Мать

 -Ты, сынок, лежи! Я, может быть, до обеда управлюсь, только чтобы голова не разболелась. Может, кто купит платье или променяю на что. Ведь в тот раз купили, значит, кому оказалось нужное. А себе, с мешков сошью. Главное чтобы телу тепло было, не ко времени красоваться. Когда наш папка вернется - все будет  у нас, и накрытый стол и новое платье, - она слегка улыбнулась  притихшему малышу,  прикрытым ватным одеялом, безразлично смотревшему на серый от копоти потолок комнаты.
    Она поцеловала малыша в острый прохладный носик, взяла холщевую сумку, вздохнув, вышла на улицу.
    До городского рынка где-то порядка трех километров, раньше такое расстояние она преодолевала, так,  словно играючись за каких там полчаса, через ручей  в овраге в то время мостик был, деревянный, только его сейчас уже нет, когда немцы наступали, так его снарядом в щепки разнесло. Оттого, что стреляли во что попало, и как попало, лишь бы больше было паники. А сейчас, когда во рту пару дней не было ни крошки, живот словно прирос к позвоночнику, тут уж не разбежишься, тут скрипи зубами, а двигайся, от рынка одно спасение, все равно за платье что и дадут, а там видно будет. Так думала она, передвигаясь вдоль забора, словно вымершей улицы.
  - Верка что-то давно не приходит, она нет – нет, а чего принесет с солдатской кухни, говорит, что посуду моет, видно их солдат хорошо кормят, что не все съедают, вот Верка тем и пользуется. А куда деваться, если у самой трое малолетних ртов?  Наши бабы на нее косо поглядывают, поговаривают, что кто-то ее видел любезничную с немцем. А все же она первой принесла новость, что под Москвой немца побили. Злые немцы тогда были. В тот день на рынке, хотя и была жуткая холодрыга, на лицах наших людей была видна  радость, А на второй день Верка отговорила меня не идти на рынок, я тогда не сообразила почему:  в тот день была облава, и многих людей сразу повели на станцию, загнали в вагоны.
    Говорили, что отправили копать окопы, а другие  утверждали, что на работы в Германию.  Ох, Верка, Верка!  Оно, конечно, нехорошо, наши придут -  скандал будет большой. Но выживать надо и тут не до особой морали. Когда румыны стояли, было легко, те были приветливые, а вот немцы гордые, к ним не подступишься, да и сами на тебя смотрят с брезгливостью, словно ты никто. А вот Райкиного сына расстреляли, у нее нашли ящик краденой тушенки, так она, бедная, разумом тронулась. Сейчас в ее доме  офицер живет. Тот самый, который однажды случайно встретился со своей свитой на улице и спросил, где находится мой муж. Он что, сам не знает, где находятся наши мужики? Ну, я не подумавши ляпнула; - Защищает Родину. Он как озлобился, выхватил пистолет и если бы не его сопровождавшие офицеры, не видать мне больше белого света.  Дома только опомнилась, что сваляла дурочку.  А  вот саму Райку в последнее время, что  – то  не видно. Надо у Верки спросить, может она чего знает. Май в этом году по погоде не очень добрый. В иные годы зелень радовала во всю, а в этом холодно, зима тоже была на редкость лютой, лук на грядке и тот еле просматривается. В апреле на  колхозное картофельное поле ходила, там картошка неубранная была, в последний раз ничего не нашла, люди все поле руками перебрали. А в марте случай помог. Немцы пушку на конной тяге перевозили да подорвались на мине, так после, кто ближе жил к тому месту коня свежевали, и мне неплохой кусочек достался, на неделю хватило. Хлеб немцы продают, только за марки. А где их взять. если на них не работать. И как работать, если сына не на кого оставить?
    Перебирая в памяти все, что происходило в ее еще короткой жизни, спустилась по склону оврага вниз. По краям ручья валялись щепки, ржавые консервные банки, ручей расширился, и в его чистой воде мерцали блики солнца. Она потопталась на месте, осматривая  с какого места можно перебраться на другой берег. Из воды торчали размочаленные концы толстых бревен бывшего моста.
   - Вот тебе и на! – буравило тревожно ум, - как теперь перейти на другую сторону?
    Нужда не заставила долго принимать решение, села на холщевую сумку, сняла не по размеру мужние, растоптанные  ботинки, стянула шерстяные чулки.
    Холодная вода словно обожгла худые  голые ноги. Она, сцепив зубы, медленно передвигалась по колени, преодолевая сопротивление  текущего ручья.
     Добравшись до берега свалилась на холодную землю  не чувствуя ног, достала из сумки чулки и стала интенсивно растирать их, приводить  в чувство. Через несколько минут в пальцах закололо, возникло ощущение. словно в них вонзали сразу несколько тонких игл.
    -Слава Богу! Перешла, только бы не заболеть, никак нельзя. Тогда погибнем оба, - с капающими на грудь слезами думала она, понемногу двигаясь вперед.
     Раньше рынок гудел, и его гудение разливалось далеко, он напоминал звук шмелей  в цветущем яблоневом саду. А сейчас  определить, что это все же рынок, надо подойти вплотную, люди говорили тихо и коротко. Предлагали всякую всячину,  чуть ли не шепотом, настороженно и тревожно. То тут, то там ходили в синих куртках с повязками на рукавах надсмотрщики из числа  полицаев. Она покрутила головой, выбирая более бойкое место, посчитала,  что подле бывшего рыночного здания у полуподвальной решетки, лучше места не найти, остановилась, достала из сумки сложенное аккуратно выглаженное платье.
    Люди рядом толкались, крутили головами, но на нее никто не обращал внимания, ей так казалось. Так она простояла в течении часа в надежде, что найдется покупатель, или же меняла.
    Вот к ней, наконец, подошла, по виду цыганка, или гречанка из греческой слободы, пощупала платье.
  -Совсем недорого,- прошептала  с надеждой.
  -Недорого, говоришь? - сказала цыганка, и добавила: - такой товар сейчас не в моде, сама его еще носить будешь. А вообще, что ты хочешь за него?
   -Оно совсем новое, я его только раз одевала: - говорила она в захлеб, - можно продукты…
    Та окинула ее черными глазами с ног до головы.
    - Хорошо, - согласилась цыганка, - ты подожди, я с кем посоветуюсь, - покрутила по сторонам головой и исчезла в толпе.
     Шум возник внезапно. Люди заторопились, заметались, тихая жизнь рынка резко преобразилась, становилась похожей, как в прежние времена, только с некоторой непонятной тревогой. Она стояла, как вкопанная не соображая, что происходит вокруг. И только  резкие звуки выстрелов отрезвили, заставили лихорадочно думать, как избежать лихой участи. Бежать! А куда? Вокруг начали  раздаваться крики, вопли, стоны. Казалось, все вокруг стало подвергаться деянию ада. У нее от испуга отказали ноги, они не желали двигаться и покорно ждали своей участи.
    -Боже! Я погибла, - шептали ее моментально высохшие губы, - Саша, прости меня, я не смогла спасти нашего сына, - слезы потоком лились на выглаженное сложенное платье.
     В этом земном потоке страданий,  в висках щелкнуло, чувствовала, вот-вот потеряет сознание, и вдруг что-то твердое коснулось ее ноги, нет, не потерянная  кем-то  вещь, приготовленная для продажи, а нечто живое, теплое. Она втянула голову в плечи, сильнее прижимая  к себе сумку и платье, что-то теплое постучало ее по ноге, опустила голову и увидела руку,  которая тянулась с приподнятой наполовину решеткой полу подвала. Эта рука звала ее, отбросив все тревожные мысли, она сжалась, превратилась в живой комок, и это рука потянула ее к себе. Как она оказалась в подвале не помнила, очнулась с болью в боку и голове. Провела рукой по волосам, увидела на ней след крови.
    -Ничего, тетка; - раздался молодой  бодрый голос,- это тебя решетка огрела, тяжелая она, зараза. На, попей болтухи, а то вижу ты совсем  не таво. Нам повезло, но до вечера придется здесь гостить, пока полицаи не разойдутся. Они от такого шухера  навар имеют. Ну, ничего, мы с ними, придет время, разберемся. Ты что, городская? Сейчас от города надо подальше быть, угодишь в облаву, увидят, что не старуха и считай, пропала. Ты немая? Да что ты вцепилась в свою сумку! Никто ее у тебя не отберет.
    Она поднялась с пола, и вглядывалась в полумраке кто же ее спас и кого благодарить.
    -Ты кто? – спросила она.
    -Я? Да так, сапожничаю здесь. А сегодня здесь случайно,  сапоги срочно нужны одному нехорошему типу. Чтоб он сдох!
    -И случайно спас меня, - старалась улыбнуться она.
    -Да увидел в окно, что ты не бегаешь, как другие, не мечешься. Стоишь как сирота, вот меня и подмыло в душе, дай помогу тетке, авось, когда и меня кто выручит. Понимаешь, облава облаве рознь. На той неделе была, так документы проверили и всех отпустили. А в другой раз может и не повезти. Тю-тю и к фрицам на родину, а там  - кому как судьбой приготовлено.
    Тетка. Звучит не по годам. Знал бы он,  что этой тетке всего-навсего двадцать один год, - думала,  успокоившись, она.
     Он еще что-то говорил ей, говорливым был спаситель, но она его уже не слышала, поглощена была только своими мыслями:
    « Как там сынишка и чем его будет кормить, пойдет к немецкой кухне, и будет умолять, пусть это будет называться унижением.          Она никогда не была в таком положении. Если бы еще с месяц перебиться, там уже что-то на огороде вырастит, да и в лесополосе можно что найти, с голоду не умрешь. Ей никак нельзя ждать до вечера, надо быстрее домой.»
    Она рванулась к дверям, ее спаситель кинулся за  ней.
   -Куда ты, бешеная!? Мигом тебя определят, куда им надо, да и мне достанется.
   - Мне нельзя так долго.., там у меня сын…
    Мчалась по длинному темному коридору подвала, не чувствуя под ногами бетонного пола, впереди видела квадрат белого выхода  на улицу. Огибая длинный дом, услышала сбоку резкий окрик:
   - Стоять, стрелять буду!
    Остановилась, как вкопанная, с дрожью во всем теле. К ней подошло два полицая, один с автоматом за плечом, а второй с пистолетом в кабуре на широком ремне.
   - Ну что, отведем ее? – спросил один другого.
     Который с автоматом,  обошел ее кругом, скривил лицо.
   - Да куда ее! Ты посмотри на нее.  В ней одни кости. Пусть бежит себе.
   -Давай глянем, что у нее в сумке: - предложил первый.
   -Да ну ее к лешему! Тебе мало было, пусть живет:  - огрызнулся второй.
    -Да по мне чего? Пусть бежит. Только не через ворота, а то там патруль стоит, встретят, тогда с нас и спросят. Ты лучше иди вон туда,- указал ей  рукой в сторону высоких вязов,- там лазейка есть на другую улицу. И мы тебя не видали если что. Ты поняла?
  Она кивнула головой.  Прижимая к себе сумку, быстрым  шагом пошла, в указанном направление. Выйдя из города, почувствовав себя в относительной безопасности, перевела дух.
   -Сегодня день сплошного везения. Вот бы поесть домой принести. Надо пройти вдоль дороги, может чего найдется.
    Шла, крутила головой по сторонам, напрягая зрение. Увлеченная даже не слышала шум машин, в которых по сторонам кузовов сидели немецкие солдаты, она уже ничего не боялась. С одной машины ей что-то крикнули, на обочину упала банка из – под консервы. Дождалась когда проедет колонна, подняла ее, из банки торчал ком скомканной бумаги. Вынула бумагу, на дне банки оказался кусочек надкусанного хлеба измазанного тушенкой. От исходящего манящего запаха у нее закружилось в голове. Великим был соблазн, но она переборов себя и все же откусив кусочек, заткнула банку бумагой, положила в сумку.
    И вот уже овраг, она села у ручья передохнуть, стало жарко, где-то в вышине пел свою весеннюю песню жаворонок, по небу плыли белые облака,  кочки вокруг покрылись мелкой приятной зеленью,  все было таким спокойным, обычным, ничего  не напоминало, что идет война, что где-то стреляют, гибнут люди.
    От такой ложной тишины и спокойствия у нее непроизвольно закрылись глаза, очнулась от вопроса.
    -Эй, ты жива? – кто-то тормошил ее за плечо.
   Открыла глаза и увидала пожилого обросшего волосами мужчину в высоких шахтерских сапогах.
    -Ты гляди! А я подумал что померла: - сказал он, и нагнувшись спросил: - Ты чего тут расселась?
   -Думаю, как перебраться на другую сторону, - ответила она.
    - А чего тут думать? Ты видно не местная, или не часто ходишь этой дорогой, нужно ниже опуститься, там переход люди наладили, метров сто отсюда, за излучиной. Здесь, ясно, что прямее. Только глубоко. Жаль, что такой мост порушили. Не себе и не людям. А как ты с той стороны оказалась здесь?
    -Разулась и перешла, - ответила она.
    -Ой, девонька, что ты! Разве можно в такую холодную воду входить босым, испортишь себя, рожать не сможешь.
   -Зачем? – безразлично ответила она.
   - Но-но, девонька! – возразил мужчина, - ты щибко не отчаивайся, побьют немца, придет время, поверь мне. Ты иди пониже, а мне нужно в другую сторону. Смотри, расселась тут! – не спеша, пошел вверх по берегу ручья.
   Она благодарно усмехнулась: -  Хороший мужчина, но незнакомый, я всех на поселке знаю, даже беженцев. А я и не знала, что там есть переход. Сейчас приду, сделаю кипяточек, налью в банку  и накормлю сынка.
     И действительно, мужчина не обманул ее, за поворотом она увидала примитивно налаженный переход из узких досок. Как - ни-как, а мочить ног не придется. Подойдя к переходу, у нее закружилась голова, не то от усталости и переживаний, а возможно от недоедания. Чтобы не упасть в ручей повела кругом глазами, заметила в метрах пяти от себя в ручье у самого берега торчащую палку. С ее помощью спокойно перешла на другую сторону ручья. Подъем вверх оказался таким тяжелым, что, преодолев его, резко опустилась на землю, а тут еще нещадно припекло солнце, чувствовала, как по спине стекали капли пота.
    До самого дома ей никто не встретился, стояла гробовая тишина, ей, в этот момент показалось, она здесь сама, заброшена не только людьми, но и Богом и никому  до нее нет дела.
     Быстрее домой, а ноги, как назло не хотят двигаться, какая уж там кухня.
     Сейчас приду, накормлю сынка и лягу, а там – как будет, пусть простит меня, мой Саша, что могла, так получилось. Лучше умереть, чем так жить.
     В голове вертелись скомканные мысли, чувствовала, что от такого напряжения лишится,  как и несчастная Райка, рассудка.
     Вот и дом, весь почерневший, яблони вот-вот наберут весеннее убранство, ива,  которую когда-то посадил Саша, хотя  было не по весеннему холодно, все же покрылась мелкими листочками. Весна.
      Она дошла до входной двери и остановилась. Она явно помнила,  в замковые скобы втыкала палочку, но ее  там не было, и даже дверь была чуть приоткрыта.
     Верка! – что первое мелькнуло у нее в голове, радостно забилось сердце, по телу пробежала дрожь. – Где же ты так долго пропадала? Я тебя так ждала. Спасай своего крестника, а я то уж ладно. На тебя у меня одна надежда, только на тебя.
     Рванула дверь, и оцепенела от увиденного. На ее кровати сидел  человек в немецкой форме, а у него  на коленях находился ее сын ,  а рядом, на растеленной газете, лежал каравай хлеба и еще какая-то снедь. По комнате приятно разносился  запах.
     Увидев мать, сын улыбнулся, протянул  худенькие ручонки к ней. Она рванулась к нему, подхватила на руки, слезы закапали на него.
     Немец торопливо поднялся, показал на растеленую газету.
    -Фрау, кушайт, киндер шеен, - сказал он  молодым голосом, показывал на ребенка.
     Сын обнимал ее за шею, и она отчетливо слышала  биение его сердца.
     - Фрау пусть не боится, - с запинкой говорил немец, - я по -русски так, немножко. Мне сказаль ви, как это, - он показал на узел лежавший у его ног.
Она быстро сообразила, что он хотел сказать.
     - Стирать,- произнесла она.
    - Я, я, - закивал головой немец, - мой бутер, солями, кушайт.
 Смотрела на него и думала: - вот мое спасение, а что он враг, какое мне дело до всего этого. И почему он пришел ко мне, в мой дом?
Скорее всего, его направила Верка,  если так, то дай ей Бог здоровья.  Посмотрела на немца, заметила на его щеке розовый шрам. Провела себе по щеке, спросила:
      - Война?
      -Наин! – воскликнул он и зазорно рассмеялся, - как это, гав-гав, кляин.
      Она кивнула головой, взяла узел. Немец погладил малыша по головке, тот улыбнулся ему и спрятался у матери на груди. Солдат  еще раз показал на узел.
      Он ушел и она, поглаживая сына, расплакалась, поливая его слезами. Ей стало обидно за то, что ей приходится невольно выполнять услугу не своему мужу, а человеку, который, может, даже стрелял в него и не раз. С отвращением  кинула узел в угол комнаты и долго смотрела на него, раздумывая, как ей поступить.
      Бросай не бросай, а сына кормить надо, что до самой, так ей не привыкать, бывать  несколько суток без крошки во рту. А ведь в свое время ей можно было вклиниться в толпу беженцев и уйти за Волгу. Она слышала и не раз, что в некоторых местах немцы с самолетов бомбили колоны безоружных людей, было много погибших. Но как покинуть дом? Здесь она провела самые счастливые дни с любимым человеком, здесь строились планы на будущее, здесь родился первенец, счастье переливалось через край. И на тебе. Что же такое творится на белом свете? Звоном в ушах слышались слова: - Береги сына.
      Она будет беречь его, ни смотря ни на что, а там пусть люди обсуждают, как хотят. Первый раз за месяц она сытно поела.
      Всю половину весны и лето немец регулярно каждую неделю приносил ей белье, молча выкладывал на стол банки с различными консервами, каравай хлеба, заталкивал в ранец готовое выстиранное белье, и молча уходил, и такое его поведение смешило ее.  Она видела, как порой теплыми вечерами по улице прохаживались военные с распутными выряженными девицами, которых она не знала, они были не местные, чужими. За все это время, Верка была у нее наскоком, на пару минут, пару раз, и то озиралась по сторонам, словно чего-то боялась. В последний раз появилась осенью, сказала, что сильно бомбят Сталинград, что все колоны немцев движутся туда, а оттуда везут много раненых. Пропала она, что ли! А может, какой немец ее увез, на лицо смазливая, всегда веселая, о ней не было слышно куда подевалась, спрашивать своего работодателя боялась. В феврале немцы озверели, ходили по оставшимся домам, проверяли документы, задавали каверзные вопросы. С улицы  двоих пожилых мужчин забрали,  и неизвестно что с ними сталось. В то время ее немец сам ей сказал, что немецкая армия потерпела поражение и по этому у них траур.
    День освобождения она запомнила надолго. Конец августа был теплым, зрели яблоки, груши. Сын днями пропадал на улице, пытался что-то говорить, ведь ему было уже три года, не надоедал матери детскими капризами. Утром пошла к колодцу, набрать воды, услыхала далекий, словно громовой рокот постепенно наростающий с восточной стороны. По улице, поднимая серую пыль, проехало несколько машин набитых немцами.
      Увидела, как по огородам, подминая грядки и ломая фруктовые деревья двигалась громадина немецкого танка, раздался сильный свист, громыхнуло так, что она уронила наполненное водой ведро, упала у сруба колодца, в страхе ладонями зажав уши, и закрыв глаза. Чувствовала как, под ней тряслась земля, а немного переждав когда все затихнет открыла глаза, увидела на месте танка черный дым и сполохи пламени, поднялась и побежала  к дому.
       Сын от страха спрятался в пустой платяный шкап, подхватив его кинулась прочь в соседний участок где недалеко от дома была вырыта землянка. Посадила на лавку сына, погрозила ему, чтобы не капризничал, плотно закрыла двери.
      От взрывов содрогалась земля, при каждом она закрывала глаза и голова уходила в худые плечи.
       Но вот все затихло, прошли томительные минуты, дверь землянки распахнулась, и кто-то громко спросил:
     -Здесь живые есть?
       По глаза резанул луч фонарика.
     - Кто там, немцы? - Спросил другой, молодой голос.
    -Нет, там женщина с ребенком, - продолжал первый с фонариком.
     -Пусть выходят, для них война закончилась, - сказал второй.
      От этих слов у нее подкосились ноги и слезы брызнули из глаз.
Первый подхватил мальчишку и вынес наружу, второй вывел всю в слезах женщину, приговаривая:
      -Все, мамаша! Немцы бегут. Мы теперь вас в обиду не дадим.
      Их накормили из солдатской кухни, дали два каравая пахучего хлеба, несколько банок консерв.
       Она обратила внимание; к кухне подходили люди, которых она не узнавала, даже не узнала соседа дедушку, который до войны был круглым мячиком, а сейчас был похож на живого скелета обтянутого кожей. Он кивнул ей, и она ответила ему кивком.
       После ухода военных по поселку стали собирать людей, переписывали оставшихся. Нужны были люди для поднятия порушенных шахт. И что было главным: - выдали продуктовые карточки, да и на огородах кое-что произрастало.
       Однажды утром по улице прошла колонна пленных немцев охраняемых несколькими солдатами, она даже не обратила на них внимания, если бы не сын, который потянул ее за подол платья, тычил пальцем в колонну:
      -Там Виля, там Виля! – показывал пальцем.
        Она выпрямилась, смотрела на удаляющуюся колонну.
      -Кого ты там увидел?  Они все на одно лицо – в душе у нее что-то дрогнуло. – Ты не обознался?
       Сын смотрел на нее и повторял:
      -Там Виля, я видел.
        В этот августовский день она впервые накопала свежей картошки, сварила в пузатом чугунке, заправила говяжим жиром из тушенки. Уже был решен вопрос о ее работе, определение сына в будущий детсадик. На шахте вовсю кипела работа, там целый день что-то шумело, стучало, свистело и визжало. Туда - сюда сновали люди, ездили полуторки, груженые оборудованием. В основном до обеда там работали пленные, а после них приходили местные жители, приходила и она с сыном, убирала в помещениях, выносила битый кирпич, стекла, мыла полы в пустых комнатах.
        Самой большой радостью для нее был треугольный конверт от воюющего мужа, где он сообщал о своей жизни.
        Сентябрь начался с проливных дождей, в доме стало прохладно. После работы шла на террикон и собирала кусочки угля, чтобы на ночь протопить плиту и приготовить еду на следующий день. Сына отправляла в организованный детский садик, сунув ему на  дорожку кусочек хлеба намазанным смальцем и слегка подсоленным солью, и зеленый лучек. Сама делала себе узелок с вареной картошкой. На работе подкармливали рабочих гречневой кашей из солдатской кухни.
        Однажды, когда она усталая шла домой, ей встретилась колонна пленных, и вдруг услыхала знакомый голос:
       -Фрау Анна! Как поживаете?
        Она остановилась, обратила внимание на двигающуюся массу людей и в ее рядах увидела знакомого немца.
         Через неделю, убирала с огорода картофель, надо было вскопать освобожденную площадь, подготовить ее к зиме. Это сугубо мужская работа и ей пришло на ум выпросить знакомого немца на день, чтобы тот помог привести огород в порядок, поправить покосившийся забор, в районе печной трубы проникала вода после дождя, а на крышу лезть боялась.
        Она видела, как некоторые немцы подметали двор клуба, садили деревья, что-то строили, и их никто не охранял.
        Ее просьбу удовлетворили без разговоров и Вилли, тот Вили, который спас ее и сына от голодной смерти, лопатой вскапывал огород.  Она смотрела как он работает, ритмично, старательно. Но вот кто-то коснулся ее плеча, резко повернула голову, возле нее стоял пожилой почтальон, которому радовались и в то же время боялись, боялись его стращной вести. По его лицу она почувствовала, что пришла и ее пора ощутить горе. Охнула, увидев в его руках квадратное письмо, стала медленно опускаться на колени.
      -Прости, дочка! – сказал почтальон. –Не ты у меня первая и видно не последняя. Ты поплачь, а я пойду, таких писем на сегодня, четыре на наш поселок. Ничего не поделаешь, дочка, война. Ты крепись! Не падай духом. Все перемелится. – он медленно пошел по пустой улице.
        Немец прекратил копать подошел к ней. Она поднялась с колен, показала на конверт.
     - Убили, понимаешь, фриц, у меня мужа убили. А ты живой.
        В ее душе вскипела злость, и, не соображая, что делает, ударила  немца по лицу. Он не сопротивлялся, стоял, низко опустив голову, она снова размахнулась, с силой ударила, на этот раз он опустился на колени, поймал ее руку, державшую письмо и поцеловал ее. И тут она опомнилась.
      - Ком, иди! - Показала ему на улицу.
      Он поднялся и вяло пошел, она смотрела на его сутулую спину, ей казалось, что он плачет. В ней вдруг проснулась жалость, обыкновенная женская жалость, какая может возникнуть только в русской женщине, не смотря на постигшее ее горе.
       -Стой! – крикнула она.
         Немец остановился, повернул к ней голову. Она помнила, как  стирала ему белье, от которого пахло им, вот этим живым, который стрелял, убивал, и может, даже радовался,  топча нашу многострадальную землю.
      -Стой! – еще раз сказала она и добавила: - Иди в дом, накормлю тебя.

               
        Моя мама так любила отца, что после его гибели не вышла замуж, оставаясь до конца жизни солдаткой. Вечная ей память!