Красный фонарь

Тайные превращения происходили в тесной тёмной комнате. Там рождалась фотография! На ванну, до половины наполненную водой, чтобы фотографии в неё бросать после фиксажа, клали лист фанеры. На него устанавливали фотоувеличитель, рядом с ним кювету с проявителем, дальше – с водой и потом с фиксажем. Два блестящих пинцета лежали на столе, тускло поблёскивая в свете красного фонаря. Поверхности жидкостей отражали темноту помещения, а кюветы казались бездонными колодцами. Всё тут пропитано таинством рождения фотографии, похоже на алхимическую лабораторию. Дыхание и сердцебиение от волнения останавливаются.
Шестилетний Алёшка стоял за спинами отца и старшей сестры, сидящих на низенькой скамеечке перед столом, и колдующих над печатью фотографий. Ему всё здесь нравилось, всё приводило в восторг и трепет! Но он стоял тихо, боясь, чтобы не выгнали из ванной комнаты, внимательно наблюдая за действиями отца и сестры.
Отец зарядил проявленную фотоплёнку в фотоувеличитель. Включил его. Внутри загорелась лампочка, а на столе под увеличителем появилась проекция первого кадра. Регулировалась высота увеличителя таким образом, чтобы проекция кадра попадала в нужный формат бумаги. Для этого использовалась фоторамка с выставленным нужным размером, в которую потом вставлялся лист фотобумаги, либо объектив увеличителя закрывался красным фильтром, и проекция кадра подгонялась под формат бумаги. Найдя нужный кадр, фотографию с которого хотели напечатать, отец выключал увеличитель и в этот момент зажигался красный фонарь. Отец вскрывал пачку фотобумаги, вынимал один лист, вставлял его в рамку и включал увеличитель на несколько секунд. Дальше работала сестра Ольга и тут начиналось самое интересное.
Она брала пинцетом лист засвеченной бумаги и помещала его в кювету с проявителем. Тишина. Никто не дышал. Только извне доносились различные слабые звуки. Все с замиранием сердца смотрели на белый лист бумаги, слегка вибрирующий в ванночке от того, что Ольга, держа его пинцетом, легонько трясла его. Считалось, что так фотография лучше проявляется. Секунды эти тянулись ужасно долго. Так казалось маленькому Алёшке. Наконец, на белом листе бумаги появился чуть заметный серенький рисунок. Ещё не понятно, что это такое. Но вот, словно из тумана, разгоняемого солнечными лучами, стремительно выступает чёткое изображение, вызывая у всех видящих это настоящую радость! Фотография получилась! Ольга вынимает фотографию из проявителя, даёт ему стечь с листа бумаги, промывает в кювете с водой и кладёт минут на пятнадцать в раствор фиксажа.
Как Алёшка завидует Ольге! Ему самому хочется попробовать проявить хоть одну фотографию, но ему не доверяют. Кажется ему, что отец и Ольга обладают колдовскими способностями, что фотоувеличитель, растворы в ванночках – это обман. Просто, его, маленького Алёшку, обманывают, не желая посвятить в тайны магии. Но ничего, вот он подрастёт немного и сам научится  тайнодействию. Тогда всем покажет, как он не хуже отца и Ольги умеет колдовать над получением чудесных картинок.
Как-то раз, Алёшку допустили до проявки фотографии. Волнуясь и потея, он неумело взял в руку пинцет, зажав его в кулак, и, подражая Ольге, стал трясти листок бумаги в ванночке с проявителем так, что брызги полетели! Ольга, конечно, закричала на него, даже хотела прибить, как это бывало в подобных ситуациях, но он, поглощённый процессом проявления первой в своей жизни фотографии, ничего не слышал, не видел и не чувствовал вокруг себя. Отец ласково придержал его руку с пинцетом и в этот момент на листе бумаги стал проявляться мамин портрет. Она сидела за кухонным столом. Алёшка залюбовался фотографией и мамой, а снимок так быстро проявлялся, что стал тёмным.
- Клади быстрее фотографию в воду, дурак глупый, - закричала на него Ольга и дала подзатыльник. – Не видишь что ли, фотография почернела! Маму испортил!
Только последние слова дошли до Алёшки и больно ранили его. Он боялся пошевелиться, стараясь понять произошедшее. Ему казалось, что он по-настоящему испортил маму. Испортил, повредил самого дорогого человека. Что же теперь будет?!
Ольга давно уже отобрала у брата фотографию, промывала её в воде, останавливая проявку, но лицо мамы почернело так, что ничего не было видно.
- Что с ней делать? – спросила Ольга отца.
- Выбрасывай. Сейчас новую напечатаем.
- Пошёл вон отсюда! – цыкнула она на совсем растерявшегося и расстроенного Алёшку, намереваясь опять побить его.
- Оля, он ведь маленький совсем. Вот вырастет, научится печатать не хуже тебя.
- Бестолочь он!
Алёшка спрятался за спину отца. Теперь ему было страшно. Хотелось плакать, но он терпел. Лишь глаза наполнились слезами, и красный фонарь зловеще прыгал и мигал в тёмной комнате, будто дразнясь, порой отражаясь в поверхности жидкостей. Тёмные фигуры отца и Ольги казались ему страшными и зловещими. Он переживал, что лицо мамы почернело. Ему хотелось выйти из комнаты и посмотреть на маму, но он боялся, не сделалось ли её лицо чёрным, как на фотографии. Поэтому он тихо стоял за спиной отца, не дышал, не шевелился, скованный зловещим страхом. «А что же будет, - думал он, - если лицо мамы, в самом деле, почернело?» Ведь это всё он натворил. Ему хотелось спросить отца, не изменилось ли лицо мамы на самом деле, но он боялся услышать страшную правду.
Алёша просмотрел, как засвечивали новый лист бумаги. Он опомнился только тогда, когда на листе бумаги появилось чистое мамино лицо. Ольга промыла снимок в ванночке с водой, облегчённо вздохнула тому, что фотография получилась и отправила её закрепляться.  И Алёшка облегчённо вздохнул. Он испытывал безмерное чувство благодарности к своей сестре за исправление его ошибки. «Теперь, - размышлял он, - с маминым лицом должно быть всё в порядке».
После окончания печати фотографий, Ольга рассказывала маме, как глупый Алёшка испортил её портрет, как она этого испугалась. Она показывала маме ту самую испорченную фотографию, где вместо лица было зловещее, страшное чёрное пятно. Алёшка чувствовал себя виноватым, пытаясь понять, что же пережила мама, когда он испортил её фотографию, было ли ей больно, когда лицо её почернело?

Всё это, друзья, как изволите видеть, происходило в раннем детстве, о котором память сохраняет туманные, словно начинающее проявляться изображение на фотографии, воспоминания, но, к счастью, сохраняет. Писал я о себе в третьем лице. Почему-то именно так хочется писать, когда описываю свой дошкольный возраст. Может, от того, что чувствую, будто и не со мной всё это происходило.
Школьные годы, как известно, быстро летят. Вот я уже в старших классах. И в это время, появился новый учитель черчения – Александр Львович Тришин, увлечённый фотографией и походами, к чему и нас всех приучил. Моё занятие фотографией получило второе дыхание. Александр Львович организовал в школе фотолабораторию. Помещения для неё не нашлось. А если нет помещения, значит, его надо построить! И построили, отгородив часть одного из девичьих туалетов кирпичной стеной, прорубив дверь из коридора. Школа купила все необходимые принадлежности для фотопечати. Кроме того, школа купила палатки, байдарки, рюкзаки и всё прочее, что необходимо для походов. Александр Львович сделался любимым учителем, с которым стали проводить внеурочные часы, а в каникулярное время ходили в походы, после которых по стенам длинного коридора развешивали фотографии в рамах. Получалась отчётная фотовыставка о нашей работе и деятельности. Преимущественно, конечно, автором удачных снимков являлся Александр Львович. Наши снимки до его уровня значительно не дотягивали.
Выстроенная и оборудованная фотолаборатория являлась нашим достоянием, нашим помещением, лучшим и самым родным местом в школе! Субботним вечером, когда интернат почти пуст, запрёшься, бывало, в фотолаборатории, пригласив в помощники понравившуюся девочку, с которой дружишь, либо хочешь дружить. Чаще всего подруг выбирали из класса на год младше нашего. Девчонки там учились симпатичные, особенно одна из них – Аня. За ней все старшеклассники пытались ухаживать, и она со всеми была мила. Настоящего успеха в отношениях с ней добился лишь один поклонник, которому все завидовали.
Запрёшься в фотолаборатории и несколько часов к ряду печатаешь фотографии. Ужин пропустишь. Не заметишь, как и время отбоя подошло. Дневным воспитателям пора домой уходить. Воспитательница из их группы ищет свою подопечную, найти не может. Наконец, догадывается посмотреть в фотолаборатории. Барабанит в дверь. Долго стучится. А как сразу откроешь?! Бумагу засветишь! А она, воспитательница, взрослый человек, уверена, что мы тут в тёмной комнате с красным фонарём неизвестно чем занимаемся! Фу, как пошло!
- Почему долго не открывали? - кричит раздражённо воспитатель, осматривая одежду на нас, но так, чтобы мы этого не заметили.
- Процесс идёт, который нельзя прерывать.
- Я покажу вам процесс, - грозится она. – Надо закрывать это гнездо разврата!
Действительно, закрыли. Александра Львовича уволили. К нему и до того были претензии надуманные, высосанные из пальца. Завидовали ему. Завидовали тому, что пользовался среди учеников огромной популярностью и искренней любовью. Да и сам он был человеком новой формации, не похожим на педагогический коллектив, в котором работал. Он всё время проводил с детьми, не находя общего языка, взаимопонимания с коллегами. С ними у него возникали стычки и скандальчики. Мы о них знали и всегда держались на стороне любимого и уважаемого Александра Львовича, хоть нашего мнения никто и не спрашивал.
Однажды развешивали фотографии в коридоре. Александр Львович стоял на стремянке. Вдруг с лестничной площадке мы услышали требовательный голос завуча Натальи Николаевны:
- Александр Львович, подойдите ко мне.
- Сейчас, Наталья Николаевна, одну минуточку, закончу и приду.
- Я вас немедленно прошу подойти.
- Так сами и подойдите, если вам очень нужно.
Наталья Николаевна, покраснев, ушла в кабинет. Через минуту Александр Львович последовал за ней, задержавшись там на длительное время.
Некоторые другие учителя зачем-то жаловались нам на уроках на Александра Львовича. Наверное, пытались уменьшить его популярность, но лишь сильнее увеличивали её.
После увольнения Александра Львовича, расформирования фотолаборатории, мы не оставили занятие фотографией. Экономили деньги, стараясь купить приличные фотоаппараты. Я, приезжая домой из интерната, который находился в областном центре, вновь печатал фотографии в ванной комнате, безмерно увлечённый этим процессом.

Однажды был случай, заставивший меня  сильно волноваться за дальнейшее будущее. И всё ведь опять сходится на печати фотографий! Вот послушайте.
Сергей, мой одноклассник, друживший с Анной, пригласил меня и Николая в гости печатать фотографии. Он жил с Аней почти семейной жизнью класса с восьмого. Все знали об этом. Квартира его была в Автозаводском районе города Горького. Раз пригласил, то мы и поехали к назначенному времени. День был воскресный. После первого звонка в дверь его квартиры, никто не открыл. Второй, третий продолжительные звонки не дали результата.
- Может, ты квартирой ошибся? – спросил я Колю.
- Нет, - загадочно ответил он, - я тут был много раз. Сейчас откроет.
Он продолжал звонить и стучать в дверь, но результата нулевой. Звук ударов в дверь эхом разносился по всему гулкому подъезду. Коля сам стал сомневаться, откроет ли Сергей дверь.
- Вот гад! – сказал он.
Мы собрались уходить. Колька с досады пнул дверь. В этот момент замок щёлкнул. Заспанный Сергей в одних трусах стоял в тёмной прихожей. Контровой свет, падавший из комнаты и кухни, освещал его со спины, выделяя светлой линией контуры тёмного тела, и он походил на скульптурное изваяние.
Хриплым спросонья голосом он спросил:
- Чего надо?
- Ты же нас пригласил фотографии печатать! – возмутился Николай.
- А-а! Ну, входите.
Комната в его однокомнатной квартире разделена ширмой, за которой помещалась кровать его матери. Её сейчас не было дома. На широком, взъерошенном диване Сергея, сидела Анна в едва накинутом халатике, расчёсывая свои длинные чёрные блестящие волосы. Она похожа на загадочную цыганку, или хрупкую лесную нимфу, или не знаю на кого, но на неземное прелестное создание! Я, глазом начинающего фотографа, залюбовался этой картиной, но фотоаппарата при себе не имел. Аня тоже оказалась недовольна нашим появлением. Мне даже неудобно сделалось. Хотелось уйти, не мешать их счастью. Аня каким-то быстрым, почти неуловимым движением ловко заделала свои волосы, встала с постели, метнула на нас молнии из своих огромных карих глаз и пошла умываться. Мы с Колей стояли у окна, не имея места, куда сесть, а Сергей, молча, убирал постель и складывал диван. Анна, умывшись, посвежев и ещё больше похорошев, вышла к нам приветливая, удивительно домашняя. Эту домашность я в первый раз почувствовал, представив, как хорошо быть женатым. Вот оно – милое, любящее создание!
- Ну, пойдёмте печатать, - всё ещё недовольным голосом пригласил Серёга нас в ванную комнату.
Мы быстро приготовили всё, что нужно. Сергей оставил нас, сославшись на то, что ему не хочется печатать фотографии. Да и у нас настроение пропало. Ничего путного из печати не выходило. Портили бумагу. Перед глазами стояла прелестная Аня. Здесь она была совсем другой, чем мы привыкли видеть её в школе. Тут она была полноправной хозяйкой, от чего казалась намного взрослее, опытнее в жизненных делах. Появилось к ней уважение, как к взрослому человеку. Наверное, примерно также думал Николай. Он стал задумчив и рассеян. Включаешь увеличитель, а он проецирует не кадр с плёнки, а образ Ани, да ещё полноцветный. Проявляешь фотографию, и опять видишь её. Смотришь, смотришь на неё, глядишь, фотография почернела. Так мучились час.
Вдруг из кухни стали просачиваться блинные ароматы. Пустые желудки наши жалобно заурчали, желая переваривать блинчики.
- Анька блины жарит, - как-то пренебрежительно, с насмешкой сказал Колька.
- Как думаешь, нас пригласят?
- Не очень надо, - зло ответил Коля.
- Есть хочется!
- Считаешь, она вкусных блинов может нажарить? Разве умеет она их жарить. На домоводстве их учат, да бес толку.
- По-моему, ты к ней не справедлив. Запах-то какой!
Колька вынужден был согласиться, что блинный аромат аппетитен. В этот момент в незапертую дверь тихонько постучали, и Аня громко произнесла приглашение:
- Мальчики, пойдёмте к столу!
- Идём, - в два голоса радостно откликнулись мы.
- А можно к вам войти?
- Можно.
Аня быстро впорхнула в тесную ванную комнату, плотно прикрывая за собой дверь, обдав нас ещё более сильным блинным духом, перебивающим тонкий, едва уловимый, чарующий запах духов. Она будто заполнила весь объём комнаты своим домашним уютом, волнующей близостью молодого тела, от которого я млел, был охвачен приятной негой, каковую, пожалуй, до того никогда не испытывал.
Блинчики были большие, тонкие, масляные, горячие. Варенье сладкое. Чай такой, какого ни в Китае, ни в Индии, ни в Японии не пивали! Аня, сидя у окна, облокотившись локтем о подоконник, не принимая участия в еде, смотрела на нас с приятной улыбкой, как взрослая ласковая хозяюшка, знающая жизнь и её интимные тайны, которые нам пока были не доступны. Невыразимо хорошо рядом с ней! И только Серёга, хоть и обмяк немного, всё же смотрел волком.
После блинного угощения, печать фотографий пошла значительно лучше! Аня была с нами в ванной комнате, а Сергей в ней уже не помещался. Он и не хотел там присутствовать, вероятно, сожалея об испорченном воскресном дне. Мама его куда-то уходила на весь день, оставляя их вдвоём. Анна одним своим присутствием поднимала настроение. Удивительно хорошие фотографии получались, когда она была рядом! Потом фотографии промывали в воде, сушили на глянцевателе.
Уехали мы с Николаем вечером, так, чтобы поспеть к школьному ужину. В школе уже утром понедельника узнали о том, что Аня была в обществе троих парней. Занималась вся компания, якобы, печатанием фотографий. Слухи всегда преувеличивают произошедшее событие, дополняя его выдуманными подробностями. Как получилось, что этот случай мгновенно стал известен всей школе – до сих пор не ясно. В интернате трудно что-то скрыть от своих товарищей, да и от педагогов. Но беда в том, что слухи и небылицы дошли до самой злой воспитательницы, а может, от неё и пошли. Если так, то кто-то ей докладывал обо всём происходящем. Её не любили воспитанники, и она это знала. Все знали. Воспитатель эта, фамилия которой оканчивается на «ц», работала с классом, где училась Анна. Значит, из их класса кто-то стучал на своих товарищей.
В школе разные случаи бывали. Знали и об интимных связях между юношами и девушками, но никакого хода этому всему не давалось, ибо все понимали, что в интернате остановить этот процесс невозможно. А тут, Ц, назовём её так, заявила, что немедленно поведёт Аню к гинекологу с целью освидетельствования сексуальной связи. Если подтвердится такая связь, то она заставит Аню написать заявление об изнасиловании, чтобы всех троих участников посадить. Заявление своё она делала картинно, работая на публику, но нам от этого сделалось весьма неприятно.
- Как же эта стерва Ц узнала о нашей компании? – начал я разговор с Николаем.
- А ты чего испугался? Ничего же не было.
- Мы с тобой не причём, а у Анны с Сергеем связь была и есть.
- Тебе-то какое дело? – Кольке явно не нравился этот разговор.
- А такое, что заставят её написать заявление на всех троих, как тогда доказывать станешь, что ты только фотографии печатал, да блинами лакомился?!
Колька почесал репу и сказал:
- Ничего не будет. Зачем им такое пятно на школу вешать?
- Я с тобой согласен, но эта чокнутая Ц может сделать всё что угодно.
Мы ждали решения нашей участи. Аня плакала в спальне. Девчонки из её класса об этом нам рассказывали. Их взгляд будто говорил, что мы обязаны помочь Анне, что они не понимают, почему мы ничего не предпринимаем. А как помочь? Что надо делать? Они и сами этого не знали. Мы готовы сделать всё, что нужно, но не знали, чем можно помочь.
В понедельник после уроков Аня к гинекологу идти отказалась. Потом уж мы узнали, что для этого требуется согласие родителей Анны, которое Ц не получила. Но она не унималась, заявив, что на следующий день приведёт врача в школу. Это уже никто не воспринимал серьёзно. Все понимали, что Ц сделать этого не в силах. Кажется, школьная администрация провела работу с Ц и обстановка разрядилась. До конца недели Ц пыталась запугивать Аню и нас, но это уже казалось смешным. Сама себя она выставляла на посмешище. Только Аня все дни ходила заплаканная. Тяжко смотреть на неё заплаканную. Она понимала, что никаких мер не последует, но плакала от обиды за действия своего воспитателя, от того, что невинный случай превратили в историю страшного разврата. Там, в квартире, она чувствовала себя женщиной, хозяйкой, может быть, даже матерью, и роль ей эта нравилась. Мы это прекрасно видели и чувствовали. А тут, в школе, её незаслуженно сбросили с пьедестала чистой женщины, опустив ниже малолетней проститутки, ударив по её не по годам развитой женственности. И сделала это её воспитатель, которая должна всячески защищать своих подопечных.
Другие учителя и воспитатели смотрели на нас с улыбочкой. Так всегда бывает. То ли поддерживали нас, то ли сочувствовали, то ли осуждали, но были непоколебимо уверены, что мы отнекиваемся от известного им только по той причине, что так надо!

Красный фонарь, доставлявший минуты радости, потух навеки после окончания школы. Наступили лихие 90-е, когда стало не до занятий фотографией. Появились чудо-машины, печатающие фотографии почти без участия человека. Их появление уничтожило производство и продажу товаров для ручной фотопечати. Четверть века пролетела со времени появления магазинной массовой фотопечати. Целое поколение выросло не знающее об увлекательном процессе печати фотографий в ванной комнате! Я бы сейчас с радостью повторил его, но совершенно не имею такой возможности. Самостоятельное печатание фотографий безвозвратно ушло в далёкое прошлое, как и милое детство, когда я был очарован колдовскими действиями отца и сестры в тёмной комнате, слабо освещённой красным фонарём, как и светлые школьные годы, воспоминания о которых храню в сокровищнице памяти. Красный фонарь, в числе других фотопринадлежностей, есть такая вещь, которая напоминает о прошедшем. Как мог я с вами поделился этим прошедшим. А ведь для другого человека, ничего не знающего о домашней фотопечати, не занимающегося фотографией, красный фонарь совершенно ненужная вещь, которую он и не сможет никуда приспособить.
Всё в жизни проходит. Промелькнули и лихие 90-е годы. С 2001 года я стал членом фотоклуба «Юпитер», чему способствовало знакомство с замечательной женщиной – Людмилой Никандровной Низовой. Она возбудила во мне любовь к фотографии. Впрочем, это уже совсем другая история.

18.03.2018.

Фото автора. Оно на первый взгляд не подходит к содержанию рассказа, но музыка с грустинкой из него звучит, напоминая о прошлом.