Язык мой - враг мой. 1-я часть

                                                
  Было мне лет шесть и жил я у бабы Горпины, родной сестры бабушки моей Марики. Дома у нас народу было много, а баба Горпина жила одна, как «пень», по её же выражению. Сыновья её Петро и Алёша погибли на войне. Была у бабы Горпины еще девочка, но та и недели не прожила после рождения. Муж вернулся с Первой мировой отравленный газом, и тоже не зажился на этом свете.  "Всё крынькал, крынькал да и помер" - вспоминала  баба Горпина.   Так что мальчишек ей пришлось  поднимать одной.  Вынянчила, вырастила, а что с  того - все равно на старости  лет  осталась одна. Вот и отправляла меня  баба  Марика к родной  сестре, чтоб не так одиноко ей было. Редкая, удивительная привязанность и  нежность существовала между сёстрами.               
               
  Баба Горпина  была невысокого  роста, сутулая, с лицом простецким и ничем не примечательным.  Синеватая  нижняя губа у неё чуть провисла, будто она  что-то узнала и удивилась, но не сильно, а так, немножко - и с этим выражением так и осталась.  Человек она была не конфликтный, обычно со всеми  соглашалась - всё кивала головой и поддакивала. Хотя всё  прекрасно  понимала. Бывало распушит  павлиний хвост, вконец заврется очередной гость, а баба  все  поддакивает, да головой кивает. А только тот за порог, она тут же наложит резолюцию: «Брехун да хвастун. Всегда таким был». 
               
  Ходила она с гожувом, длинной палкой,  которой  мешала корм корове. Перед каждым "выходом в люди" бабушка  очищала  нижний конец палки от присохшей к ней картошки с отрубями, но внимательно приглядевшись, всё - таки можно было заметить, что палка эта двойного назначения. Случалось, когда мы шли огородами или полем, она  говорила:  «Кость, ну - ка глянь, никто там не идет?» Я знал, что надо отвернуться. Я и отворачивался, а баба в это время бралась руками спереди и сзади за свою широкую  юбку, оттягивала её на необходимое расстояние, расставляла  ноги шире и справляла малую нужду.  Стоя. Как наша корова Галка.               
               
  Время от времени,  Баба Горпина  надевала праздничную юбку, сверху нарядный белый фартук с вместительным кармашком-это в обязательном порядке, брала гостинцы - это тоже обязательно, брала гожув,  и мы отправлялись через все село к нам домой,  проведать сестру Марику. Друг без дружки они сильно  скучали, а баба Марика уже далеко ходить не могла.  Были они родные сестры, но называли друг дружку: «на вы».  «А вы слышали, Марико, что  Лисавета опять учудила?..»  «Ой, да что вы говорите! Нет, не знала. А вам, Горпино, кто рассказывал?».

  Так они между собой и беседовали. И не было в этом выканье никакой манерности. Так было положено. Баба Горпина крестила мою маму, и значит, они были кумовьями. А кумовья - только «на вы». А когда уже и баба Горпина  не могла до нас дойти - жили мы далеко друг от друга - в разных концах села, то мы со старшим братом Славкой, усаживали бабу Марику на свои санки, укутывали большим тёплым платком и везли её к  сестре. Конечно, нам не очень хотелось. Но баба Марика так просила!.. К тому же ещё и денежки нам обещала, что, видимо, и решало вопрос.  Да и была она худенькая, стройная до глубокой старости -совсем не тяжелая.  Нам вдвоем  тащить ее было,  хоть бы хны.

  Не могли они друг без друга. Везли мы свою бабушку на санках, а люди останавливались и расспрашивали: «Куда это мы едем, да таким интересным манером?» Бабушка охотно рассказывала, что едем мы навестить Горпину. Узнав, что к чему,  нас со Славкой все очень хвалили.  Мы же с брательником то ли от похвал, то ли ещё от чего, вдруг решали прокатить бабушку "с ветерком", и дружно переходили на резвую рысь. Бабушка пугалась и просила нас притормозить, но нас её испуг только раззадоривал и мы ещё больше поддавали и, конечно,  всё заканчивалось тем, чем и должно было закончиться: бабушка оказывалась в сугробе. Совершенно неожиданное  ДТП, наконец, приводило нас в чувство и мы с братом,такие виноватые, стояли и смотрели на опрокинутые пустые санки и барахтающуюся в сугробе бабушку. Она же же не ругалась, как мы ожидали, а  даже  совсем  наоборот - шутила! Ей, видимо, самой понравилось прокатиться "с ветерком" да поваляться в снегу; и когда бабушка попросила нас помочь ей выбраться из сугроба, то мы  наперегонки бросились ей помогать.  Но это все было позже, а пока что,мне шесть лет, и живу я у бабы Горпины.  Ей со мной веселей, и мне у неё нравиться. Ещё бы мне не нравилось. К примеру,сажает баба Горпина картошку.
               
  Я ей помогаю, бросаю в лунки проросшие картошины. И вдруг чувствую: не охота мне больше сажать эту картошку. Я еще только подумал, как бы мне сказать об этом бабе, а она сама спрашивает:               
  - Что, не хочется?               
  - Да, чё-то, неохота.               
  - А если не охота, то иди поиграй.               
  - Я на вишню залезу.               
  - А и залезь,- соглашается бабушка.  - Только лезь аккуратно, смотри, чтоб не упал.               
  - Не упаду!                               
 
  Я взбираюсь на  высокую, с мощными раскидистыми ветвями вишню. Немного страшновато, но я все равно лезу. Через какое-то время, я сижу на толстой ветке, рукой обнимаю ствол и потихоньку  привыкаю к высоте. Страх уходит, а приходит какое-то удивительное чувство. Чувство победы. Где-то там внизу баба Горпина,  возле бабы копошатся куры.

  Правее внизу - люшнИк: пристройка в торце  хаты в виде шалаша. Только шалаш этот высокий и длинный. Внутри он сколочен из жердей, а покрыт снопами соломы. Люшник служит для хранения всякой утвари, инструментов, и еще куры там несутся. У нас куры живут и несутся в сарае, там же у нас и поросята, и корова, и даже ласточки, под самым потолком. Ну, ласточки, конечно, только летом.

  У нас, правда, есть еще один сарай. Там  погреб, доски всякие,  и ещё хранится  уголь на зиму. А у бабы Горпины совсем нет сарая. Да, чё  там сарая - у неё даже полов в доме нет.  Вернее, пол то есть, но он не из досок, а из глины, которую мы с бабушкой сами и приносили из разрытых карьеров за селом. Глина эта очень тяжёлая. А ещё она  бывает белая, которой белят хаты. А бывает - рудая. Вообще - то она красноватая, но у нас она называется - рудая. Вот ею - то и красится пол в избе, и ещё  пол в сенях, и завалинка на улице.

  Через сени, в правой половине избы, у бабушки находится хлев,  где живут:  корова, свиньи и куры.  Так что бабушкина корова  ходит через сени, как и мы. Только она, время от времени пытается в этих сенях, лепёху уронить. Тут конечно, надо быть начеку: надо успеть  прижать хвост к тому месту, откуда лепехи появляются, и быстро гнать её на улицу.

  Я как - то приловчился и всегда успевал  предотвратить неприятность, мне даже было интересно побороться с её упрямым, таким живым хвостом, никак не желающим закрывать опасную брешь. Бабушка же не всегда успевала,- и тогда приходилось ей брать  в руки  совок, веник - и  собирать в старое железное ведро  тёплую, жидковатую лепёху.  Еа крашенном рудой глиной полу, мокрой тряпкой она   затирала место, где отметилась эта самая лепёха, а заодно отмывала и стенки - при падении с высоты жидковатая масса разлеталась брызгами во все стороны.  Бабушка убирала, мыла, затирала  и всё ругала глупую, вредную корову, которая делала всё "на зло".   
 
  Бабушкины сени... Много чего там происходило, и смешного, и грустного. 

   Здесь, зимним вечером, как раз под Рождество, в этих  сенях мы с бабушкой из последних сил сдерживали дверь,  которая тряслась, содрогалась и в любой момент грозила слететь с петель под мощным напором рвущегося в дом опасного  злодея. Бабушка, задыхаясь, прохрипела: "Кость, кричи, зови на помощь! Людей клич! Кричи караул! Кричи, а то у меня духу(воздуха) не хватает..." Бандита, который ломится в дверь, я конечно боялся. Но кричать караул, я не мог. Мне было стыдно. Стыд оказался сильнее страха. Я сопел, упирался, но кричать не стал. Но, тут выяснилось, что за дверью - не бандит, а баба Катерина, соседка и подружка бабушки Горпины, к тому же наша дальняя родственница. Ввиду праздника, Катерина была в весёлом расположении духа, и решила пошутить. Это она грубым голосом орала: "Отвори!" и атаковала своей мощной тушей хилую бабушкину дверь. Бабушка на подружку обиделась, строго её отчитала и  какое - то время, вообще не хотела с ней разговаривать, чему подружка очень огорчилась, винилась и каялась. Но, конечно, со временем они помирились, и вспоминали этот случай с большим удовольствием. Хохотали. Мне почему - то не было смешно...

  А как - то я ночью проснулся от холода. Я лежал на глиняном полу в сенях, полностью раздетый. Дверь на улицу была распахнутой. Голубоватый лунный свет освещал заснеженный двор - была зима. Голова, грудь мои были совершенно мокрые. Возле меня сидела баба Горпина в ночной сорочке, она ковыряла пальцем соленый огурец и кусочки совала мне в уши. Рядом с ней стояла трёхлитровая банка с огурцами. Тут  же стояло ведро с водой. Видимо, бабушка пытаясь меня оживить, поливала водой - потому и лежал я весь мокрый, можно сказать, в луже.  Мы с ней угорели. Но она, на наше счастье, как - то почувствовала угарный газ, выползла в сени, подышала свежим воздухом, и принялась спасать меня. Когда всё благополучно закончилось, баба Горпина попросила меня не рассказывать родителям об этом случае. Я и не рассказывал. Я вообще, если что обещал, то всегда выполнял.               

  Совсем освоившись на вишне, я продолжаю обследовать окружающую местность. Мне ещё видна часть двора.  На подворье валяется немецкая  каска, в которой бабушка размешивает вареную картошку с отрубями для кур. Но сейчас, каска с картошкой кур не интересует.  Их сейчас интересуют червячки, которых бабушка иногда выбрасывает вместе с землёй, когда копает лунки.

  За огородами, по соседней улице едет подвода; возница, стоя на телеге, погоняет лошадей вожжами. 

  Это Сашко Кэмчик. Лихой, развесёлый, с блестящими  металлическими коронками на двух передних зубах 
   Кэмчик - большой любитель пошутить, и  сам же первый заходится в счастливом
  смехе от своих шуток.   Как увидит нас на улице, притормаживает лошадей и кричит:               
 – Хлопцы! А вы хлопцы,  или казаки?               
 - Казаки! – Кричим мы в ответ, с ударением на последний слог.               
 – Казаки?  Суньте в ж… языки!  - Кэмчик хохочет и несется дальше. В следующий раз на его вопрос: хлопцы мы, или казаки,мы - ученые, дружно кричим:  хлопцы!
 
 - Съешьте г…на по коробке!- кричит нам  в ответ Кэмчик, и опять заходится в счастливом смехе. 
  Никогда не сидит в телеге, как другие.   Всегда едет стоя. И не падает!?

  Мне  с вишни все видно. И я замечаю, что сверху,  всё кажется  каким-то другим, не знакомым. И баба Горпина другая, и люшник другой, и даже куры.

  Из соседнего дома в огород выбегает мальчишка. Это Володька,  младший брат Нинки, моей одногодки. Ему года четыре. Он приспускает штаны на резинке и  пускает струю в огород, пытаясь попасть по  тыквенным листьям, при этом - что - то жует. Рядом с ним, гремя цепью, появляется серый, с рыжими заплатами пёс, Пират. Пёс явно надеется на угощение. Он старательно и неутомимо виляет хвостом и предано смотрит в глаза юного хозяина, но тот вместо гостинца - направляет на него струю. Пёс поджимает хвост, и всё так же позвякивая цепью, прячется в будку. У Володьки струя закончилась, и он подтягивает штаны и тоже лезет в собачью будку.