Глазомер

Этот рассказ духовное наследие нашего отца Лышкова Николая Александровича.
Всё события пережиты им длинной тяжёлой, дорогой Великой Отечественной войны.  Отцовские рассказы пронизаны молодым задорным духом и смекалкой. 

Вечер. В одной из живописных рощ, каких немало на границе Курской и Воронежской области, в лагере N-ского артиллерийского дивизиона после учебного дня оживлённо и весело. У палаток взвода управления это оживление чувствуется как-то особенно. 

Разведчики с телефонистами, не смотря на сумерки, продолжают усердно забивать «козла» на высадку. Их голоса и задорный смех звонко разливаются по роще. У штабной палатки на опушке, на окраине рощи, снуют посыльные, офицеры и старшины. А у курилки собрались топографы, и под дымок ядреного солдатского табачка ведут разговор о сегодняшней глазомерной съёмке местности. Молодой худенький солдат Шевченко, виновато улыбаясь, пытается оправдаться в неудачной привязке, сетуя на то, что у него неважный глазомер и не такое зоркое зрение, как у его товарищей.

– Плохо получается у меня «на глазок». Когда работаешь – кажется, что всё ладно, а закончишь и проверишь - самому тошно становится. А вот с приборами я, товарищ старший сержант, чувствую себя гораздо уверенней.
Действительно, приборами Шевченко владеет в совершенстве, и любые топографические задачи решает в уме. Обожает он математику и мечтает после службы поступить в университет на матмех. В школе, бывало, на контрольных по алгебре или геометрии он первым решал самые трудные задачи и под завистливые взгляды товарищей досрочно сдавал работу. Особенно хорошо ему давались задачи по геометрии с применением элементов тригонометрии. И даже здесь, в армии, он не забывает о своем увлечении, и свободное время посвящает учебнику по аналитической геометрии. Товарищи порой подтрунивают над ним, но все же относятся  к нему с уважением и переживают за маленькие неудачи.


– А ведь товарищ старший сержант говорил, что у нас есть хороший инструмент, и с ним мы и привязку и другие задачи всегда делали без ошибок. И вы еще сами говорили, что на передовой с таким инструментом работали даже под огнём, когда и голову боязно было от земли оторвать.
– Это всё так, Шевченко, я с вами спорить не собираюсь, – рассудительно молвит комвзвода,- А вот глазомер вам всё-таки полезно развивать, и делать это упорно и, по возможности, каждый день.


И, немного подождав, продолжает таким же неспешным тоном:
– Глазомер - это, брат, великое дело. В соё время сам Суворов, да и адмиралы наши Ушаков и Нахимов большое значение придавали этому качеству. И сейчас глазомеру следует уделять немало внимания, особенно нам, артиллеристам. Я вам давно хотел рассказать один весьма поучительный случай из моего фронтового прошлого.


Он замолчал, присел, оперевшись локтем о колено, закурил папироску, и, оглядев нас и убедившись, что все его слушают, начал свой рассказ.
- Как сейчас помню, наша дивизия после форсирования реки Прут вышла за речку Жижиа. Есть такая река в Румынии, летом она почти вся пересыхает. Так вот, за этой рекой на высотах, недалеко от города Яссы, и остановилась наша дивизия и заняла оборону. Немцы, немного оправившись от полученных ударов, попытались снова нас отбросить за Прут.


Стояла жаркая, как говорят фронтовики, лётная погода, и в августовском небе не было ни облачка. Немцы бросили на нас авиацию, свою и румынскую, подтянули свежие танковые эсесовские части и особые румынские полки.
День и ночь мы не смыкали глаз, отбивая атаку за атакой. Батареи зачастую вели огонь прямой наводкой. Мы все, включая разведчиков и связистов, держали оборону вместе с пехотой, а порой и вовсе оставались одни, и вели автоматный огонь вместе с нашими батарейцами. День и ночь горели подбитые немецкие танки, и чёрный дым подолгу висел в  воздухе, слабо разгоняемый редкими дуновениями ленивого южного ветра.


На десятые сутки противник окончательно выдохся и перешёл в оборону. Наступило затишье. Нас отвели на передышку во второй эшелон недалеко от переднего края, и мы занялись повседневной боевой подготовкой.
Командный состав дивизиона был вызван на сборы в распоряжение начальника артиллерии дивизии, и в дивизионе оставался лишь один начальник штаба и замполит.  Каждое подразделение занялось отработкой своих обязанностей согласно боевому расписанию. Мы, топографы, привели в порядок своё хозяйство, и, получив новые карты, приступили к решению различных типовых задач на местности.
В один из дней, после обеда, нас срочно вызывает к себе начальник штаба. Прибываем мы в штабную землянку, располагаемся у  раскладного столика и слушаем начальство.


«Собрал я вас, - говорит он нам - для того, чтобы поставить перед вами серьёзную задачу, от успешного решения которой будет зависеть не только лично ваша репутация, но и честь всего нашего дивизиона».
Мы все насторожились и начинаем внимательно вглядываться в его слегка прищуренные и строгие глаза. Начштаба встает и начинает медленно ходить по утоптанному полу просторной землянки.


«Вчера у офицеров на сборах проходили зачетные учебные стрельбы. В них принимала участие одна из батарей дивизиона, а дивизион наш, вы сами знаете, считается одним из лучших в дивизии. Привязку делали топографы этого дивизиона, вы их тоже прекрасно знаете, топографы неплохие. Стрельбы прошли неважно и, как стало мне известно при разборах,  во многом оказались виновны именно наши «топорики»»
 Он всегда в шутку называл нас так, но сейчас это слово прозвучало как-то укоризненно
- Не справились они с привязкой основной позиции - и, помолчав,  немного, добавил - Такие вот дела.
Не только мне, да и всем нам после этого стало как-то неловко. Будто не топографы дивизионного расчета, а все мы оказались виноваты в плохой работе.
«А теперь – говорит начальник штаба, – очередь за нами. Сейчас на огневую позицию выйдет батарея Макарского, и вам также предстоит  сделать привязку этой батареи и наблюдательного пункта. Я буду надеяться на то, что вы сможете отстоять честь нашего дивизиона.»
– Жильцов, – обратился он к нашему помкомвзвода. – Поскольку командир взвода находится на сборах со всеми офицерами, вы будете его замещать. А теперь смотрите сюда.
Он подозвал нас к раскладному столу, на котором лежала свежая, пахнущая типографской краской глянцевая карта.


– Вот на этом склоне высоты 193,6 - показав на карте карандашом кружок – будет огневая позиция, а вот здесь – показал он левее – наблюдательный пункт. Учтите, что на высоте 193,6  тригонометрического пункта  нет, и вообще нет каких-либо выделяющихся ориентиров. Задача трудная, и нужно постараться. Я думаю, что вы не ударите в грязь лицом.
Прибыв на место, мы сами убедились, что перед нами была поставлена действительно  непростая задача. Чёрные глыбы развороченной земли свидетельствовали о том, что здесь недавно прошли жаркие, ожесточённые бои. Глядя на эту изуродованную местность, трудно было найти  место, где должен был находиться тригонометрический пункт, или тригопункт, как мы говорим. В том месте, где ему, судя по карте, полагалось быть,  возвышались три дзота, и угадать, под которым из них был погребён этот знак, установленный еще задолго до войны, было практически невозможно. А может быть он и вовсе стоял совсем не здесь, а где-то поодаль.
На одном из дзотов торчал какой-то приметный камешек, который, по всей вероятности, служил ориентиром для наших топографов-неудачников, поместивших его туда вместо исчезнувшего тригопункта. Правы были они в своих расчетах, или нет -  гадать было некогда, время уже давно перевалило за полдень, и солнце с каждой минутой все быстрее клонилось к закату. А вокруг, куда ни кинь взгляд, не просматривалось ни одного мало-мальски  примечательного ориентира или знака, по которому можно было бы сделать привязку. К западу от позиции, за рекой Жижиа, различались обгоревшие останки села Типилесчий. Если бы там еще оставалась стоять старая церковь, то это еще могло бы послужить хотя бы каким-то ориентиром. Но и от церкви тоже почти ничего не сохранилось. Немного левее села чернел наполовину вырубленный для дзотов и спаленный  лес. Тоже тот еще ориентир. Признаться, мы здорово приуныли. Один Жильцов, казалось, не потерял бодрости духа. Насвистывая какую-то мелодию, он принялся вымерять шагами высоту вдоль и поперёк, при этом останавливался время от времени и оглядывался по сторонам, что-то подсчитывая в уме. Затем подошел к нам и сказал:

– Нет, хлопцы, боюсь, ничего не выйдет у нас, если мы начнём работу именно здесь. В трёх из пяти случаев мы получим невязку метров до ста, а то и больше.
Глазомер у Жильцова был, прямо всем на диву. Он, бывало, вытянет перед собой руку, держа в ней карандаш или нож, и, сопоставив его с наблюдаемым объектом,  определит расстояние до него с такой изумительной точностью, что нам приходится только поражаться его сноровке и завидовать такому глазомеру. Вдобавок ко всему, шаг у него  всегда был твёрдый и уверенный - идёт ли он строевым, спешит ли куда или прогуливается вразвалочку – поступь не меняется, и знает он ее с точностью до сантиметра. В этом мы сами убедились, несколько раз из интереса замерив его следы и не предупредив его об этом заранее. Сами знаете, есть у нас, топографов, такие профессиональные причуды.  А приборы он уважал не хуже вас, Шевченко. Любили мы его за его весёлость и простоту, завидовали мастерству и смекалке и старались ему  во всём подражать.

- Придётся нам, – говорит он, - возвратиться на огневую позицию и поискать там что-нибудь примечательное.
Через полчаса мы вернулись на  позицию, но и там легче не стало – засечку мы не смогли сделать, как у нас говорят, ни прямую, ни обратную. Тогда решили мы более внимательно изучить прилегающую к позиции окрестность.
Неподалёку от позиции находился небольшой овраг. А метрах в двухстах от него проходила грунтовая дорога, которая в этом месте делала крутой поворот налево. После тщательного обмера местности мы пришли к выводу, что расстояния между этими ориентирами не соответствовали размерам, указанным на карте. Теперь мы сами убедились, что у нас и здесь ничего не получается – ни инструментальный подход (как говорил наш лейтенант – «классический»), который был нами отработан в совершенстве, ни  земная, прямая и обратная съемка. Пора было возвращаться на огневую позицию. Напоследок мы решили провести два шаговых замера, или как мы выражаемся – хода - от позиции до конца обрыва и до поворота дороги. Но как только мы сравнили полученные результаты с картой, то получили такую сильную невязку, что нам совсем стало не по себе.


По одному ходу огневая позиция получалась на одном месте, а по другому - на другом. А расстояние между ними было около полусотни метров, что, сами понимаете, величина немалая. Вот и гадай теперь какая позиция настоящая, а какая ложная. А может и обе они неверные. Почти отчаявшись, мы ещё раз проверили наши ходы. Результат был тот же.
Мы вообще редко когда делали ошибки, только при больших ходах. А тут - такая неудача. Настроение  стало подавленное, чувствовали мы себя не лучше, чем при бомбёжке или как при обстреле. Поставленная задача не выполнена, доверие не оправдано, да еще и в дивизионе перестанут нас уважать разведчики, а связистки проходу не будут давать. У нас с ними вроде соревнования было – кто лучше выполнит свои обязанности, кто больше проявит находчивости и инициативы. Иной раз мы даже держали пари и никогда не проигрывали.
Мы, молча, присели и закурили. Только Жильцов, как ни в чём не бывало, продолжал ходить вдоль обрыва и вымерять его своими шагами, временами останавливаясь и нагибаясь к земле.  Я, признаться, смотрел на эту затею, как на безнадёжную. Наконец он выбрался наверх, посмотрел на наши удрученные лица и улыбнулся. По выражению его веселых глаз было заметно, что он, наконец, разрешил,  казалось бы, несложную и  давно знакомую, но на поверку оказавшуюся довольно каверзной задачу.
-  Хлопцы, – говорит он нам, – а ведь конец обрыва вовсе не там, откуда мы начинали нашу работу.
– Как это конец обрыва не там, где его конец, что-то не понятно – промолвил я.
– Не там, говорю, а вот здесь. – и он резко ударил каблуком сапога по сухой земле.
– Глядите сюда – он отошёл немного в сторону, отломил кусок почвы у обрыва, показал его нам, и спросил:
– Скажите, что это за почва?
Мы с любопытством посмотрели на желтоватого цвета комок сухой земли и пожали плечами. К чему это клонит сержант? А Жильцов, видя наши недоуменные взгляды, растёр на ладони этот комок. 
– Это, братцы мои, настоящий суглинок – и при этом  он прищелкнул языком.
– А теперь – продолжил он – пойдём сюда.
И он зашагал к концу обрыва, где  также отломил кусок грунта и принес его нам Это была настоящая глина.
– Неужели вы и теперь не догадываетесь, в чём здесь секрет? – спросил он, улыбаясь, и его серые глаза задорно заблестели. Но никто из нас четверых не смог ему ответить.
– Эх вы, хлопцы вы мои, взгляните на карту и проверьте, когда  была последняя рекогносцировка местности – аж при царе Малюте!


– Неужели, товарищ сержант, этот обрыв так дождями размыло с тех пор? – спросил Жильцова мой друг Жора Княжко.
– Нет, его не столько дождями размыло, сколько самими румынами. Здесь залегают пласты настоящей строительной глины, которую местные жители с давних пор, по всей вероятности, могли брать для нужд строительства, Только последние три – четыре года, похоже, они перестали это делать, и склон изрядно зарос. Видно туговато румынам пришлось с немцами жить и воевать, так что не до строительства было.
Глядя на этого сержанта, я подивился его находчивости и смекалке, свойственной жителям сельской местности. А  ведь он был коренным москвичом, и всегда гордился этим.
Сделав поправку с учетом высказанного предположения, «на глазок», Жильцов, предложил заново проделать привязку. На этот раз обе огневые на планшете слились в одном месте. Хотя привязка сделана была нами в старых государственных координатах, мы с некоторым облегчением перевели дух и отправились на наблюдательный пункт.
Но в этот день сделать привязку НП нам не удалось, так как по дороге к нему нас застигла ночь. Эту ночь у НП я провёл почти без сна. Мысль о том, что мы могли ошибиться, не покидала меня с самого вечера. Я даже представил себе, как начальник артиллерии выстрелит первым, а разрыва снаряда у цели так и не увидит. Вот думаю, будет позор, так позор. У нас такого случая за всю войну ни разу не было, и даже тогда, когда привязка вовсе осуществлялась «на глазок». Первый снаряд всегда ложился неподалеку от цели.
Помнится, ночью ко мне подошёл Жора Воронко, он стоял «на часах», и спросил тихо, сплю ли я. Я повернулся и слегка привстал. Он и говорит:
– Слышишь, Саша, танки гудят. Я вот уже целый час слушаю эту «музыку». Куда они идут - не пойму.
А я со свой назойливой мыслью в голове не замечал всего этого рокота. А по долине реки Жижиа вот уже вторую ночь шли колонны «тридцатьчетверок» и «самоходок», которые мы называли «зверобоем». Они тянулись куда-то на северо-запад, где, судя по всему, формировался мощный наступательный кулак. Шум их моторов гулко разносился по долине, и порою казалось, что они идут где-то совсем рядом, и если подняться  и посмотреть в ту сторону, то их вполне можно разглядеть.

Немецкие самолёты-разведчики надсадно рыскали над дорогами, «вешали фонари» и изредка сбрасывали бомбы, которые с треском рвались где-то в стороне, никому не принося вреда.
Прислушиваясь к грохоту машин, я почувствовал облегчение и прилег на койку, прикрыв глаза.
После небольшой паузы Воронко, будто почувствовав мои мысли, тихо проговорил:
– Чует моё сердце, ох и зададим мы немцу жару, только держись - тикать будет без оглядки!
Ночь пролетела быстро. Наступающий день был тихим, безоблачным, и к «работе» мы приступили с рассветом. Ещё и не успела растаять утренняя роса, как НП был привязан способом обратной засечки. Затем мы оборудовали боковой НП и решили несколько задач по условным целям. Ещё не успели закончить все приготовления, как из-за бугра выскочил «Виллис», и, подпрыгивая на кочках, подъехал к НП. Это к нам прибыл сам начальник артиллерии дивизии с каким-то майором. Жильцов доложил ему по всей форме, и попросил продолжить работу.
– Нет, не стоит, – сказал он – а связь с батареей есть?
– Так точно, есть – ответил Жильцов.
– Хорошо, а данные вон той цели? – начальник артиллерии указал Жильцову на макет пушки, едва видневшийся неподалёку от еще темневшей рощи.
– Есть – спокойно ответил Жильцов.
– Ну что ж,– полковник повернулся  к стоявшему рядом майору – попробуем, а заодно и проверим вашу привязку. При этом вновь лукаво посмотрел на Жильцова.
Жильцов слегка смутился, но бойко ответил : «Топографы сделали всё, что могли товарищ полковник» – и, уже потупив глаза, добавил – «Будет не хуже, чем в Пеленёнках»
– О, тогда обязательно попробуем – с улыбкой сказал полковник.
– А ведь мы, майор – обращаясь к своему спутнику – тогда на Украине отступали вместе с Жильцовым, и в Пеленёнках такое устроили противнику, что я до сих пор не могу без удовольствия припомнить детали этого боя. А они ведь нас, сволочи, застали можно сказать, врасплох у этих Пеленёнков.
 

После изнурительных кровопролитных боев у нас оставалась лишь одна гаубичная батарея, которая во время отступления застряла в одной из лощин близ этого села. Была распутица после проливных дождей. Да и к тому же в машинах кончался бензин, и гаубицы вытянулись цепочкой на выходе из села. С нами отходил остаток от одной стрелковой роты. В ожидании немцев, мы решили принять бой, и, развернув свои орудия, выдвинули остатки этой роты вперед, на высотки по обеим сторонам дороги. Жильцов сделал тогда привязку батареи быстро и «на глазок».
Через какое-то время разведчики доложили, что в нескольких километрах на подходе к селу показалась немецкая моторизованная колонна. Мы открыли огонь из  гаубиц, и, затаив дыхание, ожидали результаты выстрелов. Первый снаряд упал перед головной машиной, а второй – прямо в неё. Колонна остановилась. Мы перевели огонь на хвост колонны, и одним из первых снарядов накрыли концевую машину. Колонна окончательно встала. Немцы не понимали, в чём дело, поскольку не видели, откуда ведется огонь, а податься им было некуда. Вот тут мы и задали им «перцу». Пехота стала «крыть» их из пулемётов, а мы перешли на осколочные. Тогда мало кто из них ушёл целыми. А мы, братец, и бензинчиком разжились, и своих догнали.

Полковник ненадолго замолчал, вспоминая этот бой, а затем, повернувшись к Жильцову запросил у него данные по пушке-мишени. Мы уже все находились в траншеях НП. Телефонисты, которые перед приездом начальства наладили связь, теперь ждали его команды.
Полковник, посмотрев на планшет, а затем на карту и, подсчитав что-то в уме, спокойно распорядился:
– Передать первому орудию – «По местам»!
И, как только орудие было изготовлено к стрельбе, начарт отрывисто скомандовал:
– по орудию,
– гранатой,
– взрыватель осколочный,
– заряд шестой,
– буссоль 05-00,
– прицел 96,
– зарядить и доложить!
Телефонист быстро передавал на огневую команду за командой. Мы все находились на своих местах в окопах и внимательно прислушивались к голосу полковника. Каждое слово гулко отдавалось в моих ушах, сердце билось с удвоенной частотой. Но я старался всем видом не выдавать своих волнений. Мельком поглядывал то на Жильцова, то на начарта. Рядом со мной стоял Жора, усиленное сопение которого также выдавало его волнение. Все пристально смотрели на цель. В этот миг почудилось, что сама природа вокруг замерла, затих утренний ветерок, а воздух, поднимавшийся, от земли, неожиданным жаром обдал грудь и лицо.
– Первое готово! – выкрикнул телефонист.
– Огонь! – скомандовал начарт. Телефонист немедленно передал команду и сразу же выкрикнул:
– Выстрел!
Я непроизвольно затаил дыхание и застыл. А через несколько секунд раздался глухой гаубичный выстрел и, вслед за ним над нами стал быстро нарастать и затем удаляться шуршащий звук тяжело летевшего снаряда. И вдруг звук этот внезапно пропал, как будто его кто-то выключил. Я впился глазами в макет орудия. Сердце еще сильнее заколотилось в груди. Разрыва же нигде не было видно. В голове молниеносно проносились картины нашей привязки. Промазали, подумал я и огорчённо посмотрел на начарта. Внешне он был спокоен и тоже смотрел в сторону цели. Ему, конечно же, тоже было больно за промах, подумалось мне. Вдруг я почувствовал, что все подались вперёд. Я перевел взгляд на Жильцова и увидел, как его напряженные глаза вдруг вспыхнули каким-то особым блеском. Майор выронил планшетку. В тот же миг я посмотрел на цель. Там, где только что стоял макет орудия, медленно расплывалось серовато-чёрное облако дыма. Вслед за этим раздался характерный хрустящий взрыв, и послышалось, как вдалеке в воздухе запели тысячи осколков.
– Ух ты! Вот тебе и Пеленёнки! – многозначительно выдохнул полковник – чистая работа!
– Удивительно – промолвил майор, продолжая глядеть на то место, где чернела свежая воронка – если бы это не было действительностью, то я бы оставался при своём мнении, что такие случаи бывают только в кино.
– А я, между прочим, подумал – не подвох ли это, и не пристреливались ли наши уважаемые топографы до нас – лукаво улыбаясь, проговорил начАрт. Но, заметив обиженный взгляд Жильцова, он поспешно добавил с улыбкой:


- Вы не обижайтесь, Жильцов, это я вам говорю потому, что вы наделали нам делов. Скоро должны прибыть наши офицеры, а куда они будут стрелять, по вашей воронке, что ли? Главной цели то нет!
Мы, топографы, чувствовали себя, как на самом большом празднике, будто одержали какую-то важную победу. И, когда по приказанию начарта мы бодро построились и подтянулись, он объявил нам благодарность за отличную привязку. Мы с небывалым воодушевлением дружно ответили:
– Служим Советскому Союзу!
И ещё долго эти торжественные слова отдавались эхом, сначала от рощи, а затем и в нашем сознании…
Комвзвода замолчал и обвел солдат глазами. Солнце уже коснулось края рощи, и его багровые закатные лучи мягко отражались в десятке пар глаз притихших топографов.
- Так что, товарищ Шевченко, не всегда и во всем надо полагаться на наши приборы. Оно, конечно, дело полезное, знать технику и уметь ею пользоваться, но и она не всесильна. И жизнь порой ставит такие задачи, решить которые помогает смекалка, острый ум и верный глаз солдата.
Наступившую тишину прорезала команда на построение и вечернюю поверку. Заканчивался очередной день, и солдаты, поднявшись со своих мест, молча, потянулись к месту сбора, невольно представляя себе улыбающееся лицо молодого сержанта на фоне коварного оврага,  запах гари и воронку на месте той далекой мишени…