автобусе я езжу на учебу каждый день. Но я, видимо, от природы оптимист и такой спокойный. Мне никак не надоедает трястись целый час до самой конечной остановки маршрута у стадиона, где и находится мой техникум, трястись, в автобусе, битком набитом людьми.
Так до самой конечной и едешь иногда прижатый в окну, к креслу, или еще хуже к самой двери, толкающей тебя в плечо при каждой очередной остановке, и когда твою спину толкают в глубь автобуса чьи — то руки, в последней попытке протиснуть меня внутрь, в толпу, чтобы залезть на мое место в эту немыслимо узкое пространство между автобусной дверью и пассажирами.
Иногда это кому-то и удается. И тогда с удовольствием расслабляешься, и с двух сторон давят тебя, как на массаже, мягкие человеческие тела, а не эта железная дверь, и, счастливый, не чувствуешь своими косточками эту жесткую автобусную реальность. Так иногда до конца и едешь, прижатый то в угол, то к двери, то к окну. Расслабляешься, никуда не пихаешься, не рвешься. Стараешься вообще в этой давке лишний раз не шевелится.

Проносятся мимо деревья. Орет кондуктор. Шуршат шины. Гудит мотор. Едет автобус. И я в нем.
Вчера, прижатый к окну. Сегодня прижатый лыжами и симпатичной девушкой. Мы с ней уже приспособились. Я предложил ей сесть на колени. Она сначала постеснялась, но ее ее пихнули на очередной остановке, что так и села. То ли села, то ли прислонилась. Но все равно. И ей получше,  полегче немного, и мне приятно. Хоть место и не смог уступить, но в беде девушку не бросил.
Вообще, честно скажу Вам, сидеть в наших пригородных автобусах (не знаю как в городских) но в наших полусельских пригородных хуже во сто крат, чем в давке стоять. Лучше уж и не садиться вовсе. Первые дни, бывало,  я тоже не мог сидеть. Сядешь на первой остановке после занятий, а потом тебя всю дорогу совесть и мучает. Мол, такой ты сякой, вот девушка стоит, вот девушку толкают, а ты, как последний подлец, сидишь в мягком кресле и глаза закрыл, вроде спишь, вроде дремлешь, и не видишь ее. Первое время вставал сразу автоматом, как только сумочка женская начнет покачиваться над ухом, закроешь книгу, или конспект, засунешь в портфель и уступишь место. Так опять весь автобус и смотрит на тебя как на белую ворону, ладно ли с ним, выпендривается перед нами. Однажды  мне так и сказали. Высмеяли меня. С тех пор и не встаю. Что я хуже других что ли? Сижу. До упора. Нет, если бабушка или беременная там с животиком, то вопросов нет. Не звери же мы, уступаем. Садитесь, мол, мадам, к  вам мы со всем уважением.
Поэтому и не люблю сидеть я в нашем автобусе, потому что уступать место у нас не принято в принципе. Вот уже год я наблюдаю за этим нашим феноменом, и за это время только несколько человек уступили место, и то древним бабушками, которые с тросточкой не могли уже стоять, а если кто уступит место просто женщине или не дай бог молоденькой девушке, весь автобус уставится на него, как на белую ворону, соображая туго, откуда же взялся в наших краях этакий прыткий кадр, интеллигент городской.
Есть, правда, так называемые «совестливые», вроде меня, так они, когда сядут удачно и вставать неохота, а видят, что место уступить надо бы, но и белой вороной и осмеянным быть всем автобусом, не хочется быть, то просто спят, или притворяются спящим, не видят будто. Спят и все. Ну,  задремал человек. Устал.  С кем не бывает.  Видишь глазки закрыты. Какие вопросы.
И все время я думаю над этим явлением нашим, что это такое?  Традиция? Или равенство  наше братское? Но, если равенство  братское, что все мужчины и женщины у нас равны, то почему меня совесть  мучает,  когда я сижу, а она стоит  рядом?  Далеко если от тебя на два три сиденья там, это еще ничего, а если рядом с  твоим  сиденьем, совесть уже мучает. Почему? И чем это объяснить?
Такие вот невеселые  мысли у меня  возникли  безответные под шуршанье шин автобусных.


Ага. А вот и город. Первым вышел у Шинного завода рыжий  гигант.  Там  на сборке шин такая сила и нужна, покидай - ка шины автомобильные с пресса на пресс восемь   часов  подряд. Накачаешься. Не таким гигантом станешь.
Ондатровая шапка вышла на главной площади города, у обкома партии. Руководить нами пошел. Но этот, молодец, хоть с народом общается. А то ездят себе на «Волгах» персональных и  жизни нашей автобусной не знают.
А бабка, когда мимо  меня проходила, весь  автобус своим луком провоняла, все своим луком в котомке и шуршит, на рынке вышла. Лучком торговать.  Не от хорошей жизни лучок-то свой на  рынок повезла.  Пенсия маленькая, поди. Надо на  что-то жить. Лук  продаст, лекарства купит.
Цыгане, как  всегда у ЦУМа вышли. О, да там уже есть бригада. А два оболтуса, которые им места не уступили, -   на  вокзале. Пацанва  какая-то местная.
А  симпатяшка, которой  я место не смог уступить, так у меня на коленях  и уснула. Здорово. И  на плечо так доверительно  навалилась. Конечно, можно спать, я лыжи ее держу, сумку с книгами, пошевелиться боюсь. А кто громко рядом заговорит, так посмотрю, что сразу замолкают. Можно спать, когда о тебе так заботятся.
Едем уже по городу. Почти пустые. Тихо гудит мотор. Спокойно шуршат шины.

А вот и  конечная. И  тетенька уже не кондуктор  вроде, а толстушка веселая, смеется   о чем-то с водителем,  мелочь свою считает. А у симпатяшки моей, оказывается, экзамен сегодня по физкультуре. Точно на пятерку сдаст.  Выспалась. Свеженькая. Зря я что ли так старался  сон ее охранял, лыжи да сумку ее держал всю дорогу. Пусть попробует не сдать на пятерку.

У  двери оглянулся. Поехал мой  любимый автобус. Гудит мотор. Ровно шуршат по городскому  асфальту  шины.

Александр Гарцев


Рецензии