Тень мачехи роман, остросюжетная проза

Аннотация:
У Татьяны непростая судьба, но сейчас ей вдвойне тяжело: главная тайна ее жизни, Пандора, снова преследует ее. А поддержки ждать неоткуда. Отношения с матерью очень тяжелые, муж Татьяны не тот, за кого себя выдает, а мечта о рождении ребенка остается всего лишь мечтой. Может быть, случайно найденный в лесу мальчик и адвокат, готовый заступиться за него и Татьяну, смогут вернуть счастье в ее жизнь? Как бы то ни было, она готова бороться и менять свою судьбу. Но Татьяна еще не знает, что от этих перемен будет зависеть благополучие крупного чиновника, его жены-балерины и девочки, родившейся на далеких Сейшельских островах.

Возрастное ограничение 18+

Часть 1. Найденыш

                Рука, качающая колыбель, правит миром.

Перед закрытой дверью педиатрического отделения Татьяна Демидова остановилась, держа в руках холодный глянцевый лист с приговором. Чёрные буквы дрожали, расплываясь, и она быстро мазнула рукой по глазам, вытирая слёзы. «Почему это опять случилось? Ну что я сделала не так?» — её мутило от горя, и голова была, как чужая. Странное ощущение — словно подменили жизнь, отняв главное.
Она оперлась на подоконник узкого окна, не в силах войти в отделение. На лестничной площадке никого не было, но с нижних этажей доносилось эхо голосов. В любой момент кто-то мог подняться, увидеть, что она плачет, начать приставать с расспросами... А это было бы невыносимо. Нужно собраться, привести себя в порядок. Всё лицо, наверное, в красных пятнах — вон как щеки горят.
От больничной стены, выкрашенной синей масляной краской, веяло холодом. Татьяна прижала к ней руки, вбирая его — а потом приложила ладони к щекам. Холод чуть успокоил, даже взбодрил. И она, решительно шагнув к массивной белой двери, потянула ее на себя. В открывшемся проеме показалось всё то, к чему Демидова привыкла за долгие годы работы детским врачом. Мамы, прижимающие к себе грудничков, бабушки с малышами, дети постарше. Широкое окно в конце длинного коридора, по обе стороны которого располагались палаты. Зеленый линолеум на полу, оливковые стены... Демидова хотела шагнуть внутрь — но горячая волна крови вдруг поднялась к затылку, плеснула болью. И мир перед глазами дрогнул, меняясь, как в дурном сне.
Окно в конце коридора зажглось тускло-зеленым болотным огнем, по полу пошла рябь и он стал зыбким, как трясина. Сырость поползла от нее, заклубилась туманом, набирая темную, пугающую силу. И в этом плотном мареве стояли куклы. Теперь они были вместо людей. Темноволосая марионетка, держащая за руку свою маленькую копию. Барби с плачущим пупсом. Девочка-Мальвина, уставившая на Татьяну ядовито-синие стеклянные глаза...
Демидова закричала и захлопнула дверь, но изнутри в нее ударил ветер, вырвался и злобно взвыл: «Ппан-доо-раа!» Задыхаясь от ужаса, Татьяна грохнула дверью снова, снова... А сзади вцепился кто-то, тряхнул ее за плечи. Она обернулась: ее держал большой манекен с раззявленным в вопле ртом и лицом санитарки Кати Палны. И Демидова завизжала, отдирая от себя холодные пластиковые клешни:
— Уйдиии, кукла, уйди-удиии-иии!
Уже на грани сознания почувствовала, что летит вниз…
...и — никого... безветрие... безмолвие... время замерло темной каплей...
А потом запах нашатыря обжег ноздри, и сквозь дрогнувшие веки прорвался свет.
Татьяна увидела над собой лицо санитарки Кати Палны: живое, доброе, с тревогой и любопытством в глазах. Спину и ноги холодил пол — вновь затвердевший, надежный. Стены поднимались ровной, равнодушной твердью. Болел затылок — видимо, ударилась при падении. За открытой дверью педиатрии белело напуганное лицо бабушки, прижимающей к себе синеглазую внучку.
— Татьяна Евгеньевна, матушка, вы что? Ох, напугали, — твердила Катя Пална.
— Вот, доктор, вы обронили… — бабушка робко выступила из-за двери, нагнулась и вложила в руку Татьяны белый глянцевый листок. Она непонимающе глянула на черно-серый снимок в углу и напечатанный рядом диагноз. Воспоминания, вспыхнув, обожгли: это листок с результатом УЗИ, её приговором.
Пальцы судорожно смяли проклятый лист. И Татьяна, не выдержав, разрыдалась.
Ее нерождённый ребенок мертв.
Пандора вернулась.
И неизвестно, что хуже.

***

Согнувшись над зелёным сукном, Максим Демидов прищурил глаз, примерился. На невидимой мушке бильярдного кия — глянцевитый белый шар. Если правильно рассчитать силу и угол удара, он срикошетит от стенки стола, прыгнет в лузу. И главный куш — десять тысяч долларов — уплывёт прямо из-под носа Василенко.
Макс толкнул кий — резко и сильно, посылая вперед, как разящее насмерть копьё. Гладкая деревяшка заскользила меж пальцев, но в нагрудном кармане шевельнулось и взвыло. Рука испугалась, дернулась — и деревянное остриё, щедро натёртое мелом, скользнуло на миллиметр вправо. Шар метнулся по зелени поля, но ближе к краю затяжелел, покатился лениво — и глумливо замер в миллиметре от цели.
— Ч-чёрт, черт! — Макс сжал кулаки до белизны в костяшках, разъярённо мотнул головой.
— Не переживай, партнер, — ухмыльнулся Олег Василенко, даже не пытаясь скрыть радость. — Подумаешь: одним долгом больше! Тебе же не привыкать. А я подожду, как всегда.
Макс отвел взгляд.
Бильярдный шар стыл на краю лузы.
Десять. Тысяч. Долларов.
— Ч-чёрт, чёрт!!!
А телефон всё вибрировал, щекоча кожу сквозь нарочито грубую ткань дорогой рубашки, требовательно гремел — вызывал на корриду.
Эта мелодия стояла только на одном номере. Значит, звонит жена. Музыку с корриды он поставил на номер Татьяны специально, как символ семейной житухи — надоевшей, скандал на скандале, которую он терпел только ради доступа к деньгам. Женился на них, по сути. Ну а что, Максим Вячеславович Демидов не из тех, кто клювом щёлкает. Но теперь, похоже, прощёлкал десятку — и всё из-за Таньки.
Отвернувшись от Василенко, Максим дернул трубку из кармана.
— Да! — рявкнул он.
Танька что-то пробубнила. Поморщившись, Макс заткнул пальцем ухо: в бильярдной невозможно разговаривать — музыка, стук шаров, девки-дуры кудахчут.
— Погоди, я перезвоню, — пробурчал он. Обогнув длинный плац бильярдного стола, Демидов двинулся в направлении коридора, под очередью низко висящих ламп. Расстегнув ворот белой рубашки, нервно потер вспотевшую шею. Рука коснулась широкой золотой цепи. Память о девяностых, подарок Алены... Единственное, что никогда бы не продал — даже если бы Василенко раздел его за долги его до трусов.
Почти миновав барную стойку, Макс поймал скучающий взгляд бармена, развернулся и злобно бросил:
 — Двойной вискарь!
Бармен засуетился, отмеряя пойло железным стаканчиком. Демидов скользнул взглядом по шеренге бутылок за его спиной. В зеркальной стене над ними отразилось его лицо, раскрасневшееся от злости и выпивки. Тёмно-карие, близко посаженые глаза смотрели хищно, по-волчьи. Короткие волосы потемнели от пота.
По стойке скользнул квадратный стакан, до половины наполненный коричневатой жидкостью. Жадно проглотив ее, Макс протяжно выдохнул. Щекочущее тепло разлилось по телу, расслабляя. Задумчиво щурясь, он обернулся — тощая фигура Василенко виднелась у бильярдного стола. Демидов прикинул: Олег ведет 8:6, но партия еще не закончена. Играть договорились до десятки, и фора у Макса ещё была.
Немного успокоившись, он вышел в коридор и, прикрыв за собой дубовую дверь с медной ручкой-львом, прислонился к стене. Набрал Танькин номер:
— Привет, чего хотела?
— Макс... Не теряй меня, я буду в больнице. Ложусь в гинекологию. Прости, я... У нас... — голос Таньки был тусклым. — Макс, ребёнка не будет. У меня опять замершая беременность.
Демидов закатил глаза. Дети, дети… Когда уже это кончится!? Говорил же ей: не получается — не рожай. Как еще объяснить?
— Макс, что ты молчишь? — голос жены стал обиженно-требовательным.
— А что тут скажешь? Плохо, конечно.
Она всхлипнула.
— Таньк, не реви, — угрюмо попросил он. И не удержался, кольнул: — я ж тебя отговаривал, но ты сделала по-своему.
— То есть это я во всём виновата?
Слова зазвучали отчетливо, с ноткой угрозы. «Ну вот, завелась, — понял Макс. — Надо бы фильтровать базар, а то опять начнет о разводе. А это сейчас совсем не в масть».
— Танюш, я ж не то имел в виду… Ясен пень, ты ни при чем. Природа, чё уж. Ты как сама-то? Как чувствуешь себя? — Демидов старался, чтобы голос звучал участливо
— Да как… Хреново.
— Мне приехать? — спросил он.
Но жена снова выпустила жало:
— Зачем? Когда было нужно, ты не помог.
«Твою дивизию! — взбесился Демидов. — Ну да, не пошел я сдавать эти чертовы анализы — и не пойду, не надейся! Терпеть все эти уколы, сидеть с журнальчиком в конкуре для сдачи спермы — я что, пацан?!»
Но сказать это вслух он не решился. Пообещал, чтобы ее успокоить:
— Ну прости. Если надо — ладно, сделаю. Ты отдохнешь мальца, подлечишься. А через годик вместе пойдем к твоей докторице.
— Правда?
— Конечно, — буркнул он. И ощутил, как внутри шевельнулся стыд. Свинья он, конечно. Потому что мухлевать за ее спиной с ее же бизнесом, выкачивая из него бабло — это одно, здесь цель оправдывает средства. Но совсем другое — давать ей надежду сейчас, когда она в больнице. А ведь через год его уже здесь не будет. Он вернется в Самару, к Алёне. Но сейчас нет другого выхода, кроме как терпеть и врать.
Он упрямо двинул челюстью. Да, терпеть и врать — но он наврал бы еще с три короба и стерпел бы хоть десять Танек, чтобы вернуть Алёну! Её он любил, любил по-настоящему, и с Алёной всё было бы по-другому… Нет, и с Танюхой всё изначально складывалось не так плохо. Как ни странно, эта толстушка с первой минуты казалась ему симпатичной. Грудь у нее — роскошная, Макс всегда считал, что вот такая полнота любой бабе к лицу. Глаза красивые, курносенькая. И поговорить с ней бывало интересно, и хозяйственная: готовит вкусно, убирает, заботится. А с другой стороны — упёртая, как ослица. Принципы у неё… Семья, дети, любовь до гроба… Дура. Сама придумала, и сама поверила.
Снова захотелось выпить.
— Так мне приехать? — буркнул он.
— Нет, лучше завтра. Вещи привези, пожалуйста. Список эсэмэской скину. — И вдруг спросила с подозрением: — А ты вообще где?
— В бильярдной, на переговорах, — как часто бывало, он врал лишь наполовину.
— Понятно... — протянула она.
— Ладно, Танюш, пора мне. Звякну завтра.
Он нажал на кнопку отбоя. Задумался, перебирая в уме детали разговора. Вроде бы, все в порядке. Она ему верит. И больше не злится.
Это радовало, потому что при разводе ему бы ничего не обломилось. Коттедж и семейный бизнес — сеть аптек «Берегиня» — достался Таньке в наследство от бабки по материнской линии, причем задолго до свадьбы. Его «вольво»?.. Попробуй еще, отсуди. Но хуже всего, что он так и не смог убедить жену изменить устав фирмы, чтобы дать ему полный доступ ко всем деньгам и имуществу. Если бы так было — давно бы обанкротил компанию и получил, сколько нужно. А так... Да, Танька поставила его директором, доверила закупки и многое другое. И в бизнес не лезла, так что он мог потихоньку выводить бабло через левые схемы и складывать в укромном местечке. Но пока что накопилось недостаточно.  А явиться к Алёне нищебродом он не мог.
«Кстати, отыграться бы надо, — подумал Макс, шагая обратно в бильярдный зал.  — И завязать с этим делом. Сколько уже слил за эти годы, всё надеялся сорвать большой куш... Эх, случись такое, можно было бы сразу в Самару рвануть! Даже Танькин бизнес не дербанить, оставить его на плаву для успокоения совести. В конце концов, хоть мы и живем хреново, но расстаться лучше по-людски». 
На мгновение ему стало легче: представил себе, каково это — проявить благородство, оступившись от того, что можно заполучить обманом. Но тут же накатила злость. Потому что мечтать о выигрыше можно хоть до посинения, но если карта не идет?! Волей-неволей будешь брать в другом месте. Так что благородным быть не получится.
«Да ладно, ты же фартовый парень! — подбодрил себя Демидов. — Мало ли, что может случиться. Удачная сделка, или в игре всё-таки повезет. А может, наследство какое на голову свалится...»
Он фыркнул. Мечтатель, блин... Ну откуда наследство? Только если от Танюхи?
«А что, пока у нас нет детей, я её единственный наследник... — вяло улыбнувшись, подумал он. — Но я ведь на мокруху не пойду. Не моё это. Придумаю что-то другое. Но что? Здесь ведь тонко надо, виртуозно…»

***

Голубой кафель на высоких стенах, столы на колёсиках, подставившие спины под кюветки и баночки с шовным материалом, синяя ширма, скрывающая гинекологическое кресло — всё холодило, внушало отвращение.
Под кожей защипало, и Татьяна невольно дёрнулась; пустая ампула, стоявшая на металлическом столике, упала на бок, покатилась, позвякивая, оставляя на своем пути мокрую очередь глянцевитых капель.
— Дует?.. — с тревогой спросила Яна, не поднимая глаз. — Не терпи, говори!
Её руки в прозрачных перчатках чуть шевельнулись, и тонкая струйка крови зазмеилась в прозрачной утробе шприца, смешиваясь с лекарством.
— Всё нормально. Ты же видишь, игла в вене, — успокоила её Татьяна. — Мне уже лучше.
Лекарство подействовало мгновенно: тревожность схлопнулась, душевная боль резко замолчала, будто в её воющую пасть вогнали просмоленный кляп. Теперь серые глаза Татьяны смотрели осоловело. И если бы не так сильно жгло кожу, она бы заснула прямо здесь, в процедурке гинекологического отделения, куда кое-как добралась после приступа. Пандора всегда высасывала силы досуха.
Телефон заверещал в кармане, как разбуженная цикада. Демидова потянулась к нему, но Яна обожгла её взглядом.
— Сидим спокойно! — скомандовала она.
— Ну, Ян, а вдруг что важное? — несмело предположила Татьяна. Её мутило, появившийся на языке химический привкус стал явственнее. Он ширился и всё больше отдавал сладковатой резиной, словно в рот засунули воздушный шарик.
— Никуда твои пациенты не убегут и не уползут, за ними мамы смотрят, — оборвала Костромина. — Сначала вваливаешься сюда, чуть живая, просишь поставить успокоительное. А чуть захорошело — сразу в бой, да, подруга?
Спорить не было смысла — в их разговорах за громкоголосой великаншей Янкой всегда оставалось последнее слово. Вот только потом Татьяна всё равно поступала так, как считала нужным, и они обе это знали.
Яна Костромина, которую ещё в школе за мужественную внешность, прямоту, горячность и обостренное чувство справедливости называли Яна-Дартаньяна, была лучшей подругой Тани. Они учились в одном классе, вместе поступили в медицинский. Сейчас Яна Леонидовна выросла из заурядной середнячки в лучшего дамского доктора их маленького подмосковного городка, а недавно стала заведующей гинекологическим отделением. Но в свободное от заведования время продолжала вести жизнь обычного дежуранта, потому что надо было кормить двоих детей и обеспечивать пожилую маму. Татьяне повезло, что именно сегодня подруга осталась на смене. О результатах УЗИ Яна знала — сама делала его. И сейчас решила, что Татьяна расстроилась из-за потери ребенка. А о Пандоре… Демидова никогда не говорила с Яной о приступах.
Она вдруг почувствовала, как сильно устала таскать в себе свою постыдную тайну. Приступы случались не раз и не два — значит, какой-то недуг всё же гнездится в её душе. Они накатывали в моменты наивысшего нервного напряжения, или после сильнейших стрессов. Как сегодня, когда нервы сдали из-за гибели ребенка... Всегда, как только Танин крест утяжеляла смерть, предательство, несправедливость, ещё и Пандора наваливалась на неё, как крушащий мир танк — будто являлась, чтобы добить. И это странное безумие за секунду искажало окружающее Таню пространство. Превращая людей в холодных пластиковых уродов, в разглаженных лицах и вылупленных глазах которых стыло жуткое, нечеловечье. И каждый раз из этого потустороннего налетал ветер и выл: «Пандо-о-о-ра-а»... Почему именно это слово? Она не знала.
…Один из приступов случился у неё на третьем курсе медицинского: мать в тот день устроила ей скандал, обвинив в краже денег. Татьяна их не брала, она вообще ни разу в жизни ничего не украла — и оттого материны слова казались во сто крат обиднее. Таня, уставшая донельзя, потому что перед этим пришлось почти двое суток провести на учёбе и подработке, пыталась оправдаться, плакала, но мать орала всё громче, бросаясь на дочь, как разъярённый ротвейлер — а потом вкатила ей такую пощёчину, что у той в глазах потемнело. А когда пелена спала, ледяной ветер выл: «Ппан-доо-ораа», и перед Татьяной прыгала и визжала, колотя её пластиковыми руками, отвратительная до дурноты кукла.
Таня так и упала — там, в коридоре. Когда пришла в себя, страшно болело плечо, нога и рука затекли: по всем признакам, в обмороке она пролежала не меньше часа. Завозилась, пытаясь подняться — и увидела мать: та сидела за кухонным столом и спокойно читала дамский журнал, сплевывая лузгу от семечек в бело-рыжую пиалу.
Деньги нашлись в тот же день, под разорвавшейся подкладкой материнской сумки.
Но после этого приступа Татьяна поняла, что Пандора, которая до этого не появлялась почти четыре года, и дальше будет загаживать её жизнь. И впервые задумалась — а не лучше ли перевестись в другой вуз?
Но медицина была детской мечтой. И Татьяна решилась поговорить с преподавателем психиатрии, Олегом Станиславовичем Вельке — чтобы раз и навсегда понять, имеет ли она моральное право стать врачом.
Пожилой психиатр с почти сорокалетним опытом предложил ей пройти некоторые обследования амбулаторно. А после сказал, просматривая результаты: «Патологий головного мозга не выявлено, да и я не могу соотнести ваши приступы с каким-либо психиатрическим заболеванием. Полагаю, они психогенной  природы, так что вы вправе продолжать обучение. Я вам пропишу  успокоительное и советую поработать с психологом, — протянув рецепт, он посмотрел на Таню с уважением. — Похвально, что вы признались сейчас. Ещё не стали врачом, а уже чувствуете ответственность»...
Тогда Демидова послушно пропила курс лекарств, обратилась к психологу. И с тех пор приступов не было. Она думала, что Пандора исчезла. И, уверенная в том, что не представляет угрозы для других, закончила интернатуру в педиатрии, спокойно работала здесь до сего дня. А теперь приступ повторился. И как с этим жить? Как работать с людьми, если не владеешь собой?!
«Может быть, Вельке всё-таки ошибся, и Пандора — психическая болезнь? — мучительно думала Татьяна. — И она прогрессирует. Ведь сегодня я набросилась на сотрудницу, хотя раньше во время приступов стояла истуканом, даже кричать не могла. А что будет завтра?.. Я же работаю с детьми! Нет, нужно окончательно разобраться. И даже если придётся уйти из любимой профессии, я сделаю это, — твёрдо решила она. — Иначе не врач я, а так... эгоистка. Из тех, что я сама не уважаю».
За окном процедурки подвывала январская метель, и было темно. Демидова глянула на запястье — там, в белом круге циферблата, прямой линией замерли стрелки. Без одной минуты шесть, два часа до вечерней смены... И нужно как-то продержаться. Ведь неизвестно, когда снова сдадут нервы, на время взнузданные диазепамом.
«Позвоню Витьке Купченко, пусть сменит меня как можно быстрее», — решила она.
Бывший однокурсник Тани и Яны, Витька в студенческие времена влюблялся в них попеременно. Они до сих пор вспоминали его ухаживания, и беззлобно смеялись, причем Купчено — громче всех. Суетливый обаятельный толстячок — низенький, смуглый и кареглазый — он напоминал Лосяша из «Смешариков». Витька был прирожденным педиатром, и ещё учась в институте, прослыл грозой окрестных декретниц. Завидев мамашу с коляской, Купченко непременно направлялся за ней, ревниво наблюдая, не слишком ли сильно она укачивает дитя, не облизывает ли соску перед тем, как сунуть бутылочку ребенку. И, чуть что, делал замечания. Многие мамаши из тех, что он встречал на улицах, не понимали своего счастья и бежали от бесконечных Витькиных наставлений, роняя памперсы и погремушки. Но он всё время находил новых жертв и дважды попадал в милицию за стремление нравоучать. Теперь он тоже работал в педиатрии, и они с Татьяной всегда выручали друг друга, если нужно было подмениться или сдать смену пораньше. Сегодня Витька и его невеста, медсестра Тамарочка, должны были выйти на ночное дежурство. Так что Купченко наверняка бодр, трезв и ничем не занят. И сможет сменить её, пока Яна...
Душевная боль снова зашевелилась внутри, растопырила острые колени — они впились под ребра, мимоходом ткнув сердце. Татьяна часто задышала, пытаясь сдержать слёзы. Что она только не делала, чтобы сохранить эту беременность! Всё тщетно. Уже в пятый раз. И теперь остаётся только одно — избавиться от плода.
— Янка, когда ты сможешь взять меня на операцию?
Подруга хлестнула чёрными глазищами из-под вороной, кукольно-ровной, до бровей, челки. Вытащила из вены иглу, придавив выступившую бордовую каплю мокрым ватным шариком. Пахнуло спиртом.
— Ну вот, зажми! — Татьяна послушно перехватила шарик, и Костромина выпрямилась во весь свой великанский рост. — Часа через полтора. Я тебе скажу, как анестезиолог освободится.
Татьяна лишь кивнула, заторможено глядя перед собой. У стены стоял медицинский шкафчик, на полочках которого лежали биксы, одноразовые шприцы, пачки лекарств, аккуратно перетянутые резинками. Там, за стеклом, хозяйничал ловкий, почти невыносимый для неё сейчас порядок — много лет Таня безуспешно пыталась навести такой в своей жизни. Не вышло.
Она отвернулась, прячась от самой себя.
— Эй, ты чего? — Яна тронула за плечо, потянулась, пытаясь поймать ее взгляд.
— Страшно, — пробормотала она. И скривила лицо: — Каждый раз страшно. Будто моё тело — гроб…
Во взгляде Яны мелькнуло странное выражение. «Как на сумасшедшую смотрит, — тоскливо подумала Демидова. — Скоро все будут так смотреть. Все узнают о приступе, к гадалке не ходи: Кате Палне только попади на язык — разнесет по всей больнице. Мать про таких говорит «вода в жопе не держится». Ох, кстати, мать… Не дай Бог еще она узнает… Торжества будет — через край».
— Я в порядке, Янка, — соврала она. — Справлюсь. Просто перенервничала. Да и Макс... как-то сухо отреагировал. Знаешь, я иногда думаю, что он совсем меня не любит.
— Ну, знаешь! — в сердцах сказала Яна. — Твой муженёк тот ещё фрукт. Прости, но мне кажется, его величество плевать хотел на всё, что не вертится вокруг его пупа!
Татьяна отвела глаза: ну зачем завела этот разговор, знала ведь, что Янка не терпит Макса?!
Она выудила из кармана смартфон, погладила его пальцем, снимая блокировку. На экране горел пропущенный вызов из приемного покоя. Она тут же перезвонила:
— Девочки, это Демидова. Искали меня?
— Да, Татьяна Евгеньевна. Тут мальчика привезли, посмотрите?
— Конечно! Уже спускаюсь.
Работа. Хорошо, что у нее есть эта работа. Татьяна цеплялась за неё со смешанным чувством страха и обожания. И работала, как одержимая — несмотря на то, что совершенно не нуждалась в деньгах. Несмотря на недовольство Макса, беспокойные ночные смены, нервных мамашек и жалость к больным детям. Работа выматывала, но позволяла помогать. Это отвлекало от невесёлых размышлений о собственной жизни.
Вот и сейчас мысль о том, что её ждёт больной, заставила Татьяну собраться, привести себя в порядок. Она встала, поправила волосы, застегнула пуговицы халата. Сразу стало тесно: он жал в груди и еле сходился на талии, хотя размер был пятидесятым. Татьяна расправила воротник, выровняла бейдж, приколотый к груди. Придирчиво оглядела туфли. Взяла со столика картонную упаковку с перчатками, вытащила одну пару. Натянула на руки: новые, шершавые от талька, надевались они легко.
«Теперь я снова врач, а не пациент, — подумала она. — И буду оставаться врачом, пока это возможно». Вздёрнула голову; платиновые серьги с крупными бриллиантами блеснули надменным холодом. Заправила за ухо русую прядь асимметричного каре, откинула со лба челку.
— Ну прямо железная леди! — Янка с осуждением смотрела на нее, уперев руки в бока. — Даже глаза не серые. В них, как сказал бы поэт, сталь упрямства. От себя добавлю: ослиного.
Татьяна сказала примирительно:
— Слушай, ну я же пока на смене!
Демонстративно набрала номер Купченко и, глядя на подругу, попробовала состроить смешную рожицу. Но уголки губ съехали вниз, как у грустного клоуна.

***

Открыв дверь приёмного отделения, Татьяна пошла по длинному полутемному коридору, меж кафельных стен бирюзового цвета. Со старых агитационных плакатов смотрели счастливые семьи и энцефалитные клещи.
Как всегда, в приёмнике было шумно, пахло йодом, дезинфекцией и табаком. В пластиковых креслах терпеливо ждали больные. Сопровождающие толпились рядом, заглядывали в кабинет первичного осмотра. Его дверь была открыта, и две медсестры работали, не поднимая голов — одна заполняла историю, вторая мерила давление у грузной пожилой женщины в теплом платке и песцовой шапке. Неся в руке звенящий пробирками чемоданчик, прошлепала тапочками лаборантка. Высокий пожилой хирург Алексей Вячеславович — благообразный, как миссионер — зашел в четвертую смотровую, задернув за собой плотную зеленую штору. Таня только и успела, что мельком увидеть стоящую там каталку и ноги лежащего на ней человека, обутые в большие, подбитые потертой резиной, валенки.
Первая и вторая смотровые были пусты. В третьей лежал старик, очень бледный и одышливо-полный. Женщина средних лет сжимала его руку.
— Девочки, где мой? — спросила Татьяна у медсестер.
— В четвертую пройдите, пожалуйста. Там Алексей Вячеславович уже.
Демидова нахмурилась: с чем же привезли мальчишку, если его смотрит хирург?
Вошла в белый дверной проем, под яркий свет большой прямоугольной лампы — и увидела, как колыхнулась штора. Из-под нее, как из-под ширмы кукольного театра, показались старые валенки, спущенные на пол с приглушенным стуком. Тяжелый бас хирурга за плотной зеленой тканью был монотонно-успокаивающим:
— Здесь больно? А здесь?..
Ответом был только надсадный кашель.
Демидова отвела край шторы. Спина хирурга, обтянутая голубой тканью униформы, была согнута над облезлой каталкой: он ощупывал ноги худого белобрысого мальчишки, который беспокойно тянул голову, следя за движениями его рук.
На кушетке у стены грудой валялись обноски. Старомодная куртка-Аляска черного цвета, лыжные штаны, прожженные в нескольких местах, клетчатый мохеровый шарф и кроличья шапка-ушанка — оказывается, кто-то еще носит такие. От вещей ощутимо несло дымной кислятиной. Татьяна не сразу осознала, что это одежда мальчика — только увидев на нем старый свитер с орлом «Монтана» (надо же, ведь их носили лет двадцать назад!), она почувствовала острый укол жалости. Что же у него за родители, если ничего другого для сына не нашли?
Мальчишка стрельнул в нее испуганным взглядом. Демидова улыбнулась как можно приветливее. Она всегда старалась расположить к себе детей. А этот парнишка явно был ее пациентом: с таким кашлем она его домой не отпустит.
На вид ему было лет восемь. Соломенные волосы, слежавшиеся под влажным теплом зимней шапки, прилипли ко лбу нелепыми завитками. В серых глазах, испуганно смотревших из-под белесых бровей, Татьяна заметила рыбий блеск — тот, что всегда сопровождает лихорадку. Заострившийся нос, обметанные губы с сухими блямбами заед, впавшие щёки. Тонкая шея, предельно выступающие дуги ключиц — мальчишку явно недокармливали.
Хирург выпрямился:
— Ну что, поздравляю: переломов нет, но колено вывихнуто. Снимай свитер, я живот и рёбра осмотрю.
Парнишка отреагировал странно: замотал головой, вцепился руками в край одежды.
— Ты боишься меня, что ли? — удивился хирург. — Или стесняешься? Не нужно. Я тебя не обижу, вот и Татьяна Евгеньевна подтвердит. Правда, Татьяна Евгеньевна? Я же не страшный?
— Нет, конечно, — улыбнулась она и попыталась приободрить мальчика. — Алексей Вячеславович у нас добрый, тебе повезло, что к нему попал. Снимай свитерок, не бойся. Сначала тебя дядя хирург посмотрит, а потом я послушаю, что у тебя за кашель такой разухабистый. Хорошо?
Парнишка напряженно сглотнул. И, чуть скривившись от боли, обречённо потащил свитер вверх. Кисти рук были костистыми, как птичьи лапки. Мальчик боднул головой, выныривая из вязаной горловины, освободил плечи из рукавов. И ссутулился, исподлобья глядя на Таню. А она тихо охнула: бледная кожа мальчишки была исполосована вздувшимися красно-фиолетовыми линиями.
— Эт-то что такое? — медленно, неожиданно хрипло, крякнул хирург.
— Я упал, — быстро ответил мальчик.
Как показалось Татьяне, слишком быстро.
Она подошла ближе, впилась глазами в грудь мальчишки. Багрово-синие полосы перекрещивались, ложились поверх друг друга, и на конце каждой наливался почти ровный прямоугольник со звездчатой чернотой по центру. Было в них что-то… Что-то знакомое… Она наклонилась ниже, пытаясь вспомнить — и вдруг ее щеки зажгло, словно изнутри к ним поднялись тысячи крохотных игл. По телу ознобом прошла дрожь, вздыбила волоски на коже. И она вспомнила…
…Маленькая Таня что-то натворила тогда, и отец решил выпороть ее. Сказал спокойно, почти буднично: «Раздевайся и ложись на диван». Оставшись в одних трусиках, она легла, уставившись в стену — на широкую, кривую трещину, нахально расколовшую слой известки. Диванная обивка была жесткой, и чувствовать ее грубость голым телом было бесконечно страшно — казалось, будто жестким и грубым стал весь окружавший ее мир. Даже воздух царапал, дотрагиваясь ледяными пальцами сквозняка, колко просачиваясь внутрь сквозь сведенное спазмом горло.
Еще немного, и послышится медленная поступь отца, мерзко зевнет пряжка солдатского ремня, открываясь с коротким лязгом.
Можно было сто раз сойти с ума в ожидании этой пытки.
Он вошел молча. Вытащил из брюк ремень. Скосив глаза, оцепенев от ужаса, Таня смотрела на отца и до последнего верила, что он передумает. Но мужчина сложил ремень вдвое, примерился и схватил ее за ноги, легко окольцевав своей широкой ладонью обе ее лодыжки. Ремень в поднятой руке вздыбился петлей. Отец высоко поднял девочку над диваном; подвешенная вниз головой, Таня не могла сопротивляться, только зажмурила глаза. Ярко, как в телевизоре, возникла картинка: мертвая туша на скотобойне. Висящая на крюке, с содранной кожей. Кровь на полу. Холод. Смерть.
Первый удар плюнул болью. Таня зарыдала, извиваясь, завизжала, моля перестать. Второй удар, третий, еще, еще — они взрывались, расшвыривая по телу зазубренные осколки боли. Таня подавилась криком. Он переполнял ее, но уже не мог вырваться наружу — горло заткнул спазм. Тишина обрушилась, надавила — и просыпалась, как песок. «Пандддооорааа», — колыхнувшись, шепнул воздух, и кольцо отцовских пальцев на ее ногах стало мертво-пластиковым. Стены дрогнули, изогнулись, диван заблестел, превращаясь в пластиковый куб. И отец тоже стал ненастоящим, пластмассовым, неживым, как механический человек, которого завели большим ключом, и теперь он поднимает и опускает, поднимает и опускает, поднимает и опускает руку.
Таня обмякла, полумертвая от ужаса и боли. А кукла-отец, всё так же молча, тщательно и вдумчиво охаживал ее ремнем со всех сторон — по ногам, ягодицам, спине, животу и груди… Широко замахивался, опускал ремень с ровным, монотонным свистом. Крутил своего ребенка, будто выбирая, где еще осталось живое, чувствительное место. С видимым аппетитом терзал маленькое тело дочери.
Молча, без эмоций, он доделал запланированное и спокойно, с чувством выполненного долга, ушел на кухню. А она доползла до своей комнаты, легла в кровать и много часов не могла уснуть, потому что обожженная ударами кожа звериным воплем отзывалась на каждый вздох. И долго потом на ее бёдрах и ягодицах темнели длинные, болезненные метки родительской ярости. А на их концах горели звездочки в прямоугольных оправах — следы от тяжелой металлической пряжки толстокожего солдатского ремня…
«Чтоб вы горели в аду, чёртовы воспитатели!», — Демидова обошла мальчишку, встала, глядя на него сверху. Сложила руки на груди, тяжело вздохнув. Он поднял голову — несмело, будто был в чем-то виноват. Взгляды зацепились друг за друга: ее — понимающий, но жёсткий, и его — опасливо настороженный.
— Тебя избили. Мать или отец, — сказала Татьяна, и это были не вопросы.
Мальчик отвел глаза. Ссутулился еще больше, замотал головой:
— Нет, тётя. Я сам упал.
В его голосе звучало упрямство, злое упрямство взрослого человека, принявшего окончательное решение. Но сквозь него пробивался страх, и он был очень хорошо знаком, слишком понятен Тане. Таким страхом наливается жизнь ребенка, когда о том, что происходит дома, никому нельзя говорить. И это значит, что спасения нет, и не будет. А попросишь защиты, расскажешь, что с тобой делают — тогда молись, малолетний ублюдок.
Татьяна глубоко вдохнула и крепко зажмурилась, запрокинув голову. Что, что тут сделаешь? Парень будет все отрицать. Она тоже была такой когда-то…
«А пусть! Пусть отрицает! — разозлилась она. — Но я не позволю, чтобы мальчишка и дальше так жил. Найду управу на его родственничков».
— Давай-ка съездим на УЗИ, дружочек, — хирург нарушил затянувшуюся тишину. В его голосе слышалась тревога.
Мальчишка испуганно замотал головой, натянул свитер. Белесые бровки сошлись жалобным домиком. Таня поспешила его успокоить:
— Это не больно! Доктор тебя по животу погладит специальной штучкой, и мы по телевизору посмотрим, все ли хорошо в твоем животе.
— Прямо по телевизору? — недоверчиво, но с видимым интересом переспросил мальчик.
— Ну да. И ты тоже сможешь посмотреть, — улыбнулась Татьяна. — А пока мы ждем медсестричку, которая отвезет тебя в кабинет УЗИ, давай поболтаем. С Алексеем Вячеславовичем вы, наверное, уже познакомились. А теперь мне скажи — как тебя зовут?
— Я ударился головой и ничего не помню, — ответил мальчик.
Быстро. Слишком быстро ответил, поняла Татьяна.

(продолжение следует)

Уважаемые читатели! Больше узнать о моих книгах вы можете в паблике https://vk.com/luchshie_romany
Кстати, там вы сможете выиграть бумажную или электронную книгу любого автора, или деньги на ее покупку.
Моя страничка на Литрес https://www.litres.ru/svetlana-gimt/