8. Самая лучшая на свете игра

           САМАЯ ЛУЧШАЯ НА СВЕТЕ ИГРА

    К сожалению, самую лучшую на свете игру, игру в футбол, любят далеко не все. Некоторые штатские, мнящие себя шибко умными, высокомерно отзываются о ней, как о мало интеллектуальной. Люди попроще в выражениях тоже не стесняются – «двадцать два дурака один мяч гоняют». Я не отношу себя ни к тем, ни к другим, переубеждать кого бы то ни было не собираюсь, но сказать слово в защиту любимой игры обязан. Слишком большое место она занимает в моей жизни, чтобы я мог промолчать. Не буду вдаваться в красоты техники обращения с мячом и приводящие в восторг сугубых знатоков хитросплетения тактики, давайте взглянем на игру, как таковую, с общечеловеческой точки зрения.
    Философы утверждают, что наш род правильней называть не homo sapiens, человек разумный, а homo ludens - человек играющий. Никто не спорит с афоризмом Шекспира – «Весь мир театр, и люди в нём актёры». Так почему же футболистам отказывают в славном имени актёра, а в газоне поля не хотят видеть подмостки сцены? В чём разница? Зрителей на трибунах стадионов собирается куда больше, чем в партере и на галёрке театра. И поверьте, эти двадцать два актёра разыгрывают порой спектакль намного увлекательней, нежели «Оптимистическая трагедия». Их талант, как и бездарность, видны крупным планом, зритель оценивает их здесь и сейчас, сопереживает, негодует, радуется. К тому же, актёры театра и кино ходят в масках, лицедействуют, представляют кого угодно, только не себя. Ты видишь беззаветного храбреца или преданного влюблённого, а на самом деле перед тобой может кривляться отъявленный трус или законченный негодяй, и не всегда ты разглядишь его под личиной. Футболисты же честно играют самих себя, и все оттенки их характеров, их сила и слабость, перед тобой как на ладони. Разве это не преимущество футбола перед театром? Там эрзац, подделка, фальшивые чувства, здесь кипение подлинных страстей, трагедии поражений и триумфы побед. Почувствуйте разницу. И спектакль каждый раз новый, повторов не бывает. Труд футболиста заслуживает не меньшего уважения, чем труд артистов балета – и те, и другие играют, в основном, ногами – а чтобы добиться надлежащего мастерства в своём искусстве требуется с юных лет не щадить здоровья и времени. И футбол – игра намного демократичнее академического театра. Не каждому городу, не говоря о станице и хуторе, по карману содержать театр. А футбольным полем и двумя десятками актёров обзавестись неразорительно, тем более, что бескорыстных энтузиастов в избытке. Чтобы играть в футбол достаточно мяча и небольшого пространства ровной земли. Я мог бы много ещё чего напеть во славу футбола, но ограничусь простым  аргументом – общайся человечество с кожаным мячом, а не с оружием, некогда и некому было бы воевать. При внешней боевитости футбол скорей объединяет людей, чем разъединяет – и футболисты, и болельщики всего мира чувствуют себя единой семьёй, их соперничество не заканчивается захватом стран и бедами для населения, каждый матч – своеобразный катарсис, очищение душ, выплеск эмоций. Игра – это акт дружбы и единения, весёлое жизнеутверждающее действо.
После такой возвышенной преамбулы пора переходить к нашему станичному футболу, про звёзд мирового футбола нам неустанно рассказывают каждый день СМИ, про звёзд родной станицы, боюсь, не расскажет никто, кроме меня. Начнём от печки, опять через собственный опыт, потому как другого пути не бывает.
    Ещё в раннем детстве, когда мы переехали из Сокольского в Кирпильскую, отец купил мне большую и красочную игрушку – настольный футбол. На зелёном жестяном поле в форме прямоугольного подноса, при помощи рычажков перемещались по направляющим штангам металлические фигурки футболистов, и пинали мечущийся между ними мячик, загоняя его в противолежащие ворота. Футболисты были в майках четырёх команд – не помню, каким образом они перевоплощались в двух соперников – ЦДКА, «Динамо», «Зенита» и «Спартака». Отец  разъяснил – это самые прославленные футбольные команды Советского Союза, выбирай - за какую болеть. ЦДКА (а, может ЦДСА, не помню, армейцы несколько раз меняли название, но ещё точно не ЦСКА) представляют Красную Армию, команда сильная, несколько раз была чемпионом, уважаемая. Что ж, Красную Армию я уважал, но цвета клуба – красно-синие – почему-то не понравились, что-то в них почудилось официозное, и ЦДКА я решительно отверг. Про бело-голубое «Динамо» и куры не балакали. Во-первых, этих «Динамо» аж несколько штук – московское, киевское, тбилисское, минское и т. д., во-вторых, все они представляют глубоко неуважаемую милицию – как можно болеть за ментов? Нет, ни за что. Отец покривился, но ничего не сказал. Позже я узнал, что он болеет за киевское «Динамо», но своего отношения к динамовцам изменить не смог. Размазнистые зеленовато-синие цвета «Зенита показались безвкусными и безжизненными, таких и в природе не существует, ну и кто такие зенитчики – пуляют по облакам, нет, мне таких не надо. А вот в красно-белый «Спартак» я влюбился раз и навсегда. Имя какое славное – бесстрашного вождя восставших древнеримских рабов Спартака я уже знал, и он был (и остался) одним из любимейших моих героев в истории, и форма красивая – на алой майке поперечная белая полоса по груди с ромбиком и буквой «С» - неотразимо! Так я стал болельщиком «Спартака» на всю жизнь.
    Настольный футбол я быстро поломал, но любовь к футболу не пропала. Она разжигалась походами с отцом и дедом на усть-лабинский стадион, сочувствием к отцовским переживаниям, когда он бушевал у радиоприёмника, слушая репортажи Вадима Синявского, чтением «Советского спорта». Начиная с 1958-го года, с чемпионата мира в Швеции, я стал уже квалифицированным болельщиком, не только разглядывал фотографии с вратарскими полётами Банникова и Маслаченко, или с Понедельником, забивающим гол пушечным ударом, но и штудировал отчёты о матчах первенства СССР во всех лигах, поимённо знал составы команд, следил за турнирной таблицей. Кстати, интересные фортели выкидывает память – кто объяснит мне, почему из вереницы чёрно-белых фотографий на страницах «Советского спорта» неизменно первой всплывает изображение вытянувшегося в безнадежном прыжке за мячом, влетающим в верхний угол, изображение совсем незнаменитого вратаря харьковского «Авангарда» Леонида Колтуна? Именно она, а не другая, более забойная. Думаю, никто не объяснит.
    После возвращения из двухлетней командировки в Усть-Лабу, где в тесном дедовом дворе не было условий для упражнений с мячом, я отводил душу, совершенствуя индивидуальное мастерство на просторе двора школы №21. Залучить партнёров удавалось редко, основным моим соперником был штакетник забора, резиновый мяч отскакивал от него не хуже, чем от стенки, и я лупил по нему целыми днями. Поначалу страдательной стороной в неустанных тренировках выступал мяч – слабая резиновая оболочка за неделю превращалась в лохмотья, и я шёл к родителям с просьбой обновить инвентарь. Наконец, отцу надоело покупать бесконечные резиновые мячи, и он приобрёл настоящий футбольный мяч, кожаный. Тот мяч образца конца пятидесятых годов отличался от каменного ядра разве большей прыгучестью, а толстые прямоугольнички кожи, из которой он был сшит, напоминали латы средневекового рыцаря. Надо было иметь могучие ноги, чтобы запустить его в полёт, и воистину чугунный лоб, чтобы рискнуть сыграть головой. Отдельная резиновая камера заправлялась вовнутрь кожаного чрева и накачивалась велосипедным насосом. Требовалась немалая ловкость пальцев, дабы вовремя пережать горлышко камеры и плотно перевязать его шнурком, а затем запихать этот вдвое сложенный сосок под шкуру туго накачанной сферы. Ширинка для камеры зашнуровывалась сыромятным ремешком, и вот эта жёсткая  стёжка представляла наибольшую угрозу для желающих сыграть головой – она запросто могла снять скальп при косом соприкосновении. При удачно подставленном черепе игрок отделывался лёгким сотрясением мозга. Короче, принося кучу опасностей и неудобств, мяч обладал одним неоспоримым достоинством – твердокаменной прочностью.
Но у этого неоспоримого достоинства вскоре обнаружилась оборотная сторона. Обезопасив себя от еженедельных трат на слабые резиновые мячики, отец подставил школьную ограду под сокрушительную бомбардировку стенобитного снаряда. Я к седьмому классу уже поднакачался, мышцы ног налились ударной мощью, и кожаный мяч, которым я обстреливал штакетник, начал проделывать проломы в стройных рядах осиновых планок. Иные выскакивали из гвоздей, иные разлетались в щепки, забору грозило исчезнуть с лица земли, и отец счёл за благо указать мне дорогу на площадь – «иди и дубась по стенам клуба, церковную кладку не пробьёшь». Я и пошёл.
    На площади тут же объявились соратники – Володя Косарев, Коля Стрельников, Петя Лихонин, Петя Марковский, Вася Дубровский, Коля Кибирёв и ещё многая мелкота изъявили желание стать футболёрами, подтянулся со своей Южилкиной балки Петя Нужный. Составилась вполне дееспособная дружина, закипели спортивные страсти, выявились лидеры и таланты. Поначалу мы гоняли мяч на всех свободных от овец и привязанных телков участках площади, обозначали кирпичами ворота, делились на две команды и начинался поединок до упаду с весьма приблизительным соблюдением правил. Решение об одиннадцатиметровом штрафном ударе выносилось общим голосованием, боковые и лицевые линии своей условностью вызывали бесконечные споры, о разметке не было и речи, анархия – мать порядка, и так далее. Мяч застревал в кустах молочая, с игрового пространства нас прогоняли алчные овцеводы и животноводы, штрафную площадь вместе с воротами бесцеремонно пересекала сокращающая дорогу подвода или того хуже – трактор, в самый разгар матча чья-либо мать могла без зазрения совести вырвать из рядов атакующих своего сына, чтобы тот натаскал ей воды – помех была уйма. Но мы не сдавались, энтузиазма нам было не занимать, футбольные баталии на площади гремели до наступления темноты практически круглый год. Только проливной дождь или снег по колено могли оставить нас дома.
    Понемногу мы откочёвывали на северо-восточный край площади, там после сноса старых амбаров и складов, некогда охраняемых пресловутой Чамкой, образовался свободный клин земли почти стандартных размеров футбольного поля, где-то семьдесят на сто метров. Года за три до того колхоз засеял эту поляну клещевиной, но потом её забросил и она пустовала, радуя глаз идеальной выровненностью и травяным покровом. Правда, не одни мы положили глаз на бесхозную землю – то механизаторы ни с того ни с сего поставят там поломанную технику, то жители соседних дворов воздвигнут штабеля кирпича и самана, загромоздив центр игрового поля, то укрепятся на колах и верёвках наши заклятые враги – привязанные телки. Шло лето 62-го года, сборная Советского Союза по футболу сражалась на чемпионате мира в далёком Чили, мы, в свою очередь, мечтали составить им достойную смену, но условий для роста мастерства категорически не хватало.
    И мы надумали заручиться поддержкой высших властей. Составили делегацию – Петя Нужный, Володя Косарев, Коля Стрельников, я – и пришли на утреннюю планёрку, которую проводил у конюшни бригадир Свешников. Дождавшись очереди, Петя, наш самый смелый и красноречивый оратор, выступил вперёд и закатил пламенную речь о славной роли футбола во всесоюзном масштабе и о нашем бедственном положении. Бригадир выслушал ходоков терпеливо. Ровесник наших отцов, человек, прошедший войну и потерявший на ней половину одной ноги – он заметно прихрамывал и носил прозвище Костылин, хотя пользовался лишь палкой – суровый хозяйственник, не самый приятный в общении, не очень любимый подчинёнными, отнёсся к нашему делу с неожиданным участием. И решил проблему в две минуты. Он сказал:
    - Всё понятно. Сейчас пришлю к вам трактор с пятилемешным плугом, покажете ему – что опахать. Через этот Траянов вал ни одна собака не перескочит. Играйте на здоровье. Если кто вздумает залезть на вашу территорию, обращайтесь ко мне. Отучу на всю жизнь. Ещё вопросы есть?
    Мы осмелели и приступили с просьбой выделить столбы для штанг и перекладин. Бригадир усмехнулся и развёл руками:
    - Хлопцы, это не ко мне. Но вы, я вижу, парни здоровые. Пила и топор дома найдутся? Идите в лесополосу, выбирайте подходящие деревья, валите, а я дам трактор с тележкой для транспортировки. Договорились?
О большем мы не смели мечтать. Своё футбольное поле, ограждённое, с настоящими воротами, с высоким покровителем – да мы горы своротим, не то что несколько акаций!
    С трудолюбием пчелиного роя мы захлопотали над своей вожделенной собственностью. Бодливый телок бабки Вакуленчихи, несмотря на яростное сопротивление владелицы и нежелание упрямого животного оторваться от сочной травки, был выдворен за пределы поля – вон, перед оградой радиоузла пастбище тучнее. Две тысячи кирпичей соседей Лоскутовых во мгновение ока переместились до калитки нерадивых хозяев. Опытный тракторист, родной дядя Коли Стрельникова, под чутким руководством Пети окружил наше ристалище высоким валом чернозёма, причём так ловко настроил плуги, что с внешней стороны земляной вал выглядел непреодолимым препятствием для всяких разных праздношатающихся и надёжно ограждал от покушений любителей срезать угол. На чётко сориентированном по сторонам света прямоугольном клочке земли мы развернули бурную деятельность. Перво-наперво вооружились лопатами и тяпками. Малейшие неровности почвы, вроде кротовьих холмиков, колеи от проезжей техники, были срыты, засыпаны, затрамбованы, заложены кусками дёрна, взятыми из отвалов. Не поленились и полить водой для лучшего приживания. Всякие будяки, молочай, конский щавель и прочий чертополох, нагло возвышавшие главы выше положенных семи сантиметров, тщательно выпололи, и на любовно выглаженном пространстве приступили к святая святых – разметке футбольного поля. Я принёс из дому матерчатую двадцатипятиметровую рулетку, Володя Косарев ведро извести с рогожной кистью-макловицей, и вот на зёлёном фоне картины возник волшебный белый узор из линий, кругов и трапеций, так много говорящий сердцу истинного футболёра, заставляющий трепетать его сердце.
    Лишь ворота, возведённые по всем правилам, доставили нам больше хлопот, чем удовлетворения. Стволы акаций, безусловно, прочны, а ошкуренные ласкают глаз и руки безупречной белизной и природной гладкостью, но, стройностью, увы, не отличаются. Мы облазили с топором и пилой всю ближнюю лесополосу, для штанг нашли подходящий материал быстро, но для перекладин длиной в семь с половиной метров найти пригодные деревья отчаялись. Максимум на высоте пяти метров наши родные акации безнадежно выкидывают букет побочных ветвей, что ты с них возьмёшь. Склонный к авантюрам Петя предложил спереть два сосновых бревна с колхозного лесосклада, но, поразмыслив, мы на уголовное дело не пошли – не себя, так родителей под монастырь подведёшь. Володя Косарев, чей отец работал плотником, предложил состыковать два ствола, мол, мы же не Гарринчи, чтобы ломать перекладины могучими ударами, и вешать на них никого не собираемся, выдержат. Скрепя сердце, пришлось пойти на неприглядный компромисс, и враги, которых мы нажили захватом лакомого куска земли, тут же нанесли удар по слабому месту. Не успели мы намертво врыть штанги и приколотить хилые перекладины, как на следующее утро обнаружили одинокие обезглавленные столбы. Подлым мстителям, под покровом ночи, не составило труда отломать верхние жердины и утащить их по норам. Барсуки чёртовы.  Что это работа деда Вакуленка, мы не сомневались, но не пойман – не вор. В отместку лишь украсили его ворота соответствующей надписью. А для придания своим воротам футбольного вида прибегли, в свою очередь, к экспроприации. На стоянке поломанной техники возле кузни обнаружили барабан с намотанным на него стальным тросом, отмотали требуемые куски, отрубили, и натянули вместо перекладин. Свою функцию они выполняли, конечно, довольно условно, но нам было не до соблюдения формальностей, не терпелось играть, играть и ещё раз играть.
    Своим стадионом мы имели право гордиться.  Ни одна из бригад станицы, где тоже завелись самодеятельные актёры, не владела подобной обустроенной ареной. Наши соперники, путаясь в будяках, гоняли мяч на неогороженных пустырях, с приблизительной разметкой, кривыми дрючками вместо ворот. Даже колхозный футбольный стадион отличался от нашего лишь наличием прочных  перекладин и сеткой на воротах. На покупку сетки мы не взошли. Зато газон у нас был гуще и ровнее. Гоняли мы по нему всё лето с утра до вечера. Володя Косарев и Коля Стрельников тоже раскололи своих родителей на покупку футбольных мячей, так что появилась возможность проводить полноценные тренировки по группам, нападающие отдельно, защитники с вратарём и так далее. Естественным образом произошло распределение ролей по линиям и позициям, и на двусторонках, разделившись на две примерно равные по силам команды, мы друг другу спуску не давали.
    Но вариться в собственном соку скоро наскучило и мы стали бросать перчатку дружинам прочих бригад, вызывая их на поединок. Так образовался неформальный чемпионат станицы, соревновательная жизнь забурлила. Шестидесятые годы - золотое время советского футбола и мы не отставали от общего поветрия. Настоящие, стопроцентные команды смогли выставить, кроме нас, только первая и третья бригады. В пятой, за отсутствием мужского поколения ровесников, выставлять было некого. Гордый «центр» потрепыхался поначалу, пытаясь сколотить собственную команду, но так как парни всё равно тянулись к географически определённым границам, ничего у них не вышло. Мурка и Петя Прокопцов, стойкие хранители эгоцентризма, остались у разбитого корыта, так никуда и не примкнув, прочие приписались кто ко второй, кто к первой бригадам, большей частью к первой, так как это сулило больше славы.
    Команду второй бригады губила разобщённость её мальчишек, недостаток того, что называют игровой дисциплиной, хотя у них были толковые футболёры – Коля Разживин, ставший впоследствии вратарём колхозной команды, Вася Самохвалов, будущий основной центрфорвард. Миша Половнёв не снисходил до любительского футбола, он чуть ли не с восьмого класса уже играл за команду колхоза. Собраться в полном составе на игру второй бригаде редко удавалось, приедут на матч всемером, и просят соперников выйти тоже в неполном комплекте. А у тех пятнадцать-двадцать конкурентов рвутся в бой, все хотят сыграть. Хорошо, если соперник проявит благородство, а нет – так получай полную кошёлку. После разгромных проигрышей, естественно, патриотов днём с огнём не соберёшь. Так и заглохла команда второй бригады, выбыла из первенства.
    С командой первой бригады шутки были плохи. В том краю станицы росли парни дружные, сильные, любящие футбол и, что самое обидное, значительно превосходящие нашу бригаду количеством мальчишек одного возраста. Миша Яковлев, Толик Хуповец, Жора Перебейнос, Петя Подзигунов уже начинали выходить играть за команду колхоза, и ещё толпа сменщиков наступала им на пятки. Они нас буквально рвали, как Тузик тряпку. После пары проигрышей с двузначным счётом мы с Петей вынуждены были перед очередным матчем вступать в тайные переговоры с их капитаном и нашим одноклассником Мишуткой Яковлевым – мол, имей совесть, бей хоть через раз мимо ворот. Мишутка давился смехом, но обещал и слово обычно держал. Если забывал, мы ему в жёсткой форме напоминали. Игры с первой бригадой каждый раз были тяжким испытанием для нашего самолюбия – кому нравится быть битым? Побеждать удавалось лишь в тех случаях, когда их команда по какой-либо причине не могла собраться в лучшем составе.
    Третья бригада была примерно равна по силам и с нею у нас происходили самые яростные сражения. Приличных футболёров среди  третьебригадников имелось раз, два и обчёлся – Митька Мезенцев, Колька Мандуров  и, пожалуй, всё. Илько Патрин чаще пребывал в роли зрителя, футболом он не увлекался. Остальные представляли собой просто гурт крепких бычков, которые оголтело носились по полю, втаптывая супротивника в газон. Футбол они исповедовали исключительно силовой и синяками награждали щедро. Иногда удавалось взять их тактикой и техникой, иногда их дикая орда раскатывала нас асфальтировочным катком. Но биться с третьей бригадой было весело.
    Расписание матчей мы составляли на всё лето и старались его выдерживать. Выезд к соседям-соперникам доставлял немало хлопот капитану и помощникам. Наша троица всегда была готова на подвиг, а вот многих уклонистов приходилось чуть не за шкирку вытаскивать из хат или речки. С утра Петя, Володя и я объезжаем дворы, напоминая беспечным, что во столько-то часов они обязаны быть на стадионе при амуниции и на велосипедах, потом ещё нервно рассылаются дополнительные гонцы с угрозами и просьбами, и в таком волнении проходит полдня, пока не наберётся достаточное количество голов и ног. И вот сколоченный  пелетон (Тур де Франс отдыхает, к нам присоединялись и болельщики из совсем уже отчаянной мелюзги) отправляется на западный или восточный конец станицы, напоминая своим многолюдством великое переселение народов. Приезжаем, соперники уже ждут, вокруг поля толпятся зрители – всё как у людей. Приглашается судья из досужих зевак, желательно повзрослее, дабы внушал, если не авторитет, то хотя бы страх, команды выстраиваются, звучит свисток и пошла игра, от которой захватывает дух и выпрыгивает сердце – что может быть прекраснее!
    Капитаном своей сборной мы единогласно избрали Петю Нужного, иначе и быть не могло, учитывая его задорный характер и руководящие таланты. Вожак, организатор и вдохновитель всех наших побед, забивной центральный нападающий, главный распасовщик и стратег, Петя был незаменим во всех своих ипостасях. Душа команды, одним словом. Володя Косарев и я стали его первыми помощниками.
Двумя годами младше, Володя не уступал нам в физическом развитии. Рослый, с прямыми, чуть приподнятыми плечами, круглой лобастой головой, быстрый, сильный, он был идеальным футболёром, пробивным правым нападающим с мощным ударом. На его лице, скуластом, широком, с коротким подбородком, выделялись глаза – «лупатые», как гутарили в станице, это когда оболочка глаза слегка закатывается под верхнее веко, а от нижнего оторвана промежутком белка, лупоглазый, иначе. Такой тип лица свойствен угро-финским народам, возможно, среди предков Володи были вепсы или карелы. Глаза не безобразили Володю, но замечались в первую очередь, придавая его взгляду загадочность. А в целом он был замечательным парнем, верным другом, добрым, прямым, как его плечи. Независимый характер заставил Володю ещё в девятом классе распроститься со школой, ультиматум Джаги он разрешил просто и пошёл по стопам отца. Но до этого было ещё далеко, пока он пребывал энтузиастом футбола и страстным радиолюбителем, оторвать его от передатчика мог только предстоящий матч. К нашим с Петькой увлечениям поэзией он относился со сдержанным сочувствием, не более, обходясь собственным здравым смыслом и высказывая порой неожиданно глубокие житейские суждения. Сказать, что Володя был неглуп, значит сказать слишком мало. Жил он через дорогу от стадиона, и выбегал на первый стук по мячу. В 66-м году Володя, уже в форме колхозной команды, выставив упрямое левое плечо вперёд, пробивался сквозь строй защитников, как ледокол.
    Про себя скажу так – я был готов умереть на футбольном поле, но, как известно, бодливой корове бог рог не даёт. Проклятые очки мешали развернуться. Тренировки, упражнения с мячом в дружеской обстановке ещё туда-сюда, к стёклышкам на моём носу друзья относились с пониманием, а вот в беспощадной схватке с лютым соперником они, в лучшем случае, летели прочь после встречи с чужим локтем, в худшем – разбивались непосредственно на физиономии. От мяча, летящего в лицо, тоже не всегда увернёшься. Сколько порезов, крови, внезапной пугающей слепоты, сколько охов и ахов мамы, сколько лишних поездок в Усть-Лабу к окулисту. Даже на выбранной мной позиции левого нападающего, где меньше пересекаешься с верховыми мячами и локтями соперников, я часто терпел ущерб. Но до поры до времени не сдавался.
    Нашим Яшиным, стражем последней черты, добровольно вызвался быть Коля Стрельников, ровесник Володи, скромный, исключительно трудолюбивый парнишка. Способности вратаря в нём наличествовали, и он их неустанно развивал. Уже все уставшие футболёры разбредутся вслед за вечерним солнцем по домам, а Коля всё просит постучать по его воротам, всё самоотверженно бросается за кручёными, резаными, сухими листами, не обращая внимания на ободранные коленки. Если б не его мастерство и бесстрашие, мы бы проигрывали с куда более крупным счётом. Как и положено настоящему вратарю, Коля переживал каждый пропущенный гол как личную трагедию и стоял насмерть. Мы усиленно продвигали нашего талантливого голкипера в колхозную команду, и уже в 65-м году он конкурировал на равных за эту почётную позицию.
    И вот этими четырьмя выдающимися личностями основной состав нашей команды практически исчерпывался. До канонических одиннадцати игроков приходилось набирать с бору по сосенке. Попинать мячик ради удовольствия ежевечерне прибегало пацанов сколько угодно, регулярно тренироваться и дисциплинированно участвовать в календарных матчах – не дозовёшься. Надлежащим профессионализмом земляки не отличались, да и равных нам по возрасту, а, следовательно, и по сознательности, попросту не имелось. Лёне Красилову было не до футбола, и он вскоре вообще покинул станицу. Валера Корольков к восьмому классу удивительным образом обзавёлся манерами солидного мужчины и вёл себя соответственно, то есть, на футбол смотрел как на детскую забаву. Прочие однобригадники были или прискорбно малы годами, или постыдно равнодушны к спортивной чести родной бригады. Про муки с Васей Земцовым я уже рассказывал, под стать ему увиливали под разными предлогами Петя Лихонин, Коля Кибирёв и другие более-менее пригодные бойцы. Стыдно сказать, случалось привлекать даже четвероклассников, вроде Миши Королькова, по кличке Моховил, двоюродного брата Валеры, или Пети Цехместрука. Те, по крайней мере, рвались в бой. Отсюда примитивность тактической схемы, которой придерживалась наша команда – три великовозрастных лидера устремлялись в нападение, всю остальную рать отряжали в защиту, надеясь, что противник завязнет в густых сетях. Увы, количество не всегда компенсирует качество, наших слабосильных защитников соперники сметали с пути, как солому, и на каждый забитый гол мы получали в свои ворота два. Приходилось одному из лидеров оттягиваться назад, короче, тришкин кафтан. Но мы не унывали, главное – игра, а её было вдоволь.
    Два лета, вплоть до вступления в 10-й класс, мы с Петей отдали организации бригадного футбола, потом – как отрезало. На взлелеянном нами стадионе подрастало новое поколение, мы поднимались на следующую ступеньку, приобщаясь к высшей лиге станичного футбола – команде колхоза.
    Не упомню, с каких лет я начал ходить, а точнее, осёдлывать велосипед для поездок на матчи станичной команды.  Заглавный стадион располагался на площади второй бригады, на умеренном удалении от нашего дома. Переехав речку по новому мосту, можно было добраться до стадиона по центральному профилю, что огибая мехмастерские и автогараж, проходил мимо футбольного поля с левой стороны, или, уклонившись в переулок направо, выбраться за тыльными стенами колхозных складов и амбаров прямо к северным воротам. Как все футбольные арены, наш стадион был вытянут с юга на север. Впрочем, называть его стадионом отдаёт преувеличением. Лишь вдоль западной боковой линии, отделённой от дворов широкой полосой земли, было врыто несколько скамеек, с восточной же почти вплотную примыкал профиль с кюветом, между северными воротами и забором гаража раскинулся обыкновенный заезженный пустырь, а за южными воротами простиралось заброшенное пространство площади с полуразрытым курганом напротив правления колхоза. Ни трибун, ни раздевалок, ни прочих примет благоустроенного спортивного сооружения не имелось. Отец привозил с собой раскладной стул, чтобы занять место по выбору, большинство зрителей стояло на своих двоих, и перемещалось вокруг поля в зависимости от происходящих на нём событий. Вместо душа футболисты омывались водой из ближнего колодца. Но спартанские условия не останавливали ни болельщиков, ни игроков, народ валил на зрелище валом. Футбольный бум шестидесятых не прошёл мимо нашей станицы.
    Кирпильская команда участвовала в розыгрыше первенства района и находилась не на последних ролях. Выигрывать не выигрывала, но в тройку призёров входила регулярно. А претендентов было хоть отбавляй. Не только все станицы района – Ладожская, Восточная, Некрасовская, Новолабинская, Тенгинская, Воронежская – выставляли свои команды, хутора покрупней и почестолюбивей – Болгов, Безлесный, Свободный, Железный, Третья Речка Кочеты, Семёновский и прочие – тоже не отставали. От Усть-Лабы выступали две команды – МСО (межколхозная строительная организация) и РПК (райпищекомбинат). Даже печально известная тюремная зона в хуторе Двубратском была представлена командой из зэка и сотрудников под ёмкой аббревиатурой ЛО-2. Рубка за первенство шла серьёзная. С апреля по октябрь каждый выходной наша команда или принимала соперника на своём поле, или отправлялась на выезд. Дело было поставлено обстоятельно, щит с турнирной таблицей и расписание матчей красовались на стенде в парке, страсти кипели.
Достижения колхозной команды складывались из следующих слагаемых. На первом месте, безусловно, ярый энтузиазм самих игроков. И юные школьники, и взрослые женатики, жертвуя успехами в учёбе и трудовым заработком, отрывались от прямых обязанностей, мчались на вечерние тренировки, пренебрегали законным отдыхом, костьми ложились на полях сражений, добывая себе честь, а станице славу. Недостатка в кадрах команда не испытывала, на каждую позицию имелось два-три кандидата, выбывал один – его место тут же заступал другой. Бывало, прямо в разгар матча, прилетает основной игрок на служебном грузовике или тракторе, спешно переодевается и бросается в гущу схватки – это ли не показатель боевого духа?! Трансформация и рост команды проходил на глазах пристрастного и – как я мнил – искушённого болельщика, так что мне есть чем поделиться. В первые годы команда состояла, почти поголовно, из парней старших возрастов, «мужиков», и, как представлялось взору критика, играла по устарелой системе дубль-вэ, в придачу с не осмеянной разве ленивыми тактической схемой «бей-беги», так что футбол в её исполнении, прямо скажем, не радовал, являя собой довольно ломовое зрелище, нечто среднее между регби и кулачным боем стенка на стенку. Но прогресс шёл семимильными шагами, из Краснодара был приглашён играющий тренер, модная бразильская система 4-2-4 взята на вооружение, появилась осмысленная игра в пас, влились новые продвинутые игроки – команда преобразилась, стала приносить не только моральное, но и эстетическое удовлетворение.
    На линии ворот ветерана Сашу Кадукова всё чаще стали заменять молодые вратари Коля Разживин и Толик Хуповец, а потом и Коля Стрельников. Пускай у них не было той отточенной техники, которой отличался Саша – он прежде выступал за какую-то армейскую команду и его броски за мячом были на заглядение фотогеничны – зато они демонстрировали предельную самоотверженность и соблюдение спортивной дисциплины. Саша этим похвастать не мог, кроме славного опыта выступления за профессиональную команду, он имел ещё горький опыт тюремной отсидки, что сказалось на его частом прикладывании к бутылке. Порой он прибывал на игру откровенно «не в форме» и с виноватою улыбкой стоял за воротами, подавая советы молодым коллегам, играть он был категорически не в состоянии. Мне было очень жалко Сашу – симпатичный, с тонкими чертами лица, молчаливый, в чёрном свитере, он был красив трагической красотой погибающего человека и понемногу отдалялся от горячей футбольной жизни. Оба Коли и Толик, несмотря на свой беспредельный героизм, частенько совершали роковые ошибки и удостаивались от болельщиков уничижительной оценки – «дырка».
    В защите железной единицей пребывал несгибаемый  ветеран, центральный бек Петя Коростылёв. Давний женатик, помню его с ребёнком на руках, футболу он был предан беззаветно, все игры проводил от начала до конца. Для центрального защитника роста Пете недоставало, но прыгуч он был, как тушканчик, и необыкновенно проворен. И это при почти квадратном телосложении и коротких ногах, про него кто-то метко выразился – «Петя бегает кубиком», наверно потому, что руки у него всегда были по швам, прямая осанка и семенящая побежка. Удар его коротких могучих ног перебивал мяч через всё поле или вносил вратаря вместе с мячом в сетку при пробитии пенальти, если Пете удавалось попасть в створ. Точности сверхмощным ударам любимца публики, скажем прямо, не хватало. На его лице словно навечно застыло серьёзное сосредоточенное выражение, говорил он короткими отрывистыми фразами, не разжимая губ. В новую тактическую схему Петя вписывался с трудом, ибо предпочитал «вынос» куда подальше точному пасу, но ему всё прощали за исключительную преданность игре.
    Из других столпов нашей «надёжи и опоры» помню ещё двоих – всех разве упомнишь! – Володю Артюхова и Мишу Половнёва, своего одноклассника. Володю помню смутно – плотный, сильный, неразговорчивый парень, а про Мишу я уже наговорил достаточно, чтобы у мало-мальски внимательного читателя сложился его портрет. Но и добавить есть чего. Мы, его друзья, почитали Мишу за героя. В семнадцать лет он был уже одним из безоговорочных лидеров не только на своей позиции защитника – когда левого, когда центрального – но и всей команды. Вы вдумайтесь - он, школьник, выходил на поле с повязкой капитана, если по какой-либо причине отсутствовал Юра Горохов, столичный играющий тренер. Мишу уважали не одни партнёры за то, что он везде успевал и всем помогал, у болельщиков он тоже пользовался всенародной любовью. Любо-дорого было видеть, как Миша в высоком прыжке выбивает кудрявой головой мяч из своей штрафной, мчится на помощь нападающим и, оттеснив чужого защитника плечом, заколачивает гол в сетку ворот противника. Честная ответственность за порученное дело отличала Мишу во всём, за что он ни брался.
    В полузащите, мозговом центре команды, надо отметить как двух парней старшего возраста – Юру Горохова и Витю Кульчинского, так и двух ровесников – Жору Перебейноса и Петю Подзигунова. Абсолютно непохожие внешне и по работе с мячом, они вносили в игру то драгоценное, за что любят футбол знатоки – разнообразие. У каждого актёра должна быть своя неповторимая манера игры. Юра Горохов, приглашённый «варяг», теоретически разбирался в футболе хорошо, с практическим воплощением дело обстояло хуже. Лет тридцати от роду, среднего роста, пересушенного спортивного телосложения, играющий тренер, по общему мнению, чересчур умничал, пытаясь привить саженец техничного мягкого футбола в суровой атлетической среде. Игра в мелкий пас, которую проповедовал Юра, приводила к замедлению темпа, мяч застревал в центре поля, не футбол, а сюрпляс. Бесцеремонные дровосеки из соперничающих станичников и хуторян рубили под корень ростки хитрых комбинаций вместе с ногами, отбирали мяч и проводили разящие контратаки, к неудовольствию болельщиков и раздражению коллег. Народ требовал яркого зрелища. И его воплощал своей игрой Витя Кульчинский – активный, энергичный полузащитник, нацеленный на атаку, резкий оппонент играющего тренера. Не одними быстрыми ногами и холерическим темпераментом отличался Витя, ему был присущ как игровой интеллект, так и общечеловеческий. Заводила на поле, весельчак за его пределами, он, работая слесарем в мехмастерских, успевал учиться заочно на агрофаке Кубанского сельхозинститута и стал впоследствии агрономом. Верным сподвижником Вити в агрессивной игре выступал Петя Подзигунов, боевой атакующий полузащитник, «рабочая лошадка» команды, неуступчивый в борьбе. Жорик Перебейнос, имея более хрупкую конституцию тела, напротив, склонялся к игре на чистых мячах и частенько убирал ногу при стыках, получая заслуженную порцию критики – «иди в балет». Жорик скрипел зубами – характерец у него был самолюбивый – и в следующей схватке уже сам яростно вгрызался в соперника, как голодный барбос в кость. И ещё одним ценным игровым качеством владел Жорик – он умел выкладывать, как на блюдечке, точный пас, хоть средний, хоть длинный. Глазомер и левая нога служили ему отменно. Полузащита в нашей команде была, что надо, специалисты на любой вкус. Стоит еще упомянуть двух ветеранов, появлявшихся на поле не часто, но всё же потрудившихся во славу команды – Дмитрия Лысакова и Григория Чечётина, никто не должен быть забыт.
    В нападении, среди мастеров завершать атаки, ради чего, собственно, люд и ходит на стадион – увидеть влетающий в ворота соперника гол – оригинальных личностей хватало. Из чувства уважения к старожилам представлю первыми бомбардиров старой формации, не парней, не мальчишек, а самых что ни на есть «мужиков», многодетных семьянинов, не убелённых разве что сединами – Николая Жмайлова и Володю Кравченко. Оба работали в колхозе водителями, годков им было уже под тридцать, но страсть к футболу в них пылала неугасимая. Николай – назвать его Колей язык не поворачивается – выглядел в футбольной форме устрашающе. Мало того, что его  массивная физиономия со сверкающими зрачками чёрных немигающих глаз, заросшая дикой щетиной и увенчанная лохматой шевелюрой могла насмерть напугать любого при неожиданной встрече, так вдобавок богатырская фигура, габаритами превосходящая платяной шкаф, в туго облегающей красной футболке, стремительно летящая по полю на толстых волосатых ногах, напоминала разъярённого африканского буйвола, сметающего всё на своём пути. Когда он нёсся в лобовую атаку, противника мог спасти только искусный подкат, иные способы грозили членовредительством. К счастью для врагов, и к сожалению для земляков, могучий форвард Николай Жмайлов, в обиходе Жмайло, обладал крайне бесприцельным ударом, лупил по мячу со страшной силой, но попадал редко. В свалке у чужих ворот ему было мало равных, тут он мог всех растолкать и пропихнуть мяч в сетку, а вот в позиционной игре выглядел беспомощно. Зато против малоквалифицированных соперников – а таких хватало – наш Жмайло выступал главной ударной силой и удостаивался комплиментов от болельщиков. Со спортивной дисциплиной у него случались провинности – трудно в выходной день отказать себе в удовольствии пропустить с кумом стаканчик-другой – и стоял он тогда среди зрителей, смущённо хлопая глазами. Как все богатыри, Николай был крайне немногословен. Володя Кравченко являлся полным антиподом Жмайла. Среднего роста, прочно сколоченный, он брал соперника хитростью и выдумкой, подкарауливая оплошность, нанося внезапные удары издалека. В ближнем бою тоже был расторопен, не дремал. Разговорчивостью отличался чрезмерной, доставалось от него и партнёрам, и судьям, и даже болельщикам, его порой даже свои же одёргивали – «Володька, перестань, что ты как базарная баба». Азартный, хитрый игрок, вполне командный.
Из молодого поколения нападающих нельзя умолчать о двух моих близких друзьях – Мишутке Яковлеве и Пете Нужном, а также о хорошо знакомом Васе Самохвалове, который до девятого «б» также был одноклассником. О Мишутке и Пете я распространялся немало, можно лишь прибавить, что первый числился штатным левым форвардом уже в 63-м году, а Петя успел поиграть за команду колхоза немного, уехав перед одиннадцатым классом в Шахты. И если Мишутка получил заслуженное признание, то Петя за один год особых лавров не снискал, хотя лично мне очень нравилась его игра – и толковая, и результативная. Не всегда глас народа – глас божий. Вася Самохвалов, по прозвищу Балерина, был самым приметным и самым критикуемым членом команды. Причиной тому служили, как и его позиция центрфорварда – человека, ответственного за голы в ворота соперника, с чем он, по общему мнению, справлялся плохо, так и манера игры. Если кто помнит Валентина Козьмича Иванова, капитана московского «Торпедо» и сборной Советского Союза, то Вася пытался стать его двойником – та же обводка на «носовом платке», когда ноги чуть не заплетаются в косичку, те же удары на технику, а не на силу, та же мелкая перепасовка с целью закружить защитников и т. д. и т. п. Всякая копия хуже оригинала, тем паче, что рядом с Васей играли не Стрельцов, Гусаров и прочие славные нападающие, а Николай Жмайлов и Володя Кравченко. Получалось, как у лебедя, рака и щуки. Ну, и лупцевали Васю по ногам усердно, валился он, как скошенный, под свист болельщиков, через каждые пять минут. При его щуплом телосложении и тонких ногах подобное обхождение обернулось однажды даже переломом ноги и пришлось Васе пошкондылять на костылях, но своей манере игры он не изменил. Всё так же кружился в танце, всё так же падал, всё так же мало забивал, и возмущение болельщиков переносил хладнокровно.
    После подробного ознакомления с лицами, непосредственно действующими на поле, пора перейти ко второму слагаемому высоких достижений нашей станичной команды – к тайным пружинам. Ни одна футбольная команда, выступающая даже на полупрофессиональном уровне, не может существовать без финансирования и властных покровителей. Разумеется, таковые имелись. Председатель колхоза Степан Ионович Кравченко дышал к футболу ровно, его невзрачная фигурка возникала у кромки поля по великим праздникам, и то всегда на восточном безлюдном краю стадиона, рядом с притормозившим на профиле «Газиком» или «Волгой». Дождавшись гола, безразлично в чьи ворота, пред тут же уезжал. Что он хотел этим выразить – одобрение или разочарование – каждый мог комментировать, как ему угодно. Но среди высших иерархов колхоза имелись люди, опекавшие команду и по должностным обязанностям, и по собственному влечению. Футбол, как вид спорта (я считаю – искусства), подлежал ведению молодёжной организации колхоза, а единственной молодёжной организацией в СССР был комсомол. Поэтому секретарь комячейки колхоза Николай Малахов, красивый кучерявый парень из приезжих, числился главным куратором футболистов. Особой любви к этой замечательной игре он, по-моему, не испытывал, но свои обязанности выполнял добросовестно, хлопотал, направлял. А истинным моральным и материальным вдохновителем станичного футбола являлся его ярый энтузиаст и, по счастливому совпадению, главный бухгалтер колхоза Семён Петрович Гинтов, сменивший на этом посту отца Гены Нечаева. Человек ещё относительно молодой, немного за тридцать, полноватый, как говорили в девятнадцатом веке – жовиальный, то есть, любитель пожить в удовольствие, эпикуреец, ловко отхвативший в жёны первую красавицу станицы, он был олицетворением лозунга брежневской эпохи – «сам живу и другим даю». Колхоз «Красный Октябрь» в шестидесятые годы быстро шёл в гору, дебет значительно превышал кредит, можно было позволить себе побочные расходы. Нашей команде повезло – где главбух, там деньги на приличную экипировку, командировочные, премиальные и прочие поощрения. Не скажу, что наши футболисты как сыр в масле катались, но и отказа ни в чём не знали, и щедрый спонсор баловал иногда неожиданными благодеяниями. Однажды наши футболёры, выстирав красные майки и белые трусы, вынуждены были выйти на следующий матч в майках невыразимо пятнистой расцветки и похабных розовых трусах – форма безнадежно вылиняла. Семён Петрович счёл этот факт позором и отрядил торгово-закупочную экспедицию в стольный град для приобретения стойких тканей – форму, мол, сошьём сами, на зависть всему району. Каким-то чудом в состав экспедиции вместе с Володей Кравченко и Толиком Хуповцом попал и я (впрочем, пардон, я же был тогда уже дипломированным рефери) и мы накупили в Краснодаре чудных атласных тканей белого, красного и синего цвета. Яркому и дурак рад. Макет новой формы собственноручно набросал Семён Петрович – белые футболки с диагональной синей полосой от левого плеча, и красные трусы с белой окантовкой. «Индейские петухи», - саркастически оценил прикид команды Витя Кульчинский, действительно, наша перуанская форма производила потрясающий фурор на хуторских стадионах, местные болельщики лишались дара речи, увидав столь пестро выряженных гостей.
    Дело прошлое, срок давности для уголовного преследования истёк, признаюсь, наличность, выделенную Семёном Петровичем, мы израсходовали не вполне честно. Чеки за товар, по обоюдной корыстной заинтересованности, выписывались вдвое завышенные, разница оседала в карманах алчных продавцов и плутоватых покупателей. Оправдание, что инициатором финансовых махинаций выступал хитрован Володька, а мы с Толиком были пассивными подельниками, гуманный советский суд вряд ли бы принял во внимание - свою долю мы-то хапнули без зазрения совести. И добавлю – в тот же вечер благополучно пропили, следовательно, не так уж она была велика, в пределах червонца, пропить больше у нас бы не хватило сил. Но покаяться никогда не поздно. Зато персональный заказ Семёна Петровича – пять бутылок армянского коньяка и полкруга пошехонского сыра - выполнили честно. Большой ценитель этих дефицитных деликатесов (даже в Усть-Лабе их было достать невозможно, не говоря о нашей дремучей станице), Семён Петрович неизменно заказывал всем командируемым в Краснодар их доставку, причём всякий раз вручал записочки с точным поименованием продуктов – не дай бог перепутают и привезут вместо пошехонского голландский, а вместо душистого сока лоз Араратской долины дербентское держидерево.
    В общем, с финансированием и моральным давлением на прочих причастных к футбольной организации лиц, вроде завгара Петренко, беспрекословно выделявшего транспорт на выезды, и прочих руководителей низшего звена, вынужденных отпускать футболёров на матчи в разгар уборочной страды, дело обстояло благополучно. Главбух мощная поддержка, его слово в колхозе закон.
    Третьим слагаемым достижений нашей команды, а по значимости, без сомнений, первым, следует признать тех, для кого, собственно, бились, не щадя живота, станичные парни – зрители, болельщики, фанаты. Играть без зрителей для футболистов сущее наказание. Народа любой категории на стадионе собиралось множество, на домашние матчи приходили и стар, и млад, шли поболеть кто за друга, кто за сына, кто за мужа, кто за сам футбол. Женский пол тоже присутствовал, держась в отдалении от буйной мужской половины, ибо гвалт и ор стояли несусветные и, конечно же, распалённые мужики не стеснялись в выражениях. Особо буйные порывались иной раз выскочить на поле для бессудной расправы, и успокаивать их приходилось с помощью участкового Олейникова, чья лучезарная физиономия непременно светилась в толпе. Среди выдающихся своим неистовством фанатов, помню горластого сварщика из мехмастерских, по прозвищу Соляра; словно прилипшего к штанге вражеских ворот и пугающего их стража львиным рыком дюжего Юрку Аскольского; беспардонного крикуна и хулигана рыжего кладовщика Погребняка; и, увы, моего отца, который нет-нет, да и разражался артиллерийским залпом. Особо же стоит отметить Мишу Барабаша, худого мужчину средних лет и необузданного темперамента. Его хриплый надорванный голос не умолкал ни на минуту, казалось, вместо людской глотки вещает рупор со столба, назойливый и громкий, как советское радио. Не в состоянии устоять на месте, Барабаш бродил вокруг всего поля и неустанно комментировал ход матча, сосредоточиваясь главным образом на критике судейства и поливая игроков соперника непечатной бранью. Он производил впечатление одержимого, человека, впавшего в неконтролируемый экстаз, и выключить его мог только финальный свисток. Тогда Барабаш сбавлял децибелы и переходил к индивидуальному разбору, цепляясь до провинившихся, по его мнению, игроков. Надоедал всем ужасно. Как-то перед игрой, на разминке, он выгнал из ворот Толика Хуповца, объявив, что сейчас покажет, как правильно отбивать пенальти. Пенальтистом пригласил тёзку Мишу Половнёва, хорошо, что не Петю Коростылёва, а то бы быть беде. Миша, которому непрошеный тренер давно стоял поперёк горла, сделал всё, как надо. Разогнался и могучим ударом влепил кожаный снаряд прямо в лоб самозваному голкиперу. Тот даже рук не успел поднять и рухнул плашмя, навзничь. Народ кинулся освидетельствовать поверженного, подозревая обморок, сотрясение мозга или чего ещё хуже. Нет, сотрясать там было нечего, просто один предмет упал от соприкосновения с другим, без последствий, если не считать кратковременного перерыва вещания. Отдышавшись, Барабаш продолжил свою миссию, истинный фанат. На малую посещаемость наша команда пожаловаться не могла.
Самое грандиозное скопление народа происходило раз в год, когда честолюбивый колхоз «Красный Октябрь» устраивал розыгрыш кубка своего имени. Тут уже и всё начальство присутствовало в полном комплекте, и зрители колыхались густой массой, и автобусы или бортовые грузовики приехавших команд окружали стадион плотным кольцом. Претендентов на кубок наезжало со всего района до шестнадцати коллективов, а то и более. В торжественной обстановке проводилась жеребьёвка участников розыгрыша. Чтобы уложиться до наступления темноты, кубок разыгрывали по олимпийской системе – проигравший выбывает, и в укороченном формате матчей – два тайма по пятнадцать минут, в случае ничьей – пенальти. Атмосфера была наэлектризована до предела, каждый болельщик – от босоногого пацана до парадно приодетого главбуха – считал своим долгом высказать нашим футболистам пожелания и напутствия – дать соперникам, как следует, не посрамить, и т. д.  Парни выглядели сосредоточенными, как перед штыковой атакой, в ответ ни слова, одни кивки. На поле и впрямь шла ожесточённая рубка, страсти накалялись, напряжение возрастало от этапа к этапу, проигравшие команды, призывая чуму на головы негостеприимных хозяев, одна за другой отправлялись по домам, победившие, стиснув зубы, рвались в финал. Джентльменов на поле не было, как и среди зрителей – победа любой ценой. Когда пробивала пенальти наша команда, толпу за линией поля не могли удержать ни судьи, ни участковый Олейников с пистолетом. Народ жаждал видеть зрелище крупным планом, обступал штрафную площадку кипящей лавой, ревел, неистовствовал – какие нервы надо было иметь пенальтисту, чтобы нога не дрогнула! Воистину народный футбол. И порою мяч, пущенный не совладавшим с давлением футболёром, улетал над перекладиной аж за ограду складов, откуда его не всегда возвращали «заворотные беки», ушлые станичные мальчишки. К финальному матчу игроки еле держались на ногах, а обессиленные зрители срывали голоса, поддерживая своих сиплыми воплями и еле слышным свистом. Лишь дважды наша команда не выигрывала кубок, причём в одном случае ошеломительно вылетела ещё на дальних подступах. Тогда ЛО-2 привезла удивительную команду, сложилось впечатление, что за решётку целиком угодила  команда мастеров как минимум класса «Б». Эти зэка, «тюремщики», как враждебно и не совсем грамотно обзывали их обескураженные станичники, легко загоняли по три-четыре мяча в ворота соперников ещё в первые пятнадцать минут. Последовательно и без труда разгромив всех подряд без помощи пенальти, эти неулыбчивые ребята – они ни разу не выказали даже малейших признаков спортивной радости – молча забрали кубок и уехали за высокие стены с колючей проволокой. Может, им пообещали скостить срок за выигрыш кубка, но вряд ли. Мишутка Яковлев, вышибленный «тюремщиками» вместе со всей нашей командой ещё в одной восьмой, не переодеваясь, просидел, обхватив колени руками, будто загипнотизированный, на кромке поля до финального свистка. И лишь потом разжал рот, проговорив – «Да куда нам, грешным, против этих мастерюг. Слон и моська». А у меня до сих пор стоит перед глазами капитан той команды, страховидный правый защитник, сутулый дядька на гнутых ногах, с холодным зверским взглядом. Как он вёл игру, как раздавал передачи, пробивал штрафные, умело руководил партнёрами – глаз не оторвать! Ни до, ни после я никогда не видел вживую игрока такого высокого уровня. Только от оголтелых станичных болельщиков он не услышал ничего, кроме оскорблений. Что взять со слепых патриотов. Второй раз мы просадили в финале команде Ладожской, ну, ладожане играли сильней всех в районе, хоть и обидно, но объективно, выше головы не прыгнешь. После прочих розыгрышей кубок оставался дома.
    Моё приобщение к футболу районного масштаба можно назвать курьёзным. Играть из-за вечно бьющихся очков я не мог, но среди друзей-футболёров вертелся, теоретические советы давал и, не помню у кого, созрела идея двинуть меня, как человека подготовленного, в судьи. Предложение поступило официальное, от властей предержащих, и я не устоял. Лестно показалось стать главным человеком на поле, вершить по своему усмотрению высший непререкаемый суд, голова вскружилась. А любое головокружение от успехов наказуемо и мне было дано испытать это наказание в полной мере. С футбольным судейством в нашем первенстве творилось чёрт знает что, имеющих законное право судить категорически не хватало, и на поле выходили со свистком всякие самозванцы, что приводило к громким скандалом и срывам матчей. Невероятно, но факт, однажды судить домашний матч вызвался Миша Барабаш и судил-таки минут десять, пока общим решением обоих взбунтовавшихся команд свисток у него не отобрали. На всю станицу не было ни одного дипломированного рефери, команды соперников предъявляли нам вполне обоснованные претензии, навязывали своих судей, препирательствам и раздорам не было конца. К тому же, по мнению болельщиков, наша команда несла немалые потери из-за пристрастного судейства чужаков, положение становилось нетерпимым. Последней каплей яда стал бессовестно засуженный матч с РПК. Он проводился в Хатукае, так как стадион в Усть-Лабе был на ремонте, и там, вдали от контролирующего ока, на глазах десятка бесстрастно глазеющих черкесов, усть-лабинский судья разгулялся вовсю. Команду РПК, «сборную пивзавода», наши обычно колотили без проблем, и в том матче, несмотря на выкрутасы судейства, вели к 90-й минуте 5:3. И вот истекает и девяностая минута, а судья матч не заканчивает. Наши обращаются к нему с вопросами, он ноль внимания – «играйте». А тогда ещё не было в правилах пункта, по которому судья может добавлять время. Проходит пять минут, наши нервничают, окружают судью в своей штрафной, требуют кончать произвол, кто-то хватает его за руку – удаление, пенальти, гол. Через ещё пять минут ситуация повторяется, счёт становится ничейным, матч окончен. Терпение кирпильчан лопнуло, и тут подвернулся я, восемнадцатилетний бездельник, согласный взяться за свисток.
Не помню в чьём высоком сопровождении я был отвезён в районный спорткомитет, шутя сдал простейший экзамен и получил «корочки» футбольного арбитра самой низшей региональной категории. Правда, к моему огорчению, не только красивой чёрной судейской формы не выдали, но даже и свистка, порекомендовав приобрести за пять копеек в магазине. Так что мой дебют на поле состоялся в обыкновенной стрюцкой одёжке, что отнюдь не прибавляло уверенности. А я в ней сильно нуждался. Робкая надежда на помощь родных стен – дебютировал я на родном стадионе – не только не оправдалась, а обернулась горчайшим разочарованием. Вместо роли гордого вершителя футбольных судеб я вдруг осознал себя презренным козлом отпущения. Зададимся совсем не риторическим вопросом – что есть судья, футбольный судья? Всякие научные, оторванные от реальной почвы определения отметём сразу. Станем твёрдой стопой на вытоптанный газон станичного стадиона, как говорили древние греки – «Здесь Родос, здесь и прыгай». Для парней кирпильской команды я был двенадцатым игроком, обязанным всеми средствами способствовать достижению победы. Что все средства, включая незаконные, безусловно хороши, подразумевалось само собой. Про болельщиков и говорить нечего. Они не ждали от меня подсуживания, они его требовали. И в формах самых разнообразных, начиная от лукавых нашёптываний перед матчем, продолжая приказными указаниями во время оного, заканчивая свирепой критикой после финального свистка. Это был непреходящий кошмар, способный разрушить самую крепкую психику. Как бы я не сопереживал землякам, всё же какие-то остатки совести и укоренённая приверженность правилам не позволяли стать конченым подлецом. Я пытался быть честным судьёй и, в итоге, не устраивал никого. Даже отец высказывал суровые упрёки. Что говорить о нелицеприятных станичниках? Моё судейство вызывало в них нескрываемое раздражение (в лучшем случае), или сильнейший гнев (обыкновенно).
    На выездных матчах я чувствовал себя гораздо спокойнее. Чужим болельщикам я ничем не был обязан, воспринимая их агрессивное давление как  моральный вызов себе, и чем сильнее на меня давили, тем ожесточённее сопротивлялся и судил строго по правилам. Традиционные призывы обратить мою бренную плоть в мыло и порошок только смешили, я был хладнокровен, как удав. От прямых покушений на неприкосновенность судьи – а особо бешеные фанаты выказывали порой намерение проверить прочность сложения моей особы – я был надёжно защищён, как это ни удивительно, дружным отпором игроков, причём не только своих, но и соперников. Корпоративная солидарность работала безотказно. Единственный раз злобным врагам удалось нанести подлый удар в спину, точнее, промеж моих лопаток угодил кусок кирпича, пущенный из толпы болельщиков. Но я о том прискорбном происшествии уже рассказывал, не буду повторяться.
    А вот домашние матчи становились сущим наказанием для юного судьи. Свой человек со свистком развращал наших парней – зачем убиваться, когда достаточно вбежать в штрафную площадку соперника и упасть, свой человек тут же назначит пенальти. Так полагали игроки моей команды, в том же были свято убеждены болельщики. Господи, как я ненавидел Ваську Самохвалова, чёртову Балерину, который раз за разом валился на газон от малейшего толчка защитников, умоляюще воздымая вверх руки, а стадион ревел, как римский Колизей, жаждущий крови! Раз покажешь – «вставай», пятый, а на десятый дрогнешь. Твоя ленивая команда проигрывает или вымучивает ничью, подстрекательское бурчание ребят за спиной всё громче, возмущённый ор болельщиков надрывает сердце, ответственность за результат давит невыносимо – и, в конце концов, сдаёшься и показываешь на точку. Петя Коростылёв вколачивает желанный победный гол, стадион ликует, а ты спешишь дать финальный свисток, дабы избыть поскорее позор, именуемый судейством. Капитан соперников прочувствованно жмёт твою руку и тихо шепчет: - «Ну и сука ты, судья», земляки одобрительно хлопают по плечу, хваля за решительные действия, и не скажешь, что больнее ранит – хула или хвала, и то и другое обжигает нестерпимым стыдом. Душевные мои терзания были ужасны, ходить с клеймом беспринципного прохвоста на лбу, оскорбляя любимую игру своим поведением, я больше не мог и однажды, глядя на огонь в маминой летней печи, не выдержал и сунул туда треклятые судейские «корочки». С души будто груз свалился, геростратов поступок освободил от постылого бремени. Теперь я с чистой совестью отказывался выходить на поле со свистком, ссылаясь на свою нелигитимность. Команде объявил, что удостоверение потерял.
    Краткая и постыдная моя судейская карьера протекала летом 66-го года, когда ни Петя Нужный, уехавший в Павлово-на Оке, ни Миша Половнёв, ушедший в армию, за станичную команду уже не выступали. Толик Хуповец и Мишутка Яковлев тоже появлялись от случая к случаю, так что одноклассники не были свидетелями моего позора, спасибо судьбе. А осенью стало не до футбола. И вообще, если честно, я бы с удовольствием забыл про те три не самые лучшие месяца своей жизни, но, к сожалению, это невозможно, и, по счастью, были в них разные забавные и светлые моменты. Вот о них расскажу с лёгкой душой.
    В один из выездов мы отправились за Кубань, на хутор с позабытым названием, не то Александровский, не то Семёновский, а может и какой другой, не помню. А вот все перипетии той поездки живут в памяти до сих пор. Путь наш лежал через Восточную, где мы должны были прихватить двух «варягов», иноплеменных наёмников – кирпильчане, за оскудением собственных рядов, докатились до покупки игроков «за бугром». Один из восточан был цыган, плутоватый нападающий, умевший незаметно от судьи забивать голы рукой. Такое качество весьма ценилось охочими до плутней станичниками. Дорога от Кирпильской до Восточной вела меж двумя рядами высоких тополей, тенистой  аллеей неизмеримой длины, едешь, едешь, а по сторонам всё белёные извёсткой стволы, сквозь которые мелькают ровные поля, а над головой, в узкой щели меж зелёными стенами, бежит синяя река с белыми островами облаков – красота! Обозрение невиданных доселе пейзажей составляло для меня главную прелесть дальних выездов. Не велик, и не мал Усть-Лабинский район, но разнообразием пейзажей похвастать может. Один вид из Ладожской на закубанскую низменность чего стоит! Ладожская, как и Усть-Лаба, воздвиглась на высоком северном берегу Кубани и простор с её круч открывается необозримый. Внизу течёт Кубань, справа кудрявой лентой вьётся Лаба, слева Второй Зеленчук, и ограниченное речками огромное пространство, всё в купах хуторов и зеркальцах ставков, уходит в туманную даль предгорий. Отсутствие линии горизонта создаёт впечатление бесконечности, безмерной протяжённости раскинувшегося перед тобой ландшафта. Далёкие синие складки гор только усугубляют это впечатление, они ничего не завершают, они зовут к себе.
    Спустившись до Кубани по крутому раскату, мы переехали через быструю, чистую в середине лета реку, на другой берег. Ветхий деревянный мост на быках из ржавых труб не внушал большого доверия, щелястые доски злорадно щерились широкими пастями, словно приглашая провалиться сквозь потёрханный настил. Водобоязненный цыган даже предложил перейти мост пешком, дабы разгрузить автомобиль – ехали мы на открытом грузовике – но Витя Кульчинский поднял его на смех, торжественно провозгласив, что команда побеждает и гибнет в полном составе, а дезертиры заслуживают повешения. С шуточками, прибауточками, держа цыгана за руки, мост благополучно проскочили. Заречная сторона настоящее царство хуторов, каждые три-четыре километра мы въезжали в очередной хутор и, не успев въехать, уже его покидали. Маленькие уютные хуторки, безлюдные в жаркий послеполуденный час выходного дня, где хаты и дома еле просматриваются за пышными кронами вишен, где заборы увиты белой и фиолетовой повителью вьюнков или алыми гирляндами «плетучих» роз, где всё дышит тишиной и покоем – какие идиллические грёзы они навевали юному мечтателю, как я скучал по милому детству в Сокольском! Как всё это недостижимо, как быстро несёт тебя жизнь!
    Наконец, мы прикатили в искомый хутор и были пренеприятно удивлены, что нас не только никто не встречает, но и явно никто не ждал. По футбольному полю на центральной площади хутора, криминально украшенному молодыми кустиками буркуна, разгуливало несколько сомлевших на солнце кур, к стойке одних ворот привязан сакраментальный телок, к противоположным чёрная коза, разметка стёрта в прах копытами пасомых животных, а ни футболистов, ни болельщиков и в помине нет. Что за приём высоких гостей? Возмущённые, мы направились в здание сельсовета на углу площади. Там, за столом на веранде дед-сторож играл с восьмилетним внуком в шашки. Выяснилось, что, неведомо почему, хуторяне не оповещены о предстоящем матче и предаются заслуженной сиесте по хатам. Впрочем, заверил дед, дело это поправимое, не успеем мы глазом моргнуть, как местная команда предстанет перед нами, как лист перед травой. Сейчас он отправит Васька гонцом, и хлопцы мигом поднимутся на бой, можете не сумлеваться. Шустрый Васёк просунул ногу в раму велосипеда, заработал педалями и быстрее ветра скрылся в лабиринтах хуторских переулков. Мы высокомерно поставили в известность полномочного представителя местного футбола, что даём на сборы час. Ежели не соберутся, составляем протокол о неявке соперника, на основании которого хуторянам припаяют техническое поражение со счётом 0:3, и отбываем восвояси. Дед ещё раз горячо заверил, что всё будет готово в срок, вот увидите.
    А посмотреть было на что. С нашего наблюдательного пункта под огромной шелковицей, в тени которой мы вольготно расположились кочевым табором, картина разворачивалась достопамятная. Обитатели сонного захолустья развили такую бурную деятельность, что только голову поворачивай. Во все стороны неслись велосипедисты, мотоциклисты, пешеходы, грузовики. Народ прибывал на площадь, будто поднятый по тревоге, причём любого возраста и пола, начиная от босоногой малышни и заканчивая древними стариками. Несколько парней сноровисто выкосили излишне поднявшуюся траву, праздную животину удалили с глаз долой, на ворота повесили сетки, пацаны с вёдрами и кистями быстрей любых специальных агрегатов обновили разметку, поле обрело игровой вид, публика занимала места. Мы поняли, что матч состоится, и начали выходить из состояния расслабленной неги, облачились в свою нарядную форму, побежали разминаться. Команда соперников кучковалась у крыльца сельсовета, о чём-то громко гомонила, не переодевалась и, как показалось мне, выглядела несколько сбитой с толку. Причина их непонятного поведения скоро стала ясна.
    Подошёл угрюмый парень, представился капитаном хуторской команды и поведал о постигшем их злоключении, из разряда нарочно не придумаешь. Уборщица сельсовета, в чьи обязанности входило стирать и хранить форму местной команды, убыла с утра на усть-лабинский базар продавать индюков и доселе не вернулась. Извлечь из её хаты футболки, трусы и гетры нет никакой возможности, кроме как путём подрыва, подкопа и взлома, чему категорически препятствует лютый дворовый кобель, и вот, несчастный капитан обращается к нам с просьбой дозволить им играть в чём есть, то бишь, в семейных трусах и с обнажённым торсом, ибо нательные майки у них разного цвета. Бутсы, ещё угрюмей добавил капитан, у них на ногах будут, стирке они, слава богу, не подлежат, и хранятся у самих игроков. Наши щеголеватые ребята разулыбались, представив прикид хуторской команды, но к просьбе отнеслись сочувственно – давайте, чего уж там, если судья разрешит. И кивнули на меня. Я не захотел лишать себя столь забавного зрелища и, ухмыляясь, дозволил. Капитан как-то странно взглянул на меня – не скажу, что враждебно, но и добра в его взгляде точно не было – сдержанно поблагодарил и ушёл.
    Когда команды выстроились в центре поля и я, как судья, совершал предваряющие матч процедуры, мне стоило немалых усилий сохранять на лице серьёзное выражение. Представьте картину – с одной стороны франтоватые парни в полной футбольной амуниции, можно даже сказать, с перебором в пестроте расцветки, «индейские петухи», по выражению Вити Кульчинского, а напротив полуоголённая банная команда в разномастных трусах и с жалкими оборочками скомканных серых носков над бутсами. Готовое фото для юмористического журнала. Но, что я сразу отметил, хуторяне были молодцы как на подбор, их развитой мускулатуре позавидовали бы накачанные культуристы, плечами можно раздвигать горы, в грудные клетки бей как в Царь-колокол. Не богатыри, роста почти все среднего, за исключением вратаря и пары центральных защитников, но, что называется дубки-крепыши, с ног не собьёшь. Лица как сжатые кулаки, глаза невидящие, обращённые вовнутрь, будто собрались идти в последний решительный, я ещё подумал – зря мы над ними хихикали, разозлили хуторян, настроили на схватку не на жизнь, а на смерть.
    И точно – едва началась игра, нашей команде стало не до улыбок. Сам Йохан Кройф со своей знаменитой командой образца 1974-го года аплодировал бы тому «тотальному» футболу, что преподали нам безвестные хуторяне летом 66-го. Понять не могу, откуда у людей берётся столько бешеной энергии, столько неутомимости. Все девяносто минут они носились по полю, как заводные, не позволяя ни себе, ни нам и секунды передышки. Стоило кому-то из наших получить мяч, как его тут же окружали двое-трое хуторян, и хорошо, если он успевал отдать пас своему, на которого немедленно набрасывались другие игроки соперников. И так весь матч. Не помогала ни лучшая техническая оснащённость, ни более грамотная тактическая расстановка – хуторяне нас просто «сжирали» быстротой и цепкостью. Наших парней словно преследовала свора молчаливых целеустремлённых бультерьеров, не давая свободно дыхнуть. И мне, как судье, не к чему было придраться – по ногам хуторяне били умеренно, толкались в рамках правил, брали напором и атлетизмом. Их задача была проста – перебегать, не дать сопернику сыграть в свою силу. И в этом они преуспели, уже к перерыву у наших языки висели на плече, а хуторяне были свежи, как огурчики. Разница в настрое сказывалась. Напрасно капитан Витя Кульчинский пытался вдохновить команду, всем стало понятно – сегодня ничего не светит, хуторяне с нас с живых не слезут. Взыскательная и, надо признать, вежливая местная публика одобрительно гудела, ещё бы, боевой дух их земляков был на высоте. В каждом из таймов мы получили по голу, чистому, без подмесу (за этим я бдил), сами считанные разы доходили до штрафной соперника. От большего конфуза спасла только самоотверженная игра Коли Стрельникова.  Лишь в конце второго тайма нашей Балерине удалось убедительно упасть в сакральном пространстве, и я получил возможность почти без угрызений совести назначить пенальти, но и его безбожно смазал Петя Коростылёв, всё разладилось, хоть убей. Порядок побил класс – техничная, модно экипированная команда позорно продула полуголым крепышам, и финальный свисток встретила с опущенными головами, осознавая, что лучшего исхода нет заслужила. Победители-хуторяне никакого ликования не выказали, деловито, будто после привычно выполненной работы, пожали нам руки и гостеприимно отвели до ближайшего колодца, где мы могли смыть пыль и пот.
    А вот стыд просто так не смоешь. На обратном пути в кузове машины было довольно унылое настроение, Гришка Ванюнин пытался поднять его дурацкой песенкой:
Не ходите, девки, вы на воле,
а идите, девки, в лагеря.
Вам цена на воле три копейки,
в лагерях дадут вам три рубля.
    Витя Кульчинский гневно оборвал приблатнённого шансонье, заявив, что три копейки стоим мы, позорники и недоноски, осрамившие родную станицу, что надо больше налегать на физподготовку и тренировки, а не на вино, и т. д. и т. п. Все выразили полное согласие с капитаном и, для закрепления теории практикой, в Ладожской завернули к придорожному буфету, где набрали на все командировочные вина и беляшей. После дружных возлияний в кузове зазвучали уже совсем иные речи и песни. Витя Кульчинский наперебой с Колей Жмайловым оглашали вечерние поля настолько похабными частушками, что я не могу процитировать из них ни одной строки, а подпитой цыган, которому не удалось в проигранной игре продемонстрировать умение забивать гол рукой, узрев окрестности Восточной, радостно заорал: - «Запрягай-ка батька лошадь». Удивительно благотворное влияние оказывает вино на человеческое настроение.
    Второй момент, запавший в память после выездов, - чисто зрительный, моментальный снимок. Мы возвращались, если не ошибаюсь, из Третьей Речки Кочеты. Наши водители, знавшие назубок все просёлочные дороги округи, выбирали обычно самый короткий путь через поля и хутора. Где мне попалась на глаза та впечатлившая навек картина, точно не помню, возможно, в Свободном, возможно, в Раздольной, возможно, и в моей Кирпильской – не важно. Она важна сама по себе, как образ, как символ. Мы въехали на просторную улицу, справа ряд домов с широкой придворовой полосой естественного газона, слева открытый берег речки. Был светлый предвечерний час, когда солнце уже низко над землёй, жара спала, от деревьев легли длинные прохладные тени. Народ отдыхает после дневных трудов. На скамейках щёлкают семечки старухи, по густому ковру шпарыша ползают карапузы, за ними присматривают девчонки постарше, украсившие головы венками полевых цветов, поодаль пинают резиновый мячик пацаны, наши наследники. Тихий хуторской мирок. По зелёной траве там и сям разбросались древоподобные мальвы, усеянные крупными белыми, жёлтыми, лиловыми, розовыми цветами. Влево от дороги к речке спускается пологий травянистый скат берега, тоже весь в кустах мальв, сияет отражённым светом заката гладь воды, а противоположный, круто вздыбленный берег увенчивают два тополя, один повыше, второй пониже, как два брата. Я увидел и забыл дышать. Над берегом только небо, тёмно-синее в зените, палевое понизу, с пламенеющим в огне заката пышным облаком посередине, с чёткими силуэтами двух тополей, словно восклицательными знаками. Сердце защемило, смертельно захотелось остаться навечно в этом мирке, перевоплотиться в тополь, в куст мальвы, в облако над речкой, во что угодно, только чтобы всегда быть здесь, никуда не уходить. Всё, чего просит душа, передо мной, и больше ничего не надо. Я в том, что зовут родиной, она во мне. Зачем куда-то спешить, когда ничего роднее ты не найдёшь?
Мы лихо промчались мимо, но тот уголок родины остался жить во мне навсегда. Пускай как недостижимая мечта, пускай греет душу.
   Так что, футбол не только спортивные страсти. Он и созерцателю-ротозею,  и вздыхателю-мечтателю много чего даёт. Я в том порукой.