Земля Святого Георгия

“Мы пришли в эту жизнь в гости,
Так угощайся ею, ведь настанет тот час,
Когда надо будет уходить, не нарушая приличий гостеприимства”.
Автор Мама

***
ИсПОЛНяется то, чем мы наПОЛНяемся.

***

Тбилиси. Полдень. Кафе-ресторан “Старый Дом” в сердце города. Это традиционная грузинская сакля с кухней и огромной печью во внутреннем дворике, пройдя через который, всякий гость возблагодарит тень и прохладу за столиками на террасе, облюбовавшей берег реки Куры. Приземлилась, видимо надолго. Свежий грушевый лимонад, две чашечки турецкого кофе и река, кисельным течением увлекающая праздные мысли, искусно обнажая воспоминания. По ту сторону реки, по набережному проспекту, вдоль сталинских академических многоэтажек снуют автомобили, а по Куре, то и дело, туда-сюда беснуется катер - “теневик”, в очередной раз, удачно завлёкший в свои мохнатые лапы парочки легковерных туристов. Всё напоминает Вильнюс или Киев или любую другую столицу, взявшую в осаду реку и довольно таки основательно - в клещи от старинных халуп и до новостроя, не на один век.
Новёхонький дневник, с младенчески чистыми страницами, капризно просился “на ручки” и неотложно требовал впечатлений, благо в первый же день было над чем подумать, помечтать и записать в путевых заметках.

Посещённый до этого храм Кашвети, новомодная галерея картин Пиросмани, блошиный рынок на Сухом Мосту, где можно было повидаться со своим советским детством, закапсулированным в быту почти каждой семьи в хрустальной оправе часов “Славутичей”, в васнецовских репродукциях “Трёх Богатырей”, в мельхиоровых столовых наборах белорусского дефицита или неприкосновенных чайных сервизах а ля гжель или хохлома - всё это продолжало жить прошлым и с жадностью, в обличии напускной скромности и простоты, не упускало момента вцепиться мёртвой хваткой, чтобы нажиться, поглотив, как и бог времени Кронос, пожиравший своих же детей.
Приоткрыв тяжеленую дверь в храм, я словно приоткрыла створки в обитель души. Она, душа, с каждым вглубь проделанным шагом, как будто узнавала свои пути. Храм был небольшим, но волею времён и народа, стекавшегося в него до сих пор - мощным. Иконы самых разных размеров, столетий и образов всели как, наверное, и подобает православному храму - на всех несущих стенах и колоннах.
 
Церковь Кашвети – прекрасный образец культовой архитектуры Грузии начала двадцатого века. Этот православный храм расположен на центральной улице грузинской столицы – проспекте Шота Руставели - напротив здания Парламента.

Официальное название церкви – церковь святого Георгия. Имя «кашвети» происходит от старинной легенды, связанной с местом, на котором стоит церковь. Согласно этому преданию, знаменитый грузинский святой Преподобный Давид Гареджийский был оклеветан беременной женщиной, утверждавшей, что святой соблазнил ее. На том месте, где ныне стоит церковь, при большом стечении народа Давид коснулся живота женщины своим посохом и спросил – кто твой отец, дитя? Прозвучало имя одного язычника, а женщина разрешилась от бремени не ребенком, а камнем. «Ква» - по-грузински означает «камень», «шва» - родить. В церкви хранится чудотворная икона святого Давида.

На входе я повязала голову платком, а войдя, наткнулась на обряд бракосочетания. Хорошая примета, подумалось, и я поплыла вдоль образов, в то время как священник водил молодую коронованную пару вокруг постамента. Священником был чинный грузин, несомненно, настоятель храма, “хозяин”.

Не заметить его было не возможно, в то время как он считывал каждого заходившего на его вотчину и, не смотря на то, что водил молодожёнов и читал молитвы, но духом своим - бдительно следил за пространством.

На первой колонне по левую сторону от входа висело изображение воина в доспехах, с мечом и щитом в руках, исполненное в стиле иконописи, но то был не Св. Георгий. И да, это изображение оказалось на самом деле портретом, в верхнем левом углу которого были выведены буквы “RS”. Это был воин, витязь, чьего имени, как святого, я не знала. Мой местный гид и спутник не упустил из виду того, что я растрогалась, взирая на этот образ, и вызвался узнать у служителей храма, кто же это был на нём изображён. Оказалось, что меня в этом храме и в Тбилиси первым встретил Вахтанг, основатель города, а мне казалось, что под портрет меня подвело как к владыке рода, словно к родовому камню. Глаза безудержно слезились, чуть ли не мироточили. Я долго простояла у животворящего образа, как я его воспринимала, и лишь конфуз по поводу пренебрежения временем гида заставил тронуться с места у “камня” и продолжать осматривать храм.

Да, казалось, этот храм на самом деле “животворил” меня. Ещё чуть левее от первой колонны было большое изображение Св. Николая Чудотворца, под которым я и поставила три свечи за владыку рода, весь род и благополучие единственного сына - его продолжателя.

В самом укромном уголке, чуть заметно (или для особо дотошных и подозрительных), к стене была прилеплена малюсенькая фотография с изображением старца в чёрном хитоне. Добрые его глаза смотрели прямо в мои, старческие, но по-детски невинные. Поначалу, так сразу было и не понять, фотография ли это и почему среди икон - фотография, и почему в самом закутке и так неприметно и возможна ли фотография какого-то давно усопшего святого?! Все эти вопросы осиным роем ополчились при виде явного несоответствия.  И ведь похожи такие святые старцы друг на друга, как две капли воды, что так сразу и не разберёшь - нашего он времени или позапрошлого века. Видимо, черпая воду из одного источника, сподобятся одному чудотворному духу, который и делает всех богоугодных послушников кроткими, смиренными, седовласыми и лучезарными, а с такими вот старичками – добрячками, как этот на фотографии, на самом-то деле, не следует заблуждаться: сила в них неистовая.
- Кто это, вон там, в уголочке, изображён?- поинтересовалась я у дьячка в ризе, вышитой красными нитями.
- Это Преподобный Гавриил, наш Мама Габриэли,- ответил дьячок и побежал по своим делам.
Тогда я так и не поняла, когда же жил этот старец, ибо уже Святой, а фотография нашего времени?...

Поплыв взглядом дальше, вдоль стен с образами, я дошла до порога в алтарную, где слева от входа была икона Святой Богородицы с младенцем. Годом ранее, во время первого визита в Москву и походам в Третьяковскую галерею и Новодевичий Монастырь, благодаря вразумлению подруги, я познакомилась с понятием иконостаса и основной иконы храма, на которую сейчас и смотрела. Во лбу её, бирюзовым отливом, “путеводила” звезда. Я задержалась под её ликом, чтобы побеседовать о материнстве. Хозяин храма уже завершил, к тому времени, бракосочетание и отпустил голубков ворковать восвояси. На мгновение он исчез, наверное, в своём кабинете, где-то за колонной близ алтаря, скинул нарядные обрядовые одеяния, кроме роскошно украшенного клобука на голове и вот уже вынырнул в продолжение дозора. Он заметил, как женщина у Богородицы силится сдерживать слёзы и не замешкался подойти. Видел, что она что-то скрывает, то, что вскрывает обитель его у всех, крививших душой.
-Православная ты?- спросил по-русски, буравя вопросом насквозь.
Я покачала головой безмолвное “нет”.
-Католичка?- усердствовал он, щупая на понимание языка.
-Я из Литвы...- лукавила я.
-Католичка?!- дожимал священник.
-Да,- откликнулась я, признанием напоминая себе, что родителями была крещена и в памяти даже фигурировали давным-давно невиданные крёстные.
-Как твоё имя?- спросил он словами, умащёнными знакомым грузинским акцентом.
-Виолетта.
-Иелета...- прогудел откуда-то из недр под чёрным хитоном и, толи большим пальцем, толи каким-то предметом, вынутым из кармана вместе с рукой, помазал сначала мой лоб, там где у Богородицы светит звезда, а у провидцев - третий глаз, а затем и на уровне горла, кажется, со словами «Храни тебя Господь, будь во здравии!».

То, что пожелал здравия, это я запомнила, но не дословно. Ещё какое-то время он постоял рядом, смотрел не отходя, пока я благодарила за благословение и, не зная, как поступают в таких случаях, целуют ли руку, склоняются ли для поцелуя в своевременно подставленный крест, и чтобы хоть как-то ответить действием, дотронулась  к манжету.
К чему-то приценясь или прицелясь, священник раскачал своё объёмное тело и пошёл маршировать по периметру храма, всё так же бдительно наблюдая за гостями, прихожанами и прочими пришлыми душами, которых в храм привело на поклон, на покаяние.

Не помнится мне, как я очутилась у образа воина, Св. Георгия Победоносца, и лишь по начавшейся в горле суете, как на воинских сборах, очнулась в присутствие. В горле тем временем пересохло, оно то и дело сжималось, словно в родовых схватках, но не хотело или не могло что-то сквозь себя выпускать - может стон от боли или вой памяти о ней, а может быть крик или плач. Это то - нечто, которое я как будто знаю о себе, но не осмелюсь признаться и признать. Со стен на меня смотрел целый отряд воинских образов самой разной росписи и оформления, все они были с изображением Св. Георгия, побеждающего змея. Одна икона, казалось, была очень старой, как и несколько тех, из Третьяковки. Тринадцатый век, а то и раньше. Сгустки зелёного, красного и чёрного цветов красок сливались в рисунки на допотопной доске.

Вслед за отрядом воинов явился ещё один образ Святого Николая Чудотворца, после которого я присела на лавку у входной двери, там, где меня дожидался местный гид и, со слезами в глазах призналась, что мне здесь хорошо.
Люди не достаточно щедры на время, чтобы подолгу смотреть на образа святых, с ними беседовать и общаться, а они многое могут поведать, вот только не открываются перед каждым встречным, что в спешке и суете забежал выпросить кусочек защиты, порцию милости или благословения. Иконы созданы, чтобы общаться с Богом в себе. Они впитывают и отзеркаливают всё то, что им предлагают человеческие сердца.

Гид прошептал мне тихонько на ухо, что священника в роскошном клобуке, хозяина, каким он мне показался, звали Сократ.
- Стократ?!- переспросила я.
- Нет, Сократ, как и великий древнегреческий мыслитель. Он - единственный воцерквлённый человек и священник, который может изгонять дьявола.
- Ты имеешь в виду совершать обряд экзорцизма?
- Да, именно, по крайней мере, здесь в Грузии, я слышал, что только он один.
Сократ, тем временем, разговаривал, патрулируя по храму с мобильным телефоном у уха, скользя по нам лазерным взглядом, что-то видя, что-то зная и слыша и сродни охотнику - всё время начеку. Такова его служба, а мне, словно подраненной птице, не хотелось покидать искусно фресками расписанную клетушку. Прошли те грозные времена и нынче, никто не ступает в храм ведомый силком, разве что младенцы, по неразумению своему и по верованию родителей своих, в обряде крещения, заходят в храм без возможности выразить свою волю.

И ведь хочется верить, что где нигде, а в молитве, как и в храме божием, всякий нерушим и находится под защитой Всевышнего. Слепо приняв на веру чьё-то посредничество извне можно так ослепнуть душой, что она и не заметит хищников, чутких до подраненной, лёгкой добычи.
Что-то манило пообщаться с ним ещё, побеседовать подольше, лопнуть от стыда и бессилия, раскиснуть всей своей жаждой мести неведомо даже кому и за что и вывалить нутро с потрохами, как на суд Божий, от чего глаза продолжали бухнуть слёзами и сочиться, подтираемые рукой или краем платка, а всхлипы съедались всухомятку. Это что-то, утаиваемое в подолах догадок, не что иное, как неверие в возможности само исцеления души.

На выходе из храма Сократ встал, словно исполинский воин на проходной и возложил свою руку палицей мне на макушку. Сведущий, как долго служащий духовник, во всех мирских состояниях душ и грехах, он знал, что в моей кровоточит рана, при виде святых образов и вкусе правды, горечь которой приходилось постоянно сглатывать. Она то, невысказанная, а съеденная и выела всё нутро в язвы.

Каким бы страстным ни было моё желание остаться под покровом этой прохладной обители, сидеть, слушать, каяться, робеть и скорбеть, но ожидание на улице гидом обязывало продолжать ознакомление со столичными достопримечательностями. И ушла я оттуда настращанная ужасами экзорцизма, зная, что на следующий день, когда прилетит подруга - москвичка, мы обязательно вернёмся в Кашвети, к Сократу.
И вот же недоля. В заблуждении тот, кто полагает, что жертв не было бы, не будь палачей. Они оба, как “орёл и решка” - две стороны одной монеты, и жертва уже виновата хотя бы в том, что сама ищет себе палача, в чём, зачастую, она  преуспевает с какой-то садистской самоотверженностью.
По этому, изощрённому, случаю у грузин есть пословица “Беглец и преследователь — оба бога молили”.
Путь же Георгия от героя в мученики шёл через колесование…


***
Следующая глава "Курьёзы культурного наследия"