Пов. страт-х. 59 рд. гл. 49. Мелкие гарнизоны

 59-ю Дивизию нашу, согласно штатной структуре, составляли части и подразделения разной величины. Они если и не дислоцировались поблизости, то были накрепко привязаны к друг дружке системами связи и управления, контроля и взаимодействия. Но в той же штатной структуре предусматривались элементы, входящие в систему управления или жизнеобеспечения, но слабо привязанные и слабо контролируемые. Этакие полуавтономные образования. Мелкие гарнизоны, живущие своей, отличной от всей дивизии, а значит и более вольготной, жизнью. Например, отодвинутые от позиционных районов передающие центры или пункты, демаскирующие своим излучением всю систему управления дивизии. Но были гарнизоны настолько мелкие, что и мелкими их не назовешь.
Например, микрогарнизон базы материально-бытового обеспечения. Два бойца сидели на насосной станции. Качали ржавую воду в наш городок. Наверное, воду из скважины добывали нормальную, но, пройдя сорок километров по ржавым трубам, она приобретала особые железистые качества. Поэтому все казенные графины были слегка оранжевого цвета, возможно, и наши желудки изнутри тоже. Из-за избытка железа в организме яблок в городке ели меньше, чем в соседнем райцентре с прозрачной водой, все предпочитали другие фрукты.
Еще один микрогарнизон тоже из двух бойцов охранял скрытый вечно законсервированный пункт управления, расположенный в лесу недалеко от маленькой деревушки с городским названием Аненск. Настолько скрытый, что временами его просто не находили.
Рядом с замаскированным ангаром в строительном вагончике жили два бойца и разводили огород. Через каждый час по радиорелейной связи бойцы докладывали о состоянии объекта дежурному по связи дивизии. Не ограничиваясь только сухим пайком, они ставили силки на зайцев и угощали проверяющих свежей зайчатинкой, тем самым продлевая себе срок неармейской службы на живописной природе. Каюсь, сам едал эту вкусную зайчатинку, когда контролировал объект.
Плюс беспутные девчонки из соседней деревушки превращали партизанскую жизнь в подобие рая. Они прибегали тайком по ночам и отдавались одичавшим в лесу хлопцам беззастенчиво и безвозмездно. Не раз внезапные проверки выявляли присутствие на объекте посторонних лиц противоположного пола, которые проворно исчезали в кустах, сверкая в сумерках чем-то белым.
Под воздействием таких животрепещущих удовольствий психика молодого солдата ломалась, и он забывал, что он в армии. Поэтому более трех месяцев эту службу не выдерживал никто. Испорченного защитника Родины возвращали в казарму, и он не вылезал из нарядов, пока сознание военного не возвращалось обратно в мозг.
Аппаратуру скрытого командного пункта время от времени нужно было обслуживать и проверять на работоспособность. Вот тут возникала загвоздка. Можно было часами кружить на тягаче по лесу в поисках этого объекта и только к вечеру найти.
Такая глубокая маскировка и отдаленность расслабляла не только бойцов, но непосредственных начальников. Тянуло там безнаказанно поохотиться. Но так как стрельба из ружей или автоматов демаскировала секретный пункт, находчивые офицеры и прапорщики использовали малокалиберную спортивную винтовку. Она стреляла почти бесшумно. Из нее и валили косуль, неосторожно приближавшихся к колючей проволоке.
В отличие от микрогарнизонов, полноценными мелкими гарнизонами были передающий радиопункт или радиоцентр . Хотя с военной точки зрения это вообще полный отстой с огородами, то есть полная автономия со своим двухэтажным жилым домом, наполовину незаселенным, котельной, садом, и водонапорной башней и слабой дисциплиной. Стояли они в поле, в километре от соседних районных центров. Колючая проволока окружала казарму с миниплацем, бетонное обвалованное сооружение с передатчиками и антенное поле со свинарником, автопарком и столовой.
Начальник передающего центра здесь автоматически становился начальником гарнизона как старший воинский начальник. В нашем райцентре начальник гарнизона был наш командир дивизии — почти генерал, а в соседнем — старший лейтенант — почти капитан, а почет и местные привилегии те же. Даже больше. Потому что комдиву не с руки обхаживать местных красавиц, а старлею — с руки. И бдительных политработников нет, недремлющего партийного ока, и рыцари плаща и кинжала из особого отдела далеко. Разве что тайные осведомители из солдат или прапорщиков могли пролить свет на негласную жизнь отдаленного гарнизона. Но если начальник гарнизона не дурак, то он быстро выявлял таковых и уже сам регулировал утечку информации.
А привилегии первого воинского начальника обычные. Дружба с секретарем райкома и райисполкома, совместная охота, рыбалка и банкеты по праздникам. Дефицитные товары из-под прилавка тоже слегка доступны.
А зачем им дружить с молодым начальником гарнизона? Тоже понятно. Советское начальство, какая-никакая, а элита, и должна чувствовать локоть друг друга. Да и скучно в дыре всем жить, одни и те же лица. А военный — человек культурный и воспитанный, скрепя ремнями и сапогами, всегда вносил свежую струю в захолустный быт провинциалов.
И потом, у старлея тоже имелись некоторые ресурсы, слабо контролируемые непосредственными начальниками из дивизии. Например, транспорт, бесплатная рабочая сила, бензин или мазут и небольшой вооруженный отряд под рукой. Поэтому местный начальник гарнизона не бесприданница, а для местного руководства своя рука в войсках.
К тому же, гарнизон не большой, не хлопотный. Два, три десятка солдат и несколько прапорщиков. Несколько женщин, чаще всего жен тех же прапорщиков, и все.
Самая большая проблема — чем занять этот гарнизон так, чтобы он устал за рабочий день и мечтал только о кровати. Потому что на боевом дежурстве только четыре человека, остальные по хозяйству или на плановых занятиях, которые никому не хочется проводить.
У гражданских проблем больше: то вагон срочно некому разгрузить и вывезти, то сантехника попросят из казармы — свой запил. И в случае возникновения крупной криминальной опасности могли запросить в помощь местной малочисленной милиции десяток бойцов с автоматами. Но это в эпоху застоя было фантастикой. Крупные банды по просторам городов и сел бродили здесь только во времена гражданской войны и в царствование криминального демократа Ельцина.
Звенящая тишина среди зноя полей или завывающая метель холодной зимой не придавали бодрости, а наводили тоску и лень на персонал подразделения. Жизнь еле теплилась на объектах и при начальнике, а если он исчезал на время — вообще замирала. Но когда служебная жизнь замирала, то не служебная, развлекательная, почему-то сразу возгоралась.
Как-то начальник передающего пункта по семейным обстоятельствам срочно выехал в отпуск, а заместителя у него нет. Никто не хотел ехать служить в такой колхоз.
На прапорщиков у командования никакой надежды, вот и решили туда временного начальника отправить, чтобы личный состав не разбежался или не загулял на радостях. И решили почему-то именно меня сделать этим временным начальником отдаленного гарнизона. Помимо моего желания и воли. Я долго упирался и объяснял начальнику связи дивизии, что это не моя работа и не мой профиль. Моя специальность — системы управления, а не радио. Пусть отправляют начальника отделения радиоприемных устройств. Он там поупражняется с пользой и лично познакомится с теми, с кем он постоянно не может отработать сеансы радиосвязи.
Но руководству, вероятно, понадобился не специалист, а злая собака. И зная мой вспыльчивый характер, сначала позлили меня, а потом выделили грузовик и отправили за 80 км.
— Побудь там несколько дней, потом пришлем замену, — напутствовал замполит.
— Обеспечить дисциплину любой ценой,— приказал командир.
Вот это он зря сказал. Мне лучше лишнюю власть не давать, особенно помимо моего желания. Я ею подсознательно сразу готов злоупотребить в интересах наведения патриархального воинского порядка в лучших традициях моих казачьих предков. Поэтому я решил провести эти дни вынужденной ссылки с чувством и толком. Так, чтобы личный состав отдаленного гарнизона эту ситуацию запомнил надолго и вообще не отпускал своего начальника в отпуск, опасаясь временного появления такого «варяга», как я. А руководство больше не допускало мысли о выделении мне широких полномочий и отправки в отдаленные гарнизоны наводить или поддерживать порядок.
Для этого пришлось вспоминать опыт начальника РУСа по прозвищу Шкаф. К тому же, он теперь стал начальником всего узла связи. И если будет обвинять меня, что я перегнул палку, напомню про его школу моего офицерского становления.
Но я не стал тупо копировать чужой опыт, а творчески развил его. Просто решил ввести режим чрезвычайного положения в гарнизоне и повышенной боеготовности дежурной смены передающего пункта. Официально я его не объявлял, а то меня сразу же отправили бы в психушку, как легендарного майора Ливашина. Объявил про себя, но все признаки этого положения личный состав сразу ощутил. К тому же, обстановка очень располагала к введению осадного положения в этой садово-огородной крепости. Пока я препирался с начальством и готовил документы, рабочий день кончился, и выехать пришлось на закате. Приехали поздно ночью и прямиком в казарму — посмотреть на спящих бойцов. Интуиция мне подсказывала, что здесь уже полная махновская вольница. Испуганное лицо дежурного по роте говорило лучше любого доклада. И точно, половина личного состава отсутствовала неизвестно где. Это позволило доложить о ситуации по линии дежурной службы и сразу удариться в крайности.
По тревоге подняли всех в строй. Солдаты и сержанты, постояв пару часов в строю, начали роптать. Чтобы не обижать оставшихся в расположении ни в чем не повинных бойцов, когда их товарищи якобы где-то бродят, пришлось вызвать из теплых постелей прапорщиков и сформировать поисковые команды. Я понимал, что самовольщики вернутся только к утру, и обычно все подразделение до утра стоит в строю ждет их. Это не слишком гуманно и немного тупо. Но с другой стороны, понятно, что все, кроме меня, знают, где гуляют и пьянствуют их соратники в этом маленьком тихом городке. Просто морочат мне голову. Вот поэтому оставшийся личный состав я официально и отправил к их друзьям-самовольщикам. Вернее, поставил задачу прочесать городок и окружающую местность, найти и выручить своих товарищей, если они попали в беду, и без них не возвращаться. Поисковые группы, возглавляемые прапорщиками, ворча и матерясь, отправились месить грязь в темноту.
Вот такая простая логика. Только войсковая взаимовыручка. А когда они вернутся под утро мокрые, грязные и уставшие, встретят своих самовольщиков, слегка пьяных и отдохнувших в девичьих объятиях, вот тогда будет, на кого обижаться.
Так и случилось. Все собрались под утро. Чтобы справедливость окончательно восторжествовала, самых «отдохнувших» соратников пришлось посадить за железные двери под замок до полного вытрезвления, то есть до обеда. Одну из каптерок сразу оборудовали под временную гауптвахту.
Дальше все развивалось по сценарию осадного положения. После бессонной ночи на утреннем построении личный состав узнал, что наступают суровые времена, которые требуют суровых мер. Надо быть готовыми ко всему и все, что не сделано за последние полгода, доделать за ближайшие три дня.
Первая задача для меня — это заново скрепить воинский коллектив. Скрепить через строевую слаженность и создать цельный монолит, готовый к любым трудностям.
Еще курсантом я не мог понять, зачем столько часов маршировать в строю в наше время, когда в современной армии даже от пехоты осталась только мотопехота. Командиры объясняли, что секрет побед македонской фаланги и римских легионов — именно умение долго и неутомимо маршировать монолитным строем. И в космический век значение литого строя не менее важно, чем в античные времена. Строй — это такое мифическое многоголовое существо с единым мозгом и общими мускулами. Единым мозгом он ищет врага, а мускулами бьет.
Поэтому первым делом я вычеркнул из расписания все занятия по уставам, технике и политинформации как бессмысленные в условиях чрезвычайного положения гарнизона. Везде от руки написал: строевая подготовка и ОМП (оружие массового поражения). Так и пошло. Два часа строевой подготовки, затем два часа ОМП и наоборот. Первые занятия провел я. Показал, как надо это делать, прапорщикам и назначил их поочередно руководить. Не барское это дело — торчать на плацу весь день, не для временного начальника гарнизона. И вот, бойцы по команде сержантов сначала два часа ходят строевым шагом, потом два часа бегают в ОЗК и противогазах.
Заняв одну из пустующих квартир, я полистал документы и учебные планы, передохнул до вечера. А потом в худших армейских традициях, когда «к ночи в стране дураков начинает кипеть работа» — пошел искать личный состав на местах по штатному расписанию, чтобы окончательно озадачить.
Пройдя в течение первого дня интенсивное обучение строевой слаженности на миниплацу и хорошо подготовившись к химической атаке, прапорщики, солдаты и сержанты срочно «захотели» работать. Посыпались якобы поломки аппаратуры в самом сооружении. Появились внезапные ремонты и недовыполненные регламенты по обслуживанию техники. Свинари вспомнили про свиней, повара — про нечищеные котлы, водители — про машины, а все техники-специалисты срочно захотели заступать на боевое дежурство. Дежурная смена, наоборот, не хотела меняться и пыталась остаться на «повтор», уютно отлеживаясь в своей комнате отдыха. В общем, к концу дня в строю осталось только три человека, которые не смогли выдумать официальную причину избежать строевой подготовки — остальные выбыли по служебной необходимости.
Что же, первая цель была достигнута. Личный состав из двух зол — работа или плац — добровольно выбирал меньшее и бросился искать себе работу.
Если они не хотят маршировать на плацу, а пользуясь моей некомпетентностью, разбежались по своим объектам, то это не столь важно и даже хорошо. Важно другое, чтобы все хорошенько устали и думали об отдыхе, а не о самоходе и выпивке, и считали часы до моего отъезда.
То есть наступала вторая фаза нормализации жизни отдаленного гарнизона. Так сказать, рабочий этап. Если на плацу не удалось сформировать из подразделения единый монолит, а из расхлябанных бойцов — идеальных солдат, то труд даже из обезьяны сделал человека. Значит, потенциальным человекам придется хорошенько потрудиться на благо Родины.
В этих делах главное — не нервничать и никого не нервировать. Не кричать, не топать ногами, не раздавать взыскания. Это на плацу можно и полезно покричать. В специфических работах это не эффективно и только мешает процессу. К тому же, недальновидные начальники кричат постоянно, и к этому все постепенно привыкают. А привыкание только расслабляет. Но для ускорения нормализации жизни подразделения нужно к напряженному труду еще добавить какие-нибудь катализаторы процесса. Например, использовать то, что тебя самого больше всего раздражает. А меня больше всего в ратном труде удручала бюрократия и формализм.
Вот на языке уравновешенного формализма и позитивной бюрократии надо разговаривать с обнаглевшими периферийными аборигенами. Днем — уборка, чистка, ремонт. Ночью — заполнение конспектов, журналов, формуляров. Главное в деле воспитания «загрузить личный состав по самые уши и заинструктировать до слез».
И вот, в каждом уголке этого отстойного подразделения закипела работа. Водители в автопарке, драят и чинят машины целый день, в конце дня — рапорт о выполнении работ и заявка на запчасти и ГСМ. Дневальные метут плац, моют казарму, как перед прибытием инспекции, дежурный по роте — рапорт в конце дня. Старшина — заявку на инвентарь. Техники чистят и чинят аппаратуру, номера дежурных расчетов драят сооружение, и все пишут. Все одновременно разбираются с накопившимися за многие месяцы проблемами, и все постоянно пишут и пишут рапорты, отчеты, заявки. Повара — на продукты, свинари — на свиней, техники — на технику, хозяйственники — на хозяйство. Заскорузлые пальцы сержантов и солдат непривычно сжимают ручку и выводят все новые каракули. Здесь главное — самому выдержать уровень бюрократии, не сломаться раньше времени.
Кроме того, это захолустный пункт нес не полноценное боевое дежурство, только опытно-боевое. Никак не могли получить устойчивые линии манипуляции — связать радистов с передатчиками за сотню километров. То ли кабель некачественно проложили, то ли не сбалансировали его по параметрам, то ли замочили где-то при прокладке. Вот показатели и плавали. Хотя бронированный кабель должен даже находиться под давлением воздуха, чтобы еще и подсушивать его автоматически. То есть кабель еще и надувают, как воздушный шарик. Но где-то в этой системе сбоило, и работа была неустойчива.
Это вечно опытно-боевое дежурство позволяло не напрягаться персоналу, поэтому дежурную смену, кроме чистки сооружения, сразу загрузили передачей рапортов и заявок через командный пункт дивизии нашему руководству. Свои рапорты я тоже писал каждый день для личного примера и тоже передавал через них.
Служба кипела на высоких оборотах. В первую ночь мы почти не спали, во вторую — только четыре часа, к третьей ночи все начали временами отключаться прямо на рабочих местах.
Сначала руководство было довольно активной работой в подразделении, но когда число заявок и рапортов перевалило за второй десяток — начало раздражаться. К тому же, местные тайные информаторы постоянно докладывали замполиту и нашему особисту о странном осадном положении на передающем пункте и о непосильных трудах без гуманной политинформации и боевых листков.
А начальников всегда пугает что-нибудь необычное. Поэтому можно было ждать скорой реакции командиров. И я терпеливо выжидал. Но, к счастью, ждать пришлось недолго. Через четыре дня меня с почестями отозвали и отправили на десятку. Примчался замполит разбираться, что тут происходит, несколько раз звонил командир части. После снятия с должности начальника передающего пункта я, наконец, вздохнул с облегчением, руководство тоже, а личный состав мелкого гарнизона хорошенько отметил это событие коллективной пьянкой.