Ну, в корыто лей вино

Смотрю на иллюстрации к «Коньку» и мне жаль талантливых художников, которые в своих прекрасных рисунках порой неверно отражают детали тех или иных сцен. Тем более, когда об этих деталях автор умалчивает, а литературоведы не дают разъяснений иллюстраторам, чьи рисунки уже сами по себе, т.е. по определению, должны иметь поясняющий характер. А иначе это и не иллюстрации, а выдумки!
А теперь конкретно о такой детали, как ёмкость, в которой Иван перевёз вино для жар-птиц и о которой автор «Конька» упомянуть забыл. Итак, как же её изображают художники? А это смотря какие! Если склонные к перестраховке, то никак. И поэтому не видно никаких ёмкостей у Д. Брюханова, В. Куприянова, Е. Соколова, В. Андриевича, Б. Маркевича и других иллюстраторов. Более же смелые рискуют изображать эту ёмкость, но по-разному: А.Ф. Афанасьев и Е.П.Самокиш-Судковская в виде круглой бутыли; Н.М. Кочергин, В.А. Милашевский и Д. Дмитриев в виде штофных, т.е. четырехугольных, бутылок, некоторые в виде бочонка. А вот Станислав Ковалёв по бокам Горбунка пристроил очень красивые золотые кувшины, не подумав, правда, что такую дорогую посуду автору сказки пришлось бы хоть как-нибудь упомянуть. В то же время меня радует, что никто из художников не решился рисовать бурдюки, видимо, полагая, что перевозить в них заморское вино из царского подвала неуместно. И это правильно, т.к. бурдюк легче было бы найти не в русской столице, а на том «востоке», куда поехал Иван. Т.е. на Кавказе, при посещении которого Пушкин и писал: «выпили мы в первый раз кахетинского вина из вонючего бурдюка» (1).
Однако глядя на вышеперечисленные бутыли, штофы, кувшины и бочонки, я говорю иллюстраторам: «Нет, не то! Ёмкость в “Коньке” другая». Какая? Ну, во-первых, соответствующая тому «заморскому» вину, которое налито в неё, а во-вторых, подходящая для статуса тех, кому это вино предназначено. Ну, а «заморское вино» может быть даже под стать царям, о чём Пушкин и говорит нам в синхронно написанной «Сказке о рыбаке и рыбке»: «За столом сидит она царицей, …Наливают ей заморские вины» (2). Правда, в «Коньке» оно досталось и простому народу, для которого «Все подвалы отворяют, Бочки с фряжским выставляют». Но мы при этом прекрасно понимаем, что тут имеется исключение, поскольку такое вино смогли выставить народу только на свадьбу и только после неожиданной смерти старого царя. Кроме того, хранящиеся в подвалах бочки обычно велики по размерам и поэтому для перевозки малого количества вина (В.Милашевский, например, ограничился двумя штофами!) на большие расстояния просто неуместны. И тем более на Горбунке, которому пришлось везти на себе не только вино, но и пшено, и два корыта. Ну, ещё и Ивана, конечно.
И поэтому мы согласимся с банальной истиной о том, что «заморское вино» более подходит для царей и цариц, чем для простого народа. И при этом заметим, что и царицы-то бывают разные. Тем более что и в черновике стихотворения «Осень» Пушкин совсем не зря выделяет такую категорию женщин, как «души царицы». Ну, а когда в первой редакции «Конька» Иван называет жар-птиц «знатной поживой», а в подтексте сказки под маской пойманной жар-птицы обнаруживается весьма знатная графиня Воронцова, то и под другими жар-птицами могут высветиться (да и высвечиваются!) женщины из пушкинского «Дон-Жуанского списка», которые в основном были дворянками. А для них, конечно же, штофы и бутыли, предназначенные для простого вина, не подходят, поскольку и само это вино для них неуместно.
А вот простые люди могут пить из штофов хоть вино, хоть пиво, о чём в «Капитанской дочке» и говорится следующее: «Две молодые казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба, ухи и несколько штофов с вином и пивом» (3). И если простая женщина типа Арины Родионовны в своей «ветхой лачужке» и могла пить из кружки недорогое вино, то вот дворянки, а тем более светские женщины, должны пить напитки более изысканные. И, конечно, не из бурдюков, штофов или фляжек, из которых у Пушкина пьют спиртное только мужчины (вспомним хотя бы графа Нулина, у которого «за пазухой во фляжке ром»!). Знатные же девушки у Пушкина разборчивы! Взять хотя бы его царевен: одна от рюмки «зелёного вина», поднесённой богатырями, отказалась, а для второй, чтобы «мёду сладкого напиться» потребовался «прибор заморского варенья». Ну, а я, видя проблемы с иллюстрациями, конечно же, соглашусь со словами А.Заваровой о том, что «Конёк» «всё ещё ждёт своего иллюстратора» (4).
И это так! Ну, а моя задача помочь этому иллюстратору хотя бы в определении винной ёмкости, привезённой Иваном для ловли жар-птицы. И для начала я спрошу: а почему же конёк, обычно знающий всё заранее, предварительно говорит Ивану «схвати её», хотя Ивану лучше бы дождаться полного опьянения птиц и после этого любую из них спокойно подобрать с земли? Тем более что смысл вина в русских народных сказках состоит в том, чтобы животные, употребив его, потеряли сознание. Но в «Коньке» этого не случилось, из-за чего мы и догадываемся, что автор «Конька» изначально не хотел, чтобы пьяные жар-птицы валялись на земле, а потому и дал намёк о том, что они, как и положено спрятанным под их маской женщинам, сильно напиваться не стали. Даже и хорошим «заморским вином». И даже с хорошей закуской в виде «белоярова пшена». Это ведь в народных сказках: то журавли попались, «натюкавшись» простым вином, то вор «мешок муки насыпал в корыто, развёл-замесил на крепком вине и поставил собакам». Ну, а эти собаки «до того нажрались, что ни одна и с места не может сойти», после чего вор спокойно «перевязал всех собак хвостами по паре» (5). А вот в «Коньке» и вино, и закуска для жар-птиц, повторю, изысканные, да и сами птицы до упада не пьют. И если по определению пшена словом «белоярово» мы можем увидеть перекличку с тем пшеном, которое просила себе белая кобылица, говорившая Ивану: «Не простым корми овсом, - Белояровым пшеном» (первая редакция), то вот насчёт вина она ему не сказала ничего, ограничившись просьбой: «Не озёрной пой водою, Но медовою сытою» (первая редакция). Т.е. и питьё себе она попросила особенное. И это не зря! Тем более, когда мы уже нашли между кобылицей и пойманной Иваном жар-птицей общий основной прототип в лице графини Воронцовой.
Ну, и какое же «заморское вино» стали бы употреблять жар-птицы, под масками которых прячутся пушкинские женщины? Для ответа заглянем в девятую главу «Дубровского», законченную Пушкиным менее года назад от времени написания сказок, и посмотрим разделение женщин и мужчин на обеде Троекурова. Так, «мужчины толпились около икры и водки», а барышни (а это слово встречается в черновике стихотворения «Осень»!) – «стеснились между собою, как робкое стадо козочек и выбрали себе места одна подле другой» (на всякий случай настораживаемся от «стада козочек», которое перекликается со стихом из «Конька» - «Козы на море ушли»). Т.е. барышни на обеде Троекурова повели себя так же чинно, как и на обеде у Лариных, когда принесли чай, а «девицы чинно едва за блюдечки взялись». Но чай это в конце, а до этого также не менее «чинно» эти же девицы могли и выпить вино. Но какое? Ответ прост: «Да вот в бутылке засмолённой, Между жарким и блан-манже, Цимлянское несут уже…». Т.е. на балу у Лариных девицы могли выпить игристое «Цимлянское», которое производили на Дону с 1786 года. Это вино было сравнительно дешёвым, а потому и не очень престижным.
А ведь как хотелось в пушкинское время небогатым горожанам или сельским помещикам покрасоваться перед гостями более дорогим вином, пусть даже и поддельным. И поэтому, учитывая спрос, разные мошенники разливали «Цимлянское» в бутылки с французскими этикетками! И этот факт увековечен Пушкиным во всё той же девятой главе «Дубровского»: «Несколько бутылок горского и цимлянского громко были уже откупорены и приняты благосклонно под именем шампанского». Но если потянуть ниточку дальше, то можно и обнаружить, что чинно вели пушкинские девицы не только у Лариных и Троекурова, но и на обеде у сапожника Шульца из повести «Гробовщик», где дочери Прохорова тоже «чинились» и где «хозяин потребовал внимания и, откупоривая засмоленную бутылку, громко произнес по-русски: "За здоровье моей доброй Луизы!" Полушампанское запенилось» (6).
Немедленно смотрим в словаре Даля, что полушампанское - это «шипучее, поддельное шампанское вино». Однако в наше время с Далем не согласился В. В. Похлебкин, которого поддержал историк Леонид Выскочков. Вот слова последнего: «Впрочем, в произведении А. С. Пушкина «Гробовщик», где рассказывается о мещанской среде ремесленников, упоминается и так называемое «полушампанское». Дело вовсе не в его поддельности, как считал В. И. Даль. По мнению В. В. Похлебкина, речь идет о вкусном напитке, но изготовленном из яблочного сока (нечто вроде сидра)» (7). Ну, и кому же верить: Далю или Похлёбкину?
Конечно, Далю, поскольку он современник Пушкина и, если даже и ошибался, то вместе с ним! Т.е. заблуждения обоих должны были быть одинаковыми, а потому и следует считать «полушампанское» из «Гробовщика» такой же подделкой, как и «шампанское» на столе Троекурова. Тем более, когда в последнем случае подразумевается насмешка над богатым, но скупым Троекуровым, который решил сэкономить, подавая гостям подделку. А вот небогатого Шульца за его «полушампанское» можно и простить. Ну, а Похлёбкина мы, не имея перед собой его аргументов (книгу достать не удалось!), прощать пока не будем, хотя и оставим следующие вопросы:
1. и с каких это пор чисто виноградное вино, которым во все времена являлось шампанское, из-за приставки «полу» вдруг стало яблочным напитком?
2. Почему от этого яблочного напитка сильно опьянели гости Шульца, не исключая и гробовщика Прохорова?
3. Принято ли перед употреблением яблочного напитка говорить, как Шульц и его гости, какие-либо тосты?
4. И если всё это так, то в какой именно деревне случилось переименование яблочного напитка в «полушампанское»?
Ну, а отдельно я отмечу, что спорить с таким знатоком, как Даль, дело неблагодарное. И для примера позволю себе отвлечься на следующий случай. Так, один из моих читателей со ссылкой на Словарь русских народных говоров (СРНГ) поддержал сибирских ершоведов, утверждавших, что слово «опояска» является сибирским словом. Я, конечно, согласился, что СРНГ – это, действительно, самый полный современный диалектный словарь, но при этом указал, что из-за этого вовсе не следует игнорировать фактор времени в отношении тех слов, которые в нём имеются. Тем более что составители словаря это прекрасно понимали и датировки ставили! Но далеко не всегда, что оправдывали отсутствием данных. Я же в отношении слова "опояска" предполагал, что появилось оно в Сибири значительно позже 1834-го года и что больше нужно доверять Далю, который в слове "опояска" ничего сибирского не увидел.
Так оно и оказалось, поскольку самой близкой ко времени первого издания «Конька» датировкой, указанной в СРНГ по слову "опояска" и близким ему словам в Сибири, был 1894-й год! А всё остальное - это XX-й век, когда это слово более или менее закрепилось в Сибири. Т.е. прав всё-таки Даль, не считавший "опояску" сибирским словом по причине того, что оно в его время до Сибири ещё не добралось. (Любопытно, что составители СРНГ в производном слове "опоясник", имеющим одинаковое значение с "опояской", почему-то забыли упомянуть Даля, тоже писавшего об этом слове.). Таким образом, не стоит признавать слово "опояска" сибирским, поскольку в 1834г. оно таковым ещё не было! И когда недобросовестные ершоведы указывают на "сибиризмы", никак не связывая их со временем появления в Сибири, то это, конечно же, лукавая натяжка, которую нужно вскрывать и всем показывать. Гласность жулики не любят!
Однако «вернёмся к нашим баранам», т.е. к вину, которое Иван привёз для жар-птиц, и через биографию Пушкина проверим возможность распития шампанского в Горячеводске возле его «ручьёв целебных». Тем более что в «Путешествии в Арзрум» Пушкин вспоминает свой предыдущий приезд в 1820-м году, а Иван Новиков в книге, над которой работал около 30 лет, пишет о Пушкине следующее: «Сам же он особенно любил подшучивать над доктором Рудыковским. … Тут, у кипевшей в яме воды, Пушкин однажды задумал повторить “научное наблюдение” доктора Рейнеггса, о котором слыхал от того же Рудыковского: “Один больной, прибывши к источнику, выпил два стакана нарзана и, почувствовав внезапное опьянение, впал в глубокий сон, продолжавшийся два часа семнадцать минут“. В бассейн на веревочке заранее опущена была бутылка шампанского, и когда вся их флотилия прибыла со стаканами “на водопой”, как шутил генерал, Пушкин ещё раз захотел послушать рассказ об историческом опыте, а затем, вытянув бутылку, торжественно провозгласил: “Да здравствует ваша наука: подставляйте стакан. Ручаюсь, что с вами произойдёт то же самое!” Всем хорошо было известно, как Рудыковский быстро хмелел» (8).
Отлично! Но почему Новиков пишет о «кипевшей в яме» воде? Да потому, что он взял это у Пушкина, который в своём воспоминании о Горячеводске написал так: ««Мы черпали кипучую воду ковшиком из коры или дном разбитой бутылки» (9). Вот она: «кипучая вода», которую с помощью разбитой бутылки пили в Горячеводске. И вот он намёк на «кипучее» шампанское для жар-птиц, которым автор «Конька» заменил «кипучую воду». Но что такое «кипучий»? А это, как говорит Словарь языка Пушкина (СЯП), - «пенящийся, бурлящий». И сразу даёт пример игристого вина: «Приготовь же, Дон заветный, Для наездников лихих Сок кипучий, искрометный Виноградников твоих» (10). Но хотя и кипучее, но отечественное, Цимлянское нам сейчас не нужно, т.к. оно не относится к «заморскому вину», о котором говорится в «Коньке».
А давайте-ка пока заглянем в историю и спросим: а давно ли такое заморское вино, как шампанское, созданное монахом Периньоном в 1668 году, попало в поле зрения русских поэтов? Ответ таков: далеко не сразу, т.к. изначально шампанское поступало к нам в виде полуфабриката: ликёр отдельно, а само вино в отдельных больших бочках. На месте же прибытия все ингредиенты в соответствии с инструкцией смешивались, но зачастую не очень удачно. Или скажем мягче: не фирменно! И вот тогда в 1728 году Людовик XV, понимая значение производства шампанского, издал указ, разрешавший городу Реймсу в порядке исключения продавать шампанское в бутылках. И уже после этого шампанское в готовом виде, т.е. в фирменных стеклянных бутылках, стали транспортировать в другие страны. И это понятно, т.к. стекло химически нейтрально, что, оказывается, идеально для вина. «С распространением стеклянных бутылок и натуральных пробок вино стало более надежным, его было проще хранить, кроме того, в бутылках оно продолжало развиваться и не подвергалось оксидации» (11). Когда же мы читаем в «Горе от ума» про Чацкого: «Шампанское стаканами тянул. — Бутылками-с, и пребольшими. — Нет-с, бочками сороковыми!», то, конечно, понимаем, что тут хотя и смешное, но преувеличение. И действительно, во времена Чацкого никаких бочек и «пребольших бутылок» с шампанским давно уже не было. Однако первым описал шампанское в стихах вовсе не Грибоедов, а ещё в 1782-м году Гаврила Державин: «Шампанским вафли запиваю; И всё на свете забываю» (ода «Фелица»). Далее же стихи о шампанском зазвучали и у других поэтов, в т.ч. и у молодого Пушкина, любившего это вино и частенько распивавшего его с друзьями и подругами.
Так, он писал в 1814-м году: «Друзья, знакомые сберутся, и вина пенные польются, От плена с треском свободясь» (12). И при этом я сразу сделаю оговорку по поводу т.н. «пенного вина», среди значений которого имеется также и понятие «крепкое хлебное вино» и о котором в «Братьях-разбойниках» Пушкин писал следующее: «Затихло всё, теперь луна Свой бледный свет на них наводит, И чарка пенного вина Из рук в другие переходит». Но оставим это пенное вино у разбойников и, возможно, у песенного Чижика-Пыжика, который, как известно: «Выпил чарку, выпил две, зашумело в голове» (вариант Даля). И вернёмся к «винам пенным» для друзей Пушкина: ну, конечно, это игристые вина, о чём и говорят слова «От плена с треском свободясь», а далее стих про «Стакан, кипящий пеной белой». Повторю, «кипящий»! Ну, а в том же 1814-м году Пушкин пишет стихотворение «Пирующие студенты» со словами: «Друзья! досужный час настал; Всё тихо, все в покое; Скорее скатерть и бокал! Сюда, вино златое! Шипи, шампанское, в стекле...», из которого мы можем догадаться, что и друзья остались те же, и вина пенные не просто игристые, но и шампанские. Тем более что и позднее он использует слово «шипи» в стихотворении «27 мая 1819», как и прежде замечая своим друзьям о шампанском: «Весёлый вечер в жизни нашей Запомним, юные друзья; Шампанского в стеклянной чаше Шипела хладная струя». Но какое именно шампанское любил Пушкин, если, например, его друг Иван Пущин привез ему в Михайловское три бутылки «Вдовы Клико»? Да, и это вино тоже. И другие марки шампанского, о чём писал в «Онегине»: «Вдовы Клико или Моэта Благословенное вино В бутылке мерзлой для поэта На стол тотчас принесено. Оно сверкает Ипокреной; Оно своей игрой и пеной (Подобием того-сего) Меня пленяло» (13). Без обозначения марки в «Онегине» и указано т.н. «вино кометы» («Вошел: и пробка в потолок, Вина кометы брызнул ток» - ЕО I 16.8), которое В.Набоков справедливо квалифицирует как «шампанское года кометы — имеется в виду комета 1811 г., в том году был прекрасный сбор винограда». В общем же у Пушкина упоминаются сорта наиболее известных в России шампанских фирм: Клико, Моэт и Шандон, Аи.
И, казалось бы, тут можно и остановиться, поскольку у нас уже высветилась более или менее конкретная ёмкость для перевозки «заморского вина», указанного в «Коньке», т.е. стандартная на 1833-й год бутылка шампанского, которую и могут изображать иллюстраторы этой сказки. Форма же этой бутылки в пушкинское время достаточно закрепилась и поэтому даже в словаре В.И.Даля она обозначена как «бутылка шампанская». Но… Но для особо дотошных мы можем определить даже конкретный сорт шампанского, которое было привезено Иваном для жар-птиц! И, конечно, сделать такое возможно лишь через Пушкина. Как? А вот так.
Возвращаемся к истокам, т.е. к 1814-му году, когда Пушкин стал активно воспевать в стихах шампанское, и спрашиваем: а разве в этот момент примером ему был Державин? Ответ таков: нет, первый образец дал П.А.Вяземский, который знал Пушкина ещё ребёнком в московском доме его родителей и который именно в 1814 году в стихотворении «К партизану-поэту» написал следующее: «Дар благодатный, дар волшебный Благословенного Аи Кипит, бьёт искрами и пеной! — Так жизнь кипит в младые дни!». «Кипит» и ещё раз «кипит»! Два глагола рядом. И Аи позднее закипело и у Пушкина: «Кипит в бокале опенённом Аи холодная струя» (14). Но главное при этом другое, поскольку тут же рядом и «египетские девы Летают, вьются пред тобой». И летают, и вьются - как в «Коньке» жар-птицы, под которыми, как мы уже знаем, спрятаны пушкинские женщины. Т.е. вино и женщины рядом.
Ну, а что же пишет Пушкин о вине в 1833-м году? А он пишет о нём стихотворение, полное ярких определений: «Злое дитя, старик молодой, властелин добронравный, Гордость внушающий нам, шумный заступник любви!» (15). Мы же среди таких слов просто обязаны обратить внимание и на «старика молодого», и на «заступника любви», т.к. косвенно они перекликаются с державинским Эротом. Но в «Птицелове» Державина вина нет, отчего и возникает вопрос: а откуда же оно появилось в «Коньке»? А из второго эротического источника – из пушкинского «Монаха», где Панкратию снится и вино, и Вакх, и Эрот под именем Купидона, и «обнявшиеся любовники». Короче, показывается вакханалия! Но на кого же конкретно смотрел Панкратий? А вот и соответствующие стихи: «То на стакан он взоры обращал, То на девиц глядел чернец со вздохом». Ну, а потом он же «Как лёгкий конь, за девкою погнался». А это уже и своеобразная охота!
Ну, а как сочетаются у Пушкина т.н. «любови» и вино. Ответ таков: очень хорошо сочетаются, что видно, например, из следующих стихов:
Любовь и вино
Нам нужны всё равно;
Без них человек
Зевал бы весь век.
К ним лень еще прибавлю
Они с ней заодно
Любовь я с нею славлю
Она сама вино (16).
Прекрасно! Любовь сама вино. (Тут же смотрим и на то, что Горбунок, тоже употребляет слово «зевать», говоря Ивану перед ловлей жар-птицы: «Да смотри же не зевай»!). А можно ли через любовь выйти на конкретное вино? Можно, но для этого нужно пройтись по кругу пушкинских произведений и через одно из связующих слов найти соответствующие переклички. И слово это – «музыка»! И, конечно, сопутствующее ему слов «мелодия». А вот и слова из пушкинского «Каменного гостя»: «Из наслаждений жизни Одной любви Музыка уступает; Но и любовь мелодия....» (17). Ну, а теперь смотрите на сближение слова «мелодия» с Горячеводском 1829-го года и воспоминаниями 1820-го года: «Я ехал берегом Подкумка. Здесь бывало сиживал со мною А. Р<аевский>, прислушиваясь к мелодии вод» (18). Но мы отсюда тянем ниточку дальше и в «Путешествии Онегина» находим полный комплект: и любовь, и музыку, и то, что нам нужно сейчас – конкретное вино. Вот стихи о Россини–«Орфее»:
Он звуки льёт – они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в пламени любви,
Как зашипевшего Аи
Струя и брызги золотые…
Но, господа, позволено ль
С вином равнять do-re-mi-sol? (19).
Вот вам и кипение звуков, и их течение (как у «кипучей воды»!), и сравнение их с любовью, и вот оно, главное, – сравнение их со струёй и брызгами «зашипевшего Аи»! Ну, а когда мы знаем о ночном свидании Пушкина в январе 1828-го года с «блистательной дамой», под маской которой спрятана графиня Воронцова, то и можем догадаться, что в его стихотворном отрывке от октября-ноября этого же года речь тоже идёт об Аи. Вот этот отрывок: «В рюмке светлой предо мною Брыжжет, пенится вино» (20). Тем более что Воронцова из числа пушкинских «одесских милых дам», а стихи о Россини связаны с одесской оперой. И понятно, что на пушкинский вопрос: «позволено ль С вином равнять do-re-mi-sol?», мы смело можем ответить: «Лично для вас, Александр Сергеевич, для такого Великого Мистификатора - да!»
Однако заглянем не только в «Путешествие Онегина», но и в основной текст романа, где и найдём сближение пушкинских любовниц именно с Аи: «К Аи я больше не способен; Аи любовнице подобен Блестящей, ветреной, живой, И своенравной, и пустой…» (21). Но это 1825-й год, хотя в предыдущем году Пушкин писал брату обо всех винах, которые он любит «понемногу», и при этом отмечал в прошедшем времени: «В ле<та> юности безумной, Поэтической Аи Нравился мне пеной шумной, Сим подобием любви!» (22). Повторю: «Сим подобием любви!» А где же его любовь можно обнаружить до 1824-го года? А там же, где и Аи: «И за бутылками Аи Сидят Раевские мои» (23). И при этом мы должны отметить, что среди шести детей генерала Раевского, которые и по возрасту, и по другим критериям были близки Пушкину, четыре женщины.
И вот окончательный вывод: изображать в «Коньке» т.н. «заморское вино» иллюстраторы должны в соответствии с замыслом автора – в бутылках из-под шампанского. А наиболее дотошные могут при этом и обозначить на этикетках его конкретную марку, т.е. Аи!

Примечания.
1. ПА 451.15.
2. РР 152.
3. КД 350.28.
4. Журнал «Детская литература», 1969, № 8, с.54.
5. Сборник Афанасьева в 3-х т.т., сказка №388.
6. Г 91.25.
7. Л. В. Выскочков «Шампанское в культуре Петербурга в XIX — начале XX в.», сборник «Петербург в мировой культуре», СПб, Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 2005, с.147-155.
8. И.Новиков «Пушкин в изгнании», М., 1962, «Советский писатель», с.44.
9. ПА 447.16.
10. C3 122.15.
11. https://ria.ru/society/20130802/953868217.html.
12. С1 20.41.
13. ЕО IV 45.6.
14. С2 65.33 или с.93 от 1819г.
15. С3 209.1.
16. С2 67.5 или с.96, 1819г.
17. КГ II 19.
18. ПА 447.28.
19. ЕО Пут. 18.11 или с.204.
20. С3 290.16.
21. ЕО IV 46.6 от 1825г.
22. С2 240.13 или с.321.
23. С2 123.7 от 1821г.