Это продолжение повести о Генеральном конструкторе Михаиле Петровиче Симонове, авторе легендарных самолетом СУ-27 и др. Он - Герой России, Лауреат многих Премий.
Жизнь продолжается.
Симаков продолжал работать на кафедре, оставив за собой только практические занятия по «Конструкции самолетов». Он имел множество картинок самолетов, которые он увеличил в фотографии. Были в его папке и фотографии планеров.
Сегодня он проводил очередное занятие
- Как Вы думаете, дамы и мужики – спросил он – чем отличается планер от самолета?
В аудитории стало тихо. Потом одна девочка подняла руку:
- Планер – это модель. Мой брат занимается.
- Чем занимается? – задал вопрос Симаков
- Ну, модели строит – ответила она. Девушка была скуластая и смуглая, с глазами – вишенками. Он хотел добиться, чтоб она сказала - моделизмом, но та так и не поняла, что от нее требуется.
-Тогда я скажу. Твой брат занимается авиамоделизмом. Он изготавливает модели. Может быть самолетов или планеров. Но модели. А это уменьшенный в размере самолет или планер.
С первого ряда поднял руку парень в очках.
Этот наверняка знает - подумал Михаил и не ошибся.
-Я тоже занимался авиамоделизмом. Летал на модели. А -11.
- Ха, на модели летал – подал голос кто-то из парней. Симаков слушал, не перебивая. – Модель маленькая.
Симаков вспомнил свои занятия в авиамодельном школьном кружке и явно ощутил запах сандалового дерева, из которого они вырезали лекала. Необыкновенно чувственный и таинственный запах сандала и между тем ненавязчивый, но очень устойчивый. «Пахнуло детством»
Заниматься в авиамодельном кружке ему предложила старая учительница. Ее сын вел такой кружок в местном Доме пионеров
- Так моделисты говорят, понимаешь – обернулся к нему очкарик – он сейчас был мил Симакову. Чувствовалось, что парнишка из «болеющих» авиацией.
– С моделью вся твоя душа и ты сам – продолжал очкарик. – А планер - это тот же самолет, только без мотора. Аэродинамика и конструкция сродни самолету – закончил он и сел.
- Какие еще соображения? - спросил Симаков
- Расскажите лучше Вы – попросила девушка с глазами-вишенками.
- Только для юной леди – сказал Симаков и спросил – как Вас зовут?
Девчушка смущенно ответила:
- Венера
Он рассказал о планерах, о Коктебеле, о летчике – испытателе Анохине, о своей поездке в Польшу. Это вроде бы не по теме материал, но только вроде. Он хотел разбудить гордость за свою страну, хотя в планеризме пока хвалиться особенно было не чем.
- Разрешите вопрос, – поднялся парень, одетый явно не в костюм фабрики «Большевичка». - Очки с металлическими дужками и тонкими стеклами подтверждали принадлежность его к элите. – А правда ли, в Польше разрешен стриптиз?
Симаков улыбнулся:
– Это все, что связано с историей авиации? – спросил он, а про себя подумал: :Чем больше отгораживаемся от Европы, тем больший интерес вызываем». Что-то в воспитательном процессе дает сбой. Не хватает еще вопросов о достатке, в котором живут европейцы. Ему хотелось рассказать и о том, и о другом. Выразить, испытанное им, если не отвращение, то полное равнодушие к обнажению женщины и жалость к ней.
Но сказал он другое:
- Леди и мужики, – чем вызвал легкий смех в аудитории, – когда я был в Польше, то думал о нашей стране, где, слава богу, нет стриптиза, а есть уважение к человеку. – Он оглядел ряды студентов.
- Только без философии – выкрикнул один из парней, мы это уже проходили.
Симакова передернуло от вульгарного выкрика. Хотелось ответить резко, наотмашь и он знал, что сказать, но сдержался. Вспомнил Воропаева и явственно услышал его интонацию - «Студенты, народ молодой. Вырастут, поумнеют». Хотя в этот момент он не хотел, чтоб этот юноша поумнел и стал как все. Но промолчал.
- Мы с Вами говорили о самолетах и планерах. Будем изучать конструкцию, как сказал пытливый юноша, назовите Вашу фамилию. – Он посмотрел на паренька.
Тот смущенно сидел, и после слов Симакова встал и как-то скованно ответил:
-Симаков
Молодая энергия враз выплеснулась дружным смехом. Симаков тоже улыбнулся краешками губ. – Надеюсь не шутка?
- Он правду оговорит – откликнулась Венера. Она тоже встала, как подпрыгнула. Взгляд ее был чистый, незамутненный заботами. – Его также фамилия, как и у Вас.
- Он Ваш сын? – спросил кто-то из задних рядов. В рядах послышались редкие смешки. А Симаков на этот раз рассмеялся коротким смехом, что – он ведь и в самом деле мог подумать, я в его глазах дядя, могущий быть отцом. Только по возрасту пока не дотягиваю. А вслух произнес – как сказал любознательный юноша Симаков – конструкция самолета и планера идентична. Будем говорить самолет, подразумеваем планер. Будем говорить планер - он замолчал, а студенты вторили – подразумеваем самолет.
- Ленин и партия, – «близнецы – братья» – это произнес юноша справа.
«Что поделаешь с ними, - он посмотрел на лица юношей и девушек , - неожиданности на каждом шагу»
Ему не понравился, тон, насмехающийся и даже в какой-то степени, издевательский над словами поэта. А может снова встать на позицию Воропаева? «Вырастут – поумнеют». Хотелось, но не мог. И он, обращаясь к студенту, сказал:
-Молодой человек, есть, – он хотел сказать смефуечки, но передумал – есть смешинки, а есть – святыни. Постарайтесь в следующий раз отличать одно от другого. Зерна от плевел «А ведь я напускаю на себя, – вдруг сделал в себе открытие Симаков, – нет во мне святой веры»
Востроносенькая девчушка с первого ряда, восхищенно прижала руки к груди. Грудки у нее были маленькие и такое непосредственное миленькое личико, что Симаков восхитился. Она продолжала смотреть на него, если не как на бога, то, как его наместника.
- В институте - он хотел сказать - работает студенческое конструкторское бюро.- Но поправился - было СКБ. Принцип – учеба, проектирование реальных авиационных аппаратов с последующим строительством их. И конечно полеты.
- КАИ- 6 – оттуда?
- И не только КАИ-6, есть и КАИ-12, и КАИ -11. И я сегодня покажу и расскажу об их конструкции.
- А если я ступу спроектирую, то смогу построить? – это крикнул тот, кто про близнецов – братьев высказался желчно.
- Свободно, я Вам могу уже сейчас предложить летательный аппарат.
- Да?
- Метлу – серьезно сказал Симаков. Все дружно захохотали. Востроносенькая, как заметил Михаил, смотрела на него бусинками восхищенных глаз. Потом, видимо, до нее дошло, и она дважды хлопнула в ладоши.
Венера подняла руку – А можно девушкам в это бюро – она сделала паузу и выдохнула – записаться.
- Уборщицей, что ли? – засмеялся сидящий за ней студент.
Венера развернулась и хлопнула студента тетрадью по голове:
– Ты дурак, Дьяков?
«Есть характер, - отметил Михаил. И правильно, - подумал он. Ставить себя надо с юных лет. Потом будет поздно».
- Не слушайте его, Венера, - сказал Симаков - Через 50 лет женщины займут лидирующие позиции на городских магистралях и в космосе.
Симаков смотрел на нее и твердо верил в это.
А в СКБ – он улыбнулся - пока, к сожалению, его нет. Желающие могут приходить ко мне в ОКБ. Всем работа найдется.
Он назвал номер кабинета, но предупредил – только после двух часов, конечно, дня. Повторяю для чукчей – принимаем всех, после четырнадцати часов.
- А если я не умею строить?
- Не беда – научим.
- А кто руководитель? Воропаев?
- Нет. А Вы хотели бы к нему? – спросил он.
Юноша промолчал. Венера смотрела на него. Ее взгляд был примечательнее всех, и он невольно часто обращал внимание на ее лицо с глазами- вишенками.
Однако вернемся к теме наших занятий, – сказал он. – Сегодня будем изучать конструкцию крыла МИГ-15. Реактивного самолета первого поколения.
***.
Через два дня Симакова вызвали в райком партии. На этот раз Тамара приняла телефонограмму. «Приглашается Симаков к третьему секретарю Райкома»
Телефонограмма пришла утром, а «повестка», как в шутку обозвал ее Симаков, к четырем часам.
Мосягина встретила его, как старого знакомого. Она вышла навстречу ему. Улыбка на ее лице вспыхнула и тут же погасла.
«Испугалась за свой партийный авторитет? Или?» - Симаков отогнал и ту, и другую мысль
Она села за стол для посетителей против Симакова - трудный день выдался. Слушали швейную фабрику «Большевичку». Вы видели модели этой фабрики?
- Честно скажу – не обращал внимания
- А где Вы одеваетесь?
Симакову хотелось шокировать секретаря, но он не решился. А одевался он через знакомого товароведа в Москве. Тот с переплатой пять или десять рублей мог достать что угодно, начиная от майки и кончая автомобилем, только там цена была иной.
- В ГУМе и ЦУМе.
- Но там же очереди? – удивленно спросила она.
Симаков пожал плечами:
- Куда деваться бедному крестьянину?
- К сожалению, наша продукция не пользуется спросом. Берут одежду по суровой необходимости. Выясняется, что нет хороших модельеров. – Она остановилась – не буду грузить трудностями. Извините.
Поинтересовавшись о его походе в Горком по открытию станции, о его работе по строительству планеров – чувствовалось, что спрашивает она формально, и вскоре разговор должен перейти на другую тему.
- Но я Вас пригласила по иному вопросу. Даже вопросам – поправилась она.
Симаков насторожился и попросил:
- Не томите душу.
Мосягина заглянула в листок:
– Приходила мамаша Вашего студента. Вы вели у них занятия. Вот пишет: «на лекции о стриптизе в Польше говорили, о бабе Яге зачем-то упоминали».
Симаков, не дослушал до конца и рассмеялся. – Вырвано из контекста, – убежденно сказал он. - При этом имя бабы Яги я даже не упоминал.
- Охотно верю, – ответила она. Но что-то было из написанного фактом? – Она скептически потрясла листком бумаги. При чем же все-таки ведьма, ну и, конечно, стриптиз?
- Все началось с моего рассказа о планеризме 30-х годов. Да упоминал о метле, чтоб осадить студента несколько вольного поведения.
- Что касается стриптиза, – выдохнул он и постарался рассказать более подробно, чем Епифанову. Только подбирал такие слова, которые бы не скинули его в разряд развратных мужских вожделений. Но, с другой стороны, старался не показаться слишком целомудренным, не от мира сего.
К удивлению своему, он хотел остаться в ее сознании мужиком. Эти мысли пронеслись в голове в одно мгновение, на каком то подсознательном уровне.
- Не знаю, отнести ли Польшу к передовым странам, коль разрешен стриптиз. Страна контрастов. Президент ходит в костел, а через улицу по вечерам дают сеанс стриптиза. Вас интересует мое впечатление? Он заметил, как по лицу прошла легкая волна замешательства, и он, не желая более смущать ее партийную совесть, продолжал. - Скажу откровенно, красивая женская фигура меня вдохновляет и окрыляет. Только не в обнаженном виде.
Он подумал – «Не слишком ли смело?»
Мосягина посмотрела на него и сказала – пусть Вас это не смущает. Мы - взрослые люди. И потому, знаем предел возможного и дозволенного.
Симаков облегченно, но незаметно выдохнул и продолжал.
– А там - иное. Никакого вожделения. Публично обнаженное женское тело теряет свою привлекательность.
- Это почему же? – заинтересованно спросила она и смело, как показалось, даже с вызовом посмотрела на Симакова
Симаков задумался. Продолжать говорить правду и посягнуть на партийную принадлежность? Или увернуться, прикрыться общими словами? Он решил высказать мужской взгляд. Ему показалось, что Мосягина именно этого и ждет.
– Вы понимаете, Фарида Шафигулловна, для мужчины женская красота – это бессознательное, повторюсь, чтоб не выглядеть вульгарным, бессознательное ожидание удовлетворения.
- Так примитивно? Это Ваш взгляд?
-Мужской – уклонился от ответа Симаков
Мосягина рассмеялась, но Симаков заметил нарочитость смеха, за которым пряталось женское любопытство. Симаков в этой ее скрытности и заинтересованности к извечному вопросу взаимоотношений мужчины и женщины, увидел не секретаря Райкома, а обычную женщину, пожалуй, не испытавшую любовь.
- Так природа устроила мужчину – постоянно заботиться о продолжении рода человеческого
-Если я правильно поняла вас, то женскую красоту может признать только рассудок мужчины, отуманенный половым побуждением?
Симаков с увлечением откликнулся:
- Примерно так выражался и Шопенгауэр А что по-вашему привлекает женщину в мужчине? – спросил он
Она деланно улыбнулась, – взгляд официальный или свой?
- Если можно, – женский, – попросил Симаков, все больше увлекаясь разговором., чем-то напоминающим взрослую игру
Мосягина, – он видел, как колебалась она, но все-таки сказала - проявление сексуальной несдержанности женщина, даже самая свободомыслящая, расценивает как угрозу своей безопасности.
- Ну, это разве в общении с дебилом? – Михаил прислушался к себе. Разговоры начинали раздувать в нем пока еще тлеющий огонек зарождающейся истомы. - Кто-то, но не Шопенгауэр, сказал – красота – есть обещание счастья. Только может не столь в утилитарном значении.
Странное состояние испытывал Михаил. Разговор в официальном кабинете тем более с женщиной и на такую тему? Ему показалось вдруг, что он нравится ей. И тут же откликнулось внутренним волнением, влажностью ладоней и томлением плоти.
Он поднял глаза и посмотрел на Мосягину. Он мог под присягой подтвердить, как искоркой метнулась в ее глазах шальная мысль, но тут же растворилась. И она деловым тоном посмотрела на него. Лицо ее не было больше лицом пытливой девочки. На него смотрела солидная и серьезная женщина, озабоченная делами.
Ей показалось, что этот стройный высокий брюнет читает ее мысли. Внутренне встрепенулась, но овладев собой, она спросила:
– Так что с этим письмом? – она снова тряхнула листок тетрадной бумаги.
- Выбирайте, кому верить? – равнодушно сказал Симаков.
- Но на заявление положено отвечать в десятидневный срок. – Скороговоркой говорила она - Мне неприятно Вас просить, но, пожалуйста, напишите объяснение на случай проверки.
- Фарида Шафигулловна, и Вы верите этому?
- Нет и нет. Но обязаны отреагировать. Живем в демократическом государстве.
Симакову хотелось рассмеяться и возразить, какая демократия, если крестьянам не выдают паспорта, когда прячем информацию о жизни за границей. Одна политическая трескотня. А секретарь комитета комсомола измеряет ширину брюк? Но он сдержался.
Она положила сверху ладонь на его запястье и наклонилась так близко, что у Симакова что-то щелкнуло внутри, - плодотворно поработали. Она перешла за свой стол.
-А что ж вы не говорите о собрании? – она пристально не по-женски, а по-партийному посмотрела на него. -Не доверяете? – с горечью произнесла она.
Мосягина перекинула ногу и погладила покрасневшее колено. – Что, думаете, секретарь может понять? А секретарь – женщина с мягким сердцем и болеет душой за каждого коммуниста. - Она улыбнулась уже покровительственно, - взыскание партийная организация имеет право вынести любое. А вот правомерность его может оценить только райком партии. Вы, Михаил Петрович, можете подать в райком апелляцию, и мы отменим выговор.
Симаков улыбнулся. Как это подметила Люся – бывшая жена Мицкевича,- будто и не о нем разговор.
Михаил посмотрел на Мосягину и коротко ответил:
-Спасибо, но я не сделаю этого. Жаловаться – значит оправдываться. А оправдываются только в чем-то виноватые. Я себя виноватым не считаю и больше доверяю времени, которое, как говорят, рассудит.
Прежний жар и сопричастность, что читал Михаил в выражении лица, покрасневших щеках, раскрепощенной, почти дружеской позы, - все это как-то улетучилось, растворилось.
Теперь Симаков чувствовал сейчас если и не холодок, то уж точно равнодушие, с которым она сказала:
- Приходите, если надо будет. Да будьте, Симаков смелее. Смелость города берет
Придя в КБ, он рассказал в красках Мицкевичу, но тот хмыкнул и после раздумья сказал:
-Поздравляю. Как отец Сергий. – То ли одобрил, то ли осудил его Владимир.
***
Михаил открыл своим ключом дверь и тихо, стараясь не шуметь, – он боялся, чтоб не разбудить жену. Дочка на подобный шум и даже разговоры родителей по вечерам – не реагировала. Однако Саша еще не спала, хотя и вышла в ночной рубашке..Рубашка была длиной до щиколоток, и Саша казалась в ней даже высокой и стройной.
Михаил снял пиджак и переоделся в домашние брюки. Умылся под краном с холодной водой - к горячей не приучал себя. Саша молча подала ему полотенце. Вытираясь, он вспомнил разговор с Мосягиной. Заявление не давало ему покоя. Оказывается, не привык он к подобным пасквилям. Да и разве можно привыкнуть к напраслине? Хотя высказать свое мнение может каждый. Но разве в этом демократия? Крикнуть на перекрестке – король – дурак? И это, как считает Мосягина, – признак демократии? Вспомнился некстати анекдот. Он улыбнулся, и Саша заметила это?
-Что-то вспомнил? – спросила жена.
-Анекдот, Просто анекдот – и, не ожидая ее просьбы, стал рассказывать:
- Если ты с любовницей, то это правильно, но не законно, если ты с женой – то это и законно и правильно, а если ты в постели с мужиком, то это и не правильно, и не законно.
-Выговорился?– спросила она, – садись, ешь
-А ты, почему не спишь? – спросил он и обнял ее. Она ласково прислонилась к его плечу. Михаил ощутил запах ее волос – он не был таким приторным, как духи Мосягиной.
«Говорят, что сравнение всегда не в пользу жены? Нет, он готов поспорить. Когда любишь, жена не остается в проигрыше»
Саша спросила:
– Скажи, Мишка, ты мог бы любить сразу двоих?
-Так я и сейчас люблю сразу двоих, - не задумываясь, ответил он
Саша насторожилась и отстраненно произнесла, – да?
-Да – продолжал он дразнить ее.
Саша, кажется, стала догадываться. Но, подыгрывая ему, спросила, - тогда кого же?
-Ах ты, бесстыдник. Зажав ему уши, – она что-то еще говорила ему, но он не слышал. И это еще больше распаляло зародившееся помимо его воли желание. Он сказал ей об этом, но она пошла на кухню.
-Успеешь еще – с ласковой доступностью ответила она – поешь вначале, чтоб силы для исполнения супружеского долга. Симаков знал, что Саше нравится иногда вот таким образом разогревать его
И хотя он никогда не нуждался в разогреве, более того, прелюдии в постели только мешали ему. Он вспыхивал сразу от прикосновении к жене, но мог затухнуть при продолжительной прелюдии.
Но дальше процесс был им управляем в полной мере. Почти за шесть лет совместной жизни, он успел изучить ее и знал, что «выходя на глиссаду», она начинала и сама испытывать волнение от предстоящего блаженства. Испытывала отнюдь не в парадном зале своего сознания
Ему показалось, что сегодня она стремится отвлечь его, и, он обхватил ее двумя руками и произнес, – как много тебя! Сжал и приятцей отозвался в нем трепет ее плотного тела. Обоюдное блаженство, Михаил это точно знал, приходило, когда они оба того хотели. И, сейчас в двух шагах от ворот блаженства, Михаил чувствовал, как наполняется каждая клетка призывным желанием и заслоняет все его дневные заботы, мысли, радости и обиды. И счастливым проникновенным слиянием души и тела наполнилась небольшая комната.
Притяженье земли.
После работы Симаков поговорил с Иваниным и высказал тому свои подозрения.
- Боб, я думаю, что все происходящее и собрание, в первую очередь, - это хорошо спланированная операция
- К бабке не ходи- уверенно ответил Борис. - Что думаешь делать? - Борис был нетороплив, ко всему относился серьезно и основательно. Его округлое лицо всегда оставалось добродушным
– Нужна коллективная мозга – решительно сказал Симаков, сделав ударение на последнем слоге.
– Предлагаю ко мне.- Поддержал его Боб
– Но , что скажет Людмила? – усомнился Симаков.
-Все будет в норме- убежденно ответил Иванин. Сейчас я позову Мицкевича и Асокина. Жди, Миша.
Но Анатолий отказался, – надо было забрать детей из детского садика.
-У тебя же машина – сказал Борис,- Отвези детишек и ко мне.
Асокин покачал головой, и Борис махнул на него рукой, как на полную безнадежность.
Людмила встретила несколько удивленно, и Михаил подумал, что она сейчас выкинет какую фортель, вроде - шляетесь после работы. Женщина она была непредсказуемой прямоты без комплексов и соответственно без тормозов.
- Проходите, раз пришли - она захохотала звонким неподдельным смехом. – Незваный гость, говорят, хуже татарина – и она снова засмеялась тем же непосредственным смехом, каким дети откликаются на понравившуюся шутку.
Откликнулся Мицкевич Он, как всегда, был сосредоточен с оттенком мрачности:
- Сейчас шутка по-другому звучит – серьезно сказал он.
Жена Бориса остановилась с чайником в руке, ожидая продолжения.
– А ты разве не слышала? – продолжал разыгрывать ее Мицкевич, не улыбнувшись. Правительство Татарии обратилось к председателю Верховного Совета, мол, обидная пословица, просим изменить.
– И что? – заинтересованно спросила Людмила, но, вспомнив о чайнике, махнула рукой: -Подожди, Володя, интересно, но чайник только кину на плиту. Она метнулась на кухню и тут же появилась.
– Сели, молодцы, а то я не догадалась предложить, а ты, что ж хозяин? Ну-ну – нетерпеливо посмотрела она на Мицкевича
- А что - продолжал каламбурить Мицкевич - собрался Верховный Совет и утвердил новую пословицу «Незваный гость лучше татарина» - без улыбки закончил Мицкевич.
- Это анекдот? - посмотрела она на улыбающегося Симакова и звонко засмеялась смехом, присущим только ей – беззаботно и непосредственно. Они успели поговорить, пока Людмила готовила бутерброды. Асокин все-таки подошел и принял участие в разговоре.
-Разработку планеров нельзя прекращать,- сказал Борис. Надо совершенствовать конструкцию
- А кто будет это делать? – спросил Анатолий.
- ЧК не дремлет – усмехнулся Симаков – работа уже идет. И, не ожидая вопроса, он продолжил - Алексей и Эдик уже за кульманами. – Он хитро подмигнул – с Ожогиным мы договорились. Будем валять Ваньку – дескать, работаем по СА-3. А на самом деле это будет идти КАИ-14. А остальные ребята после работы будут прихватывать.
- И до каких пор это будет? – не унимался Асокин
Симаков грустно улыбнулся – а пока либо визирь, либо осел.
Борис с сомнением разделил опасение Анатолия. – Выдержат ли ребята? Вот Плотников перешел к Бакшееву.
- Могут, Боб, уйти те, у кого не выдержат нервы. Борьба идей и борьба мнений. А раз так, то возможны и жертвы.
Борис улыбнулся лицом, похожим на колобок, - считай, комиссия состоит не из трех человек, а из Боковича.- он взглянул на Симакова – а себя, Миша, к какой категории относишь?
Симаков с возмущением произнес:
– Только не в качестве жертвы. Я – в оппозиции – улыбнулся он. - Потом продолжил– глас народа и представитель Фемиды.
Мицкевич встал и, обойдя стул, положил руки на спинку стула:
– А я сомнения Анатоля и Боба разделяю. Только я стою на активной позиции. Надо ребятам – петрашевцам пояснить все подробно. Вильяма мы потеряли, потому, как не убедили его. Борис вчера рассказал о собрании. Это хорошо. Но те задачи по планерам, что надо сейчас решать – вот о чем надо рассказывать.
Подошла Людмила и решительно сказала:
- Как ваш Ленин говорил – кухарка будет управлять государством?
Борис расширенными от удивления глазами смотрел на жену, - ну, мать ты даешь? Только к чему такая патетика?
Людмила захохотала, словно колокольчик зазвенел:
– Кухарка командует – за стол. - Она пошла на кухню и вернулась с подносом, на котором стояли две вазы –одна из них наполнена печеньем, другая - салатом, в котором просматривалась сквозь покрывало из сметаны, редиска с огурцами.
- Проворная ты, Людмила, – восхищенно сказал Мицкевич
Жена Бориса снова колокольчиком залилась и, резко оборвав, сказала:
-Во всем такая проворная, – спроси у мужа.
Борис развернулся на стуле и хлопнул жену чуть ниже спины.
Людмила взвизгнула, по-девичьи, и сказала:
– А еще коммунист.
– Ешьте – не знаю, как Вас назвать, вроде в гости не приглашала, хотя – она снова захохотала - незваный гость лучше татарина. Быстро сходила на кухню и вернулась – в одной руке – чайник, в другой тарелка с бутербродами. Поставив все на стол, пояснила, - Бутерброды с ветчиной. – Ешьте, - не стесняйтесь, Боря из Москвы привез.
Людмила присела к столу. - Только чая мой хозяин не догадался купить, а местные пачки с цветами не беру - высказала она свою платформу. Она стала рассказывать о своей соседке, которая живет одна и ей некому привезти из Москвы продукты.
Людмила встала и пошла на кухню. Вернувшись, продолжила. - Вот, скажите, разве справедливо, в магазинах ничего нет, а в Москве все есть? – Добьешься, посадят тебя, – сказал Борис то ли серьезно, то ли в шутку.
- А ты передачи будешь носить – она подошла и прижалась к плечу мужа.– Пусть я, глупая, но Вы объясните мне, почему так?
- Не заводись - спокойно сказал Борис.
– Ладно - сказал Симаков - засиделись мы, Людмила, пора и честь знать.
– Что Вы? Ведь лучше татарина – и снова засмеялась звонко.
Михаил, Владимир и Анатолий собрались, и Борис вышел проводить их на лестничную площадку.
- Боб, открой секрет укрощения жены.- Попросил Мицкевич.
Борис, хитровато улыбнулся, - лучше анекдот на эту тему:
- «Жалуется один мужик другому – ума не приложу, что делать? Жена вечно недовольна, ругается. Я уж стараюсь не мешать ей, – газетку в руки и на диван
- А ты попробуй по-другому – посоветовал приятель. Приходишь домой и сразу предложи жене постель и постарайся. На следующий день спрашивает – ну, как, помогло?
- Еще как. Жена спокойна и ласкова. Говорит – ты ко мне по-человечески и як тебе по-человечески».
Людмила, услышала анекдот, стоя за дверью и, выйдя, шлепнула Бориса по затылку. – Поговори у меня на эту тему. – Сказала она и звонко засмеялась.
Все трое обменялись рукопожатиями с Иваниным и ушли.
Они шли по ночному городу и «оживленно» молчали. Молчание не было тягостным. Они слишком хорошо знали друг друга. И когда Мицкевич высказал сомнение о большом количестве скопившихся проблем, Симаков не удивился, а только сказал:
– Не притягивайте неприятности. - Симаков развернулся к Владимиру и остановился: Помнишь, я открыл закон постижимости - «Если ты столкнулся с проблемой, то она не может быть решена на том же уровне мышления, на котором ты находился до ее появления. Для решения ее надо подняться на следующий уровень знания». Улавливаешь?
Пройдя несколько шагов, он продолжил. - Подняться – нравоучительно произнес он.
Анатоль вмешался и гундосо высказался. – Нагородили Вы, батенька. Вас так и тянет к тетке Эрудиции.
- Точно, – обрадовался Симаков. Поскольку уровень образования тотчас повысить не можем, приходится полагаться именно.. на нее. Эту самую тетку. И еще: « Самое непостижимое в этом мире, на этой планете, - то, что он постижим».
***
Инструктор Горкома Дорохин сдержал свое слово – позвонил.
Наконец- то, – подумал Симаков – растелились.
Но его ждало разочарование – Извините, Михаил Петрович, - сказал тот ровным без покаяния голосом – письмо пока не обработано..
-Когда зайти? – нетерпеливо спросил Симаков
Инструктор после небольшой заминки ответил – видите ли,– и опять голос без расстройства и покаяния. Продолжил – планерная станция – дело серьезное. И ответственное. Наши специалисты посмотрят, все взвесят. После мы Вам позвоним.
Симаков подумал, - они издеваются надо мной.
-Прохиндеи, - выругался он, положив трубку на рычаг. Вам коров пасти нельзя доверить.
Тамара , посмотрев на его расстроенное и решительное одновременно лицо, сказала:
– Не волнуйтесь, Михаил Петрович, все устоится.
-Что устоится? – резко бросил Михаил, – он взглянул на Тамару, и та оторопело отступила назад к стене, – и я Вас не спрашивал.
Широким шагом он вышел из приемной. «Живешь, как на сцене – подумал он. Даже без занавеса. И поговорить без свидетелей нельзя.
Михаил поднимался снизу на третий этаж в конструкторский отдел, стараясь успокоиться. «Мое терпение кончилось – сказал он себе – беру огонь на себя. – бог не выдаст, свинья не съест»
***
Бокович при молчаливом согласии Козлова активизировался в общественной деятельности. Собирал профоргов для учебы, несколько раз на неделе посетил Обком профсоюза работников авиационной промышленности. Несколько раз за день забегал в кабинет к Козлову Часто Козлов видел его беседующим с сотрудниками ОКБ.
Козлов догадывался, что его неуемная душа не просто жаждала деятельности. Хитроумный Роман все делал, чтобы убедить многих, как формулировал сам Роман, в правильности курса руководства. Но Козлов понимал – он настраивал и агитировать тех, с кем беседовал, против Симакова.
Роман и сегодня предложил поговорить на квартире у Козлова. Но Козлов помнил, как тяжело он пережил, недавний разговор о подготовке к партсобранию. Была еще одна причина отказа. Он вспомнил, как при последнем посещении квартиры Козлова, Бокович смотрел на жену. Вроде Козлову не пристало замечать таких мужских наклонностей при сложившихся с женой отношениях. А еще вернее, при несложившихся. Но ревновал. И, когда Бокович снова предложил переговорить у Козлова дома, по – существу, напрашиваясь в гости, он промолчал. А потом под предлогом, что сын должен подойти, отказался от такой беседы. Да и не хотелось играть роль счастливого супруга. «Свобода друг от друга – не лучший аргумент счастливой жизни»– с горечью подумал он.
Но, странное дело, осталось чувство собственности. Не ушло. И к какой категории это чувство можно было отнести, он не мог определиться.
Но на разговор, к которому так настойчиво подталкивал его Бокович, Козлов согласился. Он состоялся в кабинете у Козлова после работы.
Вспоминая о собрании, Бокович довольно потирал руки, как полководец, выигравший сражение.
Козлов радости не разделял, но, пожалуй, только внешне. Еще не был изжит стыд, тот первый, что возник при разговоре с Романом при подготовке собрания.
Но напряженное состояние ревности ушло, и теперь он уже смотрел на Боковича, как на соратника. Только тревога и неудовлетворенность поселились. Чувство нашкодившего школьника. Он сказал об этом Бобовичу.
- Нам не к лицу, – сказал Бокович, – разыгрывать из себя благородных девиц.
Сказал, как уколол, – коротко, но без боли. Боль пришла позднее с частыми сердечными ударами.
У Козлова неприятно затежелело в груди, и он посидел молча. То ли интрижка – причина, то ли иногда случающаяся в последнее время реальная физическая боль.
Заметив состояние Козлова, Бокович отнес это к его нерешительности и сказал, потирая пухлые ладони:
-Информацию и в райком партии забросить.
Стараясь успокоиться, Козлов переспросил:
– А при чем здесь райком партии?
Бокович усмехнулся:
– Так кто у нас руководящая и направляющая сила? – Он хихикнул и, еще, не успокоясь, продолжил:
-У нас, Александр Константинович, другого выхода нет. Сверху – я имею в виду Министерство,. нас не жалует. А почему? Симаков затеняет:
– Выдал два планера и герой. А «подлетит» КАИ-14? Да еще, спаси нас царица небесная, рекорд какой случится, и загремим под фанфары вместе с самолетом.
При этих словах Козлов ощутил, как что-то заныло внутри, расползлось в душе, как фиолетовое чернильное пятно на свежестираной рубашке.
Бокович присел рядом и улыбнулся масляно во все лицо:
– Можно для секретаря райкома партии написать о негосударственном отношении Симакова к работе. А еще лучше дать в райком решение парткомиссии.
- Поверь, Константинович, нароем как надо.
Ухо Козлова резануло – «нароем». Но мало ли как выразится человек? «Вроде ничего неприличного, – думал Козлов, - все в пределах протокола о намерениях. Тогда что же заставило меня так отреагировать?».
- Продолжай, Роман, – Козлов повернул голову в сторону Боковича, - слушаю тебя.
- Романова переговорит с Мосягиной, – он оживился, – под предлогом так, мол, и так, хотим посоветоваться о работе.
Бокович передвинул свой стул к Козлову и приблизился, как для поцелуя:
- Понимаете? - отшатнувшись в сторону так же быстро, улыбнулся золотой коронкой зуба. – При этом можно и кое-что о Симакове на ушко секретарю навесить.
- Женщины вообще непредсказуемы, а партийные и того более. Ну, а там дальше посмотрим, – золотая коронка снова блеснула и скрылась.
Козлов сделал вид, что не понял. Он и в самом деле не совсем понимал замысел Боковича. Только что-то в словах его показалось неприятным. «Ох, и подлец ты, Роман», - то ли сказал вслух, то ли только подумал. Но по неизменно восторженному лицу Романа, упивающегося своей стройной теорией, он понял, что не сказал, как полагалось бы сказать, а лишь возмутился изнутри.
Козлов удивленно раскрыл глаза.
– Доподлинно, – ответил Бокович.
Ноющая за грудиной боль не проходила. Но Козлов не был уверен, что это та боль, от которой можно избавиться лекарством.
- Роман, - тихо, чтоб не усилить загрудинную боль, произнес Козлов, – помнится, ты вручал цветы чуть ли не самому Сталину?
- Ворошилову, – уточнил Бокович, но без пафоса и гордости. – А к чему вопрос?
-Большой опыт. С детства.
Бокович хмуро произнес:
- Говорят, жизнь учит. А нас Симаков учит.
- За ним интриги не замечал.
-Как же, по-вашему, все разговоры об авторстве? Разве – не государственное дело? Если он такой святой – отдай проект и работай над планером в ОКБ? Ан, нет, – зацепка, - авторство. Чтоб сорвать государственный план и Вас подставить. Разве не ясно, Александр Константинович?
Сколько времени прошло после собрания? Считай полгода, а чертежи на планер КАИ-14 так и не отдал. И зря Вы меня с парткомиссией задерживаете, Александр Константинович
«Нужно время, чтоб убедиться», - подумал Козлов. А вслух сказал:
– Не будем спешить. Спешка нужна лишь при поносе.
Бокович горячо возразил:
-Промедление, как говорил товарищ Ленин, поражению подобно.
Примет дела Бакшеев,– еще неизвестно, куда порулит.
Козлов поморщился.- Пока о назначении Бакшеева начальником только разговоры. Не надо торопить события.
Бокович обидчиво промолчал и, прощаясь, сказал:
– Я ведь из лучших побуждений. Для пользы дела.
И он раскланялся, приложив руку к груди и слегка прогнувшись в пояснице
В этот вечер Вера пришла позже. Александр не садился за стол, хотя на плите в кастрюле – он приподнял крышку – духмяным ароматом откликнулось жаркое, приготовленное женой. Вера сняла пальто и туфли и прошла на кухню.
Через несколько минут окликнула:
– Сашенька, идем ужинать.
«Сашенька, – передразнил ее Козлов, – на это ее только и хватает» Он вымыл руки и, войдя на кухню, опасливо провел по ее плечу. Вера резко развернулась:
–Ну. Мы же договорились, – резко возвышаясь голосом, сказала она.
В ее глазах вспыхнули и погасли искорки недовольства. Раньше он замечал их только, когда он проявлял к ней, как она называла, «серьезные» намерения.
Поел винегрет с салом – жена не признавала покупного, да и не всегда можно было купить на рынке. К его удивлению, как часто бывало раньше, когда отношения с женой были нормальными, в нем возникло желание.
Впрочем, в последнее время еще до договоренности, отношения нельзя было назвать нормальными. Александр ощущал себя охотником, а жена – его жертвой. И Вера этого не скрывала. И сейчас зародившаяся страсть томно и настойчиво заставляла думать о себе. Подталкивала его к жене, и он готов был встать перед ней на колени.
Но, живо представив, как он будет выглядеть со стороны и как твердо скажет жена холодным металлическим голосом:
– Мы же договорились. Он звал ее «железная леди». И не только за глаза. Вера усмехалась – мне и мама говорила – твердый характер. Скажет, как отрежет. И, как бы, угадав его мысли, Вера, переложила руки на грудь, отчего две груши встряхнулись и словно подмигнули торчащими сосками.
Александр досадливо поморщился и отвернулся: «Так что терпи, Сашенька».
Александра знобило от желания. Он не знал, естественно или нет подобное состояние. Всем ли свойственно? И спросить было не у кого. Таких друзей у него просто не было. Да и вообще друзей не было. Но виду не показал. Поблагодарил и встал из-за стола.
-Чай не будешь? – ровным голосом спросила она
-Спасибо, я сыт твоим отношением.
- Подумай, Саша, какое у меня к тебе может быть отношение, если ты предал меня.
Александр хотел ответить, но она прикрыла его рот ладонью, и он уловил запах ее руки- знакомый и волнующий.
- Договорились. Я к тебе претензий не имею. Так не лезь ко мне со своими ласками. И все будет у нас с тобой хорошо.
Козлов старался успокоиться. Давалось это не легко.
Допив чай, Вера присела на диван рядом с ним. Усмехнулась:
– Сон видела.
Она помолчала – в твою пользу. У нас в деревне был деревенский дурачок Изосим.
– Она посмотрела на мужа, решаясь, надо ли рассказывать? И решила продолжить:
- 0н будто пришел ко мне в одежде не то ангела, не то самого бога и сказал: Живешь ты, раба божья, в ненависти к своему мужу. Отринь, недостойное тебя и живи по божьему завету, а не навету сатаны, подстерегающей в своей ненасытной тяге к злу. Не справишься - уготованы тебе муки в другом царствии.
Признаться у Козлова рассказ вызвал неясную оторопь, но, преодолев это, он сказал:
– Вот видишь. Свыше подсказывает.
- Конечно, – усмехнулась Вера, – ты готов принять религию, лишь бы выгода тебе была.
- А ты дурку гонишь: не прикоснись, я уж не говорю, не приласкай. Все, кажется, что я посягаю на твою «девственность».
-Конечно, ты только не признаешься даже себе. К прелюбодеянию тянет.
Козлов , сдерживая растущее раздражение, ответил:
– А ты зациклена на этом и не можешь адекватно реагировать на мои бескорыстные поступки. Козлов встал и нервно заходил по комнате большими дергающимися шагами.
- Сядь, Саша, и успокойся, – болезненным тоном попросила Вера, – мне тоже не легко
- Так давай вернемся к прежней жизни, – продолжая ходить, предложил Козлов.
Вера внимательно смотрела на мужа, стараясь поймать выражение его лица:
– Ты же сам говорил: другие мирятся в постели, а мы ссоримся.
- Говорил, но,может быть получится, как у других.
Вера горестно покачала головой:
– Не получится, Саша. В одну и туже воду дважды войти невозможно.
Александр настороженно подошел к ней сзади и обнял целомудренно плечи, сдерживаясь, чтоб не прикоснуться к груди. Ощутив, как стыло, напряглось тело жены, он срывающимся шепотом произнес: – Я тебя люблю.
В Вере что-то внутри отозвалось, Расслабились ее плечи – они как-то ссунулись вниз, словно ища его поддержки и защиты. Александр толкнулся в ее волосы и, сняв правую руку, раздвинул ею волосы, поцеловал в шею. Но как-то без страсти, почти по-братски.
Жена приподняла левое плечо, защищаясь от него, но между тем усмехнулась.
Козлов увидел в этом добрый знак, и постарался повернуть ее лицом к себе. Но Вера, как баржа на мелководье, не тронулась с места. И голосом, так не соответствующим моменту, сказала:
- Барашкин, ты врешь все.
Так она и раньше называла его, чтоб придать своему голосу ироничное недоверие. Он не стал ей ничего доказывать. У него не было слов, чтоб убедить ее в этом. Ее холодный тон сковал мозг и тело. «Странно, – думал он. - Скажи, что он ее не любит, она сразу бы поверила и отреагировала бы бурно, а в хорошее она не верит. Вот уж поистине: странные мы – люди».
- Что ж ты не спросишь, что я предлагаю?
Козлов знал ее характер и, пересиливая спазм в горле, сказал:
-Яснее ясного.
Козлов присел на край дивана. Сердце отозвалось прерывистыми рывками и смиренно , как приговор, выждав, пока оно успокоится, глухо произнес:
– Оставаться при своих интересах.
Утром, сразу же после институтского звонка на начало занятий, совпадающего с началом рабочего дня в ОКБ, Бокович торопливыми шажками, не дойдя до своего кульмана, зашел в кабинет к Козлову и спросил:
- Слышали сообщение по татарскому радио?
Козлов с любопытством взглянул на Боковича. Тот, сделав скорбное лицо, сказал:
- Умер Бакшеев.
От неожиданности Козлов сказал:
- Так приказ о назначении начальником к нам подписан министром.
Бокович удержался от улыбки и почесал пятерней лоснящийся затылок:
- Там – он показал указательным пальцем на потолок, – там не признают мирских распоряжений и приказов.
***
Об авиационной аварии на рембазе Кубинка Симаков узнал из летного бюллетеня, рассылаемого управлением Урланова. Летчик Братченко, а Михаил познакомился с ним, когда приезжал по вызову начальника рембазы Шепунова, перед взлетом не проверил управление самолетом. Это полагалось делать перед первым взлетом. На этом самолете АН-2 сборщик тросовой проводки перепутал подсоединение элеронов. А любой инженер знает, что при этом отклонение будет в обратную сторону от необходимого. И потому при крене самолета на высоте 15 -20 метров летчик естественно штурвалом пытался уменьшить крен. Но за счет неправильной сборки крен увеличился, и самолет резко развернуло, и он, крылом задев за землю, развернувшись, винтом пропахал грунтовое покрытие на аэродроме, и распластался, как сбитая птица.
Того, кото небо наказывает за небрежность или незнание его законов, земля принимает, не отторгая, и иногда наказывая. На этот раз и летчик, и в нарушение инструкции взятые на борт шесть пассажиров остались живы.
Никто не отменял земного притяжения.
Разбором аварии на рембазе «Кубинка» занялась государственная комиссия.
Противостояние
С полным правом я мог бы дать такой заголовок всей книге. Но уж больно тенденциозно показалось мне и, главное, невыразительно. В борьбе мнений, характеров, в трудностях проявлялся характер каждого из моих героев. Более десяти лет я был не только свидетелем, но и участником совместной работы с Симаковым и коллективом организации в целом. Я чувствовал и видел людей с разным запасом прочности, разными взглядами и намерениями.
Симаков среди всех был человеком особого склада. Он был изгоем среди завистников и чиновников, всех, кого интересовала не работа, а только еда.
Работая над книгой, я прочитал небольшую повесть Ричарда Баха. О Джонатане - чайке, который осваивал режимы полетов, не свойственные обычным чайкам. Не премину дать одну выдержку.:
«Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего кроме самого необходимого, как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Для большинства чаек главное - еда, а не полет».
Прочитав, я воскликнул:
– Это же о моем герое.
Так резко выделялся он из стаи, имя которой – обыватели. И не имеет значения, что у них есть фамилии и звания или чины. В совокупности они - стая, для которой еда важнее его стремления в небо.
Противостояние – лишь малая толика в понятии добра и недоброжелательности, граничащая с взлетом вдохновения и притворства, искренности намерений и коварства.
Телефонную трубку, как обычно, подняла Тамара.
На другом конце провода телефонистка - ее голос был с прононсом, видимо, от простуды – что-то сказала и . Тамара едва догадалась: –лишно вызывает Симакова Михаила Петровича
.Она от удивления остолбенела. Уж не показалось ли ей. –Кого вызывают? – переспросила она
-Лишно вызывает Симакова – бесстрастно повторил голос с прононсом.
Тамара с укором невидимой телефонистке про себя передразнила –«видите, вызывает лично. У меня что, дом свиданий»? Но вслух не выразила ни удивления, ни возмущения.
-Да, да. Я сейчас приглашу – ровным голосом ответила она и положила трубку аккуратно, как ставят хрустальный стакан на стеклянную полку серванта..
Симаков обогнал Тамару и, когда она подошла к своему рабочему месту, он уже говорил:
- Спасибо , пани.
Лицо его стало розовым, а сам он растерянно улыбался. Таким его Тамара не видела никогда. Ни в комитете комсомола, куда он заходил к Пантюшину, ни в ОКБ.
Потом она отметила, как рассеянно положил он трубку на аппарат, как, задумавшись, вышел из двери. Не зря телефонистка предупреждала - лично
- Случилось что? – спросила она. Но он даже не повернул головы, чем разжег еще больше ее воображение. Ей очень захотелось с кем-то поделиться. Подумав, она набрала телефон Риммы. Жена Пантюшина еще не уехала с мужем – ждала получения квартиры. Римма сразу взяла трубку.
- Мне кажется, - Тамара прикрыла рукой телефонную трубку и вполголоса, но с воодушевлением говорила – ты представляешь, сейчас Михаилу звонила женщина, и он после разговора ушел сам не свой. Никак беременностью угрожала, стерва.
- Ты кого жалеешь – спросила Римма, - ее или Симакова?
Симаков сел за свой рабочий стол и, выдохнув, раздраженно сказал:
– Звонила Ядвига.
Мицкевич округлил от удивления глаза:
– Та самая? Ты, Миша случаем не стал женоненавистником? - он встал рядом. – Она же тебе, как я понял, нравилась?
- Да не в ней дело, – сказал Симаков, потом поправился: – И в ней тоже.
- Расскажи толком, – возмутился Мицкевич. – Хватит вола гнуть.
Владимир присел на край стола.
– Понимаешь, – начал он. – И передал весь недолгий разговор с Ядвигой.
-Откуда звонила? Она в Союзе?
Симаков бесцветно ответил:
- Из своего родного города Лешно.
-Ну и память у баб на хороших мужиков. После чемпионата без малого три года прошло, – резюмировал Мицкевич и подмигнул Симакову.
***
Не договорившись с Козловым, о командировке бригады конструкторов в Кубинку, Симаков в одну из поездок в Москву, заручившись поддержкой Чукреевой, посетил рембазу в Кубинке и встретился с Шепуновым. Начальник рембазы с удовольствием выполнил его просьбу. Телеграмма Шепунова застала Симакова уже в Казани.
«Прошу срочно командировать бригаду конструкторов корректировки серийных чертежей КАИ-11».
И когда Козлов вызвал его и молча показал телеграмму, Симаков наигранно ответил:
– А я что говорил!
Нас разместили в гостиницу рембазы, как выразился Смольников, «Золотой клоп».
Шутка о клопе, к сожалению, подтвердилась.
Гостиницей назывались две комнаты в полуподвальном помещении. Сюда нас проводила завхоз баба Шура. Так она сама назвалась.
В углу комнаты, куда нас поместили, стоял бюст Сталина, отлитый из металла. Умывальник, а под ним раковина из переделанного авиационного кресла закреплены на другой стене. Четыре кровати с металлическими спинками.
«Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».
Мы правили чертежи, как обычно в комнате для технологов на втором этаже. Один раз к нам зашел Василий Александрович Братченко – летчик -испытатель
- Привет матросам мятежного крейсера
Мы от удивления не знали, что сказать.Выручил Смольников. Он, подойдя поближе к Братченко, нарочито обидчивым голосом спросил:
– За что вы нас так?
И покрутил пуговицу на гимнастерке Братченко.
-Вы творите, мы вас подождем, – летчик помолчал и продолжил свою мысль: Конструктор у нас – уважаемый человек. Братченко усмехнулся:
- Не сравнишь с моей работой. Я ведь только рулевой. Рулю себе на «Аннушке» Ее просмотрят технари, как гинекологи женщину, – он захохотал неожиданно высоким тоном. - Здоровье подправят и в полет. И тут же, не вспомнив об аварии, добавил: – если что не перепутают.
А я подумал: в голосе и поведении Братченко совершенно не чувствуется собственной вины.
Единственное окно техбюро выходит на сборочный цех.С момента, как мы приехали, в цехе стоял самолет АН-2, тот самый, с которым произошла авария. А по углам в небольших стапелях стояли планеры. Стапели для рембазы были не типичными. Их с рабочими устанавливал Боб, в миру -Борис Федорович. Именно с того момента состоялась передача технологии переработки клея БФ в веселящий напиток. Его окрестили «Борис Федорович». Этой технологии обучали рабочих рембазы наши рабочие.
Замечание автора: Кубинка - до 2004 — посёлок городского типа в Одинцовском районе Московской области, где расположена ремонтная база ВВС. Но тогда писать и говорить об этом запрещалось. . Это сегодня – она центр показа авиационной техники имени И.Н. Кожедуба, и теперь, 50 лет спустя, без утайки говорят и пишут о пилотажных группах, взлетающих на парады и иные праздники с аэродрома Кубинки
Через два дня.
Висящий в техбюро под потолком громкоговоритель ожил, и голос Левитана сделал заявку на важное сообщение.
И следом, через долгие несколько секунд он сообщил, что в космос взлетел и находится на орбите в корабле «Восток» наш советский человек Юрий Алексеевич Гагарин.
Не сговариваясь, все, кто был в цехе, закричали «ура», а женщины стали обниматься, и кое-кто даже всплакнул от радости. Свершилось. Вроде все были готовы, но все-таки событие стало неожиданным в его реальном исполнении. К вечеру баба Шура уже знала и день, и земной маршрут первого космонавта планеты.
- Ребятки, - как о чем-то давно решенном, сказала она поедем встречать Гагарина, чувствуете, как звучит, - и повторила: Гагарина – на Ленинский проспект.
А я подумал: – символично – первый космонавт в мире и проспект имени Ленина - первого вождя советской страны.
Сегодня я особенно был горд своей Родиной. А ведь могло бы случиться, родился бы в Америке или в Швеции, к примеру. Страшно подумать. Пройдет более тридцати лет, и я буду если не с сожалением, то с удивлением вспоминать об этих незрелых рассуждениях. Их незрелость объясняю теперь идеологизацией и, соответственно, сокрытием фактов. Но это будет потом, а сейчас ничто не может затмить общенародной радости.
Мы первые. Мы – самые лучшие. Мы, а значит и я, и Кравцов, и Роза, и Надя.
Летчика - испытателя Братченко отстранили от полетов. Острота событий прошла. Потянулись рабочие дни. Заканчивался месяц нашего пребывания в Кубинке
Оказывается, скука бывает разного сорта.. Иногда происходит она от томления тела. Когда молодое здоровое тело разрывается от жажды. Именно тогда, я понял, что зов природы сильнее страдания души. Казалось, я был на грани открытия, но лишь позже на ракетном полигоне убедился, что об этом знают давно и врачи, и психологи. Ее можно заглушить лишь наркотиками или препаратами, угнетающую психику. И учитывают этот фактор в армии и флоте – там, где игранет молодая кровь. Потом узнал, как говорят из первых рук, что учитывают это и врачи космической медицины.
Позже, когда мне довелось познакомиться с космонавтом Глушко, в одной из бесед я спросил:
- А правда, Григорий Михайлович, что в длительных космических полетах природа отдыхает?
Космонавт Гречко улыбнулся:
-Журналистский термин, не более того. Природой научились управлять врачи.
Его широкое округлое лицо не выражало ни недовольства, ни сожаления: работа, есть работа. И тогда же его жена Нина Викторовна говорила – для Григория космос – не просто работа. Космос его судьба и любовь.
Росло напряжение в теле. Но мне не нужна была женщина. Мне нужна жена. Здесь, рядом
И я в блокноте написал одну строфу:
Томленье тела, дух желанья…
Приди во сне мой милый друг!
Качнется небо мирозданья
И душ поверженных испуг.
Надеюсь, что следующие строки придут позднее.
Из приказа Начальника Главного управления ВВС
( для служебного пользования)
8 апреля 1961 года на реобазе ВВС пос. Кубинка при испытании самолета АН-2 после капитального ремонта произошла авария. Летчик- испытатель Василий Александрович Братченко перед облетом не проверил рулевое управление и взлетел. Перед взлетом в самолет сели 7 человек сотрудников, что категорически запрещено.
При развороте на высоте 15 метров летчик не справился с креном и самолет, коснувшись консолью земли, резко упал . Винт двигателя, пропахал лопастями три борозды на земле и разрушился.
Как выяснила государственная аварийная комиссия, при сборке самолета были неправильно соединены троса проводки управления элеронами.
Исходя из вышеизложенного, приказываю:
3.За нарушение летной инструкции летчика- испытателя Братченко В.А. отстранить от испытательной работы на рембазе пос. Кубинка и уволить из рядов ВВС
5.Учитывая заслуги летчика- испытателя Братченко В.А, просить начальника ленто- технического управления госкомитета по авиационной технике Урланова рассмотреть возможность дальнейшего использования Братченко В.А. на испытательной работе в гражданской авиации.
7.Начальнику рембазы майору Шепунову В.С. объявить строгий выговор.
***
Сразу после обеда позвонила Саша. Михаил взял трубку и недовольно сказал:
– Слушаю. Он не любил, когда кто-то звонит по личным интересам. Саша попросила забрать Наташку из школьной продленки. По голосу Михаил понял, что жена чем-то расстроена.
Понял, но не придал этому значения. До вечера надо было выполнить ряд срочных мер. Подготовить бригаду рабочих и направить вместе с Иваниным на рембазу – обучать рабочих сборке планера КАИ-17. Он уже вызвал рабочих к окончанию рабочего дня. Оформить командировки – вернее этим занимался Иванин с Тамарой. Предстояло договориться с Гершвальдом, чтоб бухгалтер получила в банке «командировочные». Гершвальд в очередной раз посетовал уменьшить командировочные расходы - не транжирить государственные деньги по три рубля в сутки на человека.
-Булка хлеба, сколько стоит? – будто про себя рассуждал он.
И сам отвечал: -18 копеек. Литр молока – 20 копеек? - он посмотрел на Симакова.
Его бесхитростное веснушчатое лицо выражало уверенность профессионала:
– Зачем три рубля?
Через час после звонка Саши позвонил Исаев, попросил приехать – есть вопросы по отработке изготовления фонаря.
Сейчас, вспоминая тот эпизод из жизни Симакова, я в который раз обдумываю его слова:
- Женщины, Витя, - натуры тонкие. Не каждому дано понять женщину. Сейчас, когда я пишу, спустя полсотни лет, ис высоты своего возраста думаю, не понимал женщину в полной мере и великий Симаков. Саша пришла «навеселе» и не разговаривала с мужем.
Выяснить причину, удалось лишь на следующее утро. Оказывается, Римма, сообщила жене Михаила, что ему «лично» звонила женщина, которая беременна.Когда все-таки, жена рассказала ему об этом и о том, что они с Людмилой по этому «поводу» «приложились» к бутылке, Михаил громко рассмеялся. Прекратив смех, он пояснил:
– Не «лично», а «Лешно» - польский город. Так вот аэроклуб Лешно подарил нам, но, то-есть, мне планер «Яскулку». Что в переводе означает «Ласточку»
- Тогда где он? – недоверчиво спросила она.
- Сам пока не знаю, но вопрос времени.
Он подошел к ней и обнял сзади.. Она не оттолкнула, но и не отозвалась на его ласку. По мере объяснения Михаил чувствовал, как вроде и не ко времени росло в нем желание, усиливалось томление плоти. Накатывало предгрозье, как он характеризовал подобное состояние.
Жена не оттолкнула его, и вяло отдалась. Прорвавшаяся во всей природной полноте страсть Михаила и состояние жены, еще равнодушное, но уже с заметно уходящей обидой, постепенно менялось. Михаил чувствовал, как она оживала, еще внутренне сопротивляясь, чтоб не откликнуться, заглушить в себе природное еще смутно неопределенное приближение сиюминутного женского удовольствия. И Михаил постепенно, не торопясь и поднимаясь к вершине, не только думал о жене, но и помогал ей следовать за собой. И когда они оба и одновременно достигли вершины, мир перестал существовать для них. Он остался там, внизу у подножья с его заботами, обидами и со всеми другими атрибутами обыденности, так мешающими человечеству постигать жизнь. «Может быть, прочность семьи определяется тем, как решают супруги разногласия и обиды в постели?» - мелькнула мысль.
Михаил откинулся на спину, успокаивая дыхание. Еще свежо было в нем ощущение свершившегося чуда, но он уже высвобождался, успокаиваясь. Его заслоняло ленивое безразличие и к тому, что только произошло, и к жене, плотно прижавшейся к его спине. Он хладнокровно гладил скрещенные на его груди нежные руки жены и стыдливо думал о предстоящем дне.
Саша еще мелко вздрагивала и вжималась в него, наверное – подумал он – продляя недолгий подъем к вершине. А в нем поднималась обида на себя, на ненужность всего только произошедшего.
Михаил старался изгнать из себя – случилось, как случилось – мятущуюся и необъяснимую игру природы. «Страсть и любовь, – подумал он, – всего лишь близнецы- братья». И, уже, перейдя осознанием на конкретные вопросы завтрашнего дня, он перестал мучить себя угрызениями совести и теперь, скорее по инерции, поглаживая руки, он полностью погрузился в дела и знал, что такое состояние продлится до самого сна.
Подождав, когда в Москве начнется рабочий день, он с переговорного пункта набрал номер телефона Епифанова.
-Почуял – не скрывая собственного удовлетворения – захохотал тот, и Симаков явно представил себе, как бьется его живот о край стола.
Михаил давно знал, что вся лучшая авиационная техника отдавалась московскому аэроклубу. И потому и рекорды, и признание было за ним. Планер «Яскулка», как понял Михаил, тоже передан им.
-Так что, Геннадий Викторович, когда могу забрать?
Епифанов снова захохотал, но уже мелким смехом, рассыпчатым, как горох, падающий на стекло.
- А не дать ли тебе еще Мелитополь в придачу? Или Бобруйск?
Фраза из знаменитого, часто цитируемого романа возмутила Симакова.
И он, не сдерживаясь в выражении, но не повышая голоса, сказал:
– Не делайте из еды культа.
Епифанов, явно не читал романа, потому как спросил:
- это к чему?
Плковник солидно помолчал, а потом перешел на командный тон:
– Светую не вмешиваться в мои права. Не ломай голову. (лышно было, как он приподнялся и звук воды, наливаемой в кружку) Я лишь имущество вернул для народного пользования.
Попив, он причмокнул губами и сказал:
– Н тебе – то он зачем? Аэроклуб или, как ты там его называешь, планерную станцию я тебе не разрешу. Теперь тем более,– он снова перешел на веселую волну разговора. - у хочешь, для утешения, дам «Бланик L-13»?
Симакова обозлила высказанная наглость. Утром у него созрело решение. Решение, а, вернее, их было даже два. Как вернуть польский планер?
Первое- официальное, формализованное и от того продолжительное в исполнении. Без суда Епифанов не отменит своего решения. И постыдное - доказывать, что ты не верблюд.
Второе – неофициальное, почти криминальное, но с быстрым достижением цели – отменой незаконного решения начальника отдела ДОСААФ.
Тут же Симаков представил, что кто-то другой может сидеть в кабине его планера, обхватив ручку управления, и ему стало тесно в переговорной кабине, и в сумрачной душе вздрючилась ревность. Словно собственную жену отдал в пользование начальнику.
Теперь он точно решил – второй вариант
***
Мы еще не отошли от главного события для всего человечества – первого полета Юрия Гагарина в Космос, как в газете «Правда» появилась на первой полосе информация - 28 апреля 1961 года на самолёте Е-166 точными приборами зафиксировали – новый абсолютный рекорд высоты – 34 714 метров. Его установил летчик – испытатель Георгий Константинович Мосолов.
Я представил тогда летчика этаким мужественным человеком с твердым несгибаемым характером.
Самолет МИГ-21 я могу называть сейчас полным именем. А тогда его называли под шифром.
И в то время я даже предположить не мог, что Симаков «добьется» солидного заказа – оборудовать самолет этой марки в автономную радиоуправляемую мишень. А уж, вовсе, что я буду ведущим конструктором этого военного заказа. И тем более не думал, что увижу знаменитого летчика, установившему к тому времени еще ряд мировых рекордов, «живьем». И уж тем более, ни я и, думаю, и сам Михаил Петрович не предполагали, что когда пройдет чуть более 15 лет, и он, уже как глава крупной авиационной фирмы будет состязаться в достижениях с фирмой имени Микояна (МИГ)
Из приказа Начальника Главного управления летной подготовки МАП
( для служебного пользования)
5. В целях обеспечения качественного изготовления планеров и дальнейшего испытания их, а также проведения научно- исследовательской работы с использованием самолета АН-2 направить на постоянную работу в ОКБ спортивной авиации летчика – испытателя Братченко Василия Александровича
6 ВР.И.О.Главного Конструктора ОКБ СА т.Козлову А.К. создать нормальные условия для работы летчика- испытателя.
Закон постижимости.
Работа над проектами планеров КАИ-14 и КАИ-19 продолжалась. Только теперь подпольно.
На антресолях лаборатории конструкции самолетов разрабатывались рекордные планеры стандартного и открытого класса под этими наименованиями.
В ОКБ СА те же рекордные планеры стандартного и открытого класса разрабатывались, но под индексами СА-3 и СА-5.
Вот когда фраза «рабский труд» стала для нас понятной и близкой. В ОКБ мы работали , не проявляя творчества. Самое большее – нам удавалось выполнять требование и идеи ведущего конструктора Валерия Ожогина или самого Козлова. Садясь же за кульманы на антресолях, мы с энтузиазмом искали оптимальные варианты конструкции. У Симакова всегда было много идей.
Как-то Смольников с сожалением сказал:
- И в самом деле, жаль, что не 37 год. – и добавил: – Козлова бы точно шлепнули. За саботаж.
Но Кравцов покачал отрицательно головой:
– Александр Константинович раньше бы отправил нас на эшафот.
Эдик после работы пришел на антресоли чуть позже и, кипя от негодования, сказал:
– Представляете, Бокович подошел и предложил: – «Я тебя как еврей еврея прошу. И сам, и ребят уговори – надо передать чертежи в ОКБ». – Негодяй, – продолжал возмущаться он, - «вам лучше встать под защиту Александра Константиновича. Он при власти, - брызгал от негодования слюной Эдик, - а Симаков сегодня здесь, а завтра уже в столице».
- И что же ты ему сказал, Эдька? – спросил его Алексей Кравцов.
Эдик пошевелил полными волнистыми губами:
– Послал его – от возмущения он продолжал брызгать мелкой слюной, – хотел вначале врезать. – Эдик сжал кулаки и согнул руки в локтях.
- Вот, мужики, что значит материальная независимость. А работай вы над дипломом полностью в ОКБ – пришлось бы отдать чертежи,- Симаков улыбнулся, - сказали бы «заплачено» и будьте любезны отдать девку.
- А при чем здесь, девка? – еще не отойдя от рассказа, метнулся взглядом Эдуард к Симакову
Все дружно захохотали. Суматохи и азарта добавил Мицкевич. Он еще снизу из лаборатории кафедры, размахивая журналом, громко, подражая пацанам эпохи НЭПА, выкрикнул, только вполголоса:
– Новости, новости.
Он поднялся, почти взбежал по крутой металлической лестнице и показал обложку журнала «Крылья Родины». Он раскрыл его, и мы увидели – статья о планере КАИ-14
-Вот уж поистине, корреспонденты узнают о новых делах всегда чуточку раньше самого факта – раздосадовано сказал Симаков, мельком взглянув на статью.
Возмутился он тому, что в статье даны не только технические характеристики, но даже схема планера в трех проекциях. И не только. Раскрыты некоторые конструктивные особенности.
-Понятно, откуда ветер носит, – сказал он. Дело рук Епифанова. Только у него весь материал.
Епифанов, – подумал Симаков, - как шлюха, надевающая красные колготки, прежде чем выйти «на работу», надеется обратить на себя внимание. Ни гордости, ни стыда.
Случилось именно то, чего опасался Симаков. Но вслух он сказал:
- Схема положения пилота, и другие особенности станут достоянием не только отечественных конструкторов, но и зарубежных фирм.
-Станут – уверенно ответил Мицкевич. К бабке не ходи, «Кридла Польши» уверен,- отозвался Владимир - уже тиражирует.
- Прекрати мандражить, – успокаивал его Боб, – давай трезво взвесим все «за» и «против».
Симаков толкнулся было пройти по антресоли, но тут же уперся в кульман. В глаза бросилось на станине кульмана выпукло отлитое «КАИ». Все кульманы, стоявшие здесь, изготовлены в учебных мастерских института.
- Не тебе, Боб, объяснять, – аэродинамическая компоновка, – это более 50 процентов успеха в обеспечении летных характеристик
- Ну, во-первых, аэродинамическую компоновку никто не может скопировать. Публикация в журнале – уже заявка на приоритет, – добавил Мицкевич – а, во-вторых, есть еще и конструктивные особенности такой схемы. Тех, что нет в журнале Мы - то знаем.
- А на приоритет изобретения статья не тянет? – неуверенно спросил Роберт.
Неожиданно все засмеялись. Никто об этом не подумал.
- Точно, - он посмотрел на Сереброва – молоток, Роберто. – Во всем плохом есть что-нибудь и хорошее. Стоит только поискать.
- В самом деле, у нас фора по времени уже имеется. Изготовление фонаря - задел. Интерцепторы – особь статья,- два.
Это Мицкевич пытался трезво рассуждать Борис довольно ухмыльнулся:
. - А элероны? Новое слово в конструкции. И пока за кордоном будут искать, отрабатывать, мы уж планер выкатим на аэродром.
- Не так все просто, - в раздумье сказал Симаков. Но дальше распространяться не стал.
Мы, собравшиеся на антресолях – балконе, слушали размышления мэтров.
- Михаил Петрович, - спросила Венера Шурыгина, - она перешла на вечернее отделение института и работала со мной в одной бригаде и как-то органично вписалась в наш коллектив «петрашевцев» – может быть, нам оформить патент на внешние обводы рекордных планеров.
Симаков одобрительно посмотрел на нее: вот, что значит молодое поколение. Трезво и правильно мыслит. Но сказал иное:
– Повременим до лучших времен. Прошлое тянет назад, будущее – зовет вперед.
Он заложил руки за спину и расхаживал между столом и металлической решеткой балкона.
– А главное у нас, – рекордные планеры, – убежденно и восторженно говорил он. - Замахнемся и установим рекорды.
Он сжал кулак , если бы это рекорд был у него в руке. По лицам ребят Симаков видел: – они ему верят. «И не зря» – подумал он. А он верил в них. Толковые ребята, ну и что ж, если кто-то из них сбрасывал презервативы с водой с балкона общежития. По молодости, пройдет. Впрочем, как и сама молодость.
И вдруг неожиданная для самого себя, пришла мысль: – начать производство планера КАИ-14.
И когда он высказал эту мысль ребятам, все притихли, не зная, как реагировать на подобное сообщение: не шутка ли это?
Кравцов угловато переступил с ноги на ногу.
– Так нас Лысов учил, что производство после проектирования.
- Это, Алексей, если строго по теории. На практике возможны исключения.
Асокин первым поддержал Симакова, – А, что? Смелая идея. Аэродинамическую форму менять не будем, –немного гнусавя в нос , сказал он, – а значит…
Мицкевич, не дождавшись конца рассуждений Анатолия, щелкнул пальцами.
– А сборка, – он глянул на Симакова,. - тот кивнул. - сборка начинается со стапелей. А значит, уже сейчас можно изготавливать и устанавливать стапели.
- Изготовление плазов, шаблонов, – улыбнулся Иванин, – все это по правилу. Козлов не может не согласиться.- Это шанс ускорить изготовление планера
Смольников переспросил, не польем ли мы воду на мельницу конкурентов и засмеялся, сморщив нос.
-Не боись, Витя, - успокоил его Симаков – новое руководство разберется, что к чему. Он вздохнул:
– Жаль, Бакшеев рано ушел из жизни. Мы только на той неделе кое-что уже предварительно оговорили,.- Симаков молча прошел несколько раз от стенки до перил, – по-человечески жаль. Да и специалист он с большим опытом.
***
Симаков воспринимал на испытаниях разрушение каждой шестерни лебедки, заедание барабана, как собственную боль. Не престиж или потеря авторитета – ничто так не тревожило и не расстраивало его, как этот стоящий на испытаниях сборочный агрегат. Он предназначался для буксировки планера – подъема его на высоту. Своеобразная исполинская праща в руках молодого и сильного воина Давида, выбрасывающая планер в синеву неба.
Но сейчас лебедка воспринималась как филистимлянский воин Голиаф, поверженный Давидом.
- Мицкевич, - Симаков посмотрел на Владимира, – знаешь, что я подумал?- и, не ожидая вопроса, продолжил – Брошу все к шутам и займусь лебедкой.
Владимир в свойственной ему скептической манере, «поддержал»:
- Вот-вот. Займись и КАИ-17 и штопорными испытаниями КАИ-11, изготовлением фургона для планера КАИ-14, и сядь за кульман – проектируй планер КАИ-19. Да не забудь, что должен заняться еще натурными продувками КАИ-11 на предмет флаттера , и еще…
- Все, Вова, будя, нагнетать: – убедил – ищу Рафаила. – Пусть возьмет шефство над лебедкой.
Мицкевич удивленно посмотрел на Симакова:
– Ты серьезно?
Серьезность в намерениях Михаила была. Но – он незлобиво подумал о Козлове - придется тратить время на его увещевание.
Симаков неуверенно подумал: «все неприятности с лебедкой – не политика ли Козлова против него? Как никак, а и лебедка тоже относится к планерной тематике, ответственность за которую возложена приказом Министра на него – Симакова. А проектировали лебедку инженеры, пришедшие в ОКБ вместе с Козловым. Не саботаж ли это, хитро прикрытый отсутствием опыта».
Но эта зародившаяся в нем мысль не ослабила, а напротив, усилила веру в то, что он добьется согласия Козлова на переход Гаврилова в ОКБ. И более того, назначения его ведущим конструктором. Хватит Гаврилову ходить на моторостроительном заводе в мастерах. И, даже, когда в первом разговоре, они не достигли соглашения, Симаков не терял уверенности. На следующий день Козлов снова заупрямился, Михаил не выдержал и сказал категорически:
– В конце концов, я зам. Главного по планерной тематике и вправе решать вопросы по тематике. Если нет вашего согласия, буду обращаться в министерство.
Козлов крутанул головой, будто высвобождая тонкую шею из воротника белой рубашки:
– Ну, зачем же нам работать через министерство? Давайте искать компромисс.
Для человека, решившего беззаветно служить любимому делу, - думал Симаков - уровень его положения для самолюбия не имеет значения. Иное для того, кто ради собственного утверждения, пусть даже в собственных глазах, любой чуть выше установленный шесток принимает за пьедестал. Таким пьедесталом явилось для Козлова назначение его временно исполняющим обязанности главного конструктора. И это чувствовал не только Симаков, но и сподвижники Козлова.
А ведь как начиналось? Почти три года прошло с того времени. Предательство и равнодушие – не новые факты в истории человечества. Как и вера в идеалы. А идеал – это ли не идол, заслоняющий человечеству путь к прозрению?
Это и Павка Корчагин, одурманенный идеологией светлого будущего, это и Артур Бертон, прозревший в конце жизненного пути. С детства запавшие в память слова из книги: «Я верил в вас, падре, как в Бога. Но Бог — это идол, которого можно разбить молотком, а Вы врали мне всю жизнь»
Драма героев - в невозможности каждого предать свою веру.
И у него, у Симакова, тоже есть своя Вера – не только та, за которой стоят планеры. Есть большая вера. Но не в Коммунизм, которого по определению быть не может. Вера и желание помочь своей стране – и это не просто пафос. Вера и страсть – быть Человеком. А значит, уважаемым. Не Дергачев нужен ему, а он – Дергачеву. Так должно быть. И старшина Щепучинин не должен унижать человеческое достоинство солдата. Поведение и команды и в армии должны быть разумными. Гражданская страсть в ее постижении через дело, которому он служит.
Так или примерно так думал Симаков. В мыслях нет таких высоких слов. Но, как известно, мысли – состояние души. Которые потом журналисты и писатели «одевают» в слова. Но почему Вера его и нескольких тысяч делегатов съезда расходятся? Вера и идеалы? И он подумал: не потому ли, что решают судьбу страны не те свыше четырех тысяч делегатов, якобы принимающих решение, а всего несколько человек из Политбюро. И эти несколько человек могут и ошибаться неосознанно, и принимать желаемое за действительное, и даже поступать просто в угоду собственных амбиций? Провозгласить переход общества в период строительства коммунизма. Поверить в это может только больной человек. Еще Маркс, а вслед за ним и Ильин Иван Александрович говорили, что для каждой фазы развития общества должна быть определенная экономическая база. Как, если он, Симаков, имеющий примитивные знания о неразрывной связи экономики и идеологии, не верит решениям съезда? Как могут верить в это маститые ученые? Притворяются, чтоб не потерять кусок хлеба с маслом?
А может быть беда его – думал он о себе в третьем лице - в том и состоит, что не умеет прогибаться? Как на велотреке, вытянуть тело по потоку встречного воздуха, чтоб уменьшить лобовое сопротивление? Почему он должен верить решениям недавно прошедшего 22 съезда КПСС? Принять программу КПСС, в которой, в частности, утверждается, что к 1980 году советский народ будет жить при коммунизме, а к 1965 году отменят все налоги? Что и в самом деле не может быть в мире светлой правды, приносящей человеку радость?
Эти мысли пугали его соей обнаженностью содержания. Как тогда, впервые у Дергачева – сановника. Но есть те, кто рядом, - Чукреева, директор Зацепа, профессор Воропаев, доцент Крестовский. Но тогда почему в высших эшелонах власти - равнодушие и грубость? Все эти мысли пронеслись в голове у Симакова, и он испугался их. Вернее за себя. Ему казалось, что он вдруг оказался в зазеркалье.
Кое-что из своих взглядов Симаков озвучивал нам. Признаться при полном доверии к нему, я не все воспринимал из сказанного. Не укладывалось в сознании противоречия между коммунистической идеологией и взглядами Симакова. Тогда мне казалось, что он один в Советском Союзе, кто не воспринимает решения коммунистической партии, в которой он состоит.
. И лишь много позднее, я узнал, что бывший заключенный А. И. Солженицын был потрясен: «Давно я не помнил такого интересного чтения, как речи на XXII съезде!»
А теперь, когда еще не состоявшийся социализм окончательно рухнул в нашей стране и на смену ему пришел в чистом виде капитализм, уже я воспринимаю взгляды Симакова, в который раз убеждаясь в его прозорливости не только в технике, но и в политике. Теперь я понимаю: правильное восприятие любых происходящих политических событий – не поддаваться внушению.
***
Из МАРБ пришло известие о приостановке производства планера КАИ-17. Симаков, посоветовавшись с Владимиром, пришел к выводу – действовать немедленно и решительно.
Так родилась эта служебная записка.
Вр.И.О. главного конструктора
тов. Козлову А.К.
В связи с создавшимся положением, когда остановлено производство всех агрегатов планера КАИ-17 из-за отсутствия расчетов и необходимости доработок по прочности, предлагаем следующие мероприятия, направленные на исправление положения:
1. Направить на московскую МАРБ бригаду квалифицированных специалистов, которые могли бы решать на месте все вопросы производства, в следующем составе:
Симаков М.П., Мицкевич В.П., Иванин Б.Ф., Сторожев Г.И., Гофман Э.Ф., Кравцов А.И., Чернов В.Я., четыре слесаря- сборщика (клепальщика).
2. Указанная бригада может обеспечить сборку двух планеров со всеми доработками в течение одного месяца. Кроме сборки бригада также проведет расчеты всех агрегатов и передает их на оформление в ОКБ в конце срока.
Зам главного конструктора Симаков
Ведущий конструктор по планеру КАИ-17 Мицкевич
Через два дня Тамара вручила Симакову ответ Козлова
По докладной тов. Мицкевич и тов. Симакова
Создание специальной группы по КАИ-17 считаю нецелесообразным:
1. Практически все предложенные товарищи по своему служебному положению работают на КАИ-17, а тов. Симаков и тов. Мицкевич непосредственно отвечают за сроки изготовления планера.
2. Работа этой бригады непосредственно в МАРБ с передачей имеющихся чертежей и расчетов вызовет дезорганизацию работы всего ОКБ.
3. Симакову и Мицкевич необходимо в кратчайшие сроки обеспечить параллельную работу КБ и производства.
И.О. руководителя предприятия А.Козлов
Мицкевич, когда Симаков ознакомил его с ответом начальника, кулаком ударил в ладонь так, что Роза Зиганшина, работающая неподалеку удивленно оглянулась.
- Один ноль в нашу пользу – расстроенно сказал он.
Симаков поморщился:
– Скорее ноль пользы для нашего дела.
Бокович подошел к Симакову перед обедом:
– Я понимаю: обед – это святое. Но в целях, так сказать, экономии времени, - улыбнулся он золотой коронкой, - не согласитесь побеседовать.
Они уединились в свободном кабинете технологии металлов – ключ у Боковича уже был в руке.
Они сели напротив – Симаков на скамью, Бокович - за стол с бумагой и ручкой.
- Не возражаете? – спросил он без улыбки. Симаков промолчал.
Вопрос, как и ожидал Симаков, в основном сводился к выяснению проектирования планеров вне ОББ СА.
Бокович разгладил брюки на полных не по- мужски бедрах:
– Так сказать, по праву члена партийной комиссии.
***
Начальник опытного цеха авиационного завода Исаев был в синей спецовке. Встреть его в цехе, Симаков принял бы его в лучшем случае за технолога или контролера. Цех был большой и просторный. В разных местах стояли стапели сборки агрегатов. На сжатом воздухе компрессора стучали клепальные молотки, жужжали дрели. Говорить можно только, повышая голос.
- Как на поле боя, – громко сказал Симаков и для гарантии наклонился к уху Исаева, – только почему воюют женщины?
Они поднялись по лестнице, где каждая ступенька из двух узких металлических полос и поручни из металлических труб были отполированы до блеска. В его кабинете - балконе было гораздо тише.
В кабинете у окна стоял стол с двумя приставленными стульями. У боковой стены кушетка темно-зеленого цвета.
- Показывай, что у тебя, - сказал он, и его лицо и без того продолговатое еще больше вытянулось, как у верблюда, тянущегося к воде.
Симаков развернул чертеж. Исаев бегло взглянул на него и спросил:
-Это все? - он подмигнул, – напарник-то, как? Нашел общий язык?
- Знаете, - Аркадий Степанович, – я привык иметь дело с мужиками. Умных женщин априори не бывает. К тому ж они непредсказуемы.
Исаев, прищурив и без того зауженные возрастом глаза, спросил:
– Насолили? - не ожидая ответа, продолжил: – Нет в мире ничего постоянного.
Михаил нехотя улыбнулся:
– Но и ничто не случается просто так. Без причины,- он сделал многозначительную паузу. - Однако, существует закон постижимости.
Исаев заинтересованно, повернулся на вращающемся табурете в его сторону.
-Это, когда стирается грань между Верой, Самовнушением и Трудом. Замечу – каждое слово с большой буквы.
-Вот что значит другое поколение. И формулировки, да и законы другие. Нам не до философии было.
Симаков не стал спорить и убеждать в обратном.
-Если судить по вашим зубам, то о возрасте говорить вам рановато.
Исаев неестественно возрасту заразительно засмеялся:
– Так зубы казенные. Ты, верняком, о протезах-то и не слышал. А мои, - он постучал указательным пальцем по верхнему ряду, – делали не армяшки, а итальяшки.
Он встал и глянул в окно. Удовлетворенно сел.
– Ты вот в Польше побывал, а я вИталии.Большая редкость – разрешение на выезд. Почему все так? - не ожидая ответа, продолжил:
– Чтоб жизнь лучшую не увидели, вот?
Он помолчал, что-то вспоминая, и досказал:
– В прошлом году британскую выставку в столице посетил, – он засмеялся, – столпотворение. Что ты думаешь? Потом прочитал в «Известиях» – более трех миллионов человек посетили диковинную по тем временам выставку. И было от чего.
Он снова засмеялся речитативом:
. – От презервативов до ЭВМ,- он прищелкнул языком, – а станочки – скажу я тебе, закачаешься. Он неожиданно нахмурился – у них развивается, у нас запрещается. Ты глянь в словаре – возмущенно посмотрел он на Симакова, словно тот был виноват в этом, – кибернетика – вредное реакционное учение. Это же, каким дремучим надо быть, чтоб такое написать.
-Ну, положим, дремучесть, она сверху ползет, – уверенно сказал Симаков
Исаев посмотрел с неожиданной теплотой:
– Спасибо, Михаил, поддержал. Грешным делом стал подумывать – не возрастное ли ворчание?
Начальник цеха встал и прикрыл плотно дверь.
- Можно подумать, в органах одни извращенцы сидят. Каждого из выезжающих за кордон считают потенциальным дезертиром или предателем.
- Но ведь Италия вас привлекала? – вызывающе спросил Симаков
-Креветки, сыр пармезан, оливки, миндаль? – он загнул пять пальцев на левой руке, и выгоревшие или седые брови Исаева подпрыгнули – так разве только животом чувствуешь Родину?
- И животом тоже, – Симаков всегда помнил о тяжелых сумках из Москвы. Не только своих. И других пассажиров. Согласитесь: неестественно возить продукты из Москвы, а не из соседнего магазина?
Исаев пытливо посмотрел на собеседника – достигните высоты положения и сбежите?
Симаков возмутился:
– Я похож на ренегата?
- Успокойся. Стариковская несоразмерность, - Исаев снова привстал и глянул через окно в цех. -Прости. В общем, получается, – «люблю Отчизну я, но странною любовью»? – Помолчал.
- Давай по делу.
Дверь приоткрылась, и кабинет «взорвался» от визга дрелей, перестука пневмомолотов.
– Настоящая мелодия цеха – улыбнулся Исаев и, прикрыл дверь.
- Что можно выполнить такой фонарь, у меня нет сомнений – сказал Михаил горячо. Видел подобное на чемпионате в Лешно.
- Это, как я понимаю, Польша?
Симаков кивнул
-Страна, где генеральный секретарь посещает костел, а в клубах на десерт подают стриптиз?
Симаков усмехнулся, чуть сдвинув губы,
- Не на десерт, а, напротив, в качестве первого блюда.
-Не потянуло к этому блюду? - Исаев глубокомысленно помолчал и добавил: – Только честно.
- Если честно, то мне не хотелось бы вспоминать об этом. Никакого впечатления.
Исаев неожиданно, спросил:
– Герман также в общежитии живет?
- И Маношинн, – добавил Симаков.
Исаев помрачнел:
– Согласен, трудно говорить о патриотизме, когда пустые полки в магазинах, а ученые живут в коммуналке общежития.
***
Чукреева позвонила, как всегда, Симакову:
- Летчик- испытатель прибудет к Вам через неделю.
Михаил, если бы это возможно, готов был сейчас расцеловать ведущего специалиста Главка. Еще бы: он начал разговор в ведомстве Урланова и с самим Урлановым еще в бытность Пантюшина. Были лишь обещания. И вот теперь – будет через неделю. Симакова давно тревожила мысль об ограничении полетов на планере КАИ – 11. Он прекрасно понимал, что ограничение полетов, записанное в характеристике планера – отписка для прокурора. Кто может гарантировать, что курсант аэроклуба, а такие планеры в буквальном смысле в десятках аэроклубов страны -не захочет «штопорнуть». А еще вероятней – инструктор. Как утверждает статистика, к примеру, тонут в основном умеющие плавать. От излишней уверенности. Планер предназначен для выполнения штопора. Всего лишь – ручка на себя, потеря скорости и срыв в штопор – вращение планера вокруг продольной оси с резким снижением. Но нужны рекомендации по выводу из этой фигуры высшего пилотажа. А это может, а главное, имеет право дать только летчик – испытатель. И, наконец, такой человек будет в ОКБ.
Закон постижимости – желать, добиваться и победа придет.
***
Городской парк культуры и отдыха -ЦПКО - им. Горького стал излюбленным местом гуляния горожан. Сосны, кустарники, глубокие овраги, проходящие через парк и поросшие молодыми порослями березок. Если к этому добавить еще и различные аттракционы – все это превратило парк в привлекательное место отдыха и молодежи, и взрослых.
И даже сейчас, когда пришла весна, и только освободились асфальтовые дорожки от снега, по воскресеньям в парке гуляло много народа. В основном – молодежь. Боевые комсомольские дружины институтов дежурили по графику горкома комсомола. Вчерашнее дежурство чуть не закончилось трагедией, ножом ударили Виктора Смольникова
Следующее дежурство предполагалось через три недели, но Самохин ночью позвонил секретарю горкома Косте Максимову.
- Что произошло там у Вас? – не отвечая на приветствие, спросил тот. Голос Кости, как хорошо поставленный баритон, был в меру деловит, хотя и проскальзывала обеспокоенность случившимся.
Самохин объяснил:
– Смольников пытался задержать двух подозрительных парней. А один из них ударил Виктора ножом
- Задержали бандитов? - спросил секретарь горкома
- Ребята растерялись. Пока с Виктором занимались, те скрылись.
- Смольников – это из твоих стиляг?
Самохин удивленно помолчал:
. – Выходит, что так.
- Видишь, секретарь, как плохо мы знаем ребят. Только по одежке, а в душу взглянуть некогда.
- Критика принимается, – обиженно произнес Владимир и тут же добавил: необходимо учить дружинников действию в непредсказуемых обстоятельствах.
В понедельник на антресоли неожиданно поднялся Самохин. При виде его, Симаков подумал, «как черт из табакерки»
Самохин поздоровался и, как заметил Симаков, хотел подать руку, но видно не решился,
– Михаил Петрович, - часто мигая, он невинным голосом, говорил – извините, погорячился в прошлый раз.
Сухо улыбнувшись, продолжил:
-И комсомольские лидеры тоже не застрахованы от ошибок.
«Эта засушенная улыбка, как нельзя соответствует и лицу, и характеру Самохина», - подумал Симаков, а вслух сказал:
- Принимаю извинение, что дальше?
Самохин посмотрел на Симакова мигающим взглядом:
– Не откажите провести беседу с активистами БКД.
- По поводу? - удивился Михаил.
-Вы, наверное, слышали – в парке имени Горького – лицо Самохина из бесцветного сухого приобретало жизненно розоватый фон. – Со всякой швалью, – голос становился боевитым, - будем вести борьбу, – он сжал кулаки, – беспощадную. Обнаглело хулиганье.
Михаил, удивляясь происходившим в секретаре переменам, молча ждал. Самохин вновь улыбнулся, но сейчас, его улыбка была естественной и удобной для понимания.
– Я знаю: Смольников работал у Вас.
- Почему работал? Он в больнице. Поправится и снова выйдет, – хмуро сказал Михаил.
Самохин, мигающе посмотрел на него:
– Ребята, ну, и врачи, конечно, заботятся о нем. Я сам заходил – опасность уже миновала. Я о другом. Ребята вас знают и верят вам, – в голосе Самохина уже в большей степени слышались просительные нотки, – расскажите им о Викторе. Пусть парни, да и девушки знают, за кого идут мстить.
- Помочь составить кодекс мести? – Симаков взглянул на Самохина, – так я больше за гражданскую позицию каждого. Осознанную, – подчеркнул он.
Симаков впервые за весь разговор, прошелся по балкону:
– Я против «око за око». Против мести, но, – он поднял указательный палец вверх, - за справедливость. А справедливость? Она у каждого своя. Весы и карающий меч, желание отомстить обидчику или выполнение своих гражданских обязанностей?
- Но есть еще и опасная позиция – смирение с несправедливостью, - горячо возразил Самохин – отказ от борьбы и равнодушие.
Симаков улыбнулся:
– Как говорил нам преподаватель Ильин, положение вещей характеризуется как соответствующее правам и потребностям человека или, наоборот, противоречащее им и подлежащее устранению.
Судя по наивно – удивленному выражению мигающего лица Самохина, он не совсем понял сказанное:
- Но и я за то, что зло должно быть наказано
- Я говорю, – произнес Симаков – о восстановительной, а не карательной направленности действий при столкновении с несправедливостью. О незыблемости закона причины и следствия, согласно которому мы всегда пожинаем то, что посеяли. Этот закон относится ко всем, в том числе и к тем, кто забыл, что и когда сеял - сказал Симаков и мысленно себе аплодировал – намек на воспитательную работу вообще и секретаря в частности
Самохин улыбнулся, близоруко мигая:
– Справедливость есть постоянная воля - каждому воздавать по заслугам. Не так ли, Михаил Петрович?
Симаков не стал ни спорить, ни соглашаться. Цель Самохина – поставить самому последнюю точку в споре. И извечная мечта каждого диктатора – подумал он - нести челяди неоспоримость и незыблемость своего понимания мира и установление своих законов в обществе.
-Уважаемый товарищ комсомольский секретарь – с легкой иронией произнес Симаков и ощутил, как настороженно дернулся Самохин, – оставим наши философские воззрения – когда и где? – улыбнулся нехотя он. – Вспомните, ведь вы хотели именно Смольникова исключать из комсомола. Стиляга, ату его, ату? Не всегда только черное и белое, - убежденно произнес Симаков. - Да я готов обо всем на эту тему поговорить с ребятами.
Самохин, часто мигая глазами, промолчал.
Представители землячеств поляков, китайцев, чехов – и те тоже хотели поучаствовать в рейде. Владимир и члены штаба БКД приступили к разъяснительной работе по курсам. Но по иностранцам необходимо согласовать с горкомом партии. Отношения с иностранцами курировал Виктор Степанович Морозов.
- Порядок в доме должен наводить хозяин, - сказал Морозов при встрече с Самохиным, – так официально и объясни. – Головой отвечаешь. Это приказ, – шрам на щеке Морозова мелко вздрагивал.
Однако без участия иностранцев не обошлось, хотя их пришло в парк по два- три человека из разных землячеств.
На дежурство БКД авиационного института Костя Максимов назначил на следующий выходной
Самохин построил дежурство так, что в каждой группе было не меньше трех человек, Всех подозрительных парней, да и девчонок тоже, останавливали, обыскивали. Хотя в милиции строго наказали, что обыск можно производить только в присутствии сотрудника милиции, обыскивали с согласия и несогласия отдыхающих. Слишком уж высок был накал страстей у студентов.
- Составили более 50 протоколов, – говорил майор милиции по окончании рейда,- и будет возбуждено,- он отчего-то произнес последнее слово с ударением на «у», и, словно в подтверждение своей правоты он повторил: -Будет возбуждено семь дел.
Разговор с Самохиным припомнился после того, как по радио он услышал о результатах рейда.
Однако, Симакова не покидало восприятие Самохина, как некого носителя властной и деспотичной личности. Он, пожалуй, не мог бы объяснить, по каким признакам относит его к этой категории. Но это ощущение не покидало его. И мозг усиленно подсказывал «дежавю». «Было уже, уже было в твоей жизни» – вторило сознание.
И вдруг без особого напряжения пришел ответ - снова Щепучинин С утра раздавался его душераздирающий крик: «Подъем!». И далее - хождение строем. В столовой, встав за стол, они должны были ждать его команды. Старшина, встав во главе стола и убедившись, что все ждут его команды, кричал, как при пожаре: «Шапки долой!». Никаких шапок на курсантах не было. Было лето, и они носили пилотки. Однако каждый раз старшина выкрикивал – «шапки долой!». Задержись кто со снятием пилотки, как следовал обратный выкрик: «Шапки надеть!» То же самое повторялось и с командами «сесть» и «встать». У него была целая система подавления личности. Но что самое страшное, это не было личным изобретением старшины Щепучинина.
Михаил с Мицкевичем дошли до зам. командира по политчасти. Тот показал им устав внутренней службы. – Старшина не придумывает команды, а исполняет их.
- Но для чего? – спросил тогда Симаков замполита
Замполит неуверенно ответил:
- Думаю для выработки привычки беспрекословного подчинения. Армия ведь – не спортклуб.
- Но нас, студентов, зачем по рекрутской программе? – в свою очередь спросил Мицкевич.
- Так старшину не переключишь – улыбнулся тот.
Так и Самохин: – исполняет команды, подавляя тех, кто хочет нарушить принципы стаи. Тех, кто хочет летать по-другому. Брюки – только принятой ширины, стрижка – «полубокс» или «бабетта». Тоже команды. Только менее изощреннее, но по сути так же подавляющие человека.
С тех пор, когда заходил разговор об армии, Симаков видел и слышал старшину Щепучинина. И армия представлялась ему в качестве жестокого монстра. Тогда еще не родилось у Симакова мнение о всеобщей пожирающей системе подавления свободы личности человека.Но комсомол – не армия и партия – не армия. Для чего? Откуда там взялись Самохины, Дергачевы - представители старшины Щепучинина? И армейские команды, и уставы комсомола и партии – суть огромной идеологической машины, принципы и идеалы которой переводятся в конкретные политические программы, лозунги и требования политических элит, политических партий, санкционируются существующими в обществе формами господства и власти. Ильин говорил об этом на своих лекциях. Память четко воспроизводила даже интонацию философа. Только по понятным причинам говорил он более тактичнее и мягче, без концентрации сознания на этом. Тогда на студенческой скамье Симаков не конкретизировал примерами из жизни. Их просто не было.
Но почему Ильин Владимир Васильевич – он вел философию и на нашем курсе, спустя восемь лет после учебы Симакова не делал на этом ударение? Почему не протестовал? Это говорю теперь уже я – автор. По праву гражданина. Молчал Ильин, боясь наказания? Наверное, у него была семья и дети, и он заботился о них, а не о человечестве. Осуждать его? Имею ли я на это право?
Но Солженицын не побоялся, выступил. Публикации Солженицына, пропитанные злостью к ошибкам партии, всегда обильно критиковались. За свою политическую позицию автору пришлось платить много раз.
Теперь я уже, анализируя прошлое время, понимаю то, что Симаков понял тогда. Через политические программы и директивы осуществляется социальная регуляция поведения классов и социальных групп, стратегия и тактика политической и административной власти по отношению к классам и социальным группам. Повторюсь, тогда еще у меня не сложилось мировоззрение, что все это направлено на подавление воли и свободомыслия каждого конкретного человека и общества в целом
Но помнится, Ильин осуждал и анархизм в обществе. Безвластие. Тогда может быть и Самохин, и старшина Щепучинин, и Дергачев – секретарь обкома партии – не полпреды системы, а ее издержки. Но, если система допускает такое, то она сама по себе порочна.
После рейда на следующий день уже в ОКБ к столу Симакова подошел Самохин. Смущенно, но с некоторым азартом рассказал о прошедшем рейде:
– Скажу я Вам, Михаил Петрович, Смольников проявил себя как настоящий комсомолец. И не месть за него, а как воздаяние за зло, прошел рейд.
-Есть в нашем институте «маяки».
Самохин доверительно посмотрел на Симакова и, часто мигая глазами, спросил:
– Про Сашу Курынова слышали – снова чемпион Европы и теперь уже и мира?
Симаков слушал Самохина, но его гордость за институт была своей особенной, а не рафинированной, какой представил ее Самохин.
***
Летчик- испытатель Братченко Василий Александрович прибыл в ОКБ СА ровно через неделю, как и предупреждала Чукреева.
А буквально за день до прибытия летчика-испытателя Симакову позвонил Епифанов.
- Как дела, Генеральный? Сколько на приколе будут стоять КАИ-11?
Симаков облегченно улыбнулся:
– Летчик – испытатель уже в пути.
Епифанов, помолчав, задумчиво произнес:
– Отсутствие разрешения «штопорить», как я понимаю, накладывает ряд ограничений на планер?
-Ограничение высоты, – Симаков удовлетворенно улыбался проявившейся заинтересованности Епифанова.
Между тем полковник продолжал:
- Хотя попробуй, уследи за пацанами.
-Геннадий Викторович, не исключено ждать нарушения и от взрослого курсанта.- Симаков прищурил глаза, – легенда об Икаре совсем не легенда. А вполне закономерная реальность. Человек, поднявшийся в небо, начинает жить совсем по другим законам.
Епифанов облегченно вздохнул:
– И я также в ЦК объяснил.
«Так вот откуда ветер дует», – подумал Симаков. Михаил вспомнил такой же разговор с Пантюшиным еще два года назад.
- Возьму и слетаю на штопор – серьезно, как о давно решенном сказал Пантюшин.
- Не получится, – также твердо ответил Симаков.
-Почему? – удивился Пантюшин
- Я костьми лягу, чтоб воспрепятствовать
Пантюшин погрозил пальцем – а КАИ- 6, кто испытывал? Серебров? А у него налет поменьше моего.
- Задачи разные, Саша. Хотя я тебя понимаю. Я и сам готов штопорить на нем. Уверенность стопроцентная, но …
Симаков спустился вниз к Лиле Гузман и тихо, неслышно для других, попросил:
– Можно тебя на минуту?
Лиля, ничего не спросив, молча вышла за ним. На лестничной площадке она было остановилась, но Симаков пошел наверх и завернул на кафедру. Лиля знала, что там часто собираются его соратники, не удивилась этому.
- Так романтично и таинственно, – нараспев сказала она, поднимаясь по лестнице на антресоли за Симаковым.
Симаков, не предложив сесть, сказал:
– Лиля, есть боевое задание.
Лиля двинула полными аппетитными губами, будто разминая их, и улыбнулась:
– Как говорят англичане, ретивому коню всегда работы вдвое, а тот же корм.
Симаков улыбнулся, и Лиля откликнулась глазами. Они стали у нее, какими бывают вишенки, омытые мелким дождем.
– В чем оно, это задание? – нетерпеливо спросила она
-Как говорят англичане, не задавай вопросов, и тебе не будут лгать,- сказал он
Лиля засмеялась, и ее совиный носик задергался, словно собираясь взлететь.
– С Вами опасно разговаривать. Вы все знаете.
Став серьезной, она молча ждала продолжения.
- К нам приезжает летчик – испытатель, – Симаков обстоятельно объяснил его необходимость и соответственно заботу о нем,- у Боковича узнаешь адрес служебной квартиры и с Сергеем отвезешь его.
Гузман лукаво стрельнула глазками, и опять они напомнили Михаилу вишенки, омытые дождем – Можно узнать, как он относится к женщине?
- Это на твое усмотрение.
Лиля хитро усмехнулась:
– Я хотела у вас узнать.
- Плутовка вы, товарищ Гузман, - с улыбкой откликнулся Симаков.
Лиля уже спускалась по металлической лестнице с антресолей, и, обернувшись, спросила:
– Ваш закон постижимости сработает?
Преодолевая сопротивление
Михаил познакомился с Гавриловым на велотреке. Михаил занимался велоспортом, Гаврилов мотоциклетным. Как-то само собой получилось, что они стали тренироваться вместе, готовясь к соревнованиям «гонка за лидером». Соревнование, в котором ты следуешь за мотоциклом. Мотоциклисты-лидеры назывались «дерни». По овалу велотрека, треща мотором и вздрагивая от напряжения, с огромной скоростью мчится мотоцикл
Встречный воздух бьет в лицо и грудь Гаврилова. Он своей широкой фигурой увлекает за собой воздух. Позади мотоцикла создается разреженное воздушное пространство. Рафаил сидит в седле, широко расправив плечи, раздвинув колени. Прижавшись к мотоциклу почти вплотную, всего на расстоянии 10-15 сантиметров Михаил крутит педали. Некогда взглянуть на спину Рафаила. Взгляд только на амортизационную подушку, что закреплена на заднем сидении мотоцикла. Только удержаться, не уйти из зоны разряженного пространства. Средоточие азарта, силы и вера в лидера. Сопротивление воздуха почти не ощущается. Его взял на себя мотоциклист. Благодаря этому высокая скорость – до 120 километров в час. Со стороны кажется, что велосипедист привязан к лидеру. Соревнование, требующее безусловного доверия между лидером (дерни) и велогонщиком.
После первого соревнования они больше не расставались на велотреке. Сегодня по договоренности, они встретились на остановке Шамиля Усманова. Перекинулись до подхода троллейбуса несколькими фразами. Говорил, в основном, Гаврилов
- Ладно – прервал его Симаков, ты откуда? Помнится, живешь в другом районе?
Гаврилов беззаботно рассмеялся, и впереди сидящая женщина, недовольно повернувшись к ним, сказала:
– Молодые люди, чуточку тише.
- Клавка уехала отдыхать, а я значит в свободном полете,- Гаврилов перешел на шепот и, подавшись к Симакову, сказал: – Мужиков не хватает. Так я при исполнении гражданского долга.
Гаврилов по-детски, но тихо хихикнул.
Михаил усмехнулся:
– Ну-ну.
- Ты то как? – спросил Гаврилов. – Давно тебя, дьявол, не видел, – Гаврилов хлопнул Михаила по колену. - Прохожу мимо твоей лебедки – красивые формы. Испытания скоро?
Михаил удивленно спросил:
- Интересуешься нашими изделиями?
Рафаил, сосредоточенно о чем-то думая, ответил:
- Если честно, то нет. А лебедка стоит в цехе, по которому несколько раз за день прохожу.
Михаил оценивающе взглянул на Гаврилова, решая, стоит ли сейчас заговорить или выбрать более приятную обстановку.
- А я ведь хочу предложить тебе должность ведущего конструктора по лебедке.
Гаврилов застыл в немом удивлении.
Таким его Симаков ни разу не видел и потому не торопилего.. Откликнулся Рафаил через остановку:
– А что, я согласен.
Спрашивать он больше ничего не стал.
Троллейбус остановился, и Гаврилов, обронив единственное слово – «ярыма», - спрыгнул с подножки, махнув напоследок рукой.
Михаил мог с легкостью переключить мысли с одного на другое. Радость плеснулась в нем, как волна прилива касается берега, после разговора с Гавриловым. Но вскоре он стал обдумывать план «угона» «Ласточки».
На работе он нашел Роберта и рассказал о таком намечаемом мероприятии – угоне «Ласточки», - польского планера, подаренного ему – он хотел сказать пани Ядвигой, но произнес другое – польским аэроклубом.
Мицкевич вбежал по лестнице на антресоли, как взлетел, размахивая журналом «Кридла Польши».
Симаков с улыбкой посмотрел на приятеля.
– Революция в Америке? – спросил он.
Владимир ничего не сказал, а положил на стол перед Симаковым раскрытый журнал. Михаил сразу узнал «Приморца».
Он пробежал глазами текст. В принципе он понял. На планёре КАИ -12 был установлен ряд рекордов.
- Слушай, - сказал Владимир, – пани Ядвига случайно не поздравила тебя с этими рекордами
-Поздравила, еще как, - отмахнулся Симаков.
За окном светило яркое июльское солнце. Все вокруг оставалось таким же знакомым. Но что-то, казалось, изменилось. Он взглянул на Владимира.
– Сияешь, как медный чайник – засмеялся Симаков, сам не в силах скрыть свою радость.
- Дальше читать, или от скромности болеть будешь? - спросил Мицкевич и хитровато прищурился.
Симаков нарочито равнодушно произнес:
- Интересно, кто проектировал такой хороший планер?
- Тогда придется прочесть все до конца, - откликнулся тоже с притворным равнодушием Владимир.
Статья была на всю страницу. Но что мог рассказать корреспондент, наверняка впервые услышавший про планер?
Михаил вспомнил свой разговор с инструктором аэроклуба Чуишевым
Симаков тогда впервые рассказал о проекте нового планера. О том, что аэродинамическое качество и прочность позволят использовать его для отработки парящих полетов, что сразу вызвало у инструктора неподдельный интерес. Но когда Михаил добавил:
- На планере можно обучать планеристов полетам вслепую и выполнению некоторых фигур высшего пилотажа, в том числе нормальному штопору, спирали с креном до 50 градусов.
Чуишев обрадовано сказал:
– Давай такой планер.
Инструктор вновь задумался, а потом, уточнив еще ряд характеристик планера, потащил Симакова в домик, стоявший рядом с летной полосой.
– Показывай, чего у тебя еще по планеру. Уверен – не в уме перекатываешь булыжники, а есть кое-что и на бумаге?
- Есть – ответил Симаков и вынул из чемоданчика схему общего вида, выполненные по-двиняниновски – ретушью с разводами и имитацией планера в полете. Этот кажущийся полет придавали рисованные облака.
Чуишев внимательно рассмотрел и схему, и конструктивные наброски отдельных узлов. По мере рассмотрения его глаза оживали, а движения рук, перебиравших эскизы и наброски, стали лихорадочно ожившими. Он, не стесняясь, упирался указательным пальцем с треснутым черным ногтем в бумагу и переспрашивал Симакова об отдельных характеристиках будущей машины. По ходу Чуишев подсказывал, что бы он хотел еще видеть в планере, критиковал, сомневался.
В самый разгар обсуждений дверь открылась, и в проеме двери возник Самойлов. Помедлив, он шагнул в домик и, не закрывая двери, строго спросил, почему нет полетов? Чуишев только скользнул взглядом по лицу начальника аэроклуба и, не загасив своего интереса к будущему планеру, продолжал рассматривать. Самойлов ошеломленно стоял, не проронив ни слова. Чуишев, наконец, оторвал взгляд от бумаг. И, распрямившись, в упор посмотрел на Самойлова, будто только его заметил.
– Посмотри, Аркадий, что нам предлагает наука.
- Какая наука? Это же Симаков. А где Симаков, там хохлу делать нечего.- Засмеялся доброжелательно он. – Ты мне, Андрей, скажи лучше про полеты. Сорвешь мне план по вывозным полетам? - Нагоним, Аркадий Николаевич – Чуишев перевел взгляд с Самойлова на разложенные листы бумаги на столе - нет ты, посмотри, посмотри.
- Ох – вздохнул Самойлов – уволю я тебя – и наклонился над столом
- А кто у тебя за такие деньги работать будет? – парировал Чуишев.
Самойлов, рассмотрев схему, отмахнулся от Чуишева – ладно, благосклонно ответил он, живи.
Михаил вспомнил разговор с Робертом на аэродроме казанского аэроклуба. Это было почти в это же время, когда Чуишев одобрил проект будущего планера. Они вместе ждали на аэродроме своей очереди на полет. Симаков красочно описал будущее казанского планеризма. Проектировать, строить, летать
- Что-то вроде Нью - Васюки – застенчивой, ближе девичьей улыбкой откликнулся Роберт.
Симаков, нарочито серьезно ответил:
– Бери выше.– юмор есть – жить будешь. А про себя подумал: «сделаю Фирму – он мысленно произнес это слово с большой буквы – возьму его к себе.
Не знал будущий Генеральный конструктор Фирмы с большой буквы, в ближайшее время не будет, как и того, что впереди жизни у Роберта оставалось менее трех лет.
А тогда Серебров ответил:
– Я хочу работать и летать.
Светило июльское солнце. Прищурившись, Симаков посмотрел на кучевые облака, проплывающие над головой, и, радостно с хрустом развел руки.
– Красота! – А как ты думаешь, в чем смысл жизни – помолчал и добавил – авиационного инженера?
- Хорошо освоить свою профессию.
-Иного не ожидал – искренне сказал Симаков. – Тогда скажи как, каким образом?
Роберт, не отрываясь, продолжал смотреть на голубой купол неба, но, переступив с ноги на ногу, вытолкнув слова из растянутой шеи – не быть ремесленником в своем деле, и тут же восторженно:
- Смотрите, Михаил Петрович, коршун – паритель. Летит без единого взмаха.
Симаков, молча и внимательно посмотрел на птицу с распластанными крыльями. – Вот так и наши планеры будут «висеть» в небе, куда лучше «Брошек» и даже. А - 9
Послышался легкий шум мотора. Над лесом показался неясный контур, но только для постороннего взгляда. Лицо Сереброва осветилось сиянием глаз и улыбкой – откровенной, но деликатной.
Симаков смотрел на приближающийся контур самолета ЯК-18 и на сияющее лицо Сереброва. – Он понял истинное постижение будущей профессии. Для Роберта – не просто узнать, а освоить, прочувствовать, приблизить профессию.
А для меня – подумал Симаков – «тождество мышления и бытия. Вот он критерий истины. Четырех, не трехступенчатая система обучения. – Симаков в волнении сунул руки в карманы летного комбинезона и прошел мимо удивленного Сереброва. Не просто студенческое конструкторское бюро, а часть этой системы – теория в лекциях, проектирование в СКБ, строительство авиационных аппаратов и полеты.
–«Нет, - подумал Симаков, - это уже перебор. Суть его предложения ясна и не надо усложнять и колебаться»
- Истина в последней инстанции – сказал он, а Роберт непонимающе посмотрел на Симакова.
- Истина всегда проста.
Михаил обнял за плечи Сереброва:
- Гора родила мышь – улыбнулся он.
Роберт доверчиво, ничего не спрашивая, ответно улыбнулся.
-Светлый он человек, - глядя на Сереброва, - подумал Симаков.
Михаил слушал статью о планере – лестно, но что она даст ему, кроме услады душе.
-Ну, тебя к дьяволу, – отмахнулся он. - Теперь убедился, что мы – недосягаемы?
– Послушай тебя,- Владимир усмехнулся - так мы нигде не досягаемы?
Симаков отрицательно покачал головой: Нет, Вова, пока мы досягаемы в производстве. Вернее в отсутствии производственнной базы. Мы кто? – постоянные квартиранты.- «Дяденька, пустите, пожалуйста». Вспомни, где КАИ-12 изготовили? – и сам себе ответил – в Приморье. – Он прошелся вдоль перил антресолей. Единственный узкий проход между досками и перилами. Потом остановился – иногда я кажусь себе собакой. Дрессировкой приучен ходить вот так вдоль перил. – Он усмехнулся.
Остановившись, продолжил – КАИ-11? Детали разместили на авиационном заводе, сборка в Подмосковье.
-Подходи к КАИ-17 – подсказал ему Владимир. И вообще, к чему это самоедство? Ты можешь изменить что-либо?
Симаков задумался и сказал без сожаления, как факт:
– Пока нет.
- Тогда делай как должно, а там что будет
-Это, Вова, философия слабых духом. А сильные люди идут, преодолевая встречное сопротивление.
Мицкевич сердито сказал:
– Если ты такой умный, то почему не богатый?
-А, в самом деле, почему? – рассмеялся Михаил, – Ладно, не обижайся
Симаков еще раз прошелся вдоль перила антресолей и резко остановился:
– Опять, дрессированная собака во мне.- Подумал и продолжил: - И память, как нюх у собаки. Долго помнит и ищет, кому бы себя продемонстрировать. А ее не изгонишь, на нее не прикрикнешь. Потому, как ее нет.
Память Симакова никогда не была злой. Мог осерчать за какой случай, обидеться на кого. Но спустя время, хватало сил и разумения, чтобы реально все взвесить и, если надо, то и простить.
Долговременность его памяти заключалась в том, что он не забывал того, что должно, необходимо было произойти. Не ради личной выгоды, а для пользы дела.
Тщеславен ли был? А разве можно без этого, иногда пагубного состояния, достичь чего-нибудь серьезного. Человек без желания в достижении этой каверзной тетки скорее похож на амебу. Одним из самых интересных качеств амебы является то, что она принимает форму в соответствии с тем пространством, в котором находится.
Симаков терпеть не мог приспособленцев. И сам никогда не опускался до этого. Хотя умом понимал, что где-то и стоило промолчать или согласиться для пользы дела. Но дьявол или ангел, поселившийся в нем с детства, распоряжался по-своему.
-А потому, Вальдемар, что я – не амеба.
Мицкевич не переспросил. И если не в полной мере, то все равно понял приятеля.
***
Сегодня Вера, как всегда, поджидала возвращения с работы Александра.
Она спросила:
– Сегодня с кем совещались?
Козлов не выдержал и теперь уже сердито отрезал:
– Ты хотя бы понимаешь, что твои права на собственность ограничены, – он помолчал: – Да и, вообще, закончились
Вера, не задумываясь, ответила:
– Мы, пока что, одна семья.
Козлов усмехнулся.
- Какая тут семья. Ты ведешь себя со мной, как с соседом по квартире. Здравствуй и прощай.
Но это сравнение показалось ему неубедительным, и он продолжил с напряженным неудовольствием в голосе:
- Ты ко мне относишься, как к Роману. Только к тому более ласково.
Вера захохотала, отчего-то низким грудным голосом.
– Нет, Козлов, твоего Романа я не приемлю вообще, а тебя я уважаю.
Александр скукожился внутренне. И, задыхаясь от душившей его несуразицы в ее словах и поступках, сказал, почти прохрипел:
– Да ты ко мне прикоснуться боишься.
-Так мы же договор заключили – как показалось со злорадством, – ответила Вера мужу.
Александра некстати обуревала сейчас страсть, а может быть и ревность. Подумалось, для кого другого бережет себя. Но вспомнилась первая брачная ночь, когда Вера предложила спать отдельно, и та стыдливость, с какой она переодевалась, всегда уединяясь от него. И тогда, и всю совместную жизнь убегала в другую комнату, чтоб переодеться в ночную рубашку или надеть платье. Даже и ночью, когда в окна едва пробивался отдаленный не прямой свет фонарей, она следила, чтоб было прикрыто ее тело. Он бывало, шутя, сбрасывал покрывало в сторону, а она не зло, но сердито говорила:
– Козлов, прекрати. Я ведь могу и закричать.
Она поспешно натягивала одеяло, стараясь быстрее прикрыть свои урожайные тыквы - груди. Самой большой угрозой, к которой она прибегала в подобных случаях было: Козлов, рискуешь остаться без сладкого.
- Все, все – это было для него своеобразной игрой – он натягивал покрывало до ее подбородка, оставляя под ним свои руки.
- Ты совершенно не знаешь характер мужчин.
-Мне достаточно одного мужика. А ты вольно или невольно считаешь женщину игрушкой в руках мужчины.
-Да – убежденно говорил тогда Козлов, - это природа. И от этого не уйти.
- Пошляк, ты, Козлов.
Вера зло глядела на него, измерив, как уничтожив, его взглядом.
Александр удивлялся, чем он вызвал такую ярость жены.
Он старался перевести разговор на другую тему, давая возможность успокоиться Вере. Он ведь отражал жизненную суть. Те жизненные традиции, что молчаливо сложились в обществе. Злись, отрицай, замалчивай – вряд ли что от этого изменится.
И так повторялось часто в течение всей их совместной жизни. А живут они уже более 35 лет
- Не плачу тебе за заботу, не отрабатываю в постели? – сейчас Вера говорила высоким фальцетом.
- Вера, – сказал он, несколько успокоившись, и подошел близко к ней. Но, боясь прикоснуться, подумал:
- Как я устал. Будто с разных планет.
Он вспомнил, как в такие моменты, когда разногласия выражались на высоких нотах, она говорила ему:
– Пора перестать удивляться ты – ян, я – инь.
Где она могла вычитать эти дурацкие деления, он не мог предположить, хотя филологи – народ любознательный.
- Ты хотя бы различаешь со своим инь и янь, природу мужчины и женщины? Или живешь в мире Наташи Ростовой.
- А чем тебе не нравится этот мир? Где уважение мужчины к женщине?
- Фигня, все это – возмутился Козлов
- Но написанная графом – не согласилась она.
Козлов рассмеялся:
-А знаешь ли ты, что твой граф распутничал как последний босяк.
Вера остановилась, удивленная и возмущенная и положив руки на пояс, отчего подались вперед ее тыквообразные груди. Козлов сжал зубы, как от оскомины – заныло только не в зубах, а в животе, угрожая переместиться вниз по известной и всегда невидимой тропинке. Он сделал шаг вперед и остановился под ее взглядом. Холодный проникающий под кожу взгляд мигом охладил Козлова и он, чувствуя все еще не прошедший озноб – предвестник большого желания, круто развернулся и отошел.
Вера постояла молча и сказала:
- Нечем крыть, так и классика приплел.
- Почему же твой классик ушел из дома?
- Задай вопрос о себе – нетерпимо продолжала она.
- Так я же не ушел - возмутился он.
- Ты сделал хуже, чем просто ушел. Ты предал меня. Отверг, как ненужную вещь.
-Я отнял у тебя только то, что тебе было не нужно. Кстати, с твоей подачи
-Эх, ты, – в сердцах сказала Вера – тебе ли судить, что нужно мне, а что нет.
- Так мы же вместе так решили, – искренне возмутился Козлов.
- Вместе? Это ты так решил – снова переходя на фальцет, крикнула Вера – Куда мне было деваться?
Козлов возмущенно, но, стараясь не сбиться до базарного тона, которого он терпеть не мог у Веры, ответил:
– В каждой ситуации есть, как правило, два выхода, – Он помолчал, давая возможность успокоиться жене, – Ты свой выбор сделала. Я готов и один взять вину на себя, но следующий шаг ты сделала самостоятельно.
Вера молчала, и он видел, как ее глаза наполнялись влагой. Она могла и раньше всплакнуть по малейшему поводу, но тогда он имел право успокоить ее, прижав к себе. И в это время инстинкты отключались без его участия. Но сейчас он ощущал такую свою беспомощность, что хоть самому плачь. И он был на грани этого. Он испытывал беспомощность врача перед неизвестной болезнью, когда диагноз установлен, а средств лечения нет.
Он медленно развернулся, с опаской прислушиваясь, заплачет она или нет, и пошел на кухню. Он сел за стол на свое место, с которого видна была проезжая дорога. По ней проехала машина, прошла сбоку дороги женщина с коляской, юноша и девушка, держась за руки.
Бог мой – подумал Козлов, неужели и им теперь не пройти вот так, взявшись за руки. Судя по поведению Веры, такое ожидание невозможно. Да он не хотел, чтоб между ними лежало пространство, называемое на войне нейтральной территорией – пространство между воюющими сторонами. Но оно есть и никуда от этого не деться. Он трезво рассуждал. И коль от этого никуда не деться, он в своих поступках свободен. И осознание свободы – это единственное, что у него осталось. Но свобода как-то не вызывала у него радости.
Козлов ощутил, как за грудиной возникла боль. Вначале слабая, еще не требующая к себе внимания, но, постепенно усиливаясь, она становилась четкой и невыносимой.
Стало темнеть в глазах, как при заходе солнца. Пролетел реактивный самолет, обдало жаром из реактивного сопла. Это мой самолет – мелькнуло в замутненном сознании. И туманно расплылось неясными очертаниями незнакомых картин.
***
Симаков позвонил из кабинета Чукреевой и доложил о случившемся.
- Михаил Петрович, - ответила ведущая Главка – позвоните мне вечером домой. Я более подробно расскажу обстановку. Хотя заранее скажу – не простая. Обещаю одно – у Вас есть гарантированных десяток дней. Завтра будет приказ на временное исполнение обязанностей.
«Не простая». Симаков и сам знал. Может быть, и насторожил неожиданный приход в ОКБ Воропаева и Маношинна. Их он сам не встретил, но когда я ему рассказала об этом Венера, он уверенно заметил:
– Не к добру.
-Может быть, что-то строить для нас будут – неуверенно сказал я.
- Смотри – ответил он – догонят и еще дадут.
Симаков, как всегда, задержался на работе. Но сегодня задержка нужна была ему не только для того, чтобы выполнить часть из своих задумок. Но и для того, чтобы скорректировать время с Москвой. На переговорный пункт он пришел к девяти вечера. Значит в Москве уже восемнадцать часов. С учетом вызова по межгороду - ведущая будет дома. Тем более, сама просила позвонить. Ожидая разговор, он пытался понять, что имела в виду Чукреева, сказав, – все не просто.
А собственно, ни одного дня он не назвал бы простым. Разве только ночь. Да и то, если было взаимопонимание с женой.
Что в этой жизни рациональное и что иррациональное? Что человеку суждено постичь в жизни и чего лишиться, от чего происходит счастье его и страдание?
И есть ли отсутствие страданий - счастье? От общей философской категории он перешел к собственному осмыслению счастья. Счастье – когда меня любят или когда я люблю? И почему я должен соизмерять счастье мерой любви?
Симакову редко приходится вот так свободно, только прислушиваясь к вызовам телефонистки, думать, отвлекаясь от технических мыслей и других служебных обязанностей. Чернов спросил:
-Может, строить для нас будут?
Какие же они, в сущности, дети – подумал он. Верят в чудо.
Они еще не задают себе вопросов о смысле жизни, не задумываются о превратностях ее. Они просто живут. Для них смысл жизни и счастье в том, что они живут. А что мне надо для счастья? Может быть, в основе этого слова заложено «сейчас». Счастье на этот момент, сейчас. Быть счастливым – значит просто жить? Рассматривать счастье, как чувство удовлетворения – думал Симаков. Только как чувство удовлетворения? Но состояние удовлетворения равнозначно не только в случае удовлетворения при свершении добра, но и в случае совершения зла? От неожиданности пришедшей мысли он содрогнулся. Слишком неожиданным получался пасьянс.
И как рассматривать его отношение к болезни Козлова? С одной стороны, как сострадание. Естественное состояние человека переживать чужую боль. Он честно говорил себе: «болезнь Козлова нисколько не радует».
Но если абстрагироваться от этого факта, то радость его – в неожиданно появившейся возможности выполнить ряд дел, направленных на улучшение производственного процесса. Он полагал, что впереди у него не меньше недели, хотя Чукреева определила десять дней. Не надеясь, что могут назначить его, он должен будет торопиться. И он постарается.
В его голове выстраивались дела в той последовательности, в которой он их видел.
В динамике послышалось шипение, и сквозь него прорезался голос телефонистки. Нет, не упомянула его, значит, еще предстоит ждать.
Какое же это счастье, если необходимо ждать, догонять, доказывать? Не помеха ли это счастью? Даже - не прелюдия счастья. . Но может быть прав Толстой: «… что то самое что огорчает нас и кажется нам, что мешает нам исполнить наше дело жизни,- и есть наше дело жизни».
И неожиданно для Симакова всплыла в памяти его Синильга. Нельзя сказать, что он забывал об Анфисе. Нет, она временно уходила из его сознания под давлением обстоятельств. Была ли это любовь к ней? Сколько раз он задавал себе этот вопрос, столько же раз он не мог ответить на него.
Скорее – собственный стыд, желание узнать, что она чувствует. Он не думал, что она любит его. Как не думал он о том, что не каждая женщина, прелюбодействует с мужчиной, сгорая от любви. Да и что такое любовь, как не простое утоление страсти. А может быть страсть и есть любовь?
- Москва, третья кабина – сквозь шум в динамике услышал Симаков
Закрывая кабину, он услышал слова телефонистки: Часто звонит. Видно «любовница».Симаков ухмыльнулся: «Если бы» - и поднял трубку.
Разговор с Чукреевой не принес ничего нового. Но ее вопрос «Почему Вас наверху не любят?»– запал глубоко в нем. Он уточнил:
-Наверху у нас?
- Да. Вопрос муссируется у нас уже более месяца. Петр Васильевич не против, но Ваши…
Симаков внутренне закипел. Однако, постарался сохранить прежний тон.
- Галина Сергеевна, имеют ли отношение Воропаев и Маношинн?
Она не спросила, кто и к чему, но сразу ответила:
– В какой-то степени.
И потому, что она ничего не спросила, Симаков понял, что и Воропаев, Маношинн – он ухмыльнулся про себя – фигуранты на должность. И очевидно, как во многих организациях – руководство в двух лицах.
Успокаивало одно – у них нет личной заинтересованности в создании самолета.
***
Симаков через Тамару пригласил Роберта в кабинет.
-Я еду к Епифанову – попробуем мирным путем, – сказал Симаков
– Михаил Петрович, но ведь у нас теперь есть «Аннушка». Может быть сразу «на абордаж»? – предложил Серебров.
Самолет АН-2(«Аннушка») ОКБ получило через Министерство. Епифанов так и не «почесался»
«Аннушку» Юрий Пронин пригнал своим ходом из Йошкар-Олы. Так распорядилось Министерство
-Нет Роберт, надо соблюсти гражданский этикет –возразил Симаков и посмотрел на Сереброва..- Ну а не получится, то действуем по – факту.
Симаков лежал на второй полке вагона фирменного поезда «Татарстан» и перелистывал журнал, который Мицкевич дал ему перед отъездом.
Из журнала «Крылья Родины»
Ни в одной таблице победителей чемпионатов мира так и не появилось его название — и все же он знаменит. Знаменит потому, что буквально все рекордсмены страны по планерному спорту в последние годы начинали свой путь в небо с него, с «Приморца», справедливо названного «школьной партой парителя». Построенный в 1958 году в Казани по схеме чехословацкого «Пионера», планер «Приморец» выпускался серийно и применялся во всех аэроклубах страны. Он мог выполнять фигуры высшего пилотажа, что не раз убедительно демонстрировалось на воздушных парадах.
Планер КАИ-12 — двухместный, цельнометаллической конструкции, предназначен для обучения планеристов и тренировок в парящем полете.
И. Костенко
Ну, положим, построен он в Арсеньеве, хотя по сути - казанский
«Примморец» себя еще покажет. В этом Симаков был твердо уверен. И дело не только в рекордах. С ним, а вернее на нем готовить планеристов, а значит и будущих летчиков целесообразнее и эффективнее. И прав планерист, и кандидат технических наук Игорь Костенко.
И теперь, качаясь на верхней полке вагона «Казань – Москва», он с удовлетворением подумал: «Планер удался». Как никак, планер имеет девятикратный запас прочности и предназначен для обучения планеристов полетам с автостарта, на буксире за самолетом и выполнения фигур высшего пилотажа. На планере разрешается выполнять: спирали с креном 30 и 50 градусов; нормальный штопор (один виток в любую сторону). Сейчас КАИ-12 («Приморец») имеется на балансе института.
А польский планер «Яскулка», как говорит Мицкевич, в переводе - «Ласточка» значительно расширит возможности полетов. Это уже – не школьная парта, а настоящий паритель. Отбить его у Епифанова, во что бы ни стало. Собственно, планер правлением ДОСААФ передан первому московскому аэроклубу. Но начальник аэроклуба, с которым разговаривал Симаков, сослался на распоряжение Епифанова – не имею права нарушить решение полковника. По-своему, начальник аэроклуба прав.
Вечерние сумерки сейчас застали его за мостом через Волгу перед Свияжском. А при выезде из Свияжска, поезд уже уходил в густую темноту ночи. Свет в купе не зажигали. Замелькали фонари на подъездных путях. И купе то заполнялось их светом, то погружалось снова в темноту. Соседи - два мужчины чуть старше его еще не успели допить бутылку то ли водки, то ли вина. Михаил и не пытался рассмотреть со своего места. Еще меньше ему хотелось слышать рассуждения о том, кто с кем когда и сколько выпил. Они были веселы и беззаботны. А он не мог отключить себя от постоянно терзающих мыслей, от неудовлетворенности собой и своими действиями. «Господи, – Симаков подложил ладони рук под голову и, вытянувшись, почувствовал подошвами ног стенку купе, - А что если неудовлетворенность и поиски даже не смысла жизни, а чего-то значительного и существенного, своего для каждого человека, и есть то, ради чего приходит человек на эту землю. И тогда получается, что сама жизнь и есть главный смысл всего сущего. Незыблемость всего живого».
Световые пятна нежданно возникали на стенах, прочерчивали все пространство и так же быстро исчезали. Он не видел в темноте, как женщина с нижней полки приподняла голову и от неудобства положения сказала, затрудненно выталкивая каждое слово:
– Закройте окно, чтоб не блистало.
Симаков от этого необычного, но точного, точнее не придумаешь, слова, с восторгом повторил про себя: - «Чтоб не блистало». Это ж надо, – не переставал восхищаться он, - так может сказать только профессионал русского языка. Возможно и блистер – прозрачный колпак над головой пилота от этого же слова. Блистать. «Блистер. Слово повторялось, перекатывалось в нем. Не уходило. Блистер. Сейчас так не говорят, хотя Маношинн, рассказывая о турелях, не единожды называл фонарь стрелка радиста блистером. И вдруг толчки изнутри в сознании Симакова закончились, и мысль самопроизвольно переключилась на проект планера КАИ -14.
Он снова вернулся к рекордному планеру, который зародился и запал в сознание еще в Лешно. Он насмотрелся там рекламных проспектов иностранных планеров, почти у каждого из которых стояла девушка с улыбкой и привлекательностью манекенщицы.
Михаил представил тогда свой планер и рядом пани Ядвигу. По интерьеру они были созвучны.
Он тогда сказал ей об этом медленно, давая возможность понять его:
– Пани Ядвига, когда я сделаю свой рекордный планер, – попрошу тебя сфотографироваться рядом
- О, фото, красивый планер. Карашо, - она удивленно посмотрела, а потом звонко рассмеялась.
Память много раз возвращала его туда в Польшу на чемпионат по планеризму. Но что беспокоило его при воспоминании сейчас? Симаков от нетерпения заворочался на полке. Нашарил в темноте тетрадь, где подобно художнику, делал наброски. С той лишь разницей, что первому нужна была натура – природа, женщина или иной объект. Ему же нужно было отсутствие всего, что затеняло ход мыслей. Сейчас ему не терпелось прикинуть то неопределенное в конкретике, к чему только что привела его мысль. Он потянулся рукой к настенному выключателю, и маленькая лампочка,которая по замыслу автора проекта вагона не должна была мешать соседям, засветилась неярким желтоватым светом. И, в самом деле никто из пассажиров не выразил недовольства.
Ему не терпелось зарисовать внешнюю окраску. Декор - немаловажный факт в жизни, а главное, в продвижении планера. Задумываясь иногда о своих эстетических способностях, а они у него, безусловно были, он с удивлением отмечал, что никто его не обучал этому. Что это - внутреннее чутье, данное от природы? И как образование в институте повлияло на его эстетический вкус?
Английский философ-агностик Давид Юм пытался определить «стандарт вкуса». Проводя сравнения между отдельными видами и степенями прекрасного, сопоставляя их и размышляя над этим, человек обогащается опытом, усовершенствуется посредством сравнения, развивает свое чувство, и, следовательно, у него развивается эстетический вкус.
Как в воду смотрел Юм. Михаил с детства наблюдал за автомобилями, изображал существующие, рисовал новые формы. Потом, когда семья переехала в Быково, его фантазии перекинулись на планеры и самолеты. И сам Михаил чувствовал в себе постоянно будоражащее чувство прекрасного. И хотя в институте предмета «Эстетика» не было, но изучались различные конструкции отечественных и зарубежных самолетов. И, видимо, все это оказало влияние на его вкус. Но нет «стандарта вкуса», есть только хороший или плохой вкус?
Надо, – подумал Симаков, – подсказать Люции: пусть предполагаемую беседу со студентами, которую он предложил провести, назовет - «Стандарт вкуса?». Именно с вопросом. Для обострения интереса. Симаков тяжело перевернулся на полке. Женщина промолчала, скорее всего уже заснула, а мужчина снизу напротив радостно вполголоса проговорил:
– Проснулся, старик, давай к нам.
Симаков отрицательно замахал рукой, ничего не сказав. Краем глаза он заметил, как этот пассажир посмотрел на своего соседа и крутнул пальцем у виска., что означало: не пьет, значит, или больной, или просто дурак. А вслух спросил:
– Больной что ли?
Михаил повернулся и с улыбкой ответил: на голову.
,- Ну это ничего. Ежели б печень. А может рюмашечку? По граммульке, а? Для прояснения мозгов? – просительно сказал второй, высунув в направлении Симакова голову с большой залысиной на лбу.
Михаил промолчал. Лежа в неудобной позе и сделав несколько набросков, он нехотя выключил свет. Не спалось, Будоражило внутри. «Приморец» еще себя покажет – вернулся он мыслями к недавнему рекорду. 800 планеров дал неизвестный ему ранее город Арсеньев. И сейчас планеры не только в московском городском аэроклубе, куда в первую очередь поступают все авиационные спортивные новинки, но и в Омске, Благовещенске, на Урале. И, конечно, в Казани и почти во всех аэроклубах страны.
***
Гаврилова заставили отрабатывать две недели на прежнем месте. Работал он на моторостроительном заводе в отделе доводки двигателей. Нельзя сказать, что предложение Симакова обрадовало его. Не любил он менять место работы. Одно дело, если по необходимости. Из Иркутска он приехал по уговору жены - ближе к ее родителям, уже немолодым. И он, не задумываясь, пошел на это. Другое дело после девяти лет работы на заводе снова начинать сначала. Работа на серийном заводе, что ни говори, однообразна. По- иномув опытном ОКБ. И еще было существенное обстоятельство – знакомство с Симаковым. Симакова он знал по общим спортивным интересам и считал его Личностью.
Как в театре или кино идут часто не на спектакль, а на определенного артиста. Так и сейчас для Гаврилова Симаковглавным и определяющим в его решении перейти на работу в ОКБ.
Первое, что сделал Гаврилов, остановил все работы над лебедкой. Перенесенный неоднократно срок Главка по изготовлению лебедки снова приближался, и теперь уже не только Симаков, но и начальник планового отдела Нина Петровна «нажимали» на срок
Но Гаврилов твердо отстаивал несколько дней для ознакомления. Сошлись на неделе. Разговор происходил в пятницу, и они с Симаковым засели на субботу и воскресенье за ревизию конструкции лебедки.
Через два десятка лет, когда министр перебросит не моего литературного героя, а настоящего конструктора, который является прототипом в книге, на испытания реактивного сверхзвукового самолета – штурмовика четвертого поколения, тот также остановит испытания, чтоб разобраться. Будут звонки министру, даже в ЦК Партии, но конструктор оставлся непреклонным. Тогда еще мало известный в в авиационных , а тем более в правительственных кругах, он сдал самолет, уложившись в государственный срок.
Мне известно еще много случаев, связанных с инженерной работой, когда обычный, ничем неприметный человек берет всю полноту ответственности на себя, не считаясь иногда с мнением авторитетов. Побеждают именно такие – «упертые», но со знанием дела, интуицией и, конечно, с большим запасом душевной стойкости.
Симакову нравился стиль работы нового ведущего конструктора. Гаврилов схватывал главное и искал варианты. Иногда совершенно противоречащие предыдущим. Был Гаврилов бескомпромиссен, но реально взвешивающим предлагаемые варианты. Мог согласиться, если Симакову удавалось переубедить его. Чем-то Гаврилов напоминал Михаилу его самого. По восприятию и отношению к работе.
Работы с лебедкой возобновились уже с четверга. Гаврилов улыбнулся и сказал:
-Дай нам бог иметь, что бог имеет
С Епифановым договориться о возврате имущества, принадлежащего Симакову, не удалось. Епифанов аргументировал довольно странно. В адресе указан планерный клуб авиационного института. И то, что четко записано «казанского», и то, что дальше была указана его фамилия и имя, не являлось для полковника в отставке однозначным в принадлежности планера лишь потому, что в казанском авиационном институте не было планерного клуба. «А раз так, – считал полковник, - то и отдавать некому». И на слова Симакова – «Но я,-то есть», Епифанов ответил:
– Есть, но как индивидуум, принадлежащий ОКБ СА, а не лицо, принадлежащее планерному клубу авиационного института.
Аргументы полковника и смешили, и раздражали Симакова своей нелепостью, которой невозможно противопоставить здравый смысл.
Симаков не стал дальше продолжать беспредметный разговор. Гаврилов, узнав об этом, предложил проконсультироваться у знакомого адвоката.
Михаил позвонил инструктору горкома партии после приезда из Москвы,
- Как же, помню, помню, - радостно ответил тот, и Михаил по тону подумал, что письмо готово и инструктор пригласит его взять. Но тот таким же бодрым голосом продолжал:
- Вопрос у меня на контроле. К сожалению, Первый пока занят и не мог подписать письмо - в голосе ни беспокойства, ни, уж если не вины, то и нет сожаления
- Но Вы не беспокойтесь. Письмо в горкоме, а значит, как в банке.
Симаков усмехнулся:
– Так уже месяц прошел.
Инструктор, помолчав, потом так же правомерно в его понятии ответил:
- Так у Вас не жалоба, а письмо. Его, сами понимаете, надо подготовить. И по закону время на такое не определено.
Михаил закусил губу. Нет сроков и можно валять дурака? - Симаков посмотрел на телефонную трубку, стараясь понять, произнес или нет». Реакции со стороны инструктора не последовало, значит, внутренний монолог. Михаил даже пожалел: лучше бы вслух.
– Насколько я понимаю, для партии законов не существует, – по возможности ровным голосом произнес он
- Для партии – один закон. Мы все делаем во благо народа. Но… - он замялся, – ваш странный взгляд на дела партии, – голос его отдалился и стал глуше. – (Видно записывает, чтоб не забыть, понял Михаил). Я передам товарищу Морозову.
- Когда мне позвонить?
- Вы, кажется, меня не поняли?- строго, как говорят ученику, сказал инструктор.
- Я многое понял, – Симаков постарался передать в трубку кривую улыбку.
- Тогда ждите: мы вам сообщим. С горкомом имеете дело. Мы вам сами позвоним, – строго повторил тот.
В его тоне Михаил уловил не то предупреждение, не то угрозу. «Не приставайте» – расшифровал он слова инструктора. Но это не смутило Симакова. Через два дня он снова позвонил. Но трубку взял другой инструктор. И снова повторился почти тот же сценарий. С той только разницей, что он вообще не слышал об этом письме, но он обязательно разберется. Еще раз звонить Михаил не стал. В нем проснулся спортивный интерес. Такое бывало во время велосипедных гонок. Он выигрывал трассу лишь тогда, когда разжигал в себе самолюбивый азарт, почти злость. И вот тутпроисходило не понятное ему и необъяснимое перераспределение внутренней энергии. Концентрация энергии на цель
- Миша, тебе это надо? – скептически скривив рот, произнес Мицкевич
- Вова, мне лично ничего от них не надо, – он показал указательным пальцем вверх.-Летать я могу и в аэроклубе, где - и на планерной станции. Не славы жду от признания планерной станции, а возможности для активной работы с подростками и студентами.
Симаков горячился, расхаживая вдоль перил антресолей. Так уж сложилось, что все неформальные разговоры происходили либо здесь, либо у Бориса дома. Симаков резко остановился против Владимира:
– Но что я могу сказать райкому комсомола? – Заберите пацанов назад, пусть они воруют, пьют в подворотнях?
-Так и скажи, – разбирайтесь в своих партийных лабиринтах сами, я умываю руки.
- Иди ты к черту, – почти крикнул Симаков. - Дело принципа.
Средоточием энергии стал для него принцип и ответственность.
***
Неделя, максимум десять дней! – как заклинание твердил Симаков, качаясь в громыхающем стареньком трамвае. Так сказала ему ведущая Главка Чукреева.
Михаил стоял на передней площадке. Перед глазами на кабине водителя прикреплена табличка: в этом трамвае работал вагоновожатым Иван Кабушкин – Герой Советского Союза.
Вот ли не пример – героями не рождаются. Героями становятся
Счет пошел. По минимуму всего неделя. Семь дней и семь ночей. Симаков попросил Тамару пригласить на совещание конструкторов, работающих по планерной тематике.
-Список дать? – спросил он
Тамара понимающе, улыбнулась:
– Секретарь знает все, что происходит в ОКБ – она кокетливо дрогнула узкими бровками,- и немного того, чего еще нет.
-И дополнительно – общественные углы, – подсказал Симаков.
Еще вечером Симаков принял решение: остановить работы по самолету и форсировать планерную тематику. И не только КАИ-14. По планерной тематике в целом.
Он так и сказал на этом совещании. Конечно же, Симаков реально не рассчитывал, что все кинутся исполнять «Героическую симфонию» в тональности фа- диез мажор, в которой трагедия человечества сменяется героизмом каждого отдельного человека и вместе взятых.
Анатоль Асокин сидел, насупившись. Если каждый человек напоминает представителя фауны, то его Симаков отнес бы к индюкам..
Бокович сидел, нахохлившись, как тетерев между двумя частями песни. Как известно, она, песня токующих тетеревов, состоит из бормотания и чуфырканья. Симакову показалось, что первую часть, - бормотание, он уже слышал. Нет, Бокович похож и на тетерева, а на аэродромный флюгер. Тот нос по ветру, как «колдун» на летном поле: куда подует ветер, туда и развернусь.
- Как долго? – обезличенно спросил Афанасьев, и его моложавое лицо выразило удивление.
Симаков искренне ответил:
– Вплоть до особых указаний.
Он не стал вдаваться в подробности и потому ответил обтекаемо.
- А конструкторам с самолета увольняться?
Симаков ждал этого вопроса и потому уже прикинул, куда можно перебросить их, на какие работы
- К счастью, Арсений Кузьмич, в нашем портфеле заказов хватит на всех.
А я сидел и думал, как можно с такой уверенностью говорить и решать дела при полной неопределенности его положения. Но таков Симаков и таким я его люблю.
-Ставлю задачу, - сказал Симаков, став серьезным.– В Кубинке одновременно надо править чертежи и по КАИ-17. Этот двухместный учебный планер - следующий шаг по пути совершенствования планерной техники. В его голосе не было хвастовства, но ощущалась гордость. Он помолчал, а потом задал вопрос:
– Почему мы на коне?
И сам себе ответил:
-Нам помогает выжить чувство номенклатуры и экономической целесообразности. Отчего «Брошки» меняют на КАИ-11? Оттого, что деревянные конструкции недолговечны. Они боятся всего: ветра, дождя, снега и даже обычной сырости. В мою бытность студентом всем вам известный и уважаемый мною Дмитрий Григорьевич Маношинн приводил пример, как «рассыпались» на фронте штурмовики ИЛ-2. Почему? – спросил он тоном, обещающим ответ.– Фанера на крыле отсыревала и отклеивалась. Сами понимаете, к чему это приводило.
Он снова менторским взглядом обвел сидящих в аудитории:
– А на деревянных планерах можно только в пустыне, - он улыбнулся.
- Но там песок – не взлетишь с амортизатора – сказал Грибов. Симаков его видел лишь однажды. Улыбнувшись ямочками щек, он сказал:
– Не все стриги, что растет.
-Я Козьму Пруткова читал, но не понял, к чему это относится.
-А ты подумай, – посоветовал ему Симаков.- Развивай мышление.- он снова улыбнулся. – И станешь философом.
- Женя, – сказал Кравцов, тряхнув вьющимися белокурыми волосами, - у нас уже есть один юморист. Только он пока в больнице на излечении.
-Уже не в больнице, а на свободе, – раздался голос Смольникова.
Роберт первым подошел и, пожав руку, обнял приятеля
– Поздравляю.
Смольников из предосторожности остановил поздравления:
– Целоваться будем позже.
- Пока мы работаем на перспективу эксплуатации и на спрос, эти машины будут нам делать известность. А следующие машины создадут нам популярность и еще большую уверенность в торжестве нашего дела.
Симаков вышел из-за трибуны и, держась правой рукой за нее, обратился к залу:
– Кто из вас знает, что на планере КАИ-12 установлено уже несколько рекордов. Он обвел зал взглядом. – Поднимите руки.
Подняли руки только те, с кем Симаков работал в тесном контакте. Помедлив, поднял руку и Женя Грибов. Венера удивленно посмотрела на него, сама она явно не слышала об этом. Симакову хотелось спросить, откуда он знает, но он не стал, оставив в памяти - этого явно заинтересованного планеризмом паренька. «Наш человек, - подумал он»
- Только рекорд на хлеб не намажешь, – равнодушно сказал снабженец Леня Никифоров. Он слыл в ОКБ мастером различных розыгрышей.
Симаков посмотрел на меня:
– Витя, тебе попутная задача – заняться просветительской деятельностью. Информация и еще раз информация.
Я кивнул и подумал о форме. С радостью подумал о возможности помочь общему делу.
-Владимир Петрович, комплектуй бригаду для поездки в Кубинку – Симаков посмотрел на Мицкевича.- Выезд через два дня.
Мицкевич сидел, так же глядя в пол. Мне стало обидно за Симакова: не заслужил он такого отношения к себе.
- Владимир Петрович, ты меня слышишь? – сухо спросил Симаков.
- Указание воспринял, – подняв голову, ответил тот без улыбки, но его голос был доброжелательным.
Лицо Симакова снова стало привлекательным и сосредоточенным.
– Тогда, пожалуй, иди, не теряй времени зря.
Он взглянул на Гаврилова:
– Рафаил Иванович, по твою душу, – он снова зашел за трибуну и оперся двумя руками об нее, отчего подался всем телом вперед. – Предлагаю совместить заводские и ходовые испытания лебедки для ускорения. Прошу сегодня же переговорить. А пока есть время, продумай.
Гаврилов улыбнулся желтизной передних зубов и со смехом произнес:
- «Одна головка хорошо, а две лучше», - заметила: мышь, облизываясь после сыра, и девушка после бессонной ночи. – И тут же добавил: - Ну что за жизнь! Как только сядешь поработать, обязательно разбудят.
Неожиданно все разом громко засмеялись. Симаков, когда Гаврилов взглянул, погрозил пальцем Выждав, и когда все успокоились, продолжал, теперь уже глядя на Иванцова:
– А Вас, Виктор Алексеевич, я попрошу завтра проанализировать дефекты и ляпы в чертежах,которые привели к переделке деталей. Как справитесь, подходите. Вы у нас – царское око, я попросил бы, чтобы вы сейчас остались. Разговор будет о дальнейшей работе, и жду от Вас предложений. Бригаду аэродинамики и вас, Азат (он посмотрел на Надирова), конкретно прошу проработать вопрос со штопорными испытаниями. Срок испытаний установим через неделю.
Симаков снова вышел из-за трибуны, но теперь уже с левой стороны, опершись на край левой рукой.
- Возможно, я сегодня не всех назову, но поверьте: все Вы для меня дороги, как соратники. Спасибо каждому из присутствующих за ваш труд. Он с верой посмотрел на всех, и стало приятно от его внимания. Теперь задание Борису Федоровичу. Ты, дорогой, собирай вещички и дуй в столицу: флаттер – вот твой враг и друг. Понимаешь?
- Не первый год замужем,– ответил с легкой иронией Борис. И продолжал в той же тональности:
– С женой то хоть можно попрощаться?
Симаков с намеком провел ногтями по щеке и, улыбаясь ямочками щек, сказал:
– Если прощание надолго не затянется.
Я понял: Михаил Петрович намекал ему на эпизод, имевший место два месяца назад. Мы - несколько человек - сидели на антресолях лаборатории и обсуждали текущие вопросы.
Михаил Петрович обратил внимание на свежий шрам:
- Кстати, Боб. Что у тебя со щекой?
У Бориса еще свежа была в памяти прошедшая ночь. Людмила вечером предложила немного вина и, не доужинав, пошла к кровати, взяв его за подтяжки. Борис на расстоянии почувствовал ее желание. Жена в этот раз достигла удовлетворения быстро. Она и в прежние соприкосновения торопила его и опережала, а в этот раз произошло все еще быстрее. Людмила достигла наивысшей фазы и уподобилась птице, попавшей в силок. Она билась, вырывалась, даже царапалась. Утром Борис увидел следы на щеке и сердито подошел к жене.
- Посмотри на свою работу.
Людмила рассмеялась:
– Это не работа, а удовольствие, - она притянула его к себе и затяжно поцеловала в губы.
- Вот, дура, – сказал он и улыбнулся. – Хороша ты была, только в следующий раз надевай варежки.
Иванин расплылся в лукавой улыбке, – кошка в порыве страсти.
Борис лишь сказал:
- В порыве страсти, и доверительно улыбнулся
Все молчали, а потом дружно оглушили лабораторию громким хохотом. Из кабинета Воропаева выглянула Нина и удивленно взглянула снизу вверх, укоризненно покачав головой.
- Вот тебе и плохая жена – присвистнул Мицкевич. – Тебе, Боб, оказывается, крупно повезло
Борис, улыбаясь, ответил – с одной стороны.
И еще: все вы, надеюсь, знаете, что в нашей организации появился летчик- испытатель Василий Александрович Братченко. - Он оглядел зал. – Василий Александрович, покажитесь.
-Он во дворе машиной занимается, – подсказал снабженец Никифоров.
-Тамара Александровна, - пригласите ко мне завтра Братченко.
Симаков еще некоторое время давал поручения, объяснял задачи. Пожелав всем успеха в работе, Симаков закрыл совещание.
Такое далекое небо
Глядя в потолок больничной палаты, где висела одна единственная лампочка, Козлов вяло думал о том, как ниспадающе зыбко все в коротком, но таком насыщенном промежутке бытия.
Все суетно, неповторимо и непредсказуемо в его конечности. И иногда сам человек не знает, чем живет, какие идеалы исповедует, к чему и как стремится. Только вчера он мог приказывать, отвергать, критиковать, негодовать, а теперь только неподвижный режим, как сказала врач, - только на спине. Инфаркт.
Сколько жизненных поворотов предстоит пройти каждому. И в каждом из них содержится определенный смысл. А обрести человеку только ему одному подходящий этот смысл дается через переживание,если пропускаешь через себя красоту мира. И через созидание, если посвящаешь себя любимому делу или человеку.
Если мне суждено уйти, я был счастлив в этой жизни и обездолен одновременно. Счастлив любовью, любовью к жене. И несчастлив тоже от этого. Кто-то скажет – так не бывает. Оказывается, бывает.
Так размышлял Козлов, прикованный к больничной койке. Любовь и огорчения, созидание и переживания – это все, с помощью чего я старался понять смысл и преобразовать свою жизнь. Так думал он.
Человек в поисках смысла жизни изначально заключен между двумя полюсами – конечностью
бытия и бесконечностью небытия. В познании себя, если человек и не обретет истину, но, возможно, наведет порядок в собственной жизни. Где-то он читал об этом? Скорее всего это мистика, – продолжал думать Козлов. Мистика,- мысленно повторил он. И тут вспомнил интонацию Ильина. Да, Козлов учился на вечернем факультете, вернее, рабфаке. Философию вел Ильин Владимир Васильевич. Молодой преподаватель, увлекающийся всем необычным и одновременно себя критикующий.
Мистика очень привлекательна. Но само деление на обычное и необычное есть ловушка сознания.
Ибо, что такое человек во Вселенной? Небытие в сравнении с бесконечностью, все сущее в сравнении с небытием, среднее между всем и ничем?
Козлов вспомнил, как спорили они об этом. Нет, даже не спорили, а критиковали подобные философские концепции. Вместе с преподавателем. Теперь-то он понимает, что Ильин не мог утверждать им истины, противоречащие марксистским. Подумал и добавил про себя – как и сейчас.
Познание идет от практики. Истинное познание. А вот что касается способа существования, то тут и начинается мистика. Вконец запутавшись, он успокоил себя расхожей фразой:
«Жизнь – она все расставит по своим местам». И добавил: «Пока она есть». Только небо отдалилось, но стало еще милее. Только мыслями с трудом дотянуться.
***
Симаков без всякого смущения перешел в кабинет Главного. Благо там стоял чертежный кульман Козлова. Через два дня после совещания Тамара вошла в кабинет и, прикрыв дверь, сказала:
-Михаил Петрович, не могу найти летчика. – произнесла и застыла изваянием красивой женщины, знающей себе цену.
- Какого летчика? – спросил Симаков механически, еще не выйдя из раздумий о конструкции планера.
Тамара продолжала стоять молча. Только узкие бровки вскинулись вверх, а глаза округло расширились:
- Так Вы же …
Симаков махнул рукой и засмеялся.
– Извини, замотался. Что два дня Василий Александрович так и не появлялся? А когда у нас зарплата?
-Завтра, – бесцветно произнесла секретарь, явно не поняв связи. Но надо отдать должное ее находчивости – зубы ее красиво обозначились в смехе:
– Выловить у окошечка в бухгалтерии?
Симаков, подмигнув ей, улыбнулся и, заметив, как расслабилось лицо Тамары и из официально - наигранного стало домашним, нарочито сухим голосом продолжил:
- Только расставим сети,. – и сменив тон, певуче сказал:
- Не могу же я выставить такую красивую женщину часовым у кассы.
Тамара сразу же откликнулась располагающей улыбкой:
– Я же говорила, что будете моим начальником.
Симаков не стал пояснять ей, что он – калиф на час.
-В таком случае, попроси Бориса Григорьевича зайти ко мне прямо сейчас.
-Пригласить или вызвать? – спросила она.
Вот она, оказывается строевая подготовка, начинается в комсомоле.Уточняет: пригласить или вызвать? – Мысленно повторил он ее вопрос. Чем не старшина Щепучинин – выше ногу. Левой. Только команды другие: вызвать, пригласить, наказать.
-Пригласить, конечно, пригласить – сказал он, уже повернувшись к чертежной доске.
Гершвальд зашел в кабинет и сумрачно спросил:
– Вызывали?
Михаил развернулся на стуле и встал. Если бы он, – подумал Симаков, глядя на главного бухгалтера, - играл в кино, то подошла бы роль с драматическим накалом. Симаков указал на стул:
– Садитесь, Борис Григорьевич. Сам прошел на свое место и тоже сел.
Рассказав о Братченко, об испытаниях на штопор планера КАИ-11, он спросил:
-Как вы считаете, серьезная работа?
Гершвальд, не шелохнувшись, посмотрел на Симакова и, погодя, ответил:
– Я в этом ничего не понимаю. На его лице ярче мелкими точками обозначились не по сезону веснушки.
-Я попрошу вас, Борис Григорьевич, задержать Братченко зарплату.
Лицо Главного бухгалтера вмиг стало розовым, будто кто изнутри подсветил:
– Не имею права, Михаил Петрович, - помолчав, добавил: – Извините, конечно.
Симаков ощутил неприязнь: жить по правилам всегда легче, - но он тут же погасил, не дав ей выйти наружу. И спокойным голосом продолжил:
– А могу я вас попросить, когда появится Василий Александрович, срочно направить его ко мне?
Гершвальд впервые улыбнулся, хотя и сдержанно:
– С превеликим удовольствием. И поднимаясь со стула, произнес:
– Вы тонко чувствующий руководитель, - и уже на ходу, успел закончить свою мысль:
– Обещаю проводить Василия Александровича лично.
***
Не мог Симаков ждать, пока «на блюдечке с голубой каемочкой..»
Да что там я? Небо не может ждать. И он отправился в горком с твердым намерением попасть ко второму секретарю. Вторым секретарем горкома. был Виктор Степанович Морозов. Симаков знал, что тот работал ранее в Казанском университете. И потому он должен его понять.
Лейтенант милиции на входе снова повторил процедуру: партийный билет, сверка фото с его личностью, уплата членских взносов.
- Я к Морозову – твердо сказал Михаил.
Лейтенант заглянул в тетрадь необычно большого формата, с сочувствием произнес: Извините, молодой человек, но к секретарю горкома пропустить не могу. На вас нет заявки.
- А как же «народ и партия едины»?
Лейтенант не возмутился, а с ухмылкой спросил:
– А про демагогию вы слышали?
Симаков сжал зубы, отчего проступили на смуглых щеках бугорчатые желваки.
- Уважаемый, товарищ Симаков, строго сказал постовой пройдите, - здесь не зал ожиданий.
Но Симаков упрямо продолжал стоять.Увидев подходящего, Симаков сразу узнал его: секретарь горкома партии Морозов.Постовой вытянулся, став сразу стройнее и выше ростом. Голос его стал ниже и солидней:
- Молодой человек, я ведь вам говорю, пройдите.
- Что происходит? – спросил спокойным тоном.Морозов, остановившись рядом,
Секретарь горкома был среднего роста с продолговатым лицом и шрамом на левой щеке
- Из авиационного института. К вам, Виктор Степанович, но без записи.
- Как Ваша фамилия? – спросил тот, окинув Михаила внимательным взглядом.
Михаил назвался
- Проверьте документы, и пусть пройдет, – сказал секретарь горкома
Поднимаясь по широкому пролету с мраморными ступеньками, Михаил обдумывал с чего начать разговор. Не каждый день предоставляется такая возможность. Но оказалось, что многое, о чем он хотел рассказать, Виктор Степанович знал со слов директора института Зацепы. Подняв телефонную трубку, Морозов вызвал инструктора. Как понял Симаков, это как раз был тот, с которым он разговаривал два дня назад.
- Николай Алексеевич, будьте добры, подготовьте письмо в ЦК ДОСААФ и завтра мне на подпись. Товарищ Симаков объяснит вам суть дела.
- Я ему и говорил, что обязательно подготовим, но он…
Морозов, не дослушав, перебил его:
- Исполняйте. Ходатайство об открытии планерной станции, – он помолчал и добавил: – вам может показаться, что небо далеко, – он взглянул на Симакова, - а оно рядом в ищущих глазах пацанов.
Должно быть от пафосных слов, шрам на левой щеке едва заметно встрепенулся легким подергиванием. «Дисциплина – на уровень выше, чем в административных органах. Недаром, партия – руководящая сила»,- полусерьезно подумал Симаков.
Двойственное чувство испытывал Михаил, общаясь с партийными чиновниками. Уничижительное отношение к нему, чванство, граничащее с барским отношением к холопу. Для которых человек – лишь объект управления. Но не отнять заслуги в достижении социалистических принципов. За небольшой срок после войны восстановлены многие города. Развивается промышленность. И в первую очередь – военная. Полет в космос – на орбите первый человек, Юрий Гагарин. Бесплатные квартиры. Пусть маломерки – «хрущевки». Но обеспечение жильем реальное. Бесплатные больницы, образование. Безусловное преимущество перед капитализмом. Но а что в магазинах пусто? Издержки той же партийной системы?
***
В отдел кадров, то-есть к Романовой, пришел устраиваться Быков (фамилия, имя, отчество не изменены). Конструкторы ОКБ были нужны. Заканчивался год, а по установленным министерским законам свободные штатные единицы на следующий год «урезались». Но у Быкова не было образования. И Романова направила его к Симакову. Юрий Быков был в меру круглолиц, улыбчив и располагал к себе открытостью всей своей натуры. Юрий Александрович Быков – полный тезка Юрия Александровича Гарнаева, летчика – испытателя с такой же трудной судьбой. По злому навету Гарнаева отстраняли от полетов, исключали из рядов КПСС. Потом восстановили. Сам он считал себя на испытательной работе рабочим неба. Он был безотказным рабочим неба, но настолько творческим, что в смелый почерк своих полётов всегда вносил настоящую поэзию.
Быкова с ним связывала одинаковая потребность летать и еще – желание заниматься журналистикой. Они были похожи прежде всего особым, поэтическим восприятием мира.Об этом рассказал Симакову сам Юрий Быков.
Симаков и сам встречался с Гарнаевым, но встреча была мимолетной, на президиуме ЦК ДОСААФ. А о работе Гарнаева в качестве летчика-испытателя Симаков знал лишь по закрытым источникам летно-испытательного института(ЛИИ)
Быков - доброжелательный взрослый мужчина, почти ровесник Симакова - с первого взгляда понравился ему.
- Почему к нам на работу?- задал Симаков дежурный вопрос.
Юрий открыто улыбнулся:
– Хочу получить образование в институте. Я в 1951 году поступил во фрунзенское военное училище летчиков-истребителей, в 1955году после его окончания был направлен в Ленинградский военный округ.
Он рассказывал без похвальбы, скромно. Но Симаков, хотя и не служил, но прекрасно знал, что начальником парашютной службы воинских частей округа даже средней руки парашютиста не поставят. К тому же Юрий, выполняя трудные армейские обязанности, занимался разработкой средств спасения для самолета.
- Мне бы, – сказал Юрий при этой первой встрече двух людей, влюбленных в небо, - заняться средствами спасения.
Расспросив Быкова об его инженерных делах в армии, что было само по себе делом необычным, Симаков принял решение.
– Слушай, - сказал Симаков, – есть интересная тема: средства спасения на высотном планере.
- Проект высотного планера?- глаза Юрия, как говорят иногда, заблестели, но это не о нем. Сейчас его глаза загорелись юношеским азартом.
- Возможны эксперименты?
- Не только возможны, но и обязательно должны быть,- ответил, обрадованно Симаков и в свою очередь спросил:
- Каковы твои ближайшие цели?
– Получить образование и стать летчиком – испытателем.
Симаков прекрасно понял его стремление, но лукаво сказал:
– Так у нас не готовят летчиков – испытателей.
Быков рассмеялся:
– Проверяете? Так у меня уже свыше тысячи часов налета на самолетах и планерах и более 300 прыжков с парашютом,- говорил он без всякого позерства и самолюбования. - Для этого я поступил в КАИ.
Симаков насторожился: уж не любитель ли учиться всю жизнь?
Юрий уловил скептический взгляд Симакова, и сказал:
– Образование мое – военное училище. Но чувствую: маловато. Правда, не могу не сказать, что многое мне дала специальная школа ВВС в Казани.
Настала очередь удивиться Симакову. О такой школе он не знал.
-Что привлекает в конструкторской работе? – спросил Симаков.
-Творчество, – не задумываясь, ответил Быков.
Симаков уважительно вернул трудовую книжку:
– На каких типах приходилось летать?
Быков засмеялся. Смех был легкий и привлекательный:
– Двадцать, а может быть, и более типов.
«В нем нет ни высокомерности, ни бахвальства»,.- искренне восхитился Симаков. А вслух сказал, пожимая руку:
- Уверен, Юрий Александрович, мечта осуществится.
Юрий Быков стал работать в бригаде Анатолия Левенца с непосредственным заданием от Симакова.
Мне Юрий Александрович стал сразу симпатичен тем, что занимался журналистикой.– Писал в основном о летчиках.
***
Братченко бодро вошел в кабинет и сел за стол. Не протянув руки, а сказав лишь сухо «здравствуйте», он строго начал:
- Прошу вас, Михаил Петрович, загодя предупреждать об интересе к моей персоне.
У Симакова, как он рассказывал позднее, «челюсть отпала»
-Надеюсь, теперь, по прибытии летчика- испытателя, вашем прибытии вопрос со штопором КАИ-11 мы закроем? - Симаков взглянул на невозмутимое лицо Братченко.
Хорошо отглаженная гимнастерка и штаны «Галифе», - облегающие голени и сильно расширяющиеся на бёдрах. Все это подчеркивало статус военного человека и вселяло надежду.Они сидели втроем в кабинете Воропаева.
-Василий Александрович, - обратился к нему Воропаев, – знакомы с планером «КАИ-11»?
Братченоко оживился:
– Летуны прозвали его «Кузнечиком», – он говорил быстро, почти скороговоркой. - У нас в Кубинке для развлечения стоят два красавца.
Симакову не понравился тон, каким тот отозвался о планере. Тон был явно пренебрежительным. Но мало ли что покажется, когда не знаешь человека.
-Слетаю, какая это работа? Вместо отдыха, – оживленно произнес он. – И что с ним знакомиться. Не женщина, – он хитро улыбнулся. - Я профессионал. Летал еще при испытаниях первых мишеней у Бакшеева на вертолетном заводе. Тогда тот еще почтовым ящиком назывался.
- Помолчал и после паузы продолжил:
– Только сразу ставлю условие: работать по всем правилам – документация, оборудование, чтоб честь по чести.
Подошел с лекции Маношинн, представился и сел чуть в стороне на единственный пустующий стул.
Братченко пожал протянутую руку Маношинна:
- Хочу вас всех предупредить: я – человек подневольный, но нахожусь в подчинении летной службы МАП, - он улыбнулся, – так сказать в номенклатурном списке министра.
-Маношинн снял очки и поглядел на Братченко. По его взгляду Михаил понял: что-то ему не понравилось в летчике. То ли военная гимнастерка и галифе, то ли тон летчика?
Протерев стекла очков пестрым платком, он сказал:
– У нас, Василий Александрович, тоже свои порядки. И тоже в пределах инструкций.
Он посмотрел на Братченко, но тот сохранял невозмутимый вид, лишь малозаметная блуждающая улыбка выдавала его скептическое отношение к услышанному.
Братченко улыбнулся, уже, не скрывая:
– Я за строгий порядок.
-Значит сработаемся, – сказал Маношинн – ответственным за эту работу от ОКБ назначается Михаил Петрович. Как говорится, прошу любить и жаловать.
Братченко поправил чуб из редких волос и с улыбкой, но не естественной, а какой-то заутюженной на почти квадратном лице, сказал:
– Любить не обещаю, не девушка. А уважать? Что ж, надеюсь на взаимность.
Только хочу спросить вас, -он поочередно посмотрел на Воропаева, а потом на Маношинна, – вы, как говорится, - к какому тут боку?
- Готовится приказ МАП. И оба они возглавят работу в нашей организации, – пояснил Симаков
Он встал, и Симаков удовлетворенно отметил его ладно сложенную фигуру и отсутствие живота. А лет ему немало; пожалуй, за сорок пять перевалило: а перед этим Тамара рассказала о том, что летчик не женат, у него две машины «Волги» и на счету в банке восемьдесят тысяч рублей. И что оклад ему министерство назначило 315 рублей.
-А это ты откуда знаешь? – удивился Симаков
- Так пришел приказ из Москвы и Роза Гарифовна - мне по секрету.
- Всему свету называется. И как ей Гершвальд бухгалтерию доверяет.
Тамара посмотрела с легкой кокетливой укоризной, отличной от ее часто проявляющихся легких ужимок на лице:
– Так, это ж женские секреты, а она меня все замуж норовит отдать.
- А ты? – Симаков решил подыграть ей.
Мужик снова проснулся в нем, и он, вспомнив интимную обстановку ее квартиры и свое состояние, только сейчас связал ее ужимки в обыденности и ее гибкую спину, охваченную взглядом при сумеречном свете уличного фонаря, поскрипывающего на ветру. Вспомнил и другие подробности, навеявшие ее схожесть с обезьяной. Не уродливой, а желанной и милой в тот короткий вечер .Податливой и жаждущей удовлетворения.
Тамара удивленно откликнулась:
– Так за него, что ли? Он – нудный. Как мужик не знаю, но человек нудный, это сразу -невооруженным взглядом. Да что тут – не мой идеал.
Помолчала, видно, решаясь, сказать или нет:
– Вот если б удалось такого, как вы. Тогда - другое дело.
Симаков рассмеялся:
– Я старый уже
- А мне старики нравятся - она приняла его шутку и, повернувшись, медленно, давая ему, возможность полюбоваться собой, вышла.
Хороша чертовка.- Симаков проводил ее восхищенным взглядом до двери. И умеет себя выгодно подать. И снова вспомнил, теперь уже сработала звуковая память: Ее голос стал усиливаться, и уже не всплеск, а крик озвученной дикой страсти, поразившей его и утвердившейся в сознании. Она распласталась и, лежа на животе, обнимая подушку под грудью, настойчиво и вожделенно издавала звуки, которых он не понимал. Потом Михаилу казалось, что она была неисчерпааема в греховном по сути, но искреннем удовлетворении страсти. Является ли страсть отражением любви или она сама по себе и есть любовь? Или только выражение, сама основа человеческой принадлежности к животному миру? Физическая близость между узнаванием и первобытным ощущением прикосновения. Два двигателя природного, но очеловеченного сознания – любовь и похоть. И невозможно отделить одно от другого?
Нет, – подумал тогда Симаков, возвращаясь домой, – любовь и похоть - разные ипостаси. Живут вместе, но существуют порознь?
Посетил Пантюшин
Утром в начале рабочего дня к нему подошла Тамара:
– Михаил Петрович, - она вся светилась, заявляя себя, стараясь внедриться в сознание. «Интересно, всем мужикам она хочет понравиться?» - мимолетно подумал Симаков.
- Вас приглашает, – певуче продолжала она, - Александр Харитонович.
-Пантюшин? - удивленно спросил Симаков, глянув на нее снизу вверх.
Тамара стояла рядом, и его взгляд уперся в грудь секретаря. Она почувствовала то,что Михаил контурно прошел взглядом по ее груди – небольшой, но упруго затянутой, с чуть выступающим сосками. Как потом перевел взгляд на ее лицо. Он успел заметить, что по нему волнообразно смещалась розовая вуаль ожидания. Михаил сознательно поддался ее игре, не отклонился, вставая, и ощутил плечом ее грудь. Тамара кокетливо пропела:
– Извините, я помешала вам.
- Напротив, – тихо сказал он и улыбнулся ямочками щек.- А где он?
Тамара, догораялицом, ответила так же тихо, но радостно:
- Он ждет на кафедре.
Михаил, ощущая в себе мужское вдохновение, подмигнул ей.
В чем же она – женская сила? Когда при одном прикосновении к женщине волнуется и возносится вверх душа, как при парящем полете? Когда хочется петь и совершать непредвиденные поступки? Наслаждаться мечтой и страдать в ожидании предстоящего счастья. Сатанинская или божественная сила? Или всего лишь воображение мужской похоти?
Какого мужчину на том или ином жизненном повороте не волнуют ответы на них.
Всего лишь один этаж вниз до кафедры, но Михаил сумел сдвинуть их, как сгребают ладонью фишки домино, по окончании игры.
Нина, встретившая его загадочной улыбкой Джоконды, сегодня не произвела на него впечатления.
-Александр Харитонович в кабинете – она указала на дверь Воропаева.
Пантюшин был один. Он пружинисто поднялся и сделал шаг навстречу. Его смуглое лицо еще больше потемнело.
– Как говорил мой школьный учитель – улыбнулся он искренней, почти ребячьей улыбкой, разбойника всегда тянет к месту преступления.
Он протянул руку, и Симаков, пожимая ее, в который раз удивился ее малости.
- Рад тебя видеть, зла не держишь?
Михаил подошел ближе и после рукопожатия они неожиданно, но душевно обнялись.
-Как ты тут? – чтоб начать разговор, сказал Пантюшин.
Симаков улыбнулся:
- Как желудь на ветке. Висишь, висишь, а упадешь – подойдет какая свинья и съест.
Пантюшин рассмеялся. Обнажились красивые, хотя и мелкие белые зубы:
– Ты в своем амплуа. Трудности через юмор
- Скорее юмор через трудности, – улыбнулся серьезно Симаков
Между тем Пантюшин, усмехнувшись, спросил:
- А как наш главный оппонент, Бокович?
Михаил искренне удивился. Так вот он, признанный пикадор. А вслух ответил:
– Старуха пряла свою пряжу, а паук трудолюбиво плел из нее паутину.
-Плетет?! – сконфуженно, скорее утвердительно, чем вопросом, произнес Александр.
Михаил промолчал. Они сидели напротив, положив руки на стол, как на дипломатическом приеме. Лишь дружелюбное выражение их лиц навстречу друг другу разрушало этот официальный формат.
-Сильно мешает? – спросил Пантюшин. Симаков понял: речь о Боковиче.
-Да как тебе сказать? Кот для того, чтоб мышь не дремала. Биологический закон выживания
Александр усмехнулся:
-Витийствуешь, значит живешь?
Симаков отмахнулся:
– Скажи лучше, как ты?
Лицо Александра просветлело:
– Не представлял, что любовь к работе может стать в один ряд с женщиной.
Симаков в раздумье покачал головой:
- Она сильнее, поскольку бескорыстна.
Павнтюшин рассмеялся:
- Тоже оргазм, только иного рода. Душевный. Осваиваю реактивную технику. Скажу тебе, Миша: кто не летал на такой технике – прости меня – то не летал вообще.
Пантюшин вдохновенно привстал и продолжил:
– Оказывается: небо и земля – рядом на расстоянии двух минут взлета.. Секунды пробежки, рычаг газа на себя - и ты прижат к сиденью. Увеличил тангаж, и самолет врезается в небо. Там на аэроклубовском аэродроме, надо было «скоблить» по метрам высоту, - восторженно говорил Пантюшин, - а здесь: земля и тут же - небо.
Защемило внутри Симакова, стылой тоской отозвалось. Завистью, но не к Пантюшину, даже не к полету, а к тем, кто создает реактивную технику, и в частности эту чудо- машину. Не от безысходности, а от того, что до этого ему еще долго шагать в творчестве: радостях, огорчениях и сладостных муках.
Земля и небо – едины. Я это говорил твоему приемнеку по комсомольской работе.
Пантюшин внимательно с прищуром глаз почти восточного разреза посмотрел на Симакова, будто стараясь разгадать недосказанное им:
– Несколько перегибает Владимир, – подумал и добавил: – Медные трубы не каждое ухо правильно услышит. Но мужик он наш, советский. За наши принципы жизнь, не задумываясь, отдаст.
- Я тебе, Саша, по хорошему завидую – сказал Симаков, - но кому нравится попадья, а кому попова дочка. По мне так набор высоты – некое священнодействие. Чем дольше, тем приятнее.
Михаил взглянул на Пантюшина и вдохновенно продолжал:
- Ручка отцепки буксировочного замка на себя, и буксировщик с глубоким креном уходит вниз. Еще в сознании, и в ушах однообразный гул мотора буксировщика, но ты постепенно погружаешься в бездонность тишины неба. В этом тоже своя и всегда разная мелодия полета.
- Бойцы вспоминают минувшие дни, – улыбнулся Пантюшин
- А из этого, Саша, складывается наша жизнь.
Они еще о многом поговорили. Михаил хотел, но так и не рассказал о готовящемся акте по возврату «Яскулки».
***
Как выяснилось, адвокат, с которым познакомил его Гаврилов, был слеп. Но в разговоре он, не глядя, сыпал статьями гражданского и уголовного кодекса с уверенностью, какой позавидовали бы многие зрячие.
Нечаев уверенно сказал:
– Справедливость на вашей стороне. Подарок частному лицу не может стать собственностью какого-либо учреждения, если не произойдет отторжения по причинам обеспечения государственной безопасности.
Симаков после этого еще раз позвонил Епифанову. Тот, смеясь в телефонную трубку, ответил: - Александр Иванович, зачем тебе деньги?
-Геннадий Викторович, я сам люблю «12 стульев», но ваш юмор не воспринимаю.
Но он не удержался и тоже прибегнул, скорее по инерции, чем по смыслу:
- Мне планер нужен, как память.
- О пани Ядвиге? Говорят, польские женщины горячи? Шучу, дорогой. Ладно, Симаков! Откроешь планерную станцию, отдам планер. «Станцию, которую сам же блокируешь?» - подумал Симаков. Он попрощался, а про себя ругнулся: – «И шутки твои дурацкие». Смеется тот, кто последний в очереди за дерьмом. Внутренним смехом пытался успокоить себя Симаков.Теперь он твердо решил: если дипломатия не срабатывает, то вступают в переговоры пушки..В обед, проходя мимо Роберта,- тот заканчивал чертеж вертикального оперения, -сказал:
- Готовься, завтра выезжаем в командировку.
- В Москву? – Роберт широко улыбнулся. Вспомнив прежний разговор с Симаковым, спросил:
- Или вылетаем?
- Именно, – уже на ходу ответил Симаков.
Предстояло еще решить вопрос о хранении планера. У него была полная уверенность, что сегодня он утрясет эту проблему. Решений могло быть несколько. Первое из них – посещение директора института.
Ребенок пищу ожидает в первую очередь от матери. Он так и сказал директору, когда тот спросил – почему, именно, к нему. Зацепа выразительно засмеялся:
– Так я, в таком случае, дедушка. А что папаша Воропаев, – подхватил он терминологию Симакова, – не хочет кормить ребенка?
- Так у меня, Юрий Кириллович и второй вопрос – еще нужна машина для доставки планера, а у Германа Николаевича ее точно нет
Директор улыбнулся, - маленькие, но мясистые губы его слегка разошлись – он внимательно взглянул на Симакова:
– Будем решать проблемы по мере их поступления. – Кажется, так советуют психологи? - помолчав, спросил: – В целом -то, как дела? По прессе чувствую: хорошо.
- Юрий Кириллович, - хорошо только в раю.
-Не скажи, там замучают песнопением. - не согласился директор - Ну ладно, как говорится, соловья баснями не кормят.
Он прошел к двери и, приоткрыв ее, попросил:
- Мария, для меня и юного друга подготовь, пожалуйста, чайку.
Немного помолчав, директор сказал:
– Радуешь меня ты и Саша Курынов. Это ж надо: студент КАИ – олимпийский чемпион. И опять успех и награды. Тень славы и до меня, старика, немного доходит.
Справка.
Курынов Александр Степанович.
Заслуженный мастер спорта СССР по тяжелой атлетике. Первый в Республике Татарстан чемпион Олимпийских игр (Рим, 1960г.), чемпион мира (1961-1963) и Европы (1960-1963) по тяжелой атлетике. В 1958-1965гг. – обладатель 14 рекордов мира в полусреднем весе (до 75 кг). Наибольшего успеха добился в 1960 году, завоевав звание чемпиона Олимпийских игр в Риме, победив «железного» Томми Коно (США) и установив при этом мировые рекорды в толчке — 170,5 кг и в сумме троеборья — 437,5 кг. За этот успех он удостоен почетного звания «Заслуженный мастер спорта СССР».
Директор восторженно продолжил:
– Каков запас прочности у парня? – Он пытливо посмотрел на Симакова:
– Кажется, такими категориями мыслят конструкторы? Но ты бы посмотрел, чего стоит каждое его достижение. Тренировки, шесть- десять часов в сутки часов в сутки. Какая воля у парня?
Он улыбнулся и положил себе в кружку два кусочка комкового сахара. Помешивая золотой ложечкой чай, заваренный секретарем, преобразился в домашнего дедушку. «Сколько лет ему? Есть пятьдесят? Старик уже, а мыслит здраво и по - деловому. Без зазнайства» Но вслух сказал:
- Какой же Вы, Юрий Кириллович, старик?
Уловив взгляд Михаила на ложечку, директор пояснил:
– Родителей. Сам богатства не нажил.- он засмеялся и погладил «ежик» волос, помолчал, обдумывая что-то свое. – И сам, и супруга моя не стремились. Да и, по правде сказать, не с чего было «жирком» обрастать. Ты пей, пей. Сушки бери. Зубы в порядке?
Директор гибкими музыкальными пальцами снова прошелся по «ежику»:
- Про дела твои знаю от Воропаева.
- Не все, – улыбнулся Михаил.- Германа Николаевичу берегу – не всю информацию выкладываю.
- Ну, да ладно. Знаю, не за чашкой чая пришел. Он отодвинул свою кружку, рисованную по бокам яркими розами с золотой окантовкой поверху. Звякнула о край золотая ложечка, как отбой домашней беседе. Лицо директора стало деловым, на лбу появились волны мелких морщинок.
Настроение передалось и Михаилу.
– Юрий Кириллович, просьба к вам.
Директор располагающе, но с тем же деловым видом, кивнул:
– Слушаю.
Михаил рассказал всю историю с планером.
- Не знаю, - искренне сказал Зацепа, пройдя растопыренными пальцами левой руки по волосам,- плакать или смеяться. А кто такой Епифанов?
И когда Михаил пояснил, директор возмутился:
– Полковник, а ведет себя, как мелкий «щипач».
- Скорее «обнимала», - улыбнулся Симаков.
- Это что за фрукт?
- Из того же жаргона.
Директор внимательно посмотрел на Михаила:
- А планер в лаборатории не разместится? С профессором берусь договориться.
Симаков разочарованно покачал головой:
– Студенты вмиг разберут.
- Будет пятый этап обучения.. – Но, заметив унылый вид Михаила, спросил:
– Тебе надолго поставить планер? Надеюсь, стыковать не надо?
- Не надо. Но до открытия планерной станции.
-До зимы уложишься? – директор откинулся на высокую спинку стула и опять провел растопыренными пальцами по ежику волос, как граблями по жнивью.
-С гарантией.
- А с Воропаевым говорил?
Симаков кивнул.
Зацепа положил руки на стол и удивленно посмотрел на Симакова:
– Кстати, как с научной работой?
Симаков со стола уронил руки на колени, смущенно ответил:
– Неважно. – и, подумав, добавил: - Если честно, то еще хуже.
Зацепа рассмеялся:
– Как говорят – хуже некуда?
- Вроде того,.- ответил Симаков, и ему стало неловко перед директором.
- А ты не смущайся. Герман отсчитывает жизнь по количеству подготовленных на кафедре ученых.
Михаил отметил, что директор при нем назвал профессора по имени и расценил это не как оговорку, а как знак доверия. Приятно затеплило под ложечкой.
- Каждому свое. А ты и без ученой степени делаешь дело, да еще студентов привлекаешь. Полный цикл образования - замкнул недостающее звено. Считай: - это твоя главная научная работа.
Продолжать готов? – спросил директор.
Он снял телефонную трубку и набрал номер:
– Герман Николаевич, Вы предлагаете поставить польскую «Яскулку» на кафедре? – директор подмигнул и выждал ответ Воропаева. – Просто не возражаете? Я знаю и ценю Вашу компетентность и добросовестность, – он снова подождал, – безусловно, студенты могут изучать конструкцию зарубежных летательных аппаратов. Да, да, я подскажу Симакову, чтоб именно к вам. Только о сохранности позаботьтесь. Поручите Индейкину пригляд, не столь много забот у него. Не обременит.
Директор переложил телефонную трубку в левую руку, взял правой шариковую ручку и, заметив остановившийся на ручке взгляд Симакова, шепнул:
– Заграница нам поможет, – и уже вслух продолжил: - хочу, кстати спросить вас, как у него успехи в аспирантуре? Никаких надежд?
Опять помолчал и снова подмигнул Симакову:
. – Да, конечно же, нужна творческая жилка!
- А что, с формальной точки зрения, он прав. Как считаешь?
Симаков расправился и приник к спинке стула:
– Юрий Кириллович, со стороны видней.
Он улыбнулся: теория мертва, но вечно древо жизни. – И уже решительно продолжил:
-Так вот, я и хочу растить это древо жизни
Директор встал и через стол протянул для пожатия руку:
– Я тебя, Михаил, поддержу. Еще, какие проблемы?
Симаков не собирался ничего просить, но неожиданно для себя спросил:
- ОГС не собираетесь закрывать?
Директор рассмеялся:
– ну и нюх у тебя Симаков. Как раз думаю об этом, – удивленно обернувшись плотным телом к Симакову, спросил:
– А отчего такой вопрос?
Симаков уверенно взглянул на директора:
– Так, Юрий Кириллович, из концепции Хрущева о сокращении авиационного парка страны. И я подумал, - Симаков располагающе улыбнулся, – так, может?…
Директор погрозил гибким указательным пальцем:
– Не гони лошадей, Михаил.
***
Михаил позвонил Саше уже с работы:
– Прибыл благополучно, – телеграфно сказал он.
Роберт и Михаил Петрович появились в ОКБ к обеду, и мы с нетерпением ждали их рассказа на антресолях.
Перед вылетом в Москву, Роберт по большому секрету сообщил Виктору Смольникову об их намерениях. Я подумал, что лучшего информатора Роберт найти не мог.
- Не отдадут планер – при этом Виктор каждому повторял эту фразу, имитируя интонацию Сереброва, – угоним так, чтоб Епифанов не помешал.
Полет прошел успешно, – Симаков хитро посмотрел на Сереброва, не выдержал и улыбнулся:
– Как говорят в народе, выпросил так, что Епифанов не видал.
Все засмеялись и радостно захлопали.
-Почти как Девятаев.
Это сказал Эдик. Мы все знали, что нашему земляку Михаилу Девятаеву только спустя 12 лет присвоили звание Героя Советского Союза.
Справка
В конце войны группе советских военнопленных удалось захватить бомбардировщик «Хейнкель-111» и перелететь линию фронта. Самолет вел Михаил Девятаев.
Они совершили побег из немецкого концлагеря Пенемонде.
Звание Героя присвоили ему благодаря вмешательству, как мы узнали гораздо позже, самого С.П.Королева
-Уверяю, Миша, - сказал Мицкевич – вам, если и светит, совсем другое звание.
- В проницательности тебе не откажешь, Вова, - сумрачно сказал Симаков.
Эдик Гофман, с рассеянной улыбкой произнес:
– А здорово все получилось.
Повернувшись к Симакову, Мицкевич спросил:
– Скажи, Миша, как удалось? Понимаю, маршрут и коридор заранее заказал. Но сам процесс? На аэродроме тьма народа.
- Ну, в - первых, планер был состыкован. Во- вторых, нам с Робертом пришлось пожертвовать обедом. Действовали как голубые воришки. Я сидел на газах, а Роберт, зацепив трос, бегом в кабину планера.
-Михаил Петрович, добавьте: если б не Санек, нам трудно пришлось бы.
- Виктор Константинов заинтересованно спросил: – а кто такой Санек?
Симаков улыбнулся:
– Есть порядочные люди и в московском аэроклубе. Только сейчас Михаил вспомнил, что это
был тот самый курсант, которого он в душе жалел за его беззащитность перед верзилой.
- А дальше, по инструкции НПП, – улыбнулся застенчиво, по-девичьи Роберт и пояснил: – Наставление по производству полетов.
- Кстати, - Симаков посмотрел на Люцию, – помнишь: мы говорили о толстовском учении о «непротивлении злу насилием»?
Подождав, пока Люся кивнула, продолжил: – Философ Иван Александрович Ильин… – он сделал паузу, заметив определенное замешательство на лицах, – все знали, похоже, только институтского преподавателя философии Владимира Васильевича.
И тут, неожиданно для всех, явно стесняясь, нерешительно Серебров произнес:
- Иван Александрович умер более семи лет назад.
Симаков с одобрением взглянул на Роберта:
– Вот что значит интеллигентный человек.
-Ну да, - с улыбкой поддержал Симакова Владимир,– интеллигентный человек знает, чем отличается Гегель от Бебеля, Бебель от Бабеля, Бабель от кабеля, кабель от кобеля, кобель от сучки, – скороговоркой проговорил он и закончил с иронически сдержанной улыбкой: – А не интеллигентный -только последнее.
Подождав, когда закончился дружный и громогласный смех, Симаков продолжал:
– Так вот, для чукчей доскажу: – Иван Александрович советовал использовать методы насилия не тогда, когда оно возможно, а только тогда, когда все другие средства уже исчерпаны и нет другой альтернативы.
Откликнулся молчавший до сих пор Борис Иванин:
– Ну положим ты, Михаил Петрович, поторопился отнести нас к чукчам.
Борис улыбкой и округлым лицом всегда напоминал мне отчего-то сказочного колобка.
-Поясню, – сказал он и, не торопясь, продолжил:
- Тезис о том, что цель оправдывает средства, по мнению Ильина, является ложным. – Иванин помолчал и, глянул на Симакова. - Физическое принуждение — это путь справедливый по отношению к злу, но от этого оно не превращается в добро.
- Дополнение существенное, Боб, но чтобы ты стал делать в данной ситуации?
Борис спокойно, без какого бы вызова, даже несколько чувственно произнес:
– Я - сторонник законных методов.
***
Зная о позднем возвращении мужа, Саша, забрав из «продленки» Наташку, пошла к Людмиле. Тем более, что жили они недалеко – стоило только перейти улицу Декабристов. Одна Саша переходила дорогу посреди квартала, но с дочкой, в целях безопасности и воспитания дочери, она дошла до перекрестка и только на зеленый свет светофора перешла дорогу. Они с Людмилой познакомились благодаря мужьям. Уже в ОКБ. И теперь обе отслеживали события в организации. Там со слов Людмилы шла война амбиций. Мнение Саши, такое же. Дочь Людмилы Галка радостно встретила Наташку, даже не поздоровавшись с Сашей. Девчонки убежали в детскую, а они с Людмилой прошли на кухню
-Я своему Борику, – сказала Людмила, - давно наказала: – не вмешивайся. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат.
«Блажен, кто верует» – подумала Саша, прекрасно зная, что Борис и муж ходят в одной упряжке, но ничего не сказала.
Людмила продолжила:
– Будешь вмешиваться, – сказала ему, - повыдергаю перья.
- Так и повыдергаешь?
- А то! Вот он у меня где, – она сжала руку в кулак и поднесла к собственным глазам, словно рассматривая, как можно в таком маленьком кулаке удержать собственного мужа.
Саша смотрела на подругу, хотя какая уж дружба. Встречи только по событийным случаям. Зато разговоры вот, как сейчас, без утайки.
- Поделись, как ты его держишь? – хотелось спросить, превратив в шутку, а получилось серьезно.
- Людмила звонко, как могла только она, рассмеялась:
– Места надо знать, Сашенька.
Людмила была на четыре года младше Саши, но, несмотря на это, их отношения были на равных. Воспитательница детского сада Людмила разговаривала с Сашей даже несколько покровительственно. В силу привычки, сама не замечая этого.
Мои требования к мужу довольно просты: чтобы ему хотелось раздеть и чтобы мог одеть, – звонко смеялась она. - Женщины могут всё, - перестав смеяться, серьезно сказала Людмила, - только некоторые стесняются. Людмила посмотрела на Сашу, взвешивая, – сказать или нет. Решившись, сказала:
- Любовнику от тебя нужно только одно,- она чувственно приглушенно захохотала, - а мужу подавай и первое, и второе, и еще компот.
- И это вся наука? – поддразнивая, желая завести Людмилу, спросила Саша.
Людмила рассмеялась вновь звонким дробным смехом:
– Остальное строго индивидуально и, порционно, как деткам. Главное, чтоб съедобно, но без перееданий.
Саша отмахнулась с улыбкой:
– И тебе нравится?
-Что? – удивилась Людмила. – Быть бабой? Еще как.
Она тихо и почти взахлеб, сказала:
– Сила наша, дорогая, в нашей женской сущности. Не всегда самой хочется, но всегда готова.
Засмеявшись опять приглушенно, она распрямила ладони кверху и, перемещая их, то вверх, то вниз, словно сравнивая два невидимых груза, продолжила:
– Лучше мужику передать, чем не додать.
- Но если? – сдержанно спросила Саша.
- Через «не хочу», – убежденно ответила Людмила – или ждать пока найдет дублершу?- она внимательно посмотрела на Сашу, будто сфотографировала. – Ой, подруга, как у тебя все туманно.
И все – таки, несмотря на долгую беседу, Саша пришла домой раньше мужа. Но разгоряченная беседой с Людмилой, она не легла спать. Что – то необычное происходило в ней. Как колдовским зельем опоила Людмила.
Наташка перед сном попросила:
– Мам, ну можно, я папку дождусь.
Пришлось строго приструнить дочь. И та почти со слезами на глазах пошла в свою комнату. Саше стало обидно, только сейчас не за себя – она привыкла, что не видит мужа – то он в командировке, то, как сегодня приходит поздно. Обидно – ребенок расстраивается, да, и что хорошего, воспитывать дочь фактически без отца. Такая женская доля у всех – глядеть в окно и ждать своего мужа? Справедливо ли это? Но отчего то сегодня эти мысли были мимолетны и всепрощающи.
Сейчас она смотрела, как муж поглощает приготовленные ею фаршированные перцы, но чувствовала, что мыслями он не здесь, не рядом. Не выдержав, Саша спросила:
– Ты хотя бы понял, что ешь?
Симаков вернулся откуда-то издалека и, взглянув в тарелку на остатки, сказал, прожевывая очередную порцию:
– Вижу, Сашенька, спасибо, очень вкусно. Давно таких голубцов не ел.
Саша укоризненно рассмеялась:
– Перцев.
Симаков несколько смутился, но тут же овладел собой и ответил:
– Да, перцев.
Он засмеялся. Саша хотела тоже рассмеяться, но что-то разбуженное Людмилой, как та сказала, - женская сущность – заговорила в ней. Симаков поднял взгляд от тарелки и серьезно спросил:
– Ты как?
Саше хотелось предложить ему лечь спать, но она постеснялась, презирая себя. И, налив мужу кипятка, спросила:
– Чем будешь заваривать?
Михаил уловил: какая – то новая интонация в голосе жены. «Наверное, показалось», – подумал он про себя, не озвучив собственной мысли. Отозвался не сразу. Надо же: в самый неподходящий момент пришла мысль об усовершенствования проводки управления рулем высоты планера КАИ -14 Вся сложность и простота заключалась в распределительном механизме. Предполагаемое на планере V- образное оперение требовало довольно неординарного решения. Ведь рули, закрепленные то ли на стабилизаторе, то ли на киле служили поочередно рулем высоты поворота.
Автором схемы управления был Андрей Булыгин – талантливый инженер. И потому Михаил не стремился усовершенствовать схему, на том этапе проектирования она вполне устраивала его.
Симаков был крайне удивлен, когда неожиданно, буквально за чашкой чая, возникла мысль, которая не давала теперь ему покоя. Это был уже третий вариант. Второй предлагаемый вариант Пантюшин утвердил ранее, еще на стадии эскизного проекта Возможно он был и прав. Но вариант, который зародился у Симакова, сейчас имел определенные преимущества в сравнении с предшествующим. Симаков пытался тогда убедить Главного конструктора дать время Булыгину поработать еще некоторое время. Он сам интуитивно чувствовал и верил: есть еще нехоженый путь. А между верой и самовнушением провести грань невозможно.
Ранее процесс убеждения Главного конструктора был для Симакова всегда достаточно унизительным. Но теперь, пусть и Калиф на час, он имел возможность выбрать вариант конструкции сам. Конечно, он имел право сейчас переделать и конструкцию проводки открытия замка фонаря. Почему только открытия? Да потому, что закрытие этого замка происходит на земле. Здесь никакого риска для жизни. Иное - надежность работы этой проводки в полете. Там любой просчет на земле – цена человеческой жизни, жизни летчика- испытателя. Полет – это проверка всего, созданного на земле. Ту конструкцию утвердил еще Пантюшин. Помнится, он тогда на сомнение Симакова сказал:
- Ты знаешь, на какую работу я себя готовлю и риск мне ни к чему. Мне самому хотелось бы испытать «Джентльмена». Но я видел результаты испытаний этой конструкции. В отчете Крестовского отмечена надежность открытия под нагрузкой. Мне этого вполне достаточно. Лаборатория Крестовского проводила специально изготовленный отсек фюзеляжа именно для испытания работы и надежности замка фонаря.
Симаков после этого еще раз просмотрел отчет об испытании. Потом вместе с Бобом они убедились, что все внешние нагрузки приложены в соответствии с Нормами прочности. И потому Симаков не стал настаивать на рассмотрении других вариантов. Помнится, тогда же в один из дней Пантюшин упрекнул его обилием конструкторских переделок.
-Только ты мне в свою очередь ответь, Михаил Петрович, - в такие минуты они вели разговор в подчеркнуто официальном тоне, – почему Козлов не переделывает по несколько раз? Почему для него, эскизный, нет, даже предэскизный, проект - закон, а для тебя нет?
- Скажу, – откликнулся Симаков, – принцип петуха: прокукарекал, а там хоть и не рассветай. Любой ценой закончить, получить добро макетной комиссии и вынуть из министерского кармана деньги. Или что еще хуже – позиция шлюхи: пересплю, получу деньги, а завтра можно пожить на них.
- Мишка, - он только сейчас, когда она тряхнула за плечо, услышал ее. – Стыда у тебя нет. Я волнуюсь, жду. А ты умял четыре перца и все где-то витаешь?
- Я съел твой ужин? – отрешенно спросил Михаил?
-Успокойся. Я поужинала. Не к тому, – Сашин запал прошел, и она уже спокойно спросила: – Как слетали?
- Военная операция: вени, види, вици. Пришел, увидел, победил.
-В более точном переводе – украли?
- Нет, Сашок, взяли свое.
Саша, взвесив в уме свою догадку, спросила:
– Тот самый планер полячки?
Симаков кивнул, заметив, как омрачилось ревностью лицо жены. Он подошел к ней:
– Ну, что ты, глупая? Где ты, – он приложил руку к своему сердцу, - а где – она,- неопределенно махнул рукой, – полячка?
- Как ее звать? – спросила Саша, как если бы от этого что-то зависело.
- Пани Ядвига, – ответил Симаков, ощутив, как вспыхнуло в душе воспоминание.
- Какой же ты у меня рисковый, - с сочувствием сказала она. – Надо тебе в эту авантюру вмешиваться? Ты же умный.
Симаков встал:
– Донимай еще ты меня. Скажи, что надо все по правилам. И что я член партии и не должен поступать как анархист? А мне противны все эти экивоки в сторону партии:
- Она все знает, мудрая и все такое.
Он стал расхаживать по комнате. Остановившись, продолжил:
- Не думаю, что Пантюшин или Афанасьев верят. Только кино гонят.
Саша обеспокоено следила за мужем:
– Успокойся. Миша, - она тяжело вздохнула. – Никакого здоровья не хватит.
-Ты знаешь: я казацкого роду-племени, и здоровьем бог не обделил.
Михаил остановился перед ней и, снова садясь к столу, хмуро улыбнулся. Саша смотрела на мужа, не торопя и не упрекая его. Он допил уже остывший чай и отодвинул чашку.
- Как в остальном дела? – спросила Саша.
С недавних пор она перестала упрекать его за позднее возвращение домой. Когда-то на просьбу жены приходить домой пораньше он нерезко, но твердо сказал: «Я с тобой согласен. По- человечески, ты права, но… ведь обидно: пройдет жизнь, и ничего не успеешь сделать».
- А тебе интересно? – спросил он.
Круглое лицо жены некрасиво исказилось. Она подошла к нему и положила руку на голову. Михаил снизу взглянул на жену и стал подниматься.
-Нет, нет, - Саша двумя руками за плечи прижала его к стулу, – посидим немного.
Михаил недовольно поморщился, но ничего не сказал. Отхлебнув еще чаю, пряно пахнувшего какими-то травами, он посмотрел на Сашу:
– Ну, отчего тебе достался такой муж? Сашенька, давай займемся сугубо семейным делом, –сказал призывно
– Успеешь, - с девичьей застенчивостью, покраснев, ответила она на его мужскую готовность и поцеловала в затылок. Он осторожно вошел в детскую комнату и, подойдя к кроватке дочери, поправил одеяльце с красивой расцветкой. Симаков вспомнил: за ним пришлось стоять в очереди в детском универмаге в Москве. «Когда же наконец наступит коммунизм?» - ухмыльнулся он.
Справедливости ради надо сказать, что делается в стране много для того, чтоб человеку было комфортнее жить. Выделяют квартиры, выдаются почти бесплатно путевки в дома отдыха и санатории. И потому я, честно говоря, не понимал тогда насмешек Симакова о «строительстве коммунизма».
В моем сознании нашлось место только для идеологии. Об экономике речи не было. Правда, Ильин говорил на своих ярких лекциях о базисе и надстройке. Михаил Петрович как раз и говорил о том, что надстройка, которая вторична и зависима от базиса, обладая относительной самостоятельностью, в своём развитии обогнала базис. Иными словами, идеология обогнала экономику. Так говорил нам Симаков. И даже уважая Симакова, мы слушали его рассуждения и не слышали его.
Саша села рядом с Михаилом и взяла его за руки.
Неотвратимость отношений
Самохин не стал вызывать преподавателя Ильина через секретаря. Он поднялся на второй этаж главного здания на кафедру философии. Ильин жевал булочку с повидлом внутри и запивал чистым, судя по тому, с какой осторожностью он отхлебывал, кипятком без заварки. Как всегда часто мигая, он искренне улыбнулся:
– Философы питаются, хотя и редко. Приятного аппетита.
Продолжая жевать, Ильин ответил:
– Спасибо.
Дожевав, он спросил:
– Надеюсь, не для этой оздоровительной функции прибыл на кафедру комсомольский секретарь? Не для того, чтоб ввести философа в состояние фрустации?
- Ну что Вы, Владимир Васильевич, - замешательство Самохина было кратким, и он, продолжая мигать, добавил: – Конечно, нет.
Много лет назад появилась у Самохина эта болезнь. Он потерял способность контролировать движение век. И это неконтролируемое частое движение век вначале раздражало его. И сколько он ни обращался к медикам и в Казани, и после Пантюшина уже будучи секретарем комитета комсомола, в Москве, избавиться от этого не мог. И это при том, что выпускник института Филиппенко, работая в ЦК комсомола, помог ему пройти обследование в одной из лучших клиник столицы. Единственно, что научные светила назвали болезнь – блефароспазм. И только. Ни причину болезни, ни методов лечения они не дали.
Почтенный профессор с седой бородкой, аккуратно остриженной, сказал:
– Сочувствую, молодой человек, но пока наука бессильна. Ни почему, ни как одолеть. И сколько людей страдает от данной болезни! – он развел руками и виновато улыбнулся.
- Владимир Васильевич, - обратился к преподавателю Самохин, – не могли бы вы пройти со мной в комитет комсомола?
- Позвольте поинтересоваться по какому поводу?
Самохин, стараясь сдержать частое мигание - ему иногда казалось, напрягись он и все будет, как у всех, - но по-прежнему не справляясь с ним, сказал:
– Вопрос на месте.
Ильину, преподавателю со стажем более тридцати лет, хотелось указать на бесцеремонное отношение к нему, но он не решился.
С готовностью, – ответил кандидат философских наук, однако радости на его лице не было. Скорее приплюснутое удивление и строгость. Невысказанная обида, еле сдерживаемая жизненным опытом и возрастом.
- Тогда я с вашего разрешения пойду, а вы подходите, Владимир Васильевич.
Самохин, часто моргая глазами, вышел.
Вошедшему преподавателю Самохин предложил сесть на стул, прижатый к столу. Перед этим он сознательно примкнул его. Эту манеру он взял в обиход у секретаря райкома партии. Правда для знаковых посетителей, он выставлял стул и подвигал к посетителю. Так он сделал и вчера, когда заходил директор института Юрий Кириллович.
Владимир терпеливо подождал, пока Ильин вытащит задвинутый стул и, глядя прямо в морщинистое лицо Ильина, спросил:
– Владимир Васильевич, как вам работается?
- Спасибо, вашими заботами, – серьезно, ожидая главного разговора, ответил Ильин.
Самохин внимательно и задумчиво, усилием на миг преодолев мигание, посмотрел на Ильина и потрогал сверху лежавшие бумаги, будто пальцами считывая их содержание. Он отчего-то напомнил Ильину незрячего человека. Нет, не слепого, а человека, заблуждающегося в поисках истины, ее объективной реальности.
Секретарь комитета придвинул к Ильину два тетрадных листа в клетку.
– Заявление от членов вашего кружка по эстетике, – и тут же, не давая возможности прочесть фамилии, продолжил, упершись двумя руками о стол:
– Почему, скажите? Что же, вы, уважаемый философ, знакомите студентов с голыми, извините, бабами?
Ильин, задохнувшись от возмущения, взял себя в руки и с расстановкой, сохраняя собственное достоинство, спросил:
–А вы, товарищ секретарь, видели хотя бы одну из тех картин, о которых написали вам пуритански воспитанные студентки, а может, просто озлобленные чем-то. По почерку вижу, что авторы - он указал рукой на лежавшие на столе записки - студентки, возможно, и религиозно настроенные.
Вместо ответа, Самохин спросил:
– Что или кто заставляет вас проповедовать чуждую нам мораль экспрессионизма? Что, кроме Поль Гогена, – говорил Самохин и голос его набирал силу, – какую идеологическую поддержку несет картина, где две девушки с голыми грудями? Что у нас нет советских художников?
« Вот уж воистину, матрос Швандя рассказывает машинистке Павле Петровне Пановой о том, как он видел Маркса», - вспомнил Ильин пьесу Тренева «Любовь Яровая», но вслух сказал:
- Так ведь, красота женского тела всегда волновала художников всех веков и народов.
- Но мы воспитываем не художников, а инженеров, которых нагота может только возбуждать, а ни в коем случае не мобилизовать на выполнение задач партии и правительства.
-Но, позвольте, Владимир.
- Позвольте не позволить, – отрезал секретарь комитета комсомола, – разве нет у нас Брюллова или Шишкина? – он задумался и, не вспомнив больше никого из художников, – махнул рукой: – Да мало ли у нас реалистов! Помните: красота спасет мир? Да мне ли вам говорить, Владимир Васильевич? . Но красота природы, человеческих лиц… Так проповедуйте красоту и не подталкивайте на вожделение.
Самохин не давал возможности говорить Ильину:
– Мы с вами – воспитатели с переднего края обороны социализма, – он помолчал ровно столько, чтоб Ильин не успел возразить. – И теперь уже в преддверии коммунизма. Мне хотелось бы верить, что вы тоже с нами? Не вы ли нам говорили на своих прекрасных лекциях: взгляды – это не что иное, как совокупность знаний, выраженных в представлениях и понятиях. А что, какие взгляды могут выработать пусть и талантливые картины Гогена или Рембрандта?
«Все мы в этой жизни порой слепые, порой – поводыри», - подумал преподаватель.
- Но, – Ильин сделал паузу, – я говорил не только об обнаженных натурах и показывал диафильмы. Я говорил на занятиях, что культура – это совокупность материальных и культурных ценностей. И чтобы быть культурным человеком, надо не замыкаться только отечественной, а постигать мировую культуру, мировое наследие. Так и большинство студентов считает, он взглянул на листки, лежащие перед Самохиным: - Не считая этих.
Самохин развернул институтскую многотиражку «Крылья Советов» и положил перед Ильиным.
- Читайте Владимир Васильевич. Это тоже студент пишет.
Ильин прочел подчеркнутые фразы.
«… Приведу лишь один пример – занятия кружка по вопросам этики и эстетики, на котором присутствовало 18 человек вместо 40. Руководитель семинара Ильин В.В. прочел хороший доклад и иллюстрировал его диафильмами современной западной живописи. В докладе говорилось о положительных и отрицательных сторонах импрессионизма, о направлении в живописи- абстракционизме. Но после доклада обсуждений не последовало. Более того, не было осуждения чуждого нам направления западной живописи.
Необходимо сделать правильные выводы из печальных фактов».
Прочитав по привычке внимательно, Ильин передал газету Самохину:
- Ерунда. Это, извините, секвистированный журналист. Если не надиктованный текст.
Самохин с любопытством измерил Ильина взглядом:
– Есть советская культура, но рядом существует и псевдокультура, – оставляю в первый раз на вашей совести.
Самохин положил ладонь правой руки на стол и дважды прихлопнул ею.
Ильин поднялся, и прежде чем идти, спросил:
– А по какому праву вы мне наговорили семь бочек арестантов?
- Владимир Васильевич, - уклончиво сказал Самохин и продолжил: – Комсомол – помощник партии, а значит, у нас и цели, и задачи общие. Давайте их решать вместе.
Самохин глядел на преподавателя, часто мигая. Ильину выпускник института привез из Ирака зублефара пятнистого. Далеко не все ящерицы могут моргать. А эта моргала. Самохин сейчас напоминал ему зублефара - бессмысленно моргающую в его сторону ящерицу.
-Мне не хотелось бы напоминать вам, уважаемый Владимир Васильевич, что вашего однофамильца, - он пристально, задержав мигание, посмотрел на Ильина, – мы изгнали из страны.
«Оставьте их. Они слепые поводыри слепых», - вспомнил Ильин, а вслух сказал спокойно:
- Только без излишнего догматизма и поспешности, – он сделал паузу и подумал, что неестественно, когда овца норовит стать пастырем, но вслух сказал:
- Владимир Иванович, а вы не хотите посмотреть зублефара? Могу Вам подарить.
Ильин повернулся и пошел к двери, не замечая одеревеневшего лица Самохина. У того вдруг от нервного напряжения на несколько секунд прекратилось мигание, но он не обратил на это внимания.
***
Симаков через день снова попробовал поговорить с летчиком - испытателем Братченко.
Тот сдержанно засмеялся:
. - Я вас умоляю. О чем разговор? Нет противоштопорной установки, любезный Михаил Петрович.
Симаков выдержал взгляд Братченко с выражением явного небрежения к его словам.
– Я всего лишь предлагаю вам не терять летного мастерства – спокойно произнес Михаил.
Братченко закинул ногу на ногу, отчего имеющийся напуск в бедрах, характерный для галифе, обозначился в виде крыла.
– Помилуйте, дорогой мой, моего мастерства мне хватит до пенсии по старости. Как летчик, уже имею право, - он снова с превосходством улыбнулся.
Симаков, на этот раз уже едва сдерживаясь, чтоб не взорваться, тихо сказал:
-Василий Александрович, я вас официально предупреждаю: не начнете летать - я вас отстраняю от полетов в дальнейшем.
Михаил отметил, как под пухлыми, как у девушки, щечками двинулись и застыли желваки.
– Хочу напомнить, уважаемый, я ведь в номенклатуре министра, – сказал он и поднялся. Расправив напуск на брюках с обух сторон, направился к двери. При этом сапоги издавали легкий скрип. У двери он обернулся:
– Посмотрим, кто здесь временный, а кто постоянный.
Симаков вжал обе руки в край стола: лишь бы выждать, пока Братченко закроет за собой дверь.
Утром позвонил Черников:
– Как все к одному: – Мосолов разбился.
- Как? - только и смог спросить Михаил. – Совсем?
Черников помолчав, ответил:
– Подробностей нет.
(О летном принципе Георгия Мосолова знали в ЛИИ. Для себя он еще в начале летной практики так определил: пока в кабине я летчик, буду бороться, а если машина сделала из тебя пассажира и не реагирует на твои действия, то пора тянуть дежки катапульты.
Катапульта сработала штатно, но из разрушенного самолета летчик выбрался с переломами, да и приземление на лес прошло не совсем удачно. Мосолов осмотрел себя. Открытый перелом бедра, судя по всему переломы плеча, голени, рук, сильно болела голова. Оставалось только лежать, ждать помощи и... анализировать полет, пытаясь самостоятельно понять, что случилось с самолетом.
Но эту информацию я узнал потом, спустя год, когда он выписался из больницы и стал ходить. За это время он был между небом и землей, между бытием жизни и небытием забвения. Перенес несколько сложнейших операций. – В.Ч.)
После работы Симаков предложил:
– Мицкевич, давай пройдемся до площади Куйбышева
-Придется тебе, Володя, снова сгонять в Кубинку,- сказал он, едва они вышли из здания, а конкретнее на рембазу. Звонил вчера Шепунов – вопросы по технологии сборки планера.
- Опять выслушивать белиберду отставного майора? И при чем здесь технология и ведущий конструктор?
- Тогда кто? Матвеев? Или Лиля Гусман? К тому ж, – Симаков усмехнулся, - пока мы от них зависим. Доживем до хлебных времен, когда они нам будут давать заказы.
- Куда хватил! Я понимаю: ты мыслишь масштабно. Не в рамках рембазы – но все- таки. Планеры им до феньки. Отныне и вовеки.
- Почему же планеры? Предложим кое - что поважнее.
-Жди, когда рак на горе свистнет.
Симаков удивленно посмотрел на Владимира.
- Признаться - я тебя считал неутомимым оптимистом.
- Вернее, умеренным. Скорее реалистом с присутствием оптимизм, – сдержанно без улыбки сказал Владимир. - Предвижу долгий процесс. А ты хочешь одной рукой и сисю и…
Симаков рассердился:
– С таким настроением, ядрена вошь, не надо работать конструктором, а идти в дворники. Там всегда под рукой метла и поле деятельности имеется.
Мицкевич поднял взгляд на Михаила и запальчиво сказал:
- И пойду. Не ожидал от тебя такого.
Он свернул в первый переулок. А Симаков горько усмехнулся: тот, кто не замечает солнца, всегда будет пребывать во мраке. Но Владимир просто скептик. Так сказать, оппозиция. И к завтрашнему дню отойдет.
На следующий день Мицкевич подошел к Симакову и пригласил его на кафедру:
– Извини, Миша, посчитал неудобным разговор в отделе, – сказал он, когда поднялись на антресоли кафедры.
- А никакого разговора и не надо. Разве мы не знаем друг друга?
- Знаем, – облегченно ответил Мицкевич, – но все равно прости за вчерашнее.
-Пустое. Давай лучше о деле. В жизни так много надо сделать, что на пустяки не хочется отвлекаться, – он взглянул на Владимира: – Что решил с Кубинкой?
-Думаю направить Булыгина. Парень он толковый, справится. А дальше видно будет.
Подошедший Бори добавил:
- Если он раньше не сбежит в науку.
Слушая ведущего конструктора, Симаков одновременно думал об усовершенствовании конструкции планера.
- Ты знаешь, Владимир, у меня кое-какие мысли появились, - и, не ожидая вопроса, продолжил: – Элероны и противофлаттерный противовес.
Владимир удивленно воскликнул:
– Ты меня не слушал?
- Разве дело в том, слушал или нет, – возразил Симаков. – Главное: я тебя услышал.
- Давай, – взмолился Мицкевич, - выпустим хотя бы первый экземпляр планера. И вообще ты стал похож на Германа
-Появилась лысина? – с нарочитым испугом спросил Симаков и схватился за голову.
Мицкевич не обратил внимания на его шутку.
- У тебя расходится реальность и творчество.
Симаков посмотрел на Бориса, – Андрей – моя головная боль. Парень он не только толковый, но и конструктор от бога. Ему б зарплату достойную, но Инструкция министерства не допускает наличия талантов. Нет стажа - и не моги повышать зарплату.
Владимир кивнул и спросил:
– Что слышно насчет царя?
-Даже два.
Борис вопросительно посмотрел на Михаила:
.- Шутишь?
- Нисколько, – ответил Симаков. Сегодня со службы разговаривал с Чукреевой. В приказе Министра - Маношинн и Воропаев.
- Либо - либо?
-И - и – ответил Симаков.
-Скажи по-человечески, а не этими гласными звуками, – сердито сказал Иванин.
- Ты, Боря, отличником был в институте, а абстрагироваться от институтских догм не можешь. Улыбнулся Симаков - популярно объясняю. В проекте предполагается - Маношинн – начальник ОКБ. Сиречь, администратор. А Воропаев – главный конструктор. Усек?
Борис озадаченно молчал. Потом сказал:
– А как же ты?
Симаков улыбнулся, скрывая огорчение – меня не увольняют.
- Я о другом, – недовольно сказал Иванин
- Боря, как говорил товарищ Паниковский? – и сам ответил:
– Меня женщины не любят. Я же могу сказать: меня власть не любит.
Борис оглянулся. Но внизу лаборатории никого не было: – Горком?
- Бери выше, Боря
Борис рассмеялся:
– Ты и там успел намусорить?
- Это обком меня в деготь и перья,– резко сказал Симаков и попросил: - Давай прекратим разговор. Кстати, пока никому ни слова – на днях представят.
Симаков поднялся:
- Ладно, мужики, жизнь продолжается. Вы завтра баклуши бьете, а у меня – полеты.
Лицо Симакова оживилось и посветлело.
***
В понедельник Тамара приняла телефонограмму «Симакова приглашают к секретарю обкома партии т. Дергачеву».
Мицкевич усмехнулся:
– Награда не заставила себя ждать, – он посмотрел на Симакова. – Проворно сработал Епифанов.
Симаков улыбнулся:
– Пророк? – и процитировал:
"Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей"
Мицкевич сердито посмотрел на Симакова:
– Попомни, Миша, мое слово.
Легкое, даже шутливое настроение Симаков сохранял до массивных дубовых дверей обкома партии. Площадь Свободы, где не столь давно было построено здание татарскогообкома, до боли была знакома Михаилу. Здесь он еще со студенческих времен ходил на демонстрации. Здесь же уже несколько лет находился факультет радиотехники его института
Двери обкома партии массивные. Наверное вырубленные из крепкой породы деревьев, - «подумал он, подходя к обкому. Неужели не вытерпел таки старый служака Епифанов – накатал телегу и не куда-нибудь, а в Обком»?
Чтоб открыть тугую дверь, ему пришлось приложить немалое усилие. «Старым большевикам такую дверь не открыть» - подумалось ему. И все повторилось, как было уже не раз. Документы, сверка фото, проверка уплаты членских взносов. Тетрадь общего формата. Все это проделал старший лейтенант милиции. Только теперь старший лейтенант поднял глаза на Михаила и спросил – Вы к кому?
В душе Михаила зарождалась неприязнь и к этой оскорбительной процедуре, и к человеку в военной форме, хотя он понимал, что не только в нем, а вернее, совсем не в нем, а в той установке, по которым согласился играть этот старший лейтенант. И, подавляя в себе нетерпение, постепенно превращающееся в неприязнь, он, скованно улыбнувшись, сказал:
- Я в Министерство авиационной промышленности попадаю проще.
Глаза милиционера от удивления расширились, но он тут же взял себя в руки и, глядя уже с прищуром, сказал:
– Я бы, – он снова взглянул в партийный документ,– Михаил Петрович, не советовал вам прибегать к подобным аналогиям. Возвращая партбилет, назидательно:
– Не забывайте, партия у нас – руководящая сила.
Милиционер остался стоять против Симакова. Михаилу захотелось прекратить эту, как он считал,унизительную процедуру и крикнуть:
– Какое твое дело, старшина Щепучинин?
Несмотря на разницу в званиях, в возрасте и служебных обязанностях, они были похожи в главном – в равнодушном отношении к человеку и ощущении собственного величия. С трудом, сдерживая накатывающее тугой волной желание, как говорит Гаврилов, «пустить по бортику», что означало на его жаргоне – рявкнуть, он, вдавливая ногти в ладонь, внешне спокойно ждал.
Милиционер между тем повторил свой вопрос – Вы к кому?
- Вызван к Дергачеву.
Старший лейтенант без большого желания отпустил его со словами:
–Слева второй этаж, – и назвал номер кабинета.
Симаков не стал входить в лифт и пошел по мраморной лестнице, обратив внимание на деревянные перила, натертые до блеска. У двери, напротив лестницы стоял еще один старший лейтенант, похожий на первогои внешне, и голосом:
– Вы к кому?
Симакову на миг показалось, что это тот снизу успел неведомо как переместиться сюда наверх, чтоб вновь амбициозно покуражиться. «Или подобраны по единому шаблону?» – подумал он. Этот старлей после ответа Симакова, снова попросил партийный билет. Внимательно перелистал и, вернув его, распахнул такие же массивные двери:
- Проходите.
«Путь на голгофу отдыхает», - подумал Симаков, шагнув в большую приемную
Секретарь – милая белокурая женщина, но явно татарской внешности, приветливо улыбнулась:
– Присаживайтесь.
У Симакова в душе потеплело от женского взгляда и голоса. И внутри смягчилось и улеглось раздражение.
–Я сейчас доложу, – проворковала она и нажала на кнопку телефонного аппарата. – Сергей Григорьевич, к вам Симаков из ОКБ.
Михаил подумал, что она услышала что–то хорошее от второго секретаря, и уже намерен был встать, чтобы шагнуть к кабинету, но она опередила его:
– Погодите, секретарь разговаривает с ЦК.
Симаков чувствовал себя достаточно робко, но это ему не мешало слышать, как секретарь говорил громко, и массивная дверь, оказывается, не была абсолютно не проницаемой. Ему вспомнился анекдот. Японец сидит в приемной секретаря обкома и, услышав голос через дверь, спрашивает секретаря, а «телефона что ли нета?
Кабинет был широкий и длинный. Стол формой буквы «Т» начинался посредине кабинета. На другой стороне сидел мужчина. При взгляде на него, бросались в глаза его большой рост и крупная голова. Михаил сразу и не узнал Дергачева. Ему казалось: другой человек. Его пытливые глаза и красивый, хотя и мясистый нос вызвали сегодня у Симакова расположение. Не к Дергачеву он имел претензии, а к системе, которую тот представлял.
Симаков подошел к краю стола и остановился, не зная, как вести себя дальше. Он смотрел на Дергачева и думал:
- Чем выше чин, тем выше ростом человек, владеющий им. Если выстроить в шеренгу от секретаря райкома комсомола до секретаря обкома партии, то получится построение строго по росту.
- Зачем я тебя вызвал? - хорошо поставленным голосом, свойственным артистам, спросил секретарь.
Симаков помолчал, чтоб не произвести впечатление школьника на экзамене. - Мня это тоже интересует – сказал он.
- Садись, – пророкотал Дергачев.
Симакова резануло обращение на «ты». Это обращение было каким-то панибратским, даже унизительным, но Михаил сдержал себя. Только постепенно уходило первое впечатление. Он сел на стул у приставного стола, полуобернувшись к секретарю. Машинально положил ногу на ногу.
- С каких это пор заместитель руководителя предприятия, – размеренно, как под запись говорил Дергачев:
– Крадет у солидной организации, - я имею ввиду ДОСААФ, летательный аппарат.
- Разрешите объяснить, Сергей Григорьевич, по существу.
Дергачев положил увесистый кулак на стол, а затем раскрыл его, и слегка прихлопнув ладонью по деревянной полированной крышке стола, гортанно сказал:
– Не позволяю и прошу меня не перебивать. Мне некогда с тобой разбираться. Мосягина разбиралась в твоем деле, ветераны партии привлекались, юристы. Хулиганство, а я лично его классифицирую, как преступление. Не будь ты членом партии, тогда …Дергачев не договорил, и Симаков не понял: – лучше или хуже?
Говорил секретарь довольно спокойно, но непререкаемым зычным голосом. Он положил вторую руку, такую же волосатую, на стол. Голова его недвижно покоилась на крепкой борцовской шее. Глаза, почти не мигая, смотрели на Симакова. Холодной непререкаемой властностью несло, как сквозняком, на Симакова. И оправдываться, спорить с ним, все равно, что ….. против ветра
- Добровольное общество, как и комсомол – верные помощники партии. И красть у них равносильно краже у родной матери.
– Дергачев говорил теперь возмущенно. - Партия не только не приемлет таких методов, но и строго спрашивает с нарушителей партийной и государственной дисциплины.
Мелодично зазвонил телефонный аппарат на левой стороне стола. Дергачев взял трубку. Симаков заметил отсутствие наборного диска и понял – звонок местный. А, судя по тому, что голос секретаря стал мягче, он понял, – звонит не иначе, как первый секретарь обкома.
- Хорошо, - ровным более высоким, чем прежде голосом, – сказал Дергачев.
Прогнулся, - подумал Симаков и понял, что он вычислил правильно.
Дергачев торопливо сложил два отпечатанных листа бумаги, и менее строго спросил – что скажешь?
Симаков пересилил себя, чтоб не опуститься до оправданий и доказательства своего права – пришлось бы вернуться на четыре года назад. Чемпионат мира по планеризму, упомянуть бы пани Ядвигу, отсутствие секретарь спешил.
И Симаков, неожиданно для себя, сказал:
– Сергей Григорьевич, оправдываться не хочу. Взял лишь то, что по праву принадлежит. Но не могу использовать в личных целях. Сами понимаете. И, видя некоторую благосклонность Дергачева в свою пользу, продолжил – с райкомом комсомола хотим «трудных» ребят обучать полетам на планерах.
- Наслышан об этом от Мосягиной. – Дергачев внимательно посмотрел на Симакова – Этим купил ее? Или другим тебе обязана?
Он засмеялся, обнажив крупные зубы. Смеялся он неделикатно, даже непристойно. Так показалосьМихаилу. Симаков дежурно улыбнулся:
– Слухи явно преувеличены.
Дергачев подошел ближе и встал перед Симаковым. Михаил сам был не малого роста. Метр восемьдесят два. Но секретарь был словно былинный богатырь – высок и широк в плечах.
– Ты, смотри, Симаков, в чужой удел не заглядывай, – строго, как феодальный князь, пригрозил он
Михаил выдержал сановний взгляд и промолчал.
– За твои прегрешения считай бюро обкома вынесло тебе выговор, – сказал он, – а в остальном? Дергачев снова пристально заглянул в зрачки Михаила:
- Неглупый мужик. Понимаешь? Вопросы есть?
- С вашего позволения, Сергей Григорьевич, - нам для обучения трудных пацанов лебедка необходима.
Дергачев зашелся шаляпинским смехом:
– Ну ты, Симаков и нахал. Я его в дверь, а он - в окно. Не хочешь ли полячке буксировочную лебедку подарить?
Симаков удивился, но промолчал. Потом ответил:
-В точности наоборот. Лебедку в Польше можно купить. Но нужна валюта. Симаков вздохнул. Только, не в силах нам, провинциалам об этом мечтать.
- Это Казань – провинция? –расправил плечи Дергачев – не скажи, дорогой Михаил.
Секретарь вернулся к своему столу и что-то отметил в блокноте
– Нам, – он нажал на слово «нам», - все по плечу.
Дергачев по-купечески улыбнулся, не разжимая губ:
- Будет лебедка. Спроси у секретаря, как связаться, и он назвал фамилию заведующего отделом торговли обкома. Выскажи ему по телефону подробности и работай с трудными пацанами. Это же наша смена. Всем своим отрешенным видом он дал понять, – разговор закончен.
Но что более удивило Симакова в этом разговоре, ему не переставало казаться, что Дергачев втайне, если не одобряет, то благосклонно относится к его поступку. И отчего-то не упомянул про первую встречу с ним? А может быть, просто забыл? Симаков попрощался и пошел по ковровой дорожке к двери
- Насчет чужого удела не забывай, Симаков, – строго вдогонку сказал Дергачев - в партии с этим делом строго.
«Нет – подумал Симаков – партийная иерархия не только в чинах и росте. Уровень партийной чванливости прямо пропорционален занимаемому положению»
Секретарь на узком листке, отслоенным от блокнота, записывала фамилию зав отделом, и Симаков скорее почувствовал, а потом увидел вышедшего из массивной двери кабинета Дергачева. – я к первому, – сказал он и прошел через приемную в другую такую же массивную дверь.
«Очередное кино, – подумал Симаков об обещанной лебедке, переговорив с зав. отделом обкома и постарался забыть.
***
Симаков, кивнув Тамаре, прошел к себе в кабинет.
При первой же встрече в новом статусе Маношинн и Воропаев отказались от кабинета. Каждый остался в своем кабинете по институтской должности. И он, и Воропаев не бросили работу в институте.
- Что огород городить – глуховато произнес Воропаев. Все рядом. Сможем и так общаться.
Маношинн кивнул: Вам, Михаил Петрович, он более необходим.
Тамара принесла ему какие-то бумаги и положила на стол. Кокетливо повернувшись, пошла к двери, но, изогнувшись в талии, развернулась – я говорила, что будете моим начальником?
У Михаила настроение было не то, чтоб продолжить ее игривость.
Просмотрев почту, касающуюся его, он взял служебную записку ведущего конструктора по расчетам и пошел к Маношинну. Шагая с третьего этажа на первый, где располагался деканат, Симаков подумал - Министерство привело в действие утверждающийся в промышленности принцип – связь науки с производством. Генеральный конструктор Яковлев недавно стал заведующим кафедрой в московском авиационном институте. У нас наоборот, но не по правилу математики. От перемены мест слагаемых сумма меняется. Смотря что является основным местом работы.
Маношинн удивленно взглянул на него поверх очков, оторвавшись от написанного. Дописав несколько слов, он спросил взглядом поверх очков:
– Что случилось?
Его поседевшие брови дернулись, пролетев над стеклами очков.
- Слушаю Вас, Михаил Петрович, – миролюбиво, еще не отойдя от своих мыслей, спросил он.
Симаков положил перед Маношинным лист, исписанный убористым почерком Он броско сел на стул у приставного стола:
– С каких это пор ведущий по расчетам определяет порядок работ в бригаде.
Маношинн удивленно повел бровью и спросил миролюбиво:
– О чем Вы, Михаил Петрович?
Симаков выдохнул комок, пережимающий горло:
– Почему прекращены расчеты по серийным планерам?
Маношинн флегматично уставшим голосом, вглядываясь поверх стекол очков в роговой оправе, ответил:
– Не горячись, Михаил Петрович,– он, устало снял очки и близоруко прищурившись, посмотрел на Симакова. Я написал письмо в Министерство, с просьбой увеличить финансирование и штаты расчетчиков.
Симаков вздернулся и нетерпеливо, перебив Маношинна, сказал:
- Штаты на следующий год? Так их еще найти надо, - эти самые штаты. Это значит подписать себе приговор.
- Но не смертный же? – спросил Маношинн, по-стариковски устало усмехнувшись.
-Если б я по вашей философии, – голос Симакова вновь начинал обрастать густым баритоном, но он уже не замечал этого, – я бы ничего не успел сделать.
Он помолчал, задумавшись. Надо ли повторять, что известно в институте каждому не ленивому студенту, про студенческое ОКБ, про то с каким трудом приходилось пробивать серию планеров КАИ-11 и КАИ-12? И не сказал
-Дмитрий Григорьевич, - улыбнулся суховато Михаил:
– Вступить в бой, а потом уж смотреть, что из этого получится. Не Ваш ли принцип?
-Помилуйте, батенька – развел руки декан, а теперь и руководитель ОКБ. Маношинн неторопливо протер очки и взглянул на Михаила,- принцип Наполеона – это мировоззрение. А оно с годами меняется.
Маношинн снисходительно сдвинул уголки губ, – ах, молодость, молодость. Нам бы, Вашу энергию.
Он сделал паузу и продолжил:
– И куда вы так нетерпеливо рветесь? Тише едешь, дальше будешь, – поучительно сказал он
- Правильно. От того места, куда едешь, - с грустной веселостью добавил Симаков. У него кончалось терпение – нельзя останавливать рассчеты. Я еду в Министерство – твердо сказал Симаков.
«А мог ли я не вступать в конфликт с новым руководством? – спросил себя Симаков. Столь ли категорична данная ситуация? Велика ли беда, сняли конструкторов на самолет ТР-1. И собственно, не сняли, а вернули на ту самую работу до распоряжения его, Симакова. А может быть, связь науки с производством - ошибочное решение. Конструктору нужна дерзость для поиска нового. А ученому – спокойный размеренный ритм жизни. Так ищи, Симаков золотую середину, если ты, не самовлюленный Нарцисс. Решение Маношинна не личное. Оно подкреплено решением технического Совета ОКБ»
Тамара же передала ему разговор Боковича с Маношинным:
-Это Роман Евгеньевич предложил провести совещание. Так и сказал: для авторитета.
Симаков держал в руках решение технического совета. Как обычно они собрались на антресолях. Только в ограниченном составе.
-Ну, мужики, такой грамоты от вас не ожидал Согласиться с этим, значит предать интересы планеризма. Перепахать дорогу, которую мостили не один год.
- Ну, знаешь, на тебя не угодишь. – Асокин, по-детски, насупился. – Кажется, не с той ноги встал ты, Михаил Петрович. Жена чего-то не додала?.
- Пошляк ты, Анатоль, - сказал Симаков. - Не обижайтесь, мне тоже нелегко.
Он рассказал, как трудно было добиться продолжения работ в Кубинке.
- МАП, Главный инженер ВВС, МАРБ – московская авиаремонтная база,. – рассказывал он – мотался, как Бобик. Просьбы, запросы, ответы, клятвенные обещания.
Он улыбнулся:
– Где ползком, где на четвереньках. А где копчиком об асфальт. Только серия пошла бы.
Пусть небо станет ближе
Вечером после работы Симаков закрылся с Робертом в кабинете. Еще неделю назад до прихода нового руководства, он просил съездить в аэроклуб и взять перечень документов, необходимых для организации полетов на планерной станции.
Тогда Серебров обрадовано спросил:
– Будем осваивать «Яскулку»? Сейчас Серебров перечислил инструкции и наставления по полетам, по технике и противопожарной безопасности, классификационные требования к летному и техническому составу. По окончании всех перечислений, а это заняло без малого полчаса - с отвлечениями, ремарками, Роберт тягостно вздохнул и спросил:
– Михаил Петрович, Вы всерьез собираетесь продолжать полеты?
Симаков улыбнулся, но сдержанно:
– Пора легализоваться по-факту. А де-юре будем пробивать дальше. Обидно, ядрен корень, когда есть чем, – он вспомнил анекдот, но удержался. – Есть возможности и не использовать ими. Не воспользоваться из страха: вдруг кто-нибудь упрекнет?
Симаков пытливо взглянул на Роберта – ты как считаешь?
Серебров восхищенно поднял изогнутый большой палец. – Конечно, - хотел еще что-то сказать, но, не найдя большего аргумента, замолчал.
Через несколько минут он пришел в себя:
- Михаил Петрович, для новичков хватит «подскоков» на КАИ-6 с амортизатора. Но для серьезных полетов? – он поглядел на Симакова, словно желая удостовериться, понимает ли он его.
Симаков прекрасно понимал состояние его, как спортсмена, – что ни говори, но сейчас планерная станция явно проигрывает аэроклубу. Нет буксировщика, да и планеры не очень подходящие для парения. А бещание лебедки…
Как говорят в народе: обещать – не значит жениться. И потому, легализация полетов на планерной станции даст возможность привлекать для полетов и «Аннушку», и «Ласточку» («Яскулку»).
Роберт стеснительно переступил с ноги на ногу.
Симаков засмеялся – теория мертва, мой юный друг, но вечно древо жизни.
Роберт удивленно застыл:
– Не томите, Михаил Петрович.
-Лебедка будет. Пока лебедка – уверенно сказал он – ей занимается мистер Гаврилов.
Роберт еще больше удивился:
– Мастер спорта по мотогонкам? Он, кажется, на моторостроительном заводе работает?
-Отсталая информация. Теперь у нас работает.
Удивление Сереброва сменилось на недоверчивость – он знаком с летным делом?
Недоверчивая улыбка еще не сошла со смуглого лица Сереброва. Прямой с легкой горбинкой нос обострился еще больше и на подбородке обозначилась вмятина.
- Ты что онемел, как памятник русского зодчества? Как придешь в себя, сообщи – улыбнулся Симаков – выдам следующую порцию.
- Я готов к полету Ваших мыслей и слов – бодро в предвкушении приятного, произнес Роберт.
Симаков для большего эффекта помолчал, потом игриво произнес :
– Будет Вам и белка, будет самолет.- Сказал и залюбовался Робертом. – Радостные движения его сродни прыжкам дикаря, справившегося с мамонтом.
- Перестав прыгать и совершать бесформенные движения руками, Роберт, нисколько не подвергая сомнению услышанное, только спросил – а когда?
- В этом месяце или в феврале.
Роберт тихо и торжественно произнес протяжно – ура-а.
- Есть, правда существенный негатив, – лицо Симакова несколько омрачилось, – будем использовать «Аннушку» ОКБ СА. По понятным причинам до признания планерной станции де-юре, «Аннушку» передать на несуществующую станцию нельзя.
- Я это понимаю. Только хотелось бы поскорее иметь самолет в собственности, пусть даже не личной.
Какая-то ассоциация возникла у Сереброва, потому, как он нерешительно взглянул на Симакова - Михаил Петрович, Вы знакомы с философией Ильина?
Симаков пытливо посмотрел на взволнованное лицо Роберта – Владимира Васильевича?
- Хотя бы. Ведь он на лекциях часто обращался к философии своего однофамильца – Ивана Александровича.
- Более того, Роберто, - Симаков оживился:
- У них не просто совпадение фамилий. Между ними существует дальняя родственная связь, но, что еще важнее, так это их духовная близость.
Симаков остановил себя, - а почему ты спросил?
Серебров нерешительно продолжил:
– Я слышал его взгляды на собственность.
- Ну, ну – нетерпеливо произнес Симаков
Роберт уперся локтями в зеленое сукно стола, – по его словам в человеке существует связь между предметом и его духовным миром.
Он опустил руки и оперся ладонями о край стола, – только я не пойму, что значит его убеждение, если душа человека утвердит себя в предмете, то становится его жилищем.
- Видишь ли, центральной проблемой философии, есть вопрос о смысле индивидуального существования. – Он взглянул на Роберта – конечно она, то бишь, философия занимается и познанием всеобщих мировых законов. .
Но то, о чем заговорил Роберт, эта тема куда сложней для технаря, каким являлся Роберт - молодой инженер.
Симаков сделал несколько шагов по кабинету:
- А мы живем в мире, окруженном предметами. А предмет и дух тождественны, как утверждает Иван Александрович Ильин, - переплетены друг с другом и человек, познающий предмет и одержимый им, как бы отождествляет себя, свою личность с предметным миром, который он познает.
Роберт вытер пот со лба и поправил короткий чуб, сбившийся на лоб – сложно все это, Михаил Петрович. Мне не освоить такую премудрую науку.
- Философия – не книга для начального чтения. – Уверенно ответил Симаков – к ней приходят позже для осмысления жизни.
Симаков хотел, было, сказать о взглядах Ильина на коммунистическое общество, вернее на невозможность его существования, высказанное еще задолго до 22 съезда КПСС, но, заметив его озадаченное и, как показалось, усталое лицо Роберта, промолчал.
Симаков улыбнулся и подумал - Видно возраст двадцать четыре года – ранний для постижения философии. Но еще больше он сейчас удивился смелости институтского преподавателя. Открыто на лекции даже упоминать изгнанного из страны философа, Ивана Александровича Ильина запрещено было. А уж о тиражировании его взглядов и говорить нечего. Даже в шестидесятые годы.
Решившись на легализацию планерной станции, но это вовсе не означало, что будет объявлять об этом. Под легализацией он имел ввиду осуществлять набор трудных подростков и студентов. И потому он спешил. Он хотел, во что бы ни стало, успеть к лету. Конечно, они и позже, даже зимой будут летать. Но хочется прочувствовать благости лета, когда, как шутят планеристы, и ворота могут летать.
Работы по подготовке станции шли полным ходом. Правда Симаков каждого предупреждал, чтоб пока ни слова никому. Сразу же подключился к оборудованию станции Роберт Серебряков. Он практически взял все руководство на себя. Опыт полетов в аэроклубе выработал у него навыки. Эдик Гофман, Люся Мицкевич, не имеющие опыта полетов, беспрекословно помогали ему.
Недавно пришедший в ОКБ Виктор Константинов устанавливал шест с полосатым «колдуном». «Колдун» - полотняный конус сшила девушка, с которой дружил Кравцов, из плотной ткани «тик». Девушку звали Римма
Несколько дней ушло на то, чтоб приспособить строительную лебедку на мотоцикл Рафаила Гаврилова. Когда Симаков попросил его об этом, тот ответил, смеясь – с нашим удовольствием. Только одно условие:
Я заказал станок, привезу тогда к вашим услугам, месье
- Хорошо,– согласился Симаков, но поинтересовался: а что за станок?
Гаврилов захохотал
-Жена кровать заказала
Симаков улыбнулся - не иссякла сила молодецкая?
Первым на планере КАИ -12(«Приморец») взлетел Симаков. На лебедке стоял сам Гаврилов.
Отцепившись от буксировочного троса, Михаил глянул вниз, и в душе заиграла музыка. Заполнившая кабину тишина сродни его внутреннему благозвучию. Зелень полей, березовые колки и Волга, извилисто, уходящая в сторону Казани. И независимость в полетах от прихотей чиновников и «блюстителя» порядка Самойлова, – какое выстраданное счастье. Это только в книгах пишут, как в сказке. Но, чтоб сказка стала былью, – он дал правую ногу вперед, и планер плавно откликнулся входом в вираж,- надо изрядно поработать. Вера и трудолюбие – две составляющих успеха. Симаков подошел под облако и в вираже стал «скрести» высоту. Он, не глядя на стрелку вариометра, чувствовал – потянуло вверх. Чуть взяв ручку управления на себя, он, все–таки, краем глаза глянул на указатель набора высоты. Стрелка вариометра поползла вправо. Тянет вверх – хотелось крикнуть от восторга. Вот и говори, что к ощущениям привыкаешь. Ничего подобного, каждый раз они - новые. Он взглянул вниз. Все удалилось: - и поля, и Волга, и березовые колки. Все масштабно уменьшилось и от того все стало еще милей.
Михаил взглянул на часы, – пора возвращаться. Солнце продолжало ярко светить, то там, то там возникали «кучевки» - кудрявые и пухлые облака. Он представил, с какой жадностью следят ребята и за ним, и за облаками, под которыми тянет вверх. Тем, кто никогда не летал – не понять – с жалостью подумал он. Михаил сделал последний круг и пошел на посадку. Приземлился точно на выложенный полотняный знак.
Для следующего полета надо только развернуть планер и зацепить буксировочный трос.
Через неделю, в воскресенье необходимо доставить планер КАИ -:6. Для начинающих. Придет черед и трудным подросткам, и студентам младшего курса, устраивающим станцию.
Михаил передал руководство полетами Сереброву, а сам устроился за столом. Необходимо еще сделать планировку дальнейшего оборудования станции. Предстоит строить ангары для планеров, обещанной лебедки, и даже бензозаправщика, которого еще не было.
«Но есть Вера и трудолюбие. Будет и бензозаправщик, - думал Симаков. Как там – «за жабры его комсомол, за хвост его пионер»? Как на самом деле у поэта? Впрочем, какая разница?»
Он вспомнил – нужен еще и, хотя бы грузовик для поездки на станцию Можно и на автобусе, как они делают сейчас, но много времени тратится зря.
-Разморило, – с улыбкой отвлекся от своих мыслей Симаков
Вернувшись в Казань поздно вечером, Симаков не мог заняться тем, что вызвало в нем некоторое беспокойство.
Саша уже спала, и он прилег рядом, Жена что-то неясное произнесла и прижалась полным телом к нему. Но это не вызвало в нем желания. Он лежал с открытыми глазами и думал, даже не конкретно, а в целом. До каких же пор будет терзать его постоянная неудовлетворенность? Собой, работой. Неутолимое желание делать больше. Может быть, права жена, - никакого здоровья не хватит? Уснул он только за полночь. Снился ему берег Волги, планеры и полеты. На планерной станции стоял новенький бензозаправщик. Техник самолета Юрий Логвин стоял рядом с ним и стеснительно улыбался.
Утром он вместе с Сашей посмеялся:
– На судьбу Рафаля не похоже. Бензозаправщик – не мадонна, которую можно тут же перенести на холст.
-А как же твоя излюбленная установка, – вера и трудолюбие? Наконец «закон постижимости»? - спросила Саша, – выжимай из него, как сок из апельсина.
Она отошла на кухню и заглянула в холодильник:
– Миша, если соберешься в командировку в Москву, не забудь Наташке апельсинов купить.
- Обязательно – откликнулся Михаил.
***
Вот и говори после этого, что сны не сбываются. Прошло чуть больше месяца с того дня. Тамара заглянула в кабинет:
- Михаил Петрович, Вас к телефону. И тут же добавила все тем же голосом, привлекающим внимание к себе: Самойлов на аппарате.
-Летательном? – улыбнулся он улыбкой, которая знал, нравилась женщинам.
-Смеетесь над бедной девушкой, – душевно произнесла секретарь и прикрыла дверь.
– Выручай Михаил Петрович, нужно команду выставить в Чебоксары от нашей республики.
- Так мало ли у Вас спортсменов? – удивился Симаков, вспомнив давний разговор с Самойловым о массовости авиационного спорта. Какая же это массовость?- сказал тогда Михаил, когда Самойлов перечислил фамилии всего лишь нескольких спортсменов, регулярно занимающихся в аэроклубе
На что Самойлов только и нашел ответ – а может быть память хорошая?
Михаил прекрасно знал, что серьезно занимаются и достигли успехов в аэроклубе, по существу только ребята из ОКБ.
-Не трави душу, – просительно сказал Самойлов. Сам все понимаешь. И сам знаю, и Чуишев говорит: все летуны твои. Просто молодцы ребята.
Симакову хотелось подразнить начальника аэроклуба, но он сдержал себя.
- Что взамен?
«Проси коня любого» – пропел Самойлов.
Симаков засмеялся:
- Бензозаправщик.
-Знаю, знаю. Мне твой Серебров все уши прожужжал о нем.
- Тогда еще и автомашина. И по рукам.
Симаков положил на рычаг трубку и, подойдя к Тамаре, погладил ее по плечу – настоящий друг.
Тамара привлекательно улыбнулась, и Симаков впервые отметил ее сочно выдающиеся губы.
В Йошкар – Олу на зональные соревнования полетели на аэроклубовских «Бланках» Быков, Константинов и Нина Густомесова, - выпускница института, работающая на авиационном заводе. Она летала в аэроклубе уже третий год.
Рвался на соревнования и Роберт, но в последний день, он чувствовал себя плохо. Врач поликлиники, куда обратился он, подтвердил, – грипп. Режим домашний.
Козлову, наконец, разрешили покинуть больницу. Сорок дней в больнице. Долгая обездвиженность сказалась настолько, что к первому шагу он готовился два дня. Вначале освоиться с вертикальным положением. Потом учиться стоять и, лишь после - три шага до раковины. Три шага до раковины за пять минут, за что врач по лечебной физкультуре даже похвалил.
И странное дело, - думал он не о самолете, который ранее казался целью жизни.. Болезнь изменила приоритеты. На первый план вышло желание выжить. Но, что еще более удивительно, не пропал мужской интерес к другому полу. Видно так устроен мужчина, и на смертном одре желать женщину. Чувствовать ее прикосновение, руки, голос, волосы. Колдовская сила женского обаяния. Сколько стихов, поэм написано и прочитано, а тема, по-прежнему, – неисчерпаема.
Отношения между полами восходят издревле к поэтической метафоре: грубый, жестокий вандал склоняет свои колени, потрясенный красотой и грацией своей избранницы И даже при очень высоко-духовной эмоциональной привязанности, именуемой в просторечии любовью, желание, потребность мужчины в физическом контакте неистребима. Именно в этом свойстве кроется поразительная, всеохватывающая власть женщины. Все мечты мужчин о власти и превосходстве над женщиной ничтожны в свете одного простого факта – не женщина ищет мужской ласки, а мужчина жаждет женщину. Но почему, воспевая и заслуженно славя ее Величество Женщину, мы, мужчины, опускаем ее до низменной, нас утоляющей страсти.
К сожалению или к счастью, природа вложила в мужчину высокое и низменно–утилитарное отношение к женщине?
И не было исключением его отношение к Галине. Поэтически в мыслях, возвышая ее, он, между тем не считал ее ни кисейной барышней, ни дворянкой. Он чтил и любил в ней женщину. И это было для него гораздо значимей, чем душевная близость. Она была лет на пятнадцать моложе его, но в этом деле много опытней. К тому ж, по профессии, – учитель биологии. И когда после его первого фиаско, они пили чай, Галина, улыбнувшись, сказала:
– Мы еще придем с тобой, Козлов к триумфу. Даже у неразумных животных бывает несрабатывание инстинкта. А человек, - животное лабильное. Заметив непонимание Козлова, она пояснила:
– В физиологии - это функциональная подвижность, скорость протекания элементарных циклов возбуждения в нервной и мышечной тканях. Понятие «лабильность» введено русским физиологом Н. Е. Введенским.
Козлов, выслушав коротенькую лекцию по физиологии, и, успев успокоиться после неожиданного поражения, рассмеялся:
- После такого объяснения и евнух ощутит себя мужиком.
Александр жил в другом и теперь в нереальном для него мире.
Вера должно быть заметила его неустроенное настроение. Оно не улучшилось, а, напротив, обострилось, когда Вера сказала, что пришел сын. Поздоровавшись, Козлов лежал молча.
- Что ему нужно на это раз? – спросил он, давно заметив, что сын приходит только по собственной необходимости. Опять что-то нужно от нас, дебильному ребенку?
После ухода сына Вера успокоила его - ну что ты придираешься? У молодежи своя жизнь.
- Конечно, ты рассуждаешь как педагог. Тебе б найти оправдание. Ты, только не обижайся, как клюшка, оберегаешь его. Мне иной раз кажется, - от твоей опеки у него произошла усушка мозгов..
- Глупенький, – она подошла и погладила по волосам. - Кто ж, как не мать будет заботиться о своем сыне. И о твоем тоже.
От ее прикосновения затеплело на душе, весенним ветерком повеяло. Он попытался приобнять ее за плечи, но она, отстранившись с разворотом, нечаянно задела его грудью – не напрягайся. Мы с тобой, Козлов договорились.
Александр, сжавшись изнутри, опустошенно отошел к столу и сел, усмиряя частое дыхание и, с молчаливым возмущением глядя на жену. Сдерживал себя, чтоб в пылу обиды не наговорить чего.
- Ты не обижайся, – сказала Вера, не оборачиваясь к нему. - Ты сам установил правила игры.
Александр нервно заерзал на стуле, – мы договаривались об одном только, а ты строишь из себя неприкасаемую, как оголенный электрический провод.
Вера неестественно засмеялась:
– В точку попал. И правда, душа – оголенный провод. Будто сняли всю оболочку. – Вера посмотрела на мужа. – Растоптал ты, Саша, мою душу.
Засвербило в мозгу, райздраем заколыхалось, неясной тревогой отозвались ее слова. За жену, за себя, за уютную неустроенность отношений. Подавляя желание встать и уйти, он спросил:
– Что изменилось? – и, не дав возможности перебить себя, - продолжал:
– Лишь в одном. Но я по-прежнему, – он чуть запнулся, – люблю тебя. Мы разделились лишь телами, как сиамские близнецы.
Вера отстраненно сказала:
– Как ты не понимаешь, – тело и душа не разделимы.
Вера говорила, и Александр понимал ее правоту, как и то, что ничего изменить нельзя. Знал характер жены. Он помнил, как ее мать говорила в минуты ссоры с дочерью, – упрямая. Упрется, танком не сдвинешь. Но от того не стало ему лучше. Прорастала обида за себя, жену, не сложившуюся совместную жизнь. И какая она у него сейчас, жизнь? Одно понимал - не была нежно-счастливой, как в первые годы.
Помолчав, Вера с глухим раздражением произнесла:
– Никакая не любовь, а ее послевкусие.
Сказала тоном, не предназначенным ему. Скорее для себя. И тут же интонационно, по-другому, добавила:
– Ты, Сашенька не прошел испытание на прочность в нашем с тобой союзе. – Она со вздохом села на стул, стоящий в отдалении, в другом углу комнаты.
Козлов от внутреннего возмущения подался вперед, но тут же осел, как перекисшее тесто. Обмяк мыслями. Любовь – когда оба счастливы. Для него неоспоримо. Как и то, что жена любит его. Это он чувствовал. И отторжение ею собственной Любви стало ее жертвою, возложенную на алтарь
Козлов после случившегося и размышлений в больнице, старался сдерживать волнение. «В человеческих отношениях – думал он – как в конструкторском деле нельзя двигаться вперед, не предусмотрев конечной цели» Они с женой приняли поспешное решение, коварное и каверзное для обоих. И теперь уперлись в стену тесного тупика, развернуться в котором для обратного пути не было возможности» Муторно и гневно у него на душе.
От приходящих сослуживцев он узнал, что после прихода Маношинна и Воропаева, ОКБ работает над планерами под маркой «КАИ». И более того, в полном объеме принят эскизный проект.
Но, к собственному удивлению, Козлов не ощутил зависти. Не зря говорят, болезнь делает людей добрее. И от этого понимания небо стало казаться ближе.
Вкус неба
Еще стояло жаркое лето, но уже отдаленно чувствовалось приближение осени. Мелкими желтыми пятнами вкрадывалась она в листья берез, красными в покров осин. Изредка перед заходом солнца летели ажурные паутинки. Чаще, еще наслаждаясь погожими днями, летали, радуясь, теплу маленькие, а иногда и большие стрекозы Природа ожидала и готовилась к тризне уходящего лета.
Но еще водились на лазурном небе, плыли причудливые облака. Тянуло под облаками в восходящем потоке, как в печной трубе.
Роберт закладывал спирали, стараясь вписаться в отведенный природой круг потока. Теперь на планере КАИ-12 он поднялся на буксире за самолетом.
«Аннушку» заправляли из бензозаправщика, регулярно, доставлявшего топливо.
Полеты иногда проходили и среди недели, но это были дни «трудных» подростков. Их стали направлять в «Факел» - так называлась планерная станция, не только райком, но и горком комсомола.
В прошлое воскресенье приезжал секретарь горкома комсомола Костя Максимов. Увидев Роберта, он, хромая на негнущуюся ногу, с открытой улыбкой поздоровался с Робертом, как со старым знакомым.
Их знакомство состоялось еще в пору работы Роберта над дипломным проектом. Костя часто приходил в кабинет дипломного проектирования,– он учился на вечернем факультете и работал над дипломным проектом здесь в «дипломке».
Своей, нетипичной для комсомольских вожаков такого ранга, открытостью в отношениях с любым человеком он выгодно отличался от своих коллег.
- Как у Вас дела в «Факеле»?
Роберт рассказал и о приобретении «Яскулки», и бензозаправщика.
Костя рассмеялся :
– Хочешь жить, - сказал он красивым баритоном,– умей вертеться?
-Вроде того – ответил застенчиво Роберт.
Он иногда стыдился этой своей застенчивости, но что поделать, наигранно вести себя он не мог. И не хотел.
-Роберт, Вы там прикиньте с Михаилом Петровичем, сколько ребят можете взять? - Он, помолчав, сказал:
– Бесценный плацдарм для воспитания даже отпетых пацанов. Посоветуемся на бюро, и вас к награде представим.
- Я лишь, – исполнитель. А вот Михаила Петровича давно пора. Одни лишь шишки на него падают.
Костя нахмурился:
– Знаю, вешают на него всяких собак. Бьют одного, чтоб не высовывались другие. Ему бы в другом времени жить. Не вписывается он со своими инициативами. А? – он поглядел на Сереброва – как считаешь?
-Согласен, но удивляюсь, – он ведь старается не для себя. Он – дыхание Роберта перехватило, но, справившись, он продолжил:
– Он как Данко, как Павел Корчагин, а его?
Костя, не сдерживаясь, захохотал. И казалось, смех его отозвался по всей округе, отлетел и ударился о гладь волжской воды.
- Извини – сказал Костя – уж больно красноречив пример. Но, – он нахмурился:
- Литературные примеры иногда далеки от обычной жизни. Этакие ножницы, - он уже открыто, улыбнулся.
И сейчас, «выпаривая» под облаком, Роберт вспомнил походку секретаря. Она была неровной и прихрамывающей, как у Чуишева, – инструктора аэроклуба. Конечно, в аэроклубе летать куда спокойнее. Да только налет там меньше. Хотя опять же, Пантюшин смог налетать. В школу летчиков – испытателей приняли.
Неожиданно его тряхнуло и он «посыпался» вниз. Он глянул на вариометр - он показывал снижение. «Так тебе и надо, мечтатель». – усмехнулся он.
Роберт осмотрелся и перелетел под другое облако. И не надо было глядеть на приборы. Поток помогал ему набирать высоту. Говорят, раньше были рекорды на продолжительность полета на планерах. Сейчас нет такой необходимости, – высокое качество планеров позволяет летать почти без ограничения времени. Даже ночью. И рекорды отменили. Об этом ему рассказывал Михаил Петрович.
«А, в самом деле, отчего его не признают в городе? - снова вернулся он к разговору с Максимов.- И, что за ножницы? Даже не намек, на отношение партийного руководства, а прямым текстом?» Серебров опасливо покосился на приборы. И высотомер, и вариометр – оба прибора показывали набор, пусть не резкий, но устойчивый. Интересно, – вдруг подумал он, – почему Томка не согласилась поехать с ним. И еще вспомнил, как нелестно говорила о ней Людмила Федоровна:
. – Не пара она тебе, Роберт.
Он, хотя и уважал Людмилу Федоровну, но не скрывал внутреннего возмущения, - как хватает смелости сказать, кто для кого создан? Об этом и сам бог не знает. Он вспомнил, как гуляли они в городском парке, как поглядывали на нее парни. Расставаясь вчера, он сказал:
– А ты красивая, Тома.
Вспомнил, и зарделась душа, затрепетала, взлетела и затерялась в облаке.
Он взглянул в полетное задание. Впереди еще значился штопор. Взглянув на часы, понял, - пора уходить в зону для выполнения фигур высшего пилотажа.
Справка.
Штопор. Самолёт или планер может войти в штопор непроизвольно из-за ошибки лётчика, или может быть введён преднамеренно для ознакомления лётчика с особенностями поведения машины в штопоре и обучения технике входа и выхода из штопора.
Но в обязательном порядке испытания на штопор проводятся для опытных машин, кроме пассажирских самолетов. У этих типов запас прочности меньше, чем у пилотажных. При испытаниях на штопор на самолет и на планер устанавливается противоштопорная установка. На ней в контейнере укладывается парашют, который в аварийных ситуациях, в случае невыхода из штопора, он при определенных действиях пилота раскрывается, препятствуя вращению летательного аппарата.
Впервые случайный выход из штопора осуществил британский авиатор Уилфред Парк. В августе 1912 года из-за ошибки пилотирования его биплан вошёл в левый штопор на высоте 200 метров. Пытаясь погасить сильную продольную перегрузку, Парк полностью отклонил руль направления вправо (то есть в сторону, противоположную направлению вращения аэроплана). Самолёт вышел из штопора на высоте всего 15м.
Впервые преднамеренный ввод самолёта в штопор на аэроплане «Ньюпор» осуществил 24 сентября 1916 российский военный лётчик Константин Константинович Арцеулов, внук художника-мариниста Ивана Айвазовского. На высоте 2000 м он два раза подряд вводил машину в штопор и благополучно выводил её.
Роберт отдал ручку управления от себя, и, ощущая свежий вкус неба в его бездонности, в шуршании воздушного потока о крыло планера, полетел в зону.
Я поднимался на планере, правда пассажиром на «Бланике» и очень понимаю, описывая полет Роберта, все его ощущения неземной радости и отрешение памяти от чуждого и ненужного земного.
Симаков, подойдя к кульману и стоя, не присаживаясь, продолжил работу над высотным планером. Собственно схема планера уже была на бумаге. Теперь он только «обсасывал» ее. Идти впереди коллектива – не просто фраза. Всегда кто-то должен быть впереди всех. Чуть обгоняя, и, не позволяя себя догнать. Иначе по окончании одного проекта, не к чему будет приступить коллективу.
Он знал себя – пока внешний вид не будет его удовлетворять, он не перестанет думать об этом. И не оставит, не махнет рукой. Сейчас во главу Симаков ставит, а потому и добивается красоты внешнего вида. И даже теперь, когда он начал работы над компоновкой, он нет – нет, и возвращается к этому.
Он вспомнил разговор с Сергеем – шофером. Даже он имеет представление о красоте. Но почему «даже». Понимать красоту может каждый. Хотя понятие сугубо индивидуальное. И не зависящее от уровня образования. В авиации она более целесообразна, но и более строга. Здесь диктует не только эстетика, но и аэродинамика. Два требования, иногда противоречащие друг другу.
Подошла Люся:
– Можно взглянуть? -Посмотрев три проекции планера, она воскликнула, – красота.
- Так считаешь? - нарочито удивившись, спросил Симаков
Люся восхищенно кивнула
- А если это так, то, что есть красота? И почему ее обожествляют люди? «Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» – вдохновенно, под стать своему настроению продекламировал Симаков.
Люся, улыбаясь, неслышно, наподобие хлопка сложила ладони и посмотрела снизу вверх на Симакова:
- Михаил Петрович, что-то не замечала за тобой грехов стихосложения.
Михаил сделал несколько карандашных штрихов:
– Не грешен, матушка, – он взглянул в ее сторону и отметил мелькнувшую горечь на ее лице.
Ругнув себя за оплошность, – он знал тема детей для нее больная, и продолжил:
– Как ты знаешь, я, – любитель поэзии, особенно бардовской. А это Николай Заболоцкий. Слышала о таком?
- Обижаешь, Михаил Петрович – сказала и продолжила – и знанья малая частица открылась им на склоне лет. Что счастье наше – лишь зарница, лишь отдаленный слабый свет
- Мера, Людмила Федоровна – вот составляющая красоты - задумчиво произнес Симаков Важнейшие эстетические понятия – красота, гармония, мера – рассматриваются Гераклитом как отражение свойств и связей объективного мира.
- Слушай Михаил Петрович, - сияя круглыми от восторга глазами – сможешь выступить в нашем спорклубе?
-Теперь? - удивился Симаков – а разве танк Романовой не раздавил клуб?
- Нет. Только проехал. Так я жду – сказала Люся и, улыбнувшись краешками губ, посмотрела с надеждой на Симакова.
- Запросто, – Симаков улыбнулся, оставаясь серьезным. Тебе, правда, понравились обводы планера? – спросил он, пытливо заглядывая в глаза.
Люся отошла на шаг, словно разглядывая Симакова.. Еще раз повторю – кра-со-та – произнесла она по слогам.
-Человек способен постичь красоту, если его способности развиты к ее постижению – нравоучительно сказал Симаков. Ладонями он прикоснулся к предплечьям Мицкевич и произнес: – спасибо. Прием закончен. Не обидишься?
- Обижусь, но что поделаешь – сказала она, но ее лицо выражало удовлетворение.
Все, – твердо сказал Симаков, не отрываясь от чертежа. Мое терпение закончилось. Он выглянул из кабинета – Тамара, зайди.
Тамара появилась тут же, – жду приказаний, шеф.
Резануло слух Симакова «шеф» и он сердито сказал:
– Найди срочно Братченко.
К его удивлению, Братченко вскоре вошел. И это несколько охладило пыл Симакова.
Но дальнейший разговор об испытании планера опять превратился в тягомотину.
Сейчас, когда Симаков сказал, что противоштопорная установка готова, тот стал требовать заключение ЛИИ. А потом добавил:
- Как я знаю, инструкции по выводу из штопора до сих пор нет?.
-Точно, Василий Александрович, - подтвердил Симаков и ерническим тоном продолжил – нет и быть не может, и на удивленный взгляд Братченко, сказал:
– Рекомендацию по выводу из штопора должен дать испытатель.
Братченко открыто засмеялся:
– Конструктору надо бы знать, – для вывода из штопора всего лишь педаль и ручка управления. Прошу помнить, уважаемый ведущий конструктор, что я с самим Гарнаевым летал. А с Анохиным у нас шкафчики в летной комнате соседствовали.
Михаил к этим испытателям относился с большим уважением, но это его не тронуло. Он сжал зубы так, что выступили желваки:
–А летчику- испытателю должно знать, что на разных машинах, на планере тем более, при штопоре существует запаздывание при выводе, разная потеря высоты при выполнении штопора.
Василий Александрович, - поведение летчика уже начинала его забавлять. - Вам напомнить разговор у профессора Воропаева?
Симаков подождал реакцию Братченко на его слова. Но тот, закинув ногу на ногу, отчего в районе бедра на брюках взметнулось и застыло недвижно крыло, бесцветно сказал:
– Моя позиция не изменилась. – Напишите, как я должен действовать?
Симаков смотрел на это крыло одной половины брюк и это выдвинувшееся крыло, вернее крылышко, напомнило Виктора Константинова. Он как-то сказал о Братченко: – сбитый летчик.
- Так мы ни до чего не договоримся.- Братченко поднялся.
- Но ведь у Вас есть неограниченные возможности уже сейчас вживаться в планер – не обращая внимания, продолжил Симаков
- Болтаться, как новичку, на тросе за самолетом? - рассмеялся Братченко и несколько отвернулся от Симакова. – Я медаль получил за испытания более серьезных машин.
Он посмотрел на Симакова и продолжил:
- Еще в первый послевоенный год на самолете- буксировщике Як-11 «таскал» первые буксируемые планеры- мишени КБ Бакшеева, – гордо заключил он.
Михаил отметил его чеканный профиль. Небольшой нос, и прямой средней высоты лоб придавали его лицу монументальность, а манера поведения подчеркивала некий снобизм
- Но ведь мы платим Вам зарплату. Ее как-то надо оправдывать, – строго произнес Симаков.
- 315 руб.? Вы называете зарплатой? – от возмущения он даже привстал. – В Марбе (московская авиаремонтная база) за один полет мне платили больше.
– А мне, – подумал Симаков и того не платят, но подумал без зависти, а с сожалением.Прав Константинов: Братченко боится полетов.
Симаков, еле сдерживаясь, вынул из выдвижного ящика письменного стола чистый лист бумаги:
-Сейчас Вы получите такую инструкцию.
Сняв колпачок с перьевой авторучки, он размашисто написал:
– Действовать по правилам вывода аппарата из штопора. По результатам испытаний выявить особенности планера при входе и выходе из штопора. И, расписавшись под этим незамысловатым текстом, он протянул Братченко.
Тот взял лист, неспешно прочитал, не торопясь, свернул его и, фиолетово улыбаясь, аккуратно сложил в боковой карман гимнастерки:
.- А это, - он похлопал карману, - я предъявлю Урланову.
Симаков от неожиданности замер за столом. Взяв себя в руки, он членораздельно произнес:
-Х амство я оставляю на вашей совести. А за отказ испытывать планер, я вас увольняю.
Братченко снисходительно засмеялся. Вы, Михаил Петрович, кажется, забыли, что я в номенклатуре Министра Дементьева? А ведь я с самого начала предупреждал.
Братченко встал и с нескрываемой гордостью пошел к двери.
***
Симаков и Мицкевич задержались после работы, обсуждая и решая, как форсировать работы по планеру КАИ-17.
- Завидую Ожогину и Асокину, – загораясь лицом, сказал Владимир. – Как пошла работа по КАИ-14(«Джентльмен») и КАИ-19 («Беркут») с приходом мэтров.
- Не сглазь – суеверно произнес Симаков, – покой нам только снится. Возникла другая проблема.
Он молча полез рукой в стол и, достав институтскую газету – многотиражку, подал ее Владимиру. - За эту неделю, между прочим.
Владимир внимательно прочитал статью из «Крыльев советов».
«Одним из больных мест у нас на факультете является работа СНО (студенческое научное общество – авт.). Очень мало студентов занимается в кружках. Но в самом тяжелом положении находится наше студенческое бюро.
…Нельзя допускать, чтобы студенческое ОКБ, детищем которого являются планеры КАИ -11 и КАИ -12, исчезло бесследно после образования ОКБ СА. Ведь СКБ – это неотъемлемая часть работы СНО, позволяющая студентам уже в институте рассчитать и своими руками построить летательный аппарат.
СКБ – гордость первого факультета и мы должны его возродить»
-Ничего особенного, - ухмыльнулся Владимир.
- Ты не врубился. Нас выставляют, как душителей творчества.
Рая Люшина подошла незаметно, и стояла теперь рядом. На ее худощавом лице застыла вяло - чувственная улыбка. – Михаил Петрович, - она притронулась к пуговице его пиджака – я о Вас рассказала сыну Владику, и он хочет видеть Вас.
Теперь она улыбнулась бесхитростно и наивно, как ребенок. – Вы зайдете к нам?
Михаил удивленно посмотрел на Раю и заметил странные жесты Владимира. До Михаила только сейчас дошел смысл слов Раи, и, расшифровав смысл жестов Владимира, он сказал серьезно:
– Так времени нет. Извини, Рая.
Рая горестно вздохнула: – вот и Анатолий Иванович тоже.Она также тихо и незаметно отошла.
-Ценют нас, - съерничал Мицкевич и было неясно, к чему он относит свои слова.
***
Тамара ближе к обеденному перерыву без стука вошла в кабинет, и, глянув на нее неестественно унылый вид, Симаков бодро сказал:
– Красоту ничем не испортишь. - Но не получив поддержки на шутку, спросил: случилось что?
Тамара, не глядя на Симакова, протянула ему фирменный бланк министерства. Это был приказ министра авиационной промышленности Дементьева.
Выписка из приказа МАП (приказ привожу с сокращениями)
1. Заместитель Главного Конструктора ОКБ СА, воспользовавшись служебным положением, дал незаконное указание на перегон планера «Яскулка» с аэродрома московского аэроклуба в Казань.
2. Усматривая в этом произвол, недостойный должностного звания, объявить тов. Симакову выговор.
3. За совершение незаконных действий, порочащих занимаемую им должность, Симакова Михаила Петровича перевести на должность ведущего конструктора по планерной тематике.
Основание: Письмо Татарского обкома КПСС
- И что из этого? – равнодушно произнес Симаков, глядя на Тамару.
Секретарь начальника ОКБ подняла глаза. Они были влажными. – Несправедливо это – она аккуратной, почти детской рукой указала на приказ.
И, выпрямившись, решительно сказала:
– Я могу не показывать Маношинну.
Симаков терпеть не мог, когда его жалели. И он сердито сказал:
- С твоей стороны это будет таким же служебным преступлением. Отнеси Дмитрию Григорьевичу.
***
На следующий день в обеденный перерыв я пошел в райком комсомола. На месте был только второй секретарь Валерий Балыкин.
Выслушав, он улыбнулся:
– Не помню, кто сказал, «зависть сильного – в помощи слабому. Зависть слабого – в борьбе с сильным». Валерий еще много говорил, - он закончил филологический факультет казанского университета имени Ленина. И говорить он умел. Но когда я спросил – есть ли у него выход на ЦК, он с сожалением произнес – извини, так высоко пока не летаем.
В горком к Косте Максимову я пошел только на следующий день после работы, предварительно созвонившись с ним.
В ЦК комсомола я попал только через полмесяца в одну из командировок. Изложив Филиппенко о положении в ОКБ, я, зная их отношения с Пантюшиным, сказал:
-Обстановка не терпит отлагательств. Обком давит талантливого человека. Филипенкео доброжелательно улыбнулся, – так мне Саша сказал, что у Вас новое руководство.
- Правильно, но противоречие Михаила Петровича не с руководством, а с обкомом партии.
- Вопрос непростой, – покачал он головой, - но, возьмем на заметку.
Нельзя сказать, что у Симакова уменьшились заботы. Заботы о производстве деталей КАИ-17, натурные продувки планера КАИ-11, доводка лебедки – вроде одни и те же вопросы, но, каждый раз требующие иного подхода и решения. Симаков сколько раз убеждался - к Маношинну ходить – себе дороже. И он старался решать вопросы своими силами через и с помощью тех, кто верил ему.
Радовало, что работа над рекордными планерами пошла после смены руководства полным ходом.
Правда, Герман Николаевич, теперь в чине главного конструктора продолжал относиться к рабочему проекту также, как, к дипломным ранее.
Когда Симаков сказал об этом Мицкевичу, тот развернулся в его сторону и спросил:
– Что ты имеешь ввиду.
Симаков, сердясь на непонимание, сказал:
-Сроки, конечно. Как известно, можно предложить десятки вариантов на один и тот же узел. А наш главный, как тешится, – не успели один вариант проработать, а он уже со вторым идет.
- И какой выход?
Симаков выразительно посмотрел на приятеля:
- Я утвердил и все.
Мицкевич, отсмеявшись, сказал:
– Хоть ты мне друг, Платон, но истина дороже.
Теперь уже Симаков вопросительно взглянул на Владимира.
- Тебе, Миша, надо быть генеральным конструктором.
- Всему свое время, – недовольно произнес Симаков.
Оставшись один, Симаков задумался. Не понижение в должности его волновало. Другое тяготило. Это затрудняло дальнейшее общение с заказчиками. Выручали сложившиеся к этому моменту связи. Определенная известность в деловых кругах.
Вот, – подумал он, – каким горьким бывает вкус неба. Но от этого небо не стало для него дальше.
И так, можно подвести итоги – думал Симаков, шагая, домой. От остановки троллейбуса до дома каких-то пять минут. Всего-то пересечь улицу Декабристов и пройти вдоль 11 Союзной, теперь уже улицы Гагарина, три «пятиэтажки» и он, шагая на «автопилоте» думал, но, не просто проигрывая сложившуюся ситуацию, а, как говорят в таких случаях математики, мысленно экстраполируя, заглядывая вперед. Так он поступал при проектировании планеров или любого изделия.
Итоги чего? – продолжал размышлять он. В жизни каждого человека присутствуют взлеты и паденья. Но они, как правило, чередуются. Как у летчиков при тренировках - набор высоты, уход в зону – воздушное пространство, которое отводится спортсмену для выполнения фигур высшего пилотажа. Вот здесь и начинается концентрированная демонстрация взлетов и падений. То свечой, вкручиваясь в обволакивающий шум воздушного потока – выше, еще выше. Стрелки высотомера и вариометра в бешеной пляске радости уходят вправо. Потом вдруг удивленно застывают и самолет стремительно в резком спуске, равным падению, врезается в тугие воздушные струи - рвущие, цепляющиеся за каждый незначительный выступ на теле самолета. Стрелки приборов в такой же сумятице уйдут влево. И снова вверх – набор, резкий спуск. И так многократно, как в жизни.
Но у него что-то надломилось, расстроилось в таком жизненном естестве.
Он не любил и не мог отмахиваться от проблем, встающих перед ним. Кажется, Фрейд сказал, что тип характера дается человеку от природы. Симаков хотел бы выбросить из головы и не принимать близко к сердцу. По принципу: идет, как идет, но не мог. Он обдумывал, как ему поступить. партийные органы не признают. Кто мог так все преподнести, что он стал каким-то жупелом для обкома партии?
В своих обращениях в обком он не искал личной выгоды. Он дошел до двери своей квартиры, и тут пришло решение – идти в обком к Дергачеву К Дергачеву? Второму секретарю Обкома партии? Он вспомнил, отчетливо вспомнил: его как мальчишку отшлепал солидно поживший человек. И кто? Тот, кто согласно принятой идеологии идет в первых рядах строителей коммунизма?
Михаил почти бегом спустился с четвертого на первый этаж и вышел во двор дома. Перейдя улицу Декабристов, пошел через сквер к Иванину. Хотелось не просто поделиться новостью, а обсудить предполагаемые действия. Говоря с приятелями, он не ждал совета, хотя это не исключалось. Присутствие их ему было необходимо для активизации собственных мыслей.
Открыла жена Бориса. – Она засмеялась, как позвонила в колокольчик, – незваный гость лучше татарина.
Отошла, уступив Михаилу место в тесном коридорчике, и крикнула:
– Боря, к тебе.
Она глянула еще раз на Симакова:
– А я не против, если бы такой мужчина пришел ко мне.
Симаков чуть раздвинул губы – не до улыбок в его настроении: – ох, и стерва, же ты, Людка.
Борис вышел и, услышав ее последние слова, сказал:
– Вот дура - баба
Людмила снова захохотала, но уже тоном ниже, – сколько званий и все мне одной.
Борис хмуро произнес:
- Не обращай внимания, Миша. У нее это бывает.
- Пойдем, Боб, погуляем.
Они вышли из подъезда, и пошли в сквер. Мартовское солнце поработало целый день, и теперь местами стояли лужи. В них неярко отражался свет фонарей. Но дорожка в сквере, приподнятая осенью насыпанным гравием, была почти сухой и тянулась в сотню метров.
Борис удивленно посмотрел на Симакова и добродушно улыбнулся:
– Ты меня, как собачку, прогулять вывел?
- И прогулять тоже, - Симаков отвлекся от своих мыслей и сказал:
– Боб, и как ты живешь с ней?
Борис откликнулся почти с той же спокойной улыбкой:
-Это, смотря какие достоинства покрывают недостатки?
- Да найдешь ты еще девку покладистую, и с еще большими достоинствами.
- Нет, Миша. Где гарантия, что недостатки не будут больше? Женщин не поймешь.
Борис улыбнулся смущенно, – принцип Сократа: если попадется хорошая жена, будешь исключением. А плохая – станешь философом.
Они молча прошли несколько шагов, и Борис спросил:
-Так, что ты мне хотел рассказать?
Симаков в раздумье произнес – не складывается как-то у нас.
К удивлению Симакова, Борис отнесся спокойно:
. – Все будет зависеть от того, как мы найдем общий язык с ними. Относись к ним дружелюбно. Он пошевелил без звука полными небольшими губами и сказал:
-Толерантность – вот наше оружие. И не при ты, Миша, как танк. Иногда и отступить, возможно. Вспомни - Кутузов сдал Москву.
Не меньше часа ходили они по этой единственно подходящей в этот вечер «магистрали» Редкие прохожие, кто медленно, кто почти бегом встречались с ними, и тогда им приходилось потесниться.
***
Кафе «Блинная», где он встретил Анфису, показалось в этот раз неуютным и холодным. Есть он не стал. Взял лишь булочку и стакан чая.
Симаков купил билет на электричку и с Казанского вокзала поехал в ЛИИ. – летно-испытательный институт Вот уж во истину, не ведом человеку его следующий шаг. Он ехал по той же дороге, что и тогда, после приезда из Лешно. И так припекла память того дня и ночи, что зыбко взгрустнулось, и засвербило на душе. А потом вдруг колокольчиками, будто кто звякнул.
Он помнил, что станция, на которой жила Анфиса, находилась на этой же ветке. Но сегодня вдруг память обострилась. И только отъехав от вокзала, он стал внимательно вглядываться в дорогу.
Помнится, что это не была первая станция. На первой станции тогда Симаков стал колебаться – ехать или не ехать. Но в это время Анфиса рассказывала, как они с братом в детстве дрались. Брат был старше, и потому ей приходилось уступать. Не сознательно, а перед его силой. И ему неудобно было выскочить, не дослушав. Потом он стал рассказывать о Польше. Ему стоило больших трудов объяснить Анфисе что такое «все есть» в польских магазинах
- Все, все? – удивленно спрашивала она и тут же добавила – такого не может быть.
Как ни странно, но он не мог доказать, что все-все может быть в польских магазинах. По советским меркам это не воспринималось. Себе он привез велосипедные камеры. Подумал и о Саше, но она тогда уже перестала заниматься спортом. Да, еще он купил для Наташки шерстяной детский костюм. Он хотел сказать именно об этом, но посчитал неудобным, говорить о жене и дочке. Вот, когда началась измена жене. Не в постели, а именно в этот момент молчаливого вранья. И он рассказал лишь о камерах.
– А колбаса свободно продается?- спросила она
Симаков окинул ее взглядом.- Полное округлое лицо и плотное тело, для девятнадцати летней девушки, нетипично, но приятно ласкало взгляд . Для мужика, – подумал Симаков, – изобилие определяет по наличию дешевой водки.Зрелые женщины возможностью свободно купить гречневую крупу. А девушки? Неужели только по многочисленным сортам колбасы?
Электричка затормозила перед платформой следующей, какой-то станции. Симаков, как и раньше, смотрел в окно, и какая то интуитивная память подтолкнула его к двери, и он выскочил из вагона, чтоб осмотреться более внимательно. Двери за ним сразу захлопнулись, и он остался один на платформе. Интуитивно, по каким-то обрывкам памяти, он нашел этот дом.
Михаил с внутренним волнением позвонил в квартиру, не совсем уверенный, что правильно определил ее. Он пришел в ту квартиру, где жила Анфиса. Но новые жильцы ее адреса не знали.
. Он ехал на электричке по железной дороге в город Жуковский, намереваясь посетить ЛИИ и ЦАГИ. Он знал теперь, что она где-то рядом. Хотя, конечно, в столице найти человека, что иголку в стоге сена. Но он верил, что найдет ее. Вот уж, истинно, недавно прошедший фильм «Девушка без адреса», воплотившийся в его жизни.
Уже в гостинице, возвратившись из Жуковского, он вновь вернулся памятью к ней, и приятная тоска завладела им. Эта тоска припомнила почему-то книгу «Угрюм-река». Сон Прохора и, пришедшую во сне Синильгу. Симаков помнил только имя. Книга появилась в доме недавно. Одну из немногих книг в квартире. Это Саше подарили на работе в день рождения. Он не задавался вопросом - почему именно эту? Кому-то, видимо, посчастливилось достать. Или? – он взглянул на жену – Сашок, а почему тебе именно эту книгу подарили? – Жена остановилась и задумалась. Потом отмахнулась – От большой любви
- А кто подарил? – Жена рассмеялась – наверное, любовник.
- А он тебя не называл Синильной? – не отставал Михаил
- А кто такая? – спросила она из кухни
Симаков полистал книгу и почти сразу нашел это место.
Прохору лень подыматься. Он взял ее маленькую руку и погладил.
— Как тебя звать?
— Синильга. Когда я родилась, отец вышел из чума и увидал снег. Так и назвали Синильга, значит — снег... Такая у тунгусов вера.
- Так я же не тунгуска - с лоснящейся улыбкой ответила она.
А Михаилу показалось обидным ее непонимание. Его ностальгического состояния. Но через минуту он уже обрадовано подумал – и хорошо. Иначе не избежать бы расспросов.
Анфиса была для него холодной и далекой, как Синильга. Его страданием, радостью и обязательством. И пусть останется только с ним. Душа и тайна не разделимы, пока они вместе – подумал он.
- Слушай, Мишка, - крикнула жена из кухни – кого там приняли на фирму?
- Не понял - вместо ответа сказал Симаков, подходя к кухне
Саша оторвалась от плиты и пронзительно посмотрела на мужа. – Для работы на плазах.
Симаков от удивления замер в проеме двери, опершись руками в косяк.
-Вчера только. - Жена, полуобернувшись в его сторону, ответила загадочно – чека не дремлет.
Симаков не стал спрашивать, откуда информация, представив крепко сложенную Зою Мусатову. Черноглазая молодая татарка глянулась ему сразу. Чисто в эстетическом плане. Но сейчас он, как можно равнодушнее, ответил – молодая женщина, но говорят опытный специалист - плазовик. По рекомендации Гаврилова.
-Миш, - плазы, на чем выполняются?
- На специальных столах, – ответил Симаков, ничего не подозревая в ее словах.
Она засмеялась:
– В рост человека?
- Нет же – сдержанно ответил Симаков. Его начинала раздражать такая настойчивость жены - всего полметра высотой.
- Так я не имела в виду высоту? – Саша хихикнула, но потом, вытирая руки о сатиновый фартук, сказала миролюбиво – я пошутила.
Симаков удивленно посмотрел на жену:
– А я то верил в целомудренность женщин. Их не подверженности пороку.
- Порок, Миша, - не в мыслях, его ищи в действиях. В ваших мужицких, – сказала она уверенно
Михаил намеренно нахмурился. На самом деле ему было любопытно узнать взгляд жены именно на предмет порока.
– Откуда такая уверенность? – спросил он, с интересом ожидая ответа.
- Как говорит Тамара,- все мужики козлы.
- С каких это пор Тамара – носитель нравственности? – спросил Симаков.
Саша нахмурилась:
– Мне неприятно об этом говорить.
Но, заметив ожидание Симакова, продолжила:
– А ты думаешь приятно, когда тебя несколько раз в день раздевают?
Симаков от неожиданности застыл на месте. Так и остался стоять у косяка
– В переносном смысле, к счастью, – сказала она
- А что, ты у меня бабец, что надо, – сказал Симаков, едва отходя от ее слов, и, ревниво оглядывая ее плотно сложенную фигуру.
Он ощутил, как плотной волной поднимается ревность. Вышла из души, дошла до сердца, ударила в голову.
На ее удивленный взгляд, он, успокаиваясь, пояснил:
-Мужик предназначен природой быть охотником. Это - инстинкт. И называется он – половое влечение.
Саша отмахнулась:
– Эту философию мужики для оправдания своих поступков придумали. Но, слава богу, есть нравственность еще в нашем обществе.
Симаков промолчал. Снова Синильга звала его. Он чувствовал это. Только сегодня этот зов, а может быть разговоры, довольно откровенные и неожиданные, возбуждали его той самой порочной мыслью, которую осуждала Саша. Не было в его мыслях ни святости, ни стыда. И Симаков, как Александр Яковлевич из «12 стульев» мысленно краснел, каялся и одновременно желал. Желание томительно расплывалось, охватывая все новые участки тела. И он, выпив подслащенную воду, решительно прошел мимо жены, стараясь не задеть ненароком. Он осознавал, что их желания сегодня не совпадут. И, скорее всего, придется ему спать на раскладушке. Но Саша вышла следом за ним:
– Ты знаешь, - виновато сказала она – у меня тот же настрой.
Михаил шагнул к жене и обнял ее, ощутив нарастающий трепет ее тела. Саша приподнялась на носки и, дотянувшись до его лица, приплюснулась к его губам и обняла мужа за шею и жадно зашептала:
– Хоть из того ж сословия ты, но как хорошо, что ты есть у меня.
***
Запоздалая осень надвинулась на город иссиня-темными косматыми тучами. Утром прошел мелкий дождь - сеянец. И асфальтовые дороги, и тротуары фиолетово заблестели, освещенные нежданно выпавшим из-за туч солнцем. Ближе к вечеру поднявшийся ветер высушил и асфальт, и деревья. Лишь опавшая давно листва источала мутный прелый запах. Осень нравилась Симакову, но сегодня он не замечал ее красот. Он возвращался домой в состоянии разбуженной злости. И газеты, и радио, и телевидение – все старались дать новую информацию. Как, с каким торжеством советский народ отмечает годовщину 22 съезда партии. До съезда писали и говорили о трудовых подарках съезду. Среди подарков XXII съезду КПСС была постройка и самой крупной в Европе Волгоградской ГЭС. Даже взрыв самой мощной в истории термоядерной бомбы на полигоне на Новой Земле тоже был подарком съезду. Съезд ассоциировался у него с фразой из произведения Чехова –«гости съезжались на дачу». Татарский бком КПСС сообщал через газету «Советская Татария» о работе районных и областных первичных партийных организаций, их вкладе в развитие народного хозяйства.
Симаков тоже считал себя причастным к вкладу в развитие народного хозяйства, а более того, он ощущал радость, что внес свою лепту в престиж страны. Но не в качестве подарка съезду. Симаков не выдержал общей помпезности. Дома и на работе – радио, на улицах – плакаты. У него неприятно заныло под ложечкой, ощущением обманного действа, насилия над его сознанием. Игрой во что-то великое и столь же ничтожное. Возвышающее и уничижающее душу.
Он хотел заговорить об этом с Владимиром, но тот опередил его
- Как ты относишься к решениям съезда? – спросил его Владимир..
- Какого? – уточнил Симаков для ясности
Мицкевич удивленно ответил вопросом – а у тебя не 22 Съезд?
- Вова, как надо говорить, написано в газетах, сказано по радио. А я – личность аполитичная.
- Не боишься, что тебя за кордон или как Туполева в «шарашку»?
И если меня выселят за кордон, расстраиваться не стану. Работу себе найду. – Он вдохновенно помолчал и сказал:
– Но я так легко не сдамся.- Симаков выдохнул: – а «шарашке» буду рад. Там хотя бы парторганы не будут донимать.
- Ты ушел от ответа, – напомнил Владимир.
- Не валяй дурака – запальчиво сказал Симаков.
Мицкевич задумчиво сказал:
– Ты не задумывался, что в городе только двое умных?
Симаков сердито взглянул на Мицкевича:
– К 1980 году Советский народ будет жить при коммунизме? Не бред ли? Полки магазинов пусты.- Горячился Симаков. - Если коммунизм, то в Москве.В это я могу еще поверить.
- Ты зря горячишься, Миша. – Миролюбиво заметил Мицкевич – вся наша беда в том, что мы – зрячие.
- Но не поводыри – перебил его Симаков
- И, слава богу – поддержал его Владимир, не то должно бы пресловутый моральный кодекс проповедовать.
–Именно проповедовать, - повторил он слова друга.- Весь списан из библии, ядрен корень.
Михаил выдохнул, как освободился от скверны.
Мицкевич сидел молча, сгорбившись.
- Ты хочешь сказать - нельзя жить в стране при таком к ней отношении? – Симаков тоже замолчал.
- Ты, Миша, правильно говоришь. Любить Родину, как и женщину, значит принимать ее такой, какая она есть. Со всеми недостатками
Симаков удивленными глазами посмотрел на приятеля – а как же Люция? Выпадает из этого ряда?
Глаза Владимира наполнились светлой тоской, – я и сейчас ее люблю.- Он помолчал – Женщина и Родина, - святое
-И вопрос не в том, какая Родина, а в том, кто и куда ведет ее, – сказал запальчиво Михаил.
- Зрячий поводырь никогда не будет вести слепых
Михаил удивленно оглядел приятеля.
- Что-то не так? – настороженно спросил Мицкевич.
-Все Вова как бы и так. Но, – он задумался - Родину, как мать нельзя предавать. А мы с тобой резко выступаем. А тебе не кажется, что у нас с тобой близорукость? Видим только вблизи и только часть всего большого, что за гранью
- Иди ты к лешему, – взорвался Мицкевич и даже резко вскочил, – хочешь сказать, что ты за Родину, за Сталина?
- Вова, не путай божий дар с яичницей, – Михаил тоже встал.
Они стояли молча напротив недолго, но достаточно, чтоб успокоиться и продолжить спор.
- Ты Черникова в ЛИИ знаешь?
- Еще тот арап, – тоном «я ничего хорошего в нем не вижу» - отозвался Владимир.
Симаков сделал паузу, чтоб убрать негативный настрой Владимира.
- Ты зачем мне рассказываешь? – нетерпеливо переспросил Мицкевич.
- К разговору о Родине. Он был во Вьетнаме. Что там было тогда, да и сейчас продолжается, знаешь.
-Их сам черт не разберет, – отмахнулся Мицкевич.
Симаков намеревался перейти к главному, – вот, Черников приехал из Вьетнама. Как он туда попал – особь статья.
- Где ты, Миша такому словоблудию обучился?
Симаков раздраженно спросил:
– Тебе неинтересно? Могу прекратить.
Мицкевич промолчал.
- А рассказываю я, Вова, чтоб взглянуть на Родину с расстояния.
Вот Черников взглянул.- Голос Симакова приобретал пафосность, и Владимир внимательно, не перебивая, слушал его:
- Черников дал мне послушать магнитофонную запись. Запись, конечно невзрачная, но представление дает. Первое, что я услышал, – сказал Симаков, - негромко уходящий звук пролетевшего снаряда
- Слышишь, - пояснил Черников, – это пролетел американский снаряд «Шрайк» А вот послушай сочиненную там песню. Не мной, – пояснил он.
-Я послушал, – простая мелодия «в три аккорда» и такие же простые слова о русской березе, девушке, что любит и ждет. На бардовскую песню не тянет.
- Ничего особенного, – честно сказал я ему. А Черников напрягся и совсем другим голосом сказал:
– Под эту песню мы, – здоровые мужики рыдали. Родина вдали, отстранение от нее синтезирует Любовь к ней.
– Симаков посмотрел на Мицкевича, – а говоришь «арап».
-Может быть, и ошибся, – уклончиво ответил Владимир. Но арап он в другом. Хотя, может быть и патриот.
Чем выше летает чайка, тем дальше она видит
С приходом Маношинна и Воропаева, по вполне понятным причинам проекты КАИ-14 (стандартный класс) и КАИ-19 (открытый класс) были приняты в ОКБ, и разработка их продолжалась под этими же наименованиями.
Нельзя сказать, что все шло гладко, но Симакову теперь не надо было тратить столько сил, как прежде, чтоб «пробить» какую либо идею. Он спешил с производством планеров. И не только потому, что был государственный план и предстоящий мировой чемпионат. Он спешил, чтоб в первую очередь, самоутвердиться. Доказать себе, что будущие планеры – не фикс - идея, как когда-то до болезни, сказал Козлов. Симаков был подобен в своем устремлении чайке Джонатан.
«Ты приблизишься к небесам, Джонатан, когда приблизишься к совершенной скорости. Это не значит, что ты должен пролететь тысячу миль в час, или миллион, или научиться летать со скоростью света.
Потому что любая цифра - это предел, а совершенство не знает предела. Чем выше летает чайка, тем дальше она видит»
Симаков предложил Воропаеву начать производство до окончания этапа проектирования.
Профессор шутливо отмахнулся, – с Вами, Михаил Петрович, не заскучаешь. Телегу впереди лошади хотите поставить? И ни какие доводы: - уже известны обводы фюзеляжа, профиль крыла. А раз так, то можно «разбивать» плазы, изготавливать шаблоны, и начать монтаж стапелей, не действовали.
И потому, предполагавшийся разговор с Маношинным, не сулил ничего хорошего. И Симаков пошел ва-банк.
Но сдаваться он не привык. Он решил говорить сразу с двумя. Главная задача – не дать им прийти к отрицательному результату за его спиной.
Он попросил Нину сказать ему, когда руководители будут вместе.
Только Михаил начал говорить, как Воропаев со свойственной ему деликатностью, произнес глуховато:
– Мы, Михаил Петрович, обсуждали уже с Вами.
Но Маношинн заинтересованно попросил продолжить. Профессор молчал, казалось, даже не слушал.
- А что, Герман Николаевич, что-то в этом есть – Маношинн снял очки и взглянул на профессора. Воропаев скептически откликнулся – элементы анархизма.
- А я думаю, - Маношинн указательным пальцем сдвинул от себя очки по зеленому сукну.– Не устарели ли мы с тобой профессор? За традиционный метод цепляемся. Не начинать второго этапа без окончания первого.
-Необходимо учесть, еще предстоит макетная комиссия.
Маношинн выпятил от удивления губу, – вспомни, много изменений внесла макетная комиссия в десантный планер КАИ – 5? А в комиссии был и легендарный Анохин. Маношинн, подобно фокуснику, ловко кинул очки на нос и теперь уже поверх очков, словно набычившись, смотрел на Воропаева:
-Симаков прав. Контур фюзеляжа и форму крыла не тронут. Есть заключения ЦАГИ и ЛИИ? – Он, набычившись в шее, поверх очков посмотрел на Симакова.
Михаил кивнул, и, для большей убедительности, сказал: есть.
А начальник ОКБ продолжил:
- Для начальной фазы производства этого достаточно.
Воропаев удивленно посмотрел на Маношинна, – ты никак уговариваешь меня? Начальник – ты. Вот и решай. Конструкции не касается, и потому я умываю руки.
«Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда не останавливаются. Остановиться в воздухе, - для чайки бесчестье, для чайки это – позор»
Симаков давно вынашивал идею назначить ведущими инженерами по производству планеров Кравцова и Чернова (то-есть, меня). Но по министерским канонам должен быть стаж работы не менее десяти лет.
Но Маношинн уперся:
. – Не могу, ребята – говорил он Симакову и Воропаеву. Минфин под суд подведет.
Воропаев, прикоснувшись к коричневой лысине, предложил – Дмитрий, обзови каждого исполняющим обязанности ведущего инженера по производству. Выход был простым и одновременно выигрышным.
Каждый решенный вопрос тянул за собой следующий.
Направить Щетинкина на моторостроительный завод обучаться полировке. Почему на моторостроительный? Там имелась разработанная технология по полировке лопаток турбины. А, как известно, полировка, она и в Африке полировка. Для обшивки крыла планеров тоже подойдет. Работа ручная и рутинная, но выбирать не приходилось. Надо осваивать эту.
А перед этим необходимо получить разрешение не меньше, чем главного инженера завода. И это может сделать только Гаврилов или он - Симаков.
Пригласить на работу в помощь инженеру Аде Гутман опытных плазовиков и шаблонщиков. Но где их сразу взять? Хорошо, что теперь инженеров - плазовиков с приходом Зои Мусатовой стало двое.
Но вычерчивать тушью на астролоне - не столь простое занятие, учитывая точность, с которой должна быть выполнена работа. Только принять на временную работу. При этом без отрыва от основной.
Ада Гутман – средних лет, приятной плотности женщина предложила – Михаил Петрович, я поговорю с ребятами из 60 цеха.
Симаков удивленно спросил:
-Там начальник цеха Исаев?
Ада кивнула.
– Тогда я берусь согласовать с ним по персоналиям, которых ты подберешь.
Цепочка этих и других вопросов. К решению некоторых из них он подключит уже сейчас новоявленных ведущих инженеров.
***
. Ноый год хотели провести в институте. Люся уверенно обещала договориться с Самохиным.
На что Маношинн недоверчиво покачал головой:
- Не знаю, к Владимиру Ивановичу подход нужен.
Люся с хитринкой в глазах ответила: - если надо, найдем.
Но большинство было за столовую дома Кекина.
И потому Новый год все-таки провели в доме Кекина
На верхних этажах дома теперь располагались квартиры, явно захваченные «гегемоном», а внизу на большой площади расположилась общепитовская столовая.
Но в памяти народной он так и продолжал быть домом Кекина. Хотя правильнее было бы называть домом купца Кекина.
Как прошло празднование нового года, не знаю. Говорят, - хорошо. Я не был там и ничего не могу сказать на этот счет.
Секретарь – машинистка Наташа Галанова подошла ко мне уже на работе и сказала, как показалось, с грустью:
- Прекрасный праздник, Витя. Жаль, что тебя не было.
Я рассмеялся: человечество не много потеряло.
- Как знать – улыбнулась стеснительно она.
О прошедшем празднике быстро забыли, потому, как авиационный завод стал «выдавать» детали КАИ-14, а из Москвы, как значилась фирма Микояна - п./я 4223. поступили магниевые детали кронштейнов и качалок управления. Всех интересовало магниевое литье.. Детали были необычайно легкими, к тому ж золотистого цвета. И Женя Грибов, который привез с Сергеем детали, опасливо следил за подходившими конструкторами, как он сказал, чтоб не «слямзили» на память.
Я взял со стола «родную» деталь, спроектированную, не раз обдуманную, прежде чем была отдана на производство.И узнавал и не узнавал. В моем представлении она виделась по - другому. Эта была «респектабельной», кажется чуждой моему замыслу.На подозрительный взгляд Жени я сказал:
– Да никому твои детали не нужны.
Женька пожал плечами и улыбнулся – как знать. Приделают ноги, а потом ищи ветра в поле.
Грибов пришел в ОКБ на должность диспетчера из местного аэропорта, где работал механиком. Он был единственным производственником, поддерживающий связь с заводом.
В другой картонной коробке лежали детали с авиационного завода. Анодное покрытие на каждой детали отливало зеленоватым светом.
Симаков удовлетворенно наблюдал за легкой суетой вокруг деталей. Но волновало его все, что касалось не только планеров. Он интересовался деталями и узлами других машин. Будь то трактор или троллейбус. Там был интерес познания.
Он вспомнил, как, возвращаясь со Смольниковым, - он не мог вспомнить откуда они ехали. Но троллейбус остановился и водитель – женщина, осмотрев слетевшую штангу, сказала:
-Троллейбус испортился, дальше не поедем.
Пассажиры без слов стали выходить, а он со Смольниковым подошел к кабине водителя.
Симаков спросил, – а в чем, собственно дело? Женщина - большегрудая, с крупным лицом недовольно посмотрела на них. - Вам то что?
- То-есть, как это что? – сердито спросил Смольников - Вы нарушаете график нашей работы своей неисправностью.
- Вам за опоздание премию не снизят, а я лишусь ее.
Симаков поинтересовался, скоро ли прийдет техническая помощь и предложил свои услуги.
Воспользовавшись инструментами, что лежали в «бардачке» у водителя, они починили штангу и подсоединили ее к проводам.
- Спасибо, ребятки Вам от троллейбусного парка номер два. – сказала водитель.
Она стояла сейчас рядом и с восторгом смотрела на них. Потом добавила - я всегда говорила – надо выходить замуж за слесаря. А я, дура, вышла за инженера.
Симаков засмеялся весело и сквозь смех подтвердил: – правильно.
***
Вызов в райком для Симакова был ожидаем – с молнией о задержке выполнения плана, что выпустили мы с Шурыгиной,. Романова «побежала», скорее всего, в райком партии. Криминала в том издании явно не было. Так рассуждал Симаков. Если, конечно, устно та не добавила в горчицу соляной кислоты.
Михаил знал принцип ложной демократии. Сигнал поступил – обязаны отреагировать. Его как–то не беспокоил этот факт. Он в тот же день забыл об этом. Гораздо «кусачее» были свои партийцы. Было что-то в них от первых революционных матросов, председателя домкома Швондера, посягающих отнять у профессора Преображенского «лишнюю» площадь.
Откликнулся и пришел пожурить Афанасьев:
– Вы же понимаете, Михаил Петрович, что подобные молнии деморализуют коллектив.
Бокович почти то же самое говорил Маношинну.
Мосягина встретила к его удивлению, как доброго знакомого.
- Рада Вас видеть, Михаил Петрович – сказала она, подождав, пока он сядет. Симаков терялся в догадках – отчего такая «монаршая» милость?
Симаков улыбнулся, - моя радость со слезами на глазах, – сказал он, вложив в слова столько здорового юмора, сколько, по его мнению, надо было, чтоб претендовать на оригинальность. Он ладонью пригладил на голове иссиня черные волосы.
- Отчего так? – живо откликнулась Мосягина. В ее голосе чувствовалась сдерживаемая нотка игривости. Нет, не заигрывания, а детской наигранности, смешанной с легкой шалостью.
Прежде легкое состояние, настрой на приятную беседу с красивой женщиной, вдруг, без видимых причин изменился так же быстро, как меняется летом солнечная погода на дождь. И сейчас ничто не предвещало, а произошла резкая смена.
-Есть причина? – спросила она, заметив женским чутьем его перемену.
-Преподаватель философии Владимир Васильевич Ильин говорил в таких случаях – если вы чувствуете дежа вю, значит, устал мозг.
- Много работаете? И я Вас понимаю. Только Вы ссылаетесь на Владимира Васильевича, – она на мгновение задумалась, – он в наших кругах считается, как вам сказать, бунтарем. У него на все свое собственное мнение. А это нынче не в моде.
- Вот, – прищелкнул пальцами Симаков – именно. Вы диктуете, – он пояснил: я не имею в виду Вас, Фарида Шафигулловна. Партийная система принижает человека, низводит его до уровня растения, за которого решают – быть ему в свету, или в темноте.
Мосягина с улыбкой воспринимала его горячность и нетерпимость.
Михаил понимал это и от того становился все более категоричным.. – Продолжается политическое низвержение личности простого человека. Отрицание и более того, пресечение мнения индивида. Пресловутое подчинение меньшинства большинству.
- Но в таком случае, уважаемый, Михаил Петрович, Вы пропагандируете безвластие.
Симаков посмотрел на секретаря райкома с легким, едва заметным прищуром. – Скажите прямо – беспартийность?
- Я так и подумала, – искренне, без лукавства и желания остановить его, сказала она.
Симаков удивился ее позиции невмешательства и сам подсказал – 58 статья. УК РФ
-Я Вас не отношу к таким..- Сказала и улыбнулась серьезно. Но нельзя быть приверженцем города солнца Томазо Кампанеллы. Население этого города-государства ведет «философскую жизнь в коммунизме», то - есть, имеет все общее, не исключая и жен?
- Но разве не к этому призывают нас решения двух последних съездов? Полная и окончательная победа социализма и вступили в фазу строительства коммунизма? – Слова Симакова были отрывистыми и звучали подобно приговору.
Он подумал и продолжил:
- Если Вы, знакомы с философией Ильина, то коммунизм в принципе недостижим. При том по шести пунктам.
- И такое у него есть? – удивленно спросила Мосягина.
- Нет, это другой Ильин. Иван Александрович. – Симаков понял, что она не знакома с его философией, но вида не подал.
– Коммунизм, - продолжил он -не приемлет индивидуального способа жизни, данного человеку свыше. Он гасит личную инициативу человека на всех путях его творчества.
Симаков чувствовал, что он «заводится». В хорошем смысле этого слова. Его горячность и желание понравиться женщине. Не секретарю райкома, а просто красивой женщине, мысли несли его, как несут кони, подхлестываемые возницей. И он восторженно говорил:
- Коммунизм осуществляет растрату сил, утверждает Ильин. Смысл его аргументов заключается в том, что человек наделен творческой силой живого инстинкта, массой энергии, которая связана с его внутренним и сокровенным бытием.- Симаков внимательно отслеживал выражение лица Мосягиной. И видел в нем заинтересованность. - Но коммунизм, вводя безнадежный способ хозяйствования и провозглашая его самым лучшим и продуктивным, подавляет и растрачивает реальную естественную жизненную энергию людей.
- И так по шести пунктам. С некоторыми в нашей партийной системе я уже столкнулся, – с горечью сказал Симаков. - Вы то сами верите в светлое будущее, называемое коммунизмом?
Мосягина промолчала.
Симаков из деликатности не повторил вопроса. Вернее ее молчание сказало ему гораздо больше, чем бы ее стремление переубедить, наставить на путь истинный.
Но он не мог себя остановить и продолжал:
– И отчего-то не упомянули на съезде, что нет еще твердой экономической базы для этого.
Симаков помолчал и потом миролюбиво продолжил:
– И сознанием еще не доросли. И коммунисты, и беспартийные. Жить по-партийной идеологии готов далеко не каждый.- Симаков помолчал, потом уверенно добавил, – чтоб осознанно, на пользу дела. Жить и работать.
Мосягина вскинула на него глаза, – вишневые с легкой раскосинкой век.- Что Вы имеете под этим?
-Это из области биологии, - но он тут же подчеркнул, - имеет прямое отношение и к общественной жизни. В обществе идет процесс идиоадаптации. Не что иное, как частное приспособление организмов к определенному образу жизни в конкретных условиях внешней среды.
Наиболее распространенный путь эволюции индивидуума. Как в природе, у организмов развиваются приспособления к определенным, частным условиям среды, так и в обществе.
Он перевел дух и горестно продолжил:
- Разве Вы не видите, что происходит в обществе? Все слепо выполняют требования партийной идеологии. Так проще. Выполнять или делать вид.
- И Вы? – заинтересованно спросила Мосягина
- Не стану кривить душой и я, но лишь в какой-то степени. С той разницей, что я стараюсь вкалывать, как лошадь в забое, света белого не вижу. Чего не скажешь о горкоме или даже Обкоме партии. Смешно и грустно – письмо, которое Вы сочинили…
Мосягина добавила: мы сочинили
- Только подписать осталось. И до сих пор ни ответа, ни привета. Разве это по-коммунистически?- И сам себе ответил:
- Даже не по-социалистически.
Мосягина не требовательно, а скорее, размышляя, произнесла – Михаил Петрович, давайте перенесем наш спор лет на 10- 15 вперед. И рассудит нас история. Она помолчала. И в кабинете повисла тишина, качающаяся, как паутина в углу нежилой комнаты.
- Что касается вызова Вас в Райком, считайте, я поговорила, с Вами. Вы меня понимаете?
Симаков промолчал.
***
Люся давно вынашивала мысль о создании спор клуба. И хотя без малого два года назад Романова застала ее с ребятами и девчатами из ОКБ за вполне пристойным занятием – просмотром диафильмов, привезенным Вахитовым из Америки, Романова настояла на комитете комсомола, чтоб Люсю за аморальное поведение исключить из комсомола. А основой аморального поведения стали картины Гогена и Сальвадора Дали с изображением обнаженных тел и непонятной «мазни», как сказала Романова, о произведениях Сальвадора Дали.
Я как член бюро райкома комсомола на заседании в райкоме комсомола не присутствовал – простое совпадение, или умысел Романовой? Ее действия пришлись как раз на время моей командировки.
Однажды в громыхающем трамвае, на котором Люся ехала в соцгород, она услышала сквозь громыхание колес и звяканье какой-то железяки, слова, которые говорил парень своей девушке. Они были гораздо моложе ее и стояли на задней площадке почти рядом с ней.
- Я тебе ничего не должен, – в раздражении говорил парень. В этой жизни никто никому ничего не должен, – он глядел в окно, и, казалось, разговаривал не с рядом стоящей девушкой, а с невидимым собеседником за окном. Девушка молчала, но по щекам текли слезы тонкими двумя струйками.
«Попалась, родненькая, – с грустью подумала Люция, но потом грусть стала светлой – счастливая. Отношения наладятся, даже если и нет, то ребенок, это будет ее ребенок. В ней шевельнулась светлая зависть. Как не равно все в этой жизни, как противоречиво?»
Никто никому ничего не должен. – Слова парня не выходили у нее из памяти. Так ли это?
Помня о Романовой, которая выследила их за просмотром картин, Люция в комитете комсомола института договорилась с Самохиным, который после ухода Пантюшина стал первым лицом в комсомольской организации института, о проведении диспута в актовом зале института. Самохин, часто мигая глазами, предложил расширить круг общения.
- Есть встречное предложение, – сказал он – даем объявление в газете « Крылья советов». Надеюсь, не забыла, что есть такая газета?
-До сих пор папка с дарственной надписью комитета комсомола в общаге хранится.
Глаза Самохина оживились: я ведь тогда был в тебя влюблен. А ты вышла замуж, – его глаза под часто мигающими веками погрустнели.- Как ты живешь?
Люся поняла, что он не знает о разводе, но ответила – хорошо, Володя. Но мы отвлеклись. Я с удовольствием приняла бы твое предложение, но у нас Романова..
Самохин рассмеялся, – но это будет не у вас, а у нас. Всю ответственность беру на себя. - Он, снова став серьезным, проговорил:
- А я ведь не забыл ту, прежнюю Люсю
Он, видимо, ожидал каких то слов от Мицкевич, но Люся промолчала.
-Назовем это мероприятие круглым столом – сказал Самохин
-А можно я приглашу Михаила Петровича
- Струсила? – улыбнулся Самохин, часто мигая глазами.
Люся слегка поколебалась, – думаю, он более авторитетен и в ОКБ, и среди студентов.
Самохин сам пришел на мероприятие.
Люся, чуть смущенно, но по-театральному, загадочно улыбаясь, сказала – мы сегодня собрались, чтоб обсудить, – ее перебил звонкий мальчишеский голос, – знаем, читали в многотиражке.
Люся вопросительно взглянула на Самохина
- Была статья в «Крылышках», - ответил Самохин
- Кто автор?
-Ваш Чернов
-Тогда, слово предоставляю Михаилу Петровичу
В зале раздалось несколько неуверенных хлопков, а потом и все, улыбаясь, забили в ладоши.
-Оказывается, ты, Михаил Петрович, национальный герой, - сквозь аплодисменты донесся голос Мицкевич
- А ты думала, – Симаков ивстал, возвысившись над столом и над залом. Потом, смутившись своим положением, произнес – можно, я пойду в люди? И стал спускаться со сцены, улыбаясь ямочками щек.
Люся поглядела в зал. На первых рядах сидели почти одни девчонки. Сотрудников ОКБ среди них она не заметила.
- Кто из вас задумывался о смысле жизни? Поднимите руки, – попросил Симаков.
Он оглядел присутствующих и удовлетворенно заметил:
– В таком случае, один из вопросов, который напрашивается сам собой. – Он сделал паузу и продолжил:
–Справедлива жизненная позиция «никто никому ничего не должен, ничем не обязан?» Что же это? Желание сбросить с себя все, что связывает нас друг с другом? Или показать что мы такие независимые и нам ни от кого ничего не нужно!! А раз нам не нужно, то пусть никто на нас не рассчитывает? Каждый сам по себе? – он, опершись о край кафедры, что стояла в зале еще с его студенческих времен, и пристально посмотрел в порядочно наполненный актовый зал. Здесь он слушал отчет Зацепы после его поездки в Китай, рассказ Вахитова о его обучении и жизни в Америке в течение года. Здесь же в его студенческие годы выступали приезжие гастролеры – артисты.
- А я думаю, как важно просто, по – человечески, проявить сострадание, даже только улыбнуться. Согреть словом, участием. Не думать только о себе – высказалась студентка с носиком пуговкой
-Хочешь тепла - согрей другого – это сказала девчушка за ней.
-Можно мне, Михаил Петрович, – спросил, вставая, студент, судя по возрасту, старшекурсник - Мне кажется, смысл ведь не в приручении и отвержении других, а в отвержении себя. Не считать, что должен только себе любимому.
На задних рядах засмеялись, и парень обернулся в их сторону: ну и любите себя. Флаг вам в руки.
Симаков не ожидал такой активности. Признаться, он согласился на приглашение Люси, чтоб доставить ей удовольствие. Но сейчас удовлетворенно смотрел в зал, ощущая разницу. Но не в возрасте, а в их излишней горячности и искренности.
Встал студент, скорее из бывших «стиляг». На нем были узкие брюки и длинные волосы. «Хорошо – подумал Симаков, что у кого-то из власть предержащих хватило ума отстать с претензиями» – он искоса взглянул на Самохина, но тот сидел неподвижно, лишь часто мигая глазами
– Правда в том, что я должен и обязан только себе
- И что же ты должен? В чем он твой долг? – заинтересованно спросил Симаков, подавшись вперед
Студент несколько смутился. «Задумался, стоит ли говорить?» - подумал Симаков, но на помощь ему не пришел.
Парень неуклюже двинул рукой, будто отмахиваясь от невидимого скептика:
- Я предполагаю, мой долг - это, прежде всего, приобрести свободу от себя самого.
Рядом вскочила, как на пружинках, тонконогая девчушка:
– Дима, ты, извини, чепуху говоришь. Я лично не понимаю тебя. Что значит освободиться от себя самого?
Дима не думал сдаваться :
– Ты, Вика, не так меня понимаешь.
- Так объясни мне, дурочке.
Студент наклонился слегка в сторону Виктории:
- Не хватало еще нам поссориться.
В зале захохотали. Над тем, что Симаков мог только предположить
- Я, Вика, имею в виду свободу от постоянной жажды удовлетворения меняющихся прихотей и похотей.
В зале снова, но теперь в разных местах откликнулись короткими смешками.
«Далеко ли я ушел от них, – подумал Симаков и прикинул: на 15-20 лет. И с удивлением отметил, – это же совсем другое поколение. И не удивительно, что не всегда и не все понимает он в их жизни"
- А дружить с девушками можно по твоей религии?
Дима промолчал, лишь приложил палец к виску и покрутил, словно отверткой заворачивая винт.
-Можно мне – подняла руку девушка с плотным телом.
Симаков от неожиданности внутренне напрягся. Девчушка напомнила ему Анфису. И теплота разлилась по телу, однако, не затронув низменных уголков. Он кивнул головой студентке
-Как говорил нам на лекции Владимир Васильевич, – вызывающе сказала она:
- Долг! Это возвышенное, великое слово. Именно оно возвышает человека над самим собой.
- Так это сказал философ Кант. – Студент в очках солидно, не торопясь, встал:
- Если говорить о долге, то, наверное, это долг перед родителями, детьми и перед самим собой.
- Я думаю, что я должен и обязан только себе
-А чем тогда мы отличаемся от других живых существ? Инстинкты правят, а дальше пусто?
Жизнь стала сложнее. Так мы испугались или стали черствее?
Теперь уже студенты говорили без утайки и экивоков. Симаков только успевал отслеживать говоривших.
-Если кто-то скажет, что это гордость, я отвечу:
- Это не гордость. А гордыня и причём совершенно глупая.
-Я не впадаю в иную крайность, но и принять такое для меня немыслимо.
Я могу ни от кого ничего не требовать. Это моё право, но не чувствовать своей обязанности, этого допустить не могу
-Мы в ответе за тех, кого приручаем, в ответе своим отношением, своим вниманием, участием. И даже к тем, кого не приручали. Согреть словом, участием. Не думать только о себе.
-Надо научиться согревать себя и на наше тепло притянутся такие же, чтобы обмениваться теплом, состраданием, участием, любовью.
- В таком случае, следует признать, что толкований свободы ровно столько, сколько ищущих её...
- А как же перед Родиной? – спросил Симаков – есть долг?
- Смотря, какая Родина. Как она заботится обо мне.
-А ты, Вова, эгоист. Как же «раньше думай о Родине, а потом о себе?»
-Это только в песнях. – Парень снял и тут же надел очки за роговые дужки, не прикоснувшись к стеклам.
Симаков испытывал двойственное чувство. Хотелось возразить очкарику. Но он представил сумки, с которыми он возвращался из Москвы в последний раз и промолчал.
- А Вы, Михаил Петрович, сами как считаете?
Симаков не хотел лукавить, но и правду сказать не мог. Это означало бы посеять в их души злое семя. Не мог он им сказать, что в магазинах должны быть продукты, что каждый из нас должен быть свободным от засилья большинства, как записано в уставах комсомола и партии. Он бы сказал, что не партийные органы должны определять развитие техники и науки. И что министр в своей отрасли должен быть выше обкома. Хотелось сказать и об ошибочно провозглашенных лозунгах на 21 и 22 съезде КПСС – подлинное народовластие, окончательная победа социализма в СССР. О том, что в 1965 году будут отменены все налоги и еще о многом другом, но не здесь и не сейчас.
- Где-то я давно прочитал – хрипловато от волнения пронесшихся мыслей сказал он:
- Всякая радость в этом мире проистекает из желания счастья другим. А всякое страдание берет свое начало в желании счастья самому себе, – он улыбнулся стеснительно, а про себя виновато – за сим, дамы и господа, позвольте закончить нашу беседу.
Все стали расходиться, но Симаков увидел стоявшего чуть поодаль очкарика. Симаков подмигнул и кистью руки подозвал к себе.- Чего желаете, молодой человек? – игриво спросил он.
Встреча с поколением юных вызвала в нем прилив сил и бодрости, удивив его самого. «Ого – подумал он – зря бросил педагогическую работу. Вот Герман и Маношинн совмещают?»
Парень несмело подошел к Симакову. Теперь он казался робким и застенчивым.
- Михаил Петрович, - смущаясь еще больше, сказал он:
– Вы не были откровенны.
- Не был, – чистосердечно ответил Симаков.
Парень пригладил и без того аккуратно зачесанные густые волосы: – можно спросить, почему?
-Спросить можно.- Симаков положил руку на плечо парня, ощутив упругие молодые мышцы
-Спросить можно, – улыбнулся он с ироничным сочувствием: – читал Евгения Онегина?
Подождав, пока парень справился с удивлением и кивнул, Симаков закончил «Старик, имея много дел, в иные книги не глядел»
- Это про дядю Онегина
Теперь настала очередь удивиться Симакову - отличник?
- Нет. Просто в школе учитель был отличный, – он помолчал и добавил: профессионал.
Парень снова снял и надел очки – я сильно не понял, но у меня еще вопрос:
– Почему не работает студенческое конструкторское бюро?
-А надо?
- Я бы хотел, – смущенно ответил тот
Симаков подумал и предложил:
– А ты приходи в ОКБ ко мне. Будешь работать над нашей тематикой. Только пока на общественных началах.
-Правда? – изумленно спросил тот и посветлел лицом.
Студенты ушли. В большой аудитории они остались втроем. Самохин с улыбкой подошел к Люсе – ну вот видишь, никакая Романова не помешала. Спасибо.
-Спасибо Михаилу Петровичу, – она взглянула с улыбкой на Симакова,- я бы сама не справилась – искренне ответила она. А Михаил неожиданно впервые отметил про себя – а ведь она не испытывает ко мне женской симпатии. Но это его не расстроило. Он и сам воспринимал Люсю «своим парнем»
-Спасибо, Володя и тебе.
Самохин отмахнулся с улыбкой и, обращаясь к Симакову, сказал уже серьезно:
- Михаил Петрович, конечно, прекрасно справился. Я наблюдал за студентами. Только, – он, часто мигая, взглянул на Симакова, – только о Родине свое мнение надо бы высказать. Как Вы считаете?
Самохин, не поднимая головы, чуть исподлобья, взглянул на Симакова.
-Владимир, Вы, где покупаете мясо? – спросил Симаков, разворачиваясь к Самохину всем корпусом.
Самохин, не колеблясь, ответил:
– Так в буфете горкома партии. - Сказал с видимо потаенной гордостью, позиционируя свое превосходство.
-А почему не в магазине?
-Вы же знаете, его там нет.
- А как же материальная база коммунизма?
Самохин промолчал, потом с вызовом спросил:
– А разве Вы не читали цифры семилетнего плана?
Симаков улыбнулся:
– Я Вам сейчас напишу «халва». Во рту будет сладко? Так я Вам, уважаемый товарищ секретарь, гарантирую, - до конца семилетки я буду возить мясо из Москвы, а Вы носить из горкомовского буфета.
Симаков помолчал и добавил:
– Впрочем, если у Вас будет такая возможность.Об этом следовало сказать студентам – комсомольцам?
Самохин промолчал.
Симаков шел по коридору впереди и слышал разговор
– Я тебя еще больше зауважал, – говорил Самохин Люсе, и Симаков представил, как он глядит на Люсю, часто моргая. – Не будь ты замужем, я б приударил за тобой.
«Это заговорил в нем самец, - подумал Симаков. – В каждом из нас сидит «охотник-самец»
Но его удивило, что Люся не сказала, что развелась с мужем. Ничего не сказала, только улыбнулась.
- Слушай, - Владимир взял ее за руку. – Переходи работать в институт.
- И кем ты меня видишь? Люся засмеялась – я старая, чтоб менять работу или что другое.
***
Вера пришла с работы и, поставив черный кожаный портфель с тетрадями для проверки. Сняв обувь, без тапочек в капроновых чулках прошла в комнату.Портфель подарил ей на пятидесятилетие Александр. В Казани таких портфелей не было, и коллеги завидовали ей.
Но после болезни Александра, Галина пришла в школу с таким же портфелем. На немой вопрос Веры она ответила:
– Места надо знать
На работе никто сегодня не испортил настроения и, войдя в комнату, она прикоснулась к затылку мужа и поцеловала его в щеку.
Александр, полусидя на диване, улыбнулся ей, – привет
- Как себя чувствуешь? – она мельком взглянула на него.
– Мне кажется, мне дали инвалидность не по адресу.
-Не сглазь, – откликнулась Вера из соседней комнаты и тихо засмеялась, – но поддерживай веру.
-Веру в себе или себя в Вере? – скаламбурил он. Александр заметил, что данная ему свобода распоряжения собственным временем влияет на психологический настрой его расходования. Где-то он читал о концепции реального времени В.И.Вернардского и теорию пассионарности Л.Н.Гумелева. В основе учения - различное восприятие времени в этническом сознании. И это он сейчас ощущал на себе. Александр перестал бояться нехватки времени. Он перестал его экономить. И потому сутки удлинились и, вообще, стали безразмерными, как в детстве. Категория времени – он понял это на себе – является составляющей целостного осмысления реальности. И потому, ту явно выраженнаю энергетику, с которой пришла сегодня Вера, он воспринял как благо, способствующее его хорошему настроению и выздоровлению. Время – это ценность, которую можно тратить, терять, отнять, дать, взять – и все это принадлежит ему безраздельно. И он сейчас не задумывался, что – это ограниченный ресурс, который может кончиться;
-У тебя сегодня сильная энергетика, - с восхищением произнес он
Подложив повыше подушку под спину, и улыбаясь, шутливо спросил – кто тебя возбудил? Физрук? Или математик? Ох уж эти мужики.
Настроение Веры резко пошло на убыль, и она раздраженно сказала - Собаке снится хлеб, а рыба рыбаку.
Александр спокойно заметил – ничего такого я не имел, и об этом не думал.
-Не имел, не думал – какая разница. У нас с тобой это закончилось раз и навсегда.
Козлов опять же спокойно, не в первый раз поражаясь, как после болезни стал ровно реагировать на любую реакцию жены. Даже к просьбе сына дать денег, которую шепотом несколько дней назад сын говорил матери на кухне, Александр отнесся философски скептически.
-Верочка, - с улыбкой продолжал Александр – я, что к тебе пристаю?
-Еще бы не хватало – твердо сказала она – я с этим давно завязала.
«А зря – подумал Александр, - при живом муже голодать» - Знаешь, я где-то вычитал - Счастье мужчины зовется «Я хочу». А счастье женщины – «Он хочет»
Вера фыркнула, как кошка, и раздраженно сказала – вы, мужики думаете, что делаете женщин счастливыми? А на хрена такое счастье?
- Имеешь в виду постель?
- Не я, а вы, мужики – Вера стянула вязаную кофту, привезенную им два года тому назад из Москвы, и тугие груди освобождено выпали в платье. Качнувшись, застыли крупно торчащими сосками. Александр ощутил, как волнением занялось сердце, ударило жаром в голову и опустилось вожделенно в тайники природного сладострастия.
У нее патологическая ненависть к мужчинам – подумал Александр.
Он о таком слышал от приятеля – врача. Мизандрия называется. Женщина, которая ненавидит мужчину только за то, что тот является мужчиной. Не женщина вовсе, а больная самка человека. Так сказал врач.
Александр все это вспомнил сейчас, хотя слышал об этом в молодые годы. И ему стало неуютно и тесно, как если бы его посадили в тесную камеру – одиночку.
В первое время, когда после бурного разговора они сошлись на том варианте, на котором сошлись, он, взяв всю вину на себя – он, мужик чем-то неустраивающий жену, подумал - «А может быть, ей нужен другой мужик, с которым было бы комфортно? А что если?»
И мысли Александра потекли - познакомить ее с кем-либо из своих приятелей. Но что-то внутри напряглось и воспротивилось этим мыслям. И он обиженно и с презрением воспринял себя в этом театре абсурдов.
- Да я тебя и не виню. Просто мне никто не нужен. И то, что мы с тобой решили размежеваться, возможно, и спасло нас от развода. Я только хотела бы посмотреть на ту женщину, которая тебя удовлетворила – уже спокойно говорила она.
Александр вспомнил приятность встреч с Галиной и горестно подумал – счастье было таким недолгим, а главное, это и нельзя было назвать счастьем.
Козлов уже знал это волнообразно меняющееся настроение жены и, чтоб не допустить до следующего этапа упреков и даже слез, он спросил – так что ты мне хотела сказать?
Она села на край кровати – уже спокойная и рассудительная, и Александр почувствовал, как накинувшееся было на него вожделение, уступает место спокойному больному. И рационально внимательному мужу.
- Не знаю – обеспокоено сказала она – расстроит тебя, но уж точно не обрадует.
Александр без особой заинтересованности и, готовясь к худшему, сказал – говори, я тебя слушаю. - Видела Ступина. Привет передавал тебе.
- Что еще?
Вера внимательно посмотрела на него, но ничего не сказала.
- Что еще?
Вера расстроено произнесла – Симаков остановил производство самолета
-Странно все, получается – задумчиво сказал Александр. – Жизнь проходит, – и, помолчав, добавил – значит, не суждено.
- Какие твои годы – ответила как можно убедительнее Вера, боясь проговориться об истинном положении его здоровья. Врачи сказали – инфаркт миновал, но есть подозрение на аневризму. А это оставляло мало надежд на выздоровление.
Вера торопливо встала – ой сбежит молоко. На кухне смахнула полотенцем слезу из правого глаза и виновато прислонилась к стене.
- Ты меня, извини, Саша, опять я разборку затеяла. - Она снова присела на край кровати. – Я тебя люблю, и забудь мои претензии.
Козлов недоверчиво улыбнулся и с улыбкой сказал:
– Говоришь, как в последний путь провожаешь.
Вера кашлем убрала спазм, подошедший к горлу и тихонько хлопнув его по редким волосам, сказала – дурачок. - Помолчала и добавила - хотя и умный.
***
Виктор Анатольевич Иванцов, проверяя готовые детали на соответствие весу по чертежу, отметил, что некоторые детали превышают заданный вес. Об этом он доложил Симакову. Симаков не увидел в этом трагедии, но обеспокоился. Лишний « жирок» планеру ни к чему.
Опять Симакову пришлось уговаривать Маношинна о выплате премии за обоснованное снижение веса.
Маношинн вопросительно посмотрел на Воропаева, добавив:
-Тогда уменьшится премиальный фонд.
Профессор отреагировал на этот обращенный к нему взгляд бесцветно, но уверенно, как оракул, произнес:
: – В самом деле, не все измеряется деньгами, или, как говорится в Ветхом завете, - не хлебом единым жив человек.
-А всем исходящим из Уст Божьих, – продолжил Симаков
Маношинн сквозь стекла очков растерянно посмотрел на Симакова:
– На сколько я знаю, – Вы – член партии коммунистов.
-Представьте, да. Но, как говорил Герман Николаевич, веровать или нет, - дело индивидуальное.
Воропаев вопросительно посмотрел на Симакова.
-Но теперь и я уже не девочка в платьице белом. Вы правы, знать даже то, что запрещают. - И, не сводя глаз с приятного морщинистого лица Воропаева, продолжал:
– Хотя бы для того, чтоб знать, что запрещают.
Маношинн хитровато ухмыльнулся:
– Профессор, оказывается, Вы разлагаете молодежь? В лоно церкви призываете? А органы не дремлют.
- Будет тебе, Дмитрий. – Чтоб до органов, надо билет трамвайный купить. Не поленишься ехать?
- Так Романова рядом, через этаж вниз. Рядом с – он хотел сказать – моим, но сказал: - кабинетом начальника.
После словесной пикировки Воропаев помассировал гладкий подбородок, – единственное на лице место, почти не тронутое морщинами и сказал:
- Надо решать, Дмитрий Григорьевич. А то, – он посмотрел усталыми глазами на Симакова, – молодежь скажет – сидят два мухомора и мешают работать.
***
Проектирование планера шло полным ходом. Симаков теперь, обжегшись с проектированием лебедки, контролировал не только сборочные чертежи, но выборочно и подетальные.
Мицкевич недовольно ворчал:
– Может быть, Миша, нам прикрыть ОКБ, и дать тебе полную возможность самостоятельной работы.
Симаков, назначал бригадам дни для проверки их чертежей. Чертежи обычно приносили сами начальники бригад. Он оставлял чертежи под личную ответственность конструктора лишь выборочно и в исключительных случаях. В эту категорию попал и Андрей Булыгин.
Как ОТК дает иному рабочему «личное клеймо», так и Симаков доверил Андрею Булыгину сдавать чертежи только за его подписью. Конечно же, это не исключало, что он или Воропаев не могли критиковать конструкцию, или требовать ее доработки. Но согласованный вариант чертежа Андрей сдавал в архив только со своей подписью
Но когда Михаил сказал о допуске чертежей в производство только под личным контролем конструктора, Воропаев возразил:
– Михаил Петрович, а конструктор не может ошибиться?
-Может, Герман Николаевич, как впрочем, и мы с Вами. Никто не застрахован. Он взглянул на Воропаева – а у Вас было много контролеров, когда вы создавали свой планер КАИ-5?
Всегда невозмутимый профессор, вдруг суетливо переместился на стуле и удивленно спросил: Откуда узнали?
Глаза его увлажнились, и он растроганно произнес:
– Конкурс в сороковом году на лучший десантный планер выиграли. - Профессор, чувствовалось, перемещался во времени назад. Он распрямился на стуле и руки, до того вяло покоящиеся на столе ожили. Правой рукой он потянулся за острозаточенным карандашом к подставке, левой достал из стола чистый лист бумаги и, ничего не говоря, стал рисовать свой последний планер. Пятиместный транспортно-грузовой. Он изредка с виновато – озорным видом взглядывал на Михаила и рисовал.
Симаков не только любовался возрождением профессора, но полностью понимал его. И сейчас, следя за полетом карандаша профессора, он представил себя и свой первый планер КАИ-6. Маленький попрыгунчик для первоначального обучения. На нем и сейчас по выходным дням пацаны из разряда «трудных», совершают подлеты. Сам подлет – удовольствие. И ради этого надо в течение дня растягивать жесткий резиновый амортизатор. Планер причален к земле с помощью ввернутого в землю крюка. Планерист ждет команды и тянет ручку отцепки. Натянутый амортизатор «выстреливает» планер. А дальше – можно пролететь на высоте 10-12 метров и благополучно приземлиться, с восторгом принимая поздравления. Или, пожадничав в стремлении к высоте, излишне потянув ручку на себя, выйти за критический угол атаки и рухнуть на хвост. Непредусмотренный нормами запас прочности мал и считай, планер или в ремонт или в печную топку. Но пока бог миловал. Симаков сам с удивлением отметил, - почему,именно КАИ-6 вспомнился, а не КАИ-11 или КАИ -12. Не от того ли, что слабые дети для родителям всегда ближе и желанней.
Воропаев дорисовал и пододвинул Симакову. - Как? – спрашивали его помолодевшие глаза.
Симаков внимательно рассматривал планер – удлинение невелико? – спросил Михаил
Профессор засмеялся молодцевато и, хлопнув двумя руками себя по коленям, воскликнул:
– Так и знал, – он подняося со стула. – Все дело в механизации крыла. Наш завод, тогда еще комбайновый, строил. С горделивой, чуть распрямившись, осанкой профессор продолжал:
- Провели летные испытания, получил премию, но в серию запустить не удалось. Профессор стал на глазах тускнеть. Его глаза еще чуть хранили блеск, но и он постепенно угасал. Они возвращались в «сейчас», в настоящее время. Он стеснительно улыбнулся:
– В молодости и сахар был слаще.- И помолчав, добавил, – вы еще сможете убедиться в этом.
Воропаев пристально, по -стариковски мудро прищурившись, произнес:
– А ловко вы старика подцепили на ностальгию.: Как карась, я на крючок попался.
Такая она - жизнь
После работы они с Тамарой вешали портрет Хрущева. О необходимости вывесить портрет ему сказал вначале Афанасьев, а потом и Маношинн, добавив – разнарядка райкома.
Тамара шутила и недвусмысленно намекала на давнюю встречу в своей квартире.
А Симаков думал при этом о Хрущеве – авторитет можно повысить либо работой, либо идеологизацией умов.
Симаков вышел, когда сумерки лишь опускались на город, и некоторые улицы уже освещались неярким светом уличных фонарей. Но улица Баумана была освещена. Лишь местами перегоревшими лампочками торжествовала темнота.
На кинотеатре «Родина» рамкой выделялась реклама нового фильма «Девять дней одного года». О талантливом молодом ученом, который с риском для жизни проводит исследования в области ядерной физики.
Домой в этот раз не тянуло, и он решил зайти к Мицкевичу. Благо тот жил на частной квартире, но недалеко. Стоило перейти Казанку и квартал вправо.
Владимир встретил его дежурной улыбкой - воистину, не поминай нечистую силу всуе.
-Разбурчался, как старик, – Симаков хлопнул его по плечу.
Владимир шутливо ладонью толкнул приятеля в грудь, – ведь не молоденькие. За тридцатник вышли.
- Не брюзжи – остановил его Симаков
Он рассказал о разговоре с «бонзами».
- А ты что хотел? Герман – умный старик. Оказывается на его счету вертолет КАИ-1. И даже построенный.- Симаков с гордостью продолжал – От КАИ-1 и до КАИ-5. И все Герман. Понял?
- А как там твоя симпатия? – спросил, прищурившись, Мицкевич
- Кто это?
- Так Тамара. – Она в тебя глазками стреляет.
- Наконец то вопрос по-существу. – улыбнулся Симаков. – Только у русских по-другому. На работе о женщинах, а дома о работе.
- Так я же не русский
Симаков подмигнул:
– Конечно, твой папа – турецкий подданный.
Михаил рассказал о своем состоянии:
– Чуть поллюция не состоялась пока вешали портрет.
Владимир рассмеялся:
– Ну и жеребец ты, Миша.
Симаков тоже зашелся веселым смехом. – Но и Тамара была на грани.
- Это ты откуда знаешь?
-Петух всегда чувствует, когда курочка готова присесть. Отсмеявшись, Михаил спросил:
– Ты то как? Все в девках ходишь?
-Если честно, то отметил я одну дивчину. Преподаватель авиационного техникума.
- Ты помнишь Осипова? Из главка министерства? Порой уставал от его рассказов о похождениях. Настоящий мартовский кот. Я против него - ангел.
Симаков помолчал и, вспомнив, сказал:
– Герман не только самолет КАИ-1 построил.
- Погоди, погоди, – оживился Мицкевич – я ведь не все о самолете рассказал.
- Валяй, – милостиво разрешил Симаков
-Да – задушевно произнес Мицкевич - крепкий мужик Воропаев. С большим запасом прочности.
-Думаю, что и тайна трех промежуточных машин будет тоже раскрыта следопытами
Мицкевич засмеялся – о женщинах не получилось. Давай о работе. Как принято у русских.
-У меня складывается впечатление, что Герман с более передовыми взглядами.
Мицкевич кивнул задумчиво – сравниваешь с Маношинным? И неожиданно сказал:
- Жаль, что недолго нам с ними осталось работать.
Симаков выжидательное посмотрел на приятеля.
Владимир уверенно продолжал:
- Попомни мое слово. Они обкому нужны, как пересадочный материал. Точнее, Дергачеву. Как подыщет своего кандидата, так и поставит министра на колени.
-Опять в качестве пророка? Помнится, уже говорил.
-Значит пока не нашли.
- Зря ты, Вова не состоишь в партии Справедливости
- А что есть такая партия? – удивился Мицкевич
Симаков с сожаление сказал:
- В том-то и дело, что нет. Но, подумав, Симаков готов был согласиться с предсказанием Владимира.
***
Саша еще не спала, несмотря на поздний час. Он удивился этому, но не спросил.
Жена поднялась с дивана и вышла навстречу ему – крупная телом и грудастая. Симаков остановился, откровенно любуясь ею и предвкушая удовольствие.Она, не одеваясь, в ночнушке с мелкими цветочками и, купаясь в его восхищенном взгляде, прошла на кухню.
Умывшись, он спросил:
– Я не видел у тебя этой рубашки.
- Ты много чего не видел – спокойно ответила она
Саша собрала на стол. Из миски шел легкий аромат гуляша, на тарелке лежал нарезанный кружалками соленый огурец. – Не хватает только 100 грамм для храбрости – засмеялся Михаил.
- В самом деле, ошибку исправлю, – она достала из холодильника начатую бутылку «Алиготэ» и яблоко.
Села за стол рядом с ним, но тут же спохватилась – вот что значит нерегулярно пить – рассмеялась она, но смех на сей раз, был иным, каким–то податливым и его организм откликнулся похотливым ожиданием. Она достала из серванта и поставила на стол два фужера на тонких ножках. По настроению жены он понял, что его ждет десерт. И от того, стало стесненно легко. Предчувствие чище и возвышенней чем, как иногда бывает, само свершение его. Симаков ткнул вилкой в соленый огурец и спросил – а все-таки?
-Чудо мое гороховое, сам привез рубашку из Москвы в прошлом году на Женский день
-Надо же – удивился Михаил, и ты до сих пор помнишь?
Саша села против него и тонкая ночнушка облегала ее тело, высветив живот, плотные бедра неприкрытые ничем, кроме этой прозрачной рубашки.
- Определенно, ужин у меня сегодня с полосой препятствий, – сказал Симаков и закашлялся. Успокоившись, продолжил – бог шельму метит.
Саше было приятно самой такое внимание слегка одурманенного ею мужа, но она спросила: одеться мне?
Симаков отрицательно покачал головой – ни в коем случае. Я, как герой трагедии Гете, готов закричать – «мгновение, остановись, ты так прекрасно»!
Саша сверху вниз провела по груди, разглаживая рубашку на животе.
Симаков поднялся со стула и, приподняв рубашку, как занавес, поцеловал оголенное колено. Одно и второе. Он отодвинул миску с борщом, но Саша силой усадила его за стол – потом.
Его прикосновение взволновало меньше, чем его взгляд.Его взгляд будоражил воображение, будил потаенное женское чувство, покорное желанию мужчины.Она собиралась спросить о его отношениях с новым руководством. Наверное, она и спросила, потому что муж ответил:
– Какое же оно новое? Почти год прошел.
Саша и услышала, и нет. Симаков понял это по отсутствующему, но одновременно дерзкому внутреннему ее взгляду. Он и будоражил, и манил. Михаил мог бы поклясться, что чувствует, как наливается ее тело томной волной желания. И эта волна подхватила и понесла, покачивая и одурманивая его. Возможно, и есть на свете другие берега счастья, но ни одно из них не может сравниться с тем, что чувствует мужчина, растворяясь Любовью в женщине. Краткий, но потрясающий миг его возвышающего взлета и тут же, ниспадающего с высоты, как горный водопад. Главный показатель счастья - само счастье.
Сергея Сергеевича Крестовского Симаков встретил на кафедре конструкции самолетов. На вопрос Симакова об испытаниях планера КАИ-12 на повторные нагрузки, он ответил:
– Так отчет я направил Вам еще месяц назад.
Войдя к Романовой, Симаков упрекнул ее:
– Почему я не видел это письмо?
Она с глазами агнца ответила: так Вам не адресовано.
Михаилу показалось, что произнесла она это с явным удовольствием.
- Тоже мне тень отца Гамлета – невнятно произнес Симаков, читая письмо
-А при чем здесь Гамлет? – недовольно проговорила Романова.
Симаков передал письмо и спросил:
– Может быть и договор есть?
- Договор не приходил ещ,е – сухо ответила Романова и развернулась грузно как баржа, к полке с папками.
Вот какая она судьба каждой летной машины. И планер – не исключение. Конструктор сопровождает всю его жизнь. Как родитель своего ребенка. Идет время и у планера появляются новые проблемы. То необходимо проверить узлы, то провести замену элементов управления. Нельзя конструктору быть равнодушным к своему ребенку. Равнодушие – сродни преступлению.
И это все притом, что каждый планер обслуживают техники. Предполетный и послеполетный осмотр, регламентные работы. Начато и усовершенствовано обслуживание еще с полетов в Коктебеле.
Каждая авария, а тем более катастрофа в авиации привносит новое в инструкции по проведению полетов.
«Что ж происходит? Звездная болезнь и у Маношинна? Или простое непонимание? И еще хуже, отрицание его, Симакова?» - думал Михаил, просматривая у Кравцова чертеж носовой части фюзеляжа.
Он уже закончил просмотр и давал указание, когда к нему подошла Нина – секретарь Воропаева:
– Михаил Петрович, если Вы сейчас сможете, Герман Николаевич просил Вас подойти.
-Только в Вашем сопровождении.
Симаков взял за локоть Нину и тихо добавил: я буду, счастлив, пройти с красивой женщиной.
Он незаметно скосил глаза на Нину и увидел ее смущенное с неясно выраженными розовыми
пятнами на щеках, лицо. Какие они, женщины, странные, ждут, чтобы ими восхищались, но краснеют, когда случается, - подумал он.
Нина по дороге всего в два лестничных марша сказала:
– У Германа Николаевича сегодня день рождения.
-Это меняет дело – спасибо, Нина, - он отпустил ее локоть и вернулся к себе в кабинет.
« Черствый мы - мужики, народ, – подумал он, рассматривая статуэтку. Не помним дни рождения своих главных преподавателей. Только по подсказке. У него в столе хранился, еще привезенная из Польши, статуэтка «Летящий Икар». Он берег его, ощущая постоянную связь с небом. Своеобразный талисман.
«Сильно взмахнув крыльями, взлетел Икар высоко в небо, ближе к лучезарному солнцу. Палящие лучи растопили воск, скреплявший перья, выпали они и разлетелись далеко по воздуху, гонимые ветром. Взмахнул Икар руками, но нет больше на них крыльев. Стремглав упал он со страшной высоты в море и погиб в его волнах. Дедал обернулся, смотрит по сторонам. Нет Икара. Громко стал звать он сына:
- Икар! - Икар! Где ты? Откликнись!
Нет ответа. Увидел Дедал на морских волнах перья из крыльев Икара и понял что случилось» - так гласит легенда
В кабинете, рядом с Воропаевым сидел Маношинн. Сидели они за столом, на котором стояла бутылка водки и сухого вина «Твиши», порезанные помидоры, сыр, и четыре целых яблока.
Симаков, не присев, подошел к Воропаеву и, на всякий случай спросил - Вас можно поздравить?
Герман Николаевич, не вставая, церемонно поклонился – спасибо.
– Вы всю жизнь связаны с небом. И пусть талисман напоминает Вам об этом. Поздравляю с днем рождения.
Воропаев встал и протянул руку, – два поколения стояли напротив. Своеобразная передача авиационной эстафеты. – Спасибо, – чувствовалось, что Воропаеву приятно поздравление своего ученика. Улыбнувшись, он сказал:
– Намек на то, что перья в крыльях ослабли?
Дмитрий Григорьевич, глядя поверх очков, отчего ему пришлось нагнуть голову, произнес:
– А что, Герман, не зря мы прожили жизнь. Смена подросла.
- И неплохая, – поддержал его Воропаев.
Маношинн указал на бутылку сухого вина. – Раскрывайте, Михаил Петрович. Нам сказали - вы любитель сухого вина. Так?
- Разведка работает? – сдержанно улыбнулся Михаил
Маношинн снял очки, с перевязанными сзади дужками и положил на стол. – С днем рождения, тебя, Герман Николаевич. И крепкого здоровья.
Выпили и неловко начали молчать, закусывали помидорами и яблоками.
- Герман Николаевич, – нарушил молчание Симаков:
– О двух Ваших летательных аппаратах мы знаем.
Профессор, прищурившись, посмотрел на Симакова:
– Любопытно. Каких же?
- КАИ-1 и КАИ-5 – хотелось бы и об остальных трех.
Воропаев вяло махнул рукой и, хрипловато сказал:
– Как–нибудь в другой раз.
Маношинн разлил еще раз по рюмкам и, поставив бутылку, сказал:
– Мы посоветовались с профессором, - произнес как можно доброжелательно. – Объявляйте конкурс по снижению веса планера.
***
Симаков через Тамару пригласил нас в кабинет. Тамара так и сказала – пригласил
- А если бы вызвал? – спросил я
Тамара пристально посмотрела на меня – не разыгрываю ли я ее?
– Тогда это принуждение. А Михаил Петрович насилия не приемлет - Она засмеялась, неестественно смущенно для нее,- он все делает по желанию другой стороны.
Подождав, пока мы сядем, Михаил Петрович сказал:
– Вот что, мужики. Планер КАИ-14 «Джентльмен» надо форсировать. Ждать, пока закончим проектную документацию, а потом начинать производство, – большая тягомотина получается.
Он встал, как обычно поступал в волнении, и сунул руки в карманы брюк:
– А по сему, совмещаем два этапа – проектирование и изготовление. И это касается одновременно и планера КАИ-19 «Беркут».
- Так для него чертежи еще и не начинали.
- Вот тебе и приехали. А что ты делал, Алексей?
Кравцов пригладил вьющиеся волосы – эскизный проект.
Симаков подошел к нему и спросил:
– Профиль крыла выбран? Обводы фюзеляжа известны? И сам себе ответил: это все, что нужно для начала работ по стапелю.
Симаков прошел к окну и обратно:
– Колонны, балки, ложементы, рубильники, фиксаторы. Это сама по себе работа большая. Не говоря о плазах. Вы за все в ответе. С понедельника Чернов – ведущий инженер по производству планера «Джентльмен» и соответственно, Кравцов по планеру «Беркут».- Он сел за свой стол. – Сегодня четверг. Незаконченные чертежи передайте начальникам бригад – Слонину и Левенцу. А сами до понедельника командируетесь на кафедру «Производство самолетов». Учиться надо, товарищи, – сказал он, слегка картавя, подражая Ленину.
Тогда эти слова вождя были на слуху. Симаков опять встал и прошел к окну, словно высматривая кого. Окно выходило в институтский двор, но там никого не было. – С зав. кафедры Михаилом Ивановичем я договорился – закончил он.
Мы вышли из кабинета, ошарашенные происшедшим. С одной стороны – доверие и повышение по службе, а с другой – полная темень в сути дальнейшей работы.
-Без меня женили – Алексей пятерней прихлопнул кудрявую шевелюру.
Я был взволнован не меньше, но постарался успокоить товарища.
Симаков посмотрел в след и радостно подумал – хорошие конструкторы. Теперь еще станут и организаторами. Без этого, творчества не бывает.
Окончание следует
Виктор
Запас прочности. Продолжение 1
© Copyright: Виктор Як Чернявский, 2018
Свидетельство о публикации №218032401353
Свидетельство о публикации №218032401353
Рецензии