Золотой фонд. Крепость изнутри берут

“Посмотри: в тени чинары
Пену сладких вин
На узорные шальвары
;Сонный льёт грузин”.

М. Ю. Лермонтов, из стихотворения “Спор”, 1841

***

Следующий день стал днём схожего эмоционального исступления для подруги, составившей компанию в этом путешествии. К тому времени мы уже побывали в Мцхете и Алазанской Долине, наслушались рассказов гида о значимом для всего грузинского народа человеке, и это был не Сталин, который в 1920-е годы в целях сохранности, вывез из страны в Париж богатейший золотой фонд, с его экспонатами зодчества, ювелирными изделиями и святыми иконами. Затем эти драгоценности были возвращены на историческую родину и часть из них выставлена в двух музеях - Золотой фонд в Грузинском Национальном Музее и филиале Музея Грузии в центре Тбилиси, близ площади Свободы.

И дабы переждать полуденную жару, мы юрко шмыгнули из подземного перехода, через небольшой скверик, прямо в открытую пасть дверей, сулившую тень и прохладу уже за порогом безликого трёхэтажного гиганта. Порог, тем не менее, охраняли трое постовых пенсионного возраста. Словно переспелые финики, втиснутые в штатные полицейские униформы, они втроём облепили пост - стол предвоенного возраста, на входе и лишь глазами провожали тех нескольких туристов, которые назойливыми мухами дерзнули нарушить их дежурную сиесту. В числе таких четырёх, назойливых, оказалось нас двое. Другая русская парочка смиренно сидела на подоконнике в ожидании кого-либо, кто согласится на экскурсию группой, поскольку без гида в залы золотого запаса было не пройти, а на ставке гида можно было сэкономить, добрав ещё желающих.

Билетёрша за деревянной стойкой, более походившей на шаткий сельский забор, приставила к нам четверым свою тёзку - экскурсовода и велела сдать сумки и рюкзаки в камеру хранения, которая по совместительству, была на гвоздиках за её спиной. Работница по моложе засуетилась выдавать нам всем номерки, тогда как мы засуетились распихивать всё, что либо ценное, по карманам. Казалось, что работницы музея и охрана, хоть и ходили под разными знамёнами, хоть и на десятилетия разбили свои лагеря по разные стороны холла, но несдобровать легкомысленному туристу при каком-либо неблагополучном стечении обстоятельств пропажи его личных вещей. Не писанный их мораторий, тем не менее, сверкал из глаз в глаза, так что перспектива их внезапного сплочённого ополчения подрубала какие-либо возражения на корню. Повинуясь, мы оставили наши узелки висеть на гвоздях, ухватились за пластмассовые номерки, как за спасительную соломинку и, ведомые экскурсоводом, пошли  блуждать по многочисленным залам бесценного золотого запаса страны.

Экскурсовод, за долгие года рутинной работы, вещала по-русски как всё ещё живой, но притуплённый до автоматизма аудио-гид. Невзначай хотелось, то и дело, сдабривать наш пресный час пребывания там всевозможными шутками и невинными расспросами.

Насколько старинными и могучими были потрескавшиеся иконы и облупившиеся святые образа, возле которых и стоять-то подолгу, было не выстоять, ибо фонило от них силищей неимоверной, так что даже покачивало, настолько и убогим были их условия выставки, хранения, не говоря уже о давным-давно просроченной реставрации и исторической сохранности для будущих поколений. Окна, хоть и в решётках, были раскрыты в жару настежь, советским шатким витринам и стеклянным шкафам было по полвека, не меньше, а сами артефакты потускневшие, покрытые пылью, покорёженные и за многие столетия укоцанные, особенно за время последних ста очумевших лет, при близком рассмотрении оказались в состоянии, скажем так, никудышном. Ценительница и любительница искусства, дипломированный при чём историк-атрибутор, воплотившись в подруге, учтиво слушал экскурсовода и разглядывал особо приглянувшиеся экземпляры, но хоть и сохраняла она заинтересованное лицо, тем не менее, будь это хоть чугунная касероль, то варево на хряще свежего протеста уже закипало, пошипывая и побулькивая, бормоча что-то мне тут и там, не долог час, а крышку бы всё же сорвало.

Экскурсия в сопровождении гида продлилась где-то один час, после чего нас выпроводили из безлюдных залов, захлопнув дверь, обитую дерматином, за нашими спинами и предоставили дальнейшему вольному странствию. Продолжать осмотр других этажей нам перехотелось.
Осчастливленные возвратом сумок, у старшей по возрасту за забором, мы осведомились:
-А туалет у вас где?
-Там, во дворе и направо.
Внутренний двор, заросший одичавшими кустами и плющом, заваленный глыбами плит, полу обтёсанных камней, античных статуй разной степени инвалидности напоминал скорее каменоломню или мастерские ссыльных скульпторов, нежели уютный музейный дворик со скамеечками и традиционным для грузинских дворов фонтанчиком. Летнее кафе так и напрашивалось в это пространство и, было бы, не только очень уместным, но и доходным промыслом в архитектурном ансамбле музея, лишённого даже пресловутого сувенирного лотка. Сойдя по ступеням вниз, как-то сразу не поверилось, что подсобка в стене по правую сторону и дверной проём, дверь которого разбухла и уже превратилась в несущую конструкцию, это и был туалет, а по санитарным понятиям иерархии - нужник, две кабинки которого не удивили очком в мир подземных эвакуационных сообщений. Вода была, но и ей там быть было ежедневным позором и унижением.

Крышку с головы подруги сорвало, стоило нам очутиться на улице, побывав  перед этим по кошачьи в месте, действительно отхожем. Бедняга брызгалась кипятком возмущений, пар шёл столбом; от увиденного удручающего несоответствия глаза, если бы могли, то сварились бы вкрутую, ибо душа её, хоть и чуткая до рафинированности и хрупкости предметов искусства и бережного с придыханием к ним отношения, но духом отродясь не терпящая несправедливости и по призванию - тот ещё защитник, забила тревогу, подняв тщательно муштруемый бунтарский дух наконец-то на свет Божий и во всеоружии, а там, гляди, и до локального восстания пробудившейся амазонки на площади Свободы - как рукой подать.

Шли мы вдоль улицы Шота Руставели, решили, что покуда дойдём в горку до станции фуникулёра, авось и выйдет весь пар и накипь, да так оно и было, потому что прошли по таким вытяжкам из узких тбилисских лабиринтов улочек и дворов, что станция, с холодной питьевой водой в ларьках, охладила тлеющие в нас угли негодования, как промочив пересохшее горло, так и смыв с языков нелестную гарь да копоть.


***
Следующая глава "ТАКО СОЗРЕВАЮТ"