1968

1.
Антон постучал в дверь комнатки.
- Кто-о та-ам? – отозвался колокольчиком голос Зинки.
- Я, Антон… - ответил он неуверенно.
Что-то уж слишком сладкими, провоцирующе сладкими стали в последние дни бесстыжие зеленые глаза соседки. Он бы предпочел, чтобы ответил муж, Гнат, однако…
- Входи-и, Анто-оша! – прозвенела Зинка за дверью, и он вошел.
Зинка, без каких-либо признаков одежды, сидела в постели, прислонившись спиной к двум огромным подушкам. В левой руке она держала овальное зеркальце в оправе, в то время как правая с позолоченной расческой совершала медленные движения вдоль пышных каштановых волос. Волосы волнами лились по левой стороне загорелого тела, прикрывая глаз и грудь – до маленького аккуратного пупка. А вот правый зеленый глаз с искоркой заходящего солнца на донышке, глядел на Антона вызывающе и насмешливо. Антон облизал пересохшие губы. Продолжая манипулировать расческой с притворной ленью и безразличием Зинка спросила:
- Чё, нравится? 
- Нравится… - промямлил Антон с внутренней злостью на самого себя. Он никак не мог отвести взгляд от этого чертовски манящего пупка. – А муж твой где?
- Да входи уже, дурачок! И дверь за собой закрой! – сказала Зинка недовольно. - Муж, он уже свое дело сделал. На втором месяце я, так что месяца три-четыре могу делать всё, что захочется… Входи!
- В другой раз… - сказал Антон. Усилием воли он заставил себя перевести взгляд с манящего пупка вверх на продолговатый, как виноградина, светло-коричневый сосок с широким кругом ореолы, и еще большим усилием воли – на зеленый, смеющийся глаз. - … а сейчас… сейчас там, во дворе участковый… и с ним мужик из военкомата… Гната твоего спрашивают.
- Ой! – вскрикнула Зинка, хватая свой халатик в цветочках. – Чего это Гната?! Чего это военкомат?! Чего это, а?!
-  Отвяжись, Зинка, - сказал Антон недовольно. – Откуда мне знать?.. Правда, если твой Гнат танкистом служил, тогда понятно…
- Танкистом, танкистом, танкистом… - горячо задышала Зинка, Антон даже вспотел от этого жаркого дыхания. – Конечно, танкистом! Так он отслужил своё! Военкомат – чего это они?!
- В институте у нас говорили, что всех, кто служил в танковых войсках, призовут по новой. В Чехословакию.
- Ага-а… - пропела Зинка, тут же успокоившись и почти мечтательно. – В Чехослова-акию! Так он мне шубу привезет! Прошлым летом Клавка из нашего села ездила с тургруппой в ту Чехословакию – такую шубу отхватила – всё село завидует!
Она поднялась на цыпочки чтобы дотянуться до губ Антона и наградила его долгим поцелуем.
- Дура ты, Зинка, – сказал Антон, освободившись от её объятий. – Какая шуба?!  Это тебе не тургруппа, на войну его призывают! В институте говорили…
- Сам ты дурачок, - ласково отозвалась Зинка. – Какая там война? К нам на фабрику вчера лектор приезжал, такой седой дядечка, у-умный! Всё про эту Чехословакию рассказал. Вот поедут туда наши ребята, попугают там всех, денюшку получат и – по магазинам! Командиры разрешат! А ты, слатенький, подожди меня здесь… подожди, не зли меня! Гнат четыре дня как уехал, а я тут без мужика ма-аюсь! Что ж мне теперь этого вонючего участкового звать?!
Легким движением бедра она оттолкнула его в сторону и вышла во двор. Антон в трех шагах следовал за ней. Растерянность и страсть, сдобренные каким-то неясным страхом, бушевали у него внутри. В свои двадцать лет он имел лишь один случайный и не вполне удачный опыт общения с женщиной… Он остановился у входной двери – с десяти шагов можно было расслышать всё, что говорили на улице.
- Гражданка Ковальчук? – спросил офицер из военкомата.
- Ковальчук, Ковальчук! – услужливо подтвердил участковый. – Жена Игната Ковальчука.
- Ваш муж дома? – спросил офицер.
-Нету его, товарищ капитан… - кротко ответила Зинка.
- Хм… лейтенант…- негромко, но довольным голосом пробормотал военкоматский. - … так где ваш муж? – Антон понял, что он сверяется по списку. – Ваш муж… э-э, Ковальчук Игнат Макарович… где он?
- Ага, товарищ капитан, Гнат, мой муж, он – шофер-дальнобойщик! – затараторила Зинка. – Вот ездит он и ездит! Четыре дня тому уехал он в Харьков, как приедет, надо нам в село ехать, к родителям, ведь сентябрь, товарищ капитан, картошку копать старикам помочь надо, орехи собрать тоже, знаете какое у нас ореховое дерево во дворе агроменное! А тут мы только комнату снимаем – он работает шофером, я – на фабрике, а там родители ждут, не дождутся…
- Стоп, стоп! – заорал участковый. – Когда он вернется?!
- Обещался завтре, товарищ капитан, - сказала Зинка, игнорируя участкового. – В конторе у него можете справиться, они точно знают, если вы его в Чехословакию взять хотите, товарищ капитан, вы ж его в Чехословакию?
- Куда надо, туда и возьмем, - отвечал военкомовский сурово. – Много болтаете, гражданка Ковальчук…
- Нет-нет, товарищ капитан, я ж понимаю, все понимаю, это секрет! – выпалила Зинка.
Калитка закрылась со скрипом, и Зинка появилась перед Антоном.
- Ну, зайчик мой, готов? – прошептала она, вталкивая его в комнатку.
Антон споткнулся, чуть не упал.
-Но я… - пробормотал он. – Неловко как-то…
- На стенке спать неловко, слатенький мой, - прошептала Зинка.
Её руки оплели его, горячей грудью подталкивала она его к кровати. – Никогошеньки в доме нет, я знаю… Мамка твоя на смену ушла, так ведь? И хозяйка со своим дедком тоже умотала куда-то. Никто знать не будет, никто не помешает… Давай уж, смелее!

2.
Какая богатая осень выдалась нынче! Гнат не спеша, прогулочным шагом приближался к домику, едва различимому среди яблонь - их ветви подпирали рогатины чтобы не сломались эти ветви от груза огромных краснобоких яблок, густо покрывавших их. И два сливовых дерева – по обе стороны калитки – были покрыты плодами настолько, что казались фиолетовыми, листьев почти не было видно. Гнат сорвал плотную сливу-венгерку, привычно разделил её на две половинки между пальцами, выбросил косточку, а половинки бросил в рот. Слива была сладкой. с тонкой, приятной, дразнящей кислинкой. Он сорвал еще одну и подумал рассудительно, что ведь и дома, в селе должно быть такое же изобилие. А кто поможет родителям? Может Антона попросить...
Гнату нравился этот домик на окраине города, где он с молодой женой снимал комнатку с конца прошлой зимы. Ну да, ведь прошлой осенью он, Гнат, демобилизовался с заветной мечтой работать в городе. А что его могло удержать в селе? Трактор, чтоб таскать прицеп с навозом, пахать поля по весне и осенью, да сеять сахарную свеклу?.. Впрочем, работы он не боялся. Просто хотелось ему, деревенскому парню, увидеть мир, ну хоть часть этого огромного мира, которую можно объехать на фуре. У мечты его была и практическая сторона: женившись почти сразу после дембеля, Гнат чувствовал себя не слишком уютно в родительском домике на две комнаты, а уходить к родителям Зины… да, их дом был гораздо больше, но уйти к ним в «приймаки» - это было не для него. Он занялся поисками работы и спустя некоторое время нашел место шофера – дальнобойщика в городской автоколонне. Нашлась работа и для Зины – на сахарном заводе. Так вот и осуществил он свою незамысловатую мечту.
Студент Антон со своей мамой снимал соседнюю комнату. Хороший парень, но желторотый еще, не служил, после школы – сразу в институт. Наверняка он согласится съездить на выходные в село, помочь родителям Гната разобраться с урожаем, попить замечательного отцова самогона по вечерам после работы, поспать на сеновале в свежем сене… Надо будет и ему что-нибудь из Чехословакии привезти…
- Эй, Антон! Привет! – крикнул он и помахал рукой, издали увидев соседа.
Антон сидел на лавочке, сколоченной из грубых досок и выкрашенной серой краской, и читал какую-то из своих толстых книг. Он отложил книгу и двинулся навстречу Гнату.
- Привет-привет, Гнат! – Антон протянул руку соседу.
Гнат взял его руку, резко притянул к себе и, обхватив поясницу, со смехом поднял студента вверх.
- Ладно, ладно! – сказал Антон недовольно. – Силач ты – все знают. Но оставь силу свою для женушки – ведь сразу, как с работы вернулась, борщ тебе варит.
- Борщик? – притворно удивился Гнат. – Отлично! А ты не беспокойся, я сам знаю, что мне оставить для женушки. Только времени мало у меня на это…
- Я знаю, - сказал Антон, опустив глаза.
Было ему на два года меньше чем Гнату, но, несмотря на разницу в возрасте, оба парня были одного роста и одной комплекции; издали в сумерках их можно было принять за близнецов. В тех же сумерках только внимательный взгляд мог бы различить худобу студента и мускулистость шофера, отметить, что темные кудри Антона резко отличаются от всклокоченных светлых волос Гната, и что голубые с хитрецой глаза последнего буравят глубину карих глаз Антона.
- Чего это ты знаешь? – спросил Гнат.
Антон махнул рукой и опустился на скамейку.
- Со вчерашнего вечера они тебя ищут – участковый и лейтенантик из военкомата, - сказал он лениво. – Всех, кто служил в танковых войсках, подгребают. Тебе в гараже не сказали еще?
- Ага, сказали… - мрачно ответил Гнат. – Сегодня после полуночи заберут. Торопятся… прозевали там заговор, говнюки! А теперь иди, Гнат, разгребай за ними! Мигом в танк, на платформу и – вперед, на запад!.. Ну да ладно… разгребем всё и вернемся.
Он присел возле Антона и положил руку ему на плечо.
- Послушай, дружок, что скажешь, если я попрошу тебя смотаться на выходные к моим старикам? Видишь, что тут в саду творится, а у нас там, в селе, ведь и того больше! Зинке одной не справиться, не убрать всё… помоги уж, а? Хоть картошку выкопать помоги…
Антон опустил голову, размышляя.
- Ты чего, Антоша? – продолжал Гнат, похлопывая студента по плечу сильной ладонью. – Тут и раздумывать не стоит долго! Знаешь ведь уже, какой сливовый самогон у моего бати – высший класс! Зинка борща там наварит на всех, ну!
- Зинка… борща… - Антон потряс головой, словно спросонок. – Да… чего уж там, пускай варит… Но, слушай, Гнат, чего они тебе там сказали? Агитировали тебя, уговаривали?
- Не служил ты, парень! – усмехнулся Гнат. – Какая там агитация?! Повестку в руки под расписку, и Ковальчук Игнат Макарович снова танкист! Ага, шеф там, правда, чего-то сказал про… про святую обязанность защищать завоевания социализма… про мерзавцев, которые подло хотят развалить наш социалистический лагерь… в общем всё из газет… А ты-то чего спросил?
- Так ты… ты уверен, что там всё так, как шеф твой сказал?
- Уверен, почему нет? – спросил Гнат с удивлением. – Шеф меня никогда не обманывал… Вот только время неподходящее – урожай собирать надо. Я ведь даже отгулы собирался просить, дня два-три добавить к выходным… А ты что, не веришь?
- Знаешь, Гнат, у меня ведь там подружка есть… -  ответил Антон задумчиво.  – Переписываемся лет семь уже. Девчонка красивая, покажу фото после… Так вот недавно я письмо получил от нее, такое странное письмо… то, что пишет она… ну, всё не так, как у нас в газетах.
- Ла-адно, студент, тебе можно сомневаться, - сказал Гнат. – А я военнообязанный, приказы обсуждать не смею. Тем более тамошнюю ситуацию… и тебе, дружок, не советую болтать про письма твоей подружки – пускай она там даже супер-красотка. Иначе надерут тебе задницу и попрут тебя поганой метлой отовсюду – из комсомола, из института… Будешь навоз грузить у меня в селе.
- Знаешь, Гнат, - ответил Антон, - если там всё так, как она пишет, то я готов навоз грузить…
- Ух ты, смелый какой нашелся! Петушок прямо! – сказал Гнат. – Ты успокойся, да? Там, - он поднял вверх указательный палец, - там не дураки сидят, и если чего-то привирают, то только, чтоб тебе лучше было. А я… моё дело телячье: сказали мне, что надо идти тебя защищать, я ответил: «Есть!» и – руку к козырьку.
- Я не прошу меня защищать, - помрачнел Антон. – Никто мне не угрожал пока.
- Много ты понимаешь… - сказал Гнат недовольно, взглянул на Антона и снова дружески похлопал его по плечу. – Ну, не обижайся, Антоша, я сам ничего в этом не петрю, но я должен ехать туда.
- Хотя бы за шубой, - с горечью усмехнулся Антон.
- За какой шубой? – поднял брови Гнат. Он обернулся к двери и увидел жену. Зинка вышла на порог, наверное, несколько минут назад и там стояла, слушая их разговор.
- Зинуля! – закричал Гнат, поднимаясь со скамейки. – Давно ты тут подслушиваешь, хитруша моя?
- Давно Гнатусь, давно… - она улыбнулась и протянула ему обе руки. – Всё, теперь жду шубу! Пообещай, что привезешь!
- Вы чего, сговорились с Антошкой? Какая шуба!? – воскликнул Гнат, подхватив её и прижимая к себе.
- Я тебе потом скажу, в комнате… - Зинка, болтая ногами в воздухе, поцеловала Гната в небритую щеку, и подмигнула Антону. – За борщом и скажу.

3.
“ Mil;mu p;;teli na pam;tku v;nuje Mirka” – в который раз прочел Антон на обратной стороне фотки. Светлые, кудрявые волосы девушки, написавшей эти слова, были мастерски уложены перед съёмкой так, чтобы красивый лоб оставался открытым. Открыт был и прекрасный стебель шеи, открыт и украшен камешком на цепочке. Вполоборота чудесной головки девушка дарила улыбку Антону, впрочем, как и любому, кто смотрел на фото.
- Какая светлая улыбка!.. – сказала мама и обернулась к Антону, стоявшему за её спиной. – Сколько ей лет, твоей Мирке?
- Ну почему это – моей? – улыбнулся Антон. – Ты же знаешь, мам, мы просто переписываемся, да и то не часто… Ну… в июле ей исполнилось восемнадцать. Фото сделано по этому случаю. Раньше она мне не присылала фотографий.
- Светлая улыбка… - повторила мама, внимательно глядя на Антона. – Значит вы под одним знаком родились – раки… А ты ей послал в июле фото со своего двадцатилетия?
- Ма-ам! – умоляющим голосом протянул Антон. – Ты что, уже за невесту её держишь? Я послал, да, но не только ей. У меня одиннадцать друзей за границей, пятеро из них -  девчонки! Мирка – в Праге, Хелена – в Стокгольме, Масако – в Киото… Все симпатичные, все моего возраста примерно, мам! Но ни одну из них я не видел живьем, да может и не увижу никогда…
- Может да, может нет, Антошик, - мама задумалась. – Но хочу сказать тебе две вещи. Во-первых, я считаю, что в твоем возрасте надо более серьёзно относиться к переписке, не подавать необоснованных надежд бедным девчонкам – да-да, не мотай головой, конечно, каждая из них питает какие-то иллюзии, переписываясь с тобой, так же, как и ты, правда?
- Ну… иногда я задумываюсь об этом… - промямлил Антон.
- Так-то, малыш, - мама обняла его. – И, во-вторых, ты до сих пор ни об одной из своих подруг не говорил со мной так подробно. Начал с Мирки из Праги. Что я должна думать?
- Просто мне нужен твой совет, мам, - сказал Антон. – Ни с кем другим я не могу поговорить об этом…
- Я готова слушать тебя, - мама смотрела на него совершенно серьёзно, и Антон растерялся.
С чего начать? Может, с минувшей весны? Для Антона она выдалась тоскливой, в основном из-за неизбежного курса научного коммунизма, – неизвестно зачем вдалбливаемого в головы будущих инженеров, - абсолютно ненужного, но отнимающего две пары в неделю, плюс еще конспекты, да плюс экзамен…
В мае, правда, одну пару заменили лекцией о положении в Чехословакии. Незнакомый лектор с офицерской выправкой и пронизывающим взглядом стальных глаз полтора часа без перерыва рассказывал трём группам, специально собранным в актовом зале, о том, что было всем известно из газет, но, сдабривая газетные факты душераздирающими примерами. Что империалисты обдуманно и целенаправленно выбрали, куда нанести удар, - ведь Чехословакия расположена прямо в центре социалистического лагеря, -так что, если выбить её, угроза нависнет над всеми социалистическими странами. Что незначительная часть чехословацкой молодежи искусно оболванена теми же империалистами и выходит на улицы для дикого протеста – вот в Праге, например, они облили красной краской шубу супруги советского консула! Что эти озверевшие юнцы требуют убивать всех коммунистов, нападают на людей прямо на улицах города. Так можем ли мы оставить наших братьев в опасности? Можем ли позволить врагам разрушить социалистическую систему, построенную с таким трудом и такими жертвами? Нет, и еще раз нет – пусть даже не мечтают об этом наши злобные враги – империалисты!
Антон сидел, как обычно, в предпоследнем ряду, и мог бы спокойно проспать всю лекцию. Но за несколько дней до лекции он получил письмо от Мирки. О, для девчонки эта Пражская весна была чем-то необыкновенным и привлекательным! Девять тетрадных листов она исписала своим очаровательным почерком, мило округляющим углы буковок. Эти девять листов были наполнены восхищением, радостью, надеждой на свободу – свободу говорить и слушать, читать и обсуждать, путешествовать, куда хочется, например, к нему, к Антону приехать! Однако, нет – пускай лучше он сам приезжает -  она, пражанка с рождения, покажет ему всё-всё!..
«Вопросы есть?» - эта фраза была произнесена так, чтобы сразу было понятно: вопросы не приветствуются. Антон понял намек, но всё-таки поднял руку и спросил, почему протестует чехословацкая молодежь и чего требует. «Фамилия?!» - рявкнул лектор; очевидно, он привык так обращаться с аудиторией. «Простите, что?» - не понял Антон. «Видите, товарищи, ваш соученик так крепко спал, что даже фамилии своей вспомнить не может!» - лектор злобно ухмыльнулся, приглашая всех посмеяться, но услужливо засмеялись лишь двое или трое из первого ряда. «Я не спал, - сказал Антон, - я только хотел…» «Мы прекрасно знаем, чего ты хотел, парень! - почти криком перебил его лектор. – Вот! Именно на таких, как ты охотится империалистическая пропаганда, чтобы использовать в своих коварных целях!..»
С мая по сентябрь от Мирки пришло всего два письма. Она уже не столь аккуратно округляла буквы, а в последнем письме Антон обнаружил две кляксы, наверное, от слез. «Что-то тяжелое, давящее висит надо мной в воздухе Праги, - писала девушка. – Антон, а ты тоже хотел бы задушить нашу свободу?»
Теперь вот – Гнат…  Утром, по дороге в институт, переходя по железнодорожному переезду, Антон видел поезд, идущий на запад. На каждой платформе стояло по три танка, экипажи, стоявшие возле каждого танка, махали Антону, то ли приветствуя, то ли прощаясь, а платформы всё шли и шли под мостом бесконечным составом… Да, наверное, Гнату там заплатят, и Зинка получит свою шубу, но за шубой не едут на танке! Так что же делать Антону, как ответить Мирке? 
Мама не перебивала. С полузакрытыми глазами она дослушала до конца сбивчивый рассказ Антона, потом заплакала.
- Чего ты, мама? – Антон погладил её волосы. – Успокойся, не плачь…
- Я… я боюсь, Антошик! – мама достала платочек и вытерла слезы. – Ты такой неосторожный… несмышленый… ты не прошел через то, через что прошло мое поколение. Бог тебя храни, но… но я прошу тебя, Антон, верь мне! Не надо идти против государства. Даже если ты честен и прав, государство всегда будет правее тебя.
- Я не понимаю, мама, - сказал Антон как можно мягче, - как это я иду против государства?..
- Ты позволяешь себе сомневаться в том, что тебе говорят, - сурово ответила мама. – Они там (мама подняла вверх указательный палец) не любят этого.
- Ты говоришь сейчас почти так же, как Гнат перед отъездом, - сказал Антон, вспомнив поднятый палец соседа.
- Может быть… - мама задумалась. – Гнат старше тебя, жизненного опыта у него побольше, мой мальчик… И вот еще. Я заметила, что ты после его отъезда несколько раз заходил в его комнату… Так вот, я запрещаю тебе…
- Мамочка! – с обидой воскликнул Антон.
Он, однако, невольно опустил глаза и продолжал уже виноватым голосом:
- Мамочка, я же постоянно хожу к Зине с Гнатом – ты что не замечала этого раньше?..
- Я не хочу видеть этого сейчас. – ответила мама. – Муж воюет, а она… Поверь мне, сынок, я тоже женщина, и я понимаю её взгляд, когда она смотрит на тебя… Не возражай! А по поводу твоего ответа Мирке… я советую тебе на время прекратить переписку с ней. Так будет лучше для вас обоих.
- Сомневаюсь, - сказал Антон. – Она будет считать меня трусом. Мне надо как-то поддержать её.
- Она не будет считать тебя трусом, - возразила мама. – Полагаю, она понимает, что все письма, идущие отсюда в её страну, проверяются… Более того, я думаю, что именно из-за прихода Гната с товарищами её родители и друзья тоже не одобрят вашей переписки.   
- Нет, я всё-таки напишу, - сказал Антон, упрямо мотнув головой. – По крайней мере, я должен ответить на последнее письмо.
На это письмо Антон потратил весь следующий вечер. Он писал Мирке о лекции, о своих сомнениях, о Гнате. Ответа на это письмо он не получил никогда.

4.
«Вы уже здесь, братья,
посланники ночи,
ударившие ножом в спину.
На этот раз мы не встречаем вас
букетами сирени.
Спасибо вам, стальные голуби мира!
Спасибо за поцелуи со вкусом миндаля!
Вы можете отнять наши дома,
Но надежда пребудет с нами,
Ведь мы были всегда, и всегда будем!»

Гнат произносил слова чужие, но вполне понятные, хриплым нервным голосом. Его грузное тело раскачивалось вперед-назад вне всякого ритма, и слезы текли по раскрасневшимся небритым щекам. Антон смотрел на него, и у него в краешках глаз тоже выступили слезы.
За окном ошалевший ноябрьский ветер срывал последние листки с яблонь и вклинивался в стену дождя, превращая его монотонность во всхлипы. Наверное, два часа Гнат с Антоном сидели вдвоем в комнатушке, где не было места стульям, сидели на кровати у столика. На столике стояла наполовину опорожненная «четверть» самогона; несколько кусков сала и хлеба лежали в одной тарелке рядом с трехлитровой банкой соленых огурцов.
Чтобы подавить слезы Антон рассеянно поймал двумя пальцами огурчик в банке и сунул его в рот. Гнат прекратил петь и с любопытством уставился на жующего Антона.
Двадцать шесть дней, проведенные в Чехословакии напрочь изменили Гната. Не было больше того беззаботного, молодого, довольного жизнью парня, который месяц назад ушел с рюкзаком из этой комнатки. Возвратился сюда молчаливый, подавленный мужчина со странным испуганным взглядом. Уже неделю он не ходил на работу. «Отпуск у меня» - коротко объяснил Зине. Уже неделю он уходил из комнатки на два-три часа каждый день, не объясняя ни причин, ни маршрута своих прогулок. «Государственная тайна» - сказал Зине. Та уходила плакать к Антону, жаловалась, что муж не прикасается к ней в постели, и отворачивается к стене, если она пытается растормошить его. «Шубу мне не привез – так бог с нею, с шубой! – всхлипывала Зинка. – Он ведь сам себя там оставил, в Чехословакии! Поймала его чешка, наверное, затащила в постель, и всё!..»
В пятницу, сразу после смены, Зинка собрала несколько нужных шмоток и укатила на выходные в деревню, к родителям. Сегодня была суббота, и вечером Гнат сам позвал соседа в свою комнатку.
Перехватив взгляд Гната, Антон перестал хрустеть огурцом.
- Ты жуй, жуй, брат! – запинаясь сказал Гнат. – Жуй, не плачь. Это же только песня… Власта научила…
- Власта, - повторил Антон без эмоций, отмечая про себя, что права была Зинка.
- Только один вечер… – хрипло проговорил Гнат. – Только один вечер, Антоша! И… и…
Он закашлялся. Антон похлопал его по спине, взял бутылку, наполнил стограммовые граненые стаканчики и поднял свой. Он чувствовал, что сегодня Гнату надо выговориться, что измучила его эта неделя молчания, что облегчит он душу, рассказав всё верному человеку.
- Выпей, Гнат, - сказал он. – А после рассказывай. Не держи в себе.
Гнат взял свой стакан, поднес к стакану Антона и стукнул, пролив почти половину. Потом одним глотком выпил остаток, взял кусок сала, понюхал его и поднял глаза на Антона.
- Рассказать? – спросил он. – Ладно. Расскажу. Так вот, брат, сначала были надписи. От самой границы – на стенах, на заборах, даже порой на наших танках кто-то ухитрялся незаметно написать мелом: «Иван, иди домой! Твою Машку уже трахает чужой мужик!» Я думал… я думал, а может и правда это…
Гнат наконец сунул в рот кусок сала и, жуя, пробормотал:
- … а не ты ли?..
Антон поперхнулся, проглотил всё, что было во рту, и автоматически ответил:
- Я-а-а…
Гнат недоверчиво взглянул в невинные пьяные глаза Антона, подвинулся к нему, поцеловал в темечко и захохотал – громко, болезненно.
- Ха-ха-ха! Здорово, парень! Ну, слава богу, не чужой мужик! Ха-ха-ха!..
Он снова закашлялся, потом продолжал мрачно:
-В Брно наша группа въехала в центр города… пять танков. Я вел головной, командир Чулков сидел за пулеметом, и… толпа встала перед нами… люди! Прикинь, Антоша: узкая улочка… дома пятиэтажные серые… толпа стоит молча – может двести человек, может триста… может и больше… молодые все… видно, студенты, как ты… Чулков открыл люк, вылез наружу, я за ним. Честно тебе скажу – нажрался Чулков до того вечером… хороший вообще мужик, не злой совсем, но тыква-то после вчерашнего раскалывается – понимаешь?! А толпа свистит, воет, какая-то девка с балкона помидорами кидается… «Рразойдись! – орет в ответ наш командир. – Мы выполняем приказ!»  А толпа еще больше ярится… «За рычаги! – Чулков мне командует. – За рычаги и вперед!» А я ему: «Товарищ капитан, там люди… не могу я на людей…»
- Д-думаешь ведь иногда... – прокомментировал Антон. – А то говорил: «Приказ, приказ...»
- Да ну тебя… - беззлобно отозвался Гнат. – Видел бы ты его тогда – рожа красная до самого затылка, зубы оскалены… вытащил пистолет и в меня целится… а я… я на него в упор смотрю, за броню люка схватился, чтоб не свалиться... Тогда он поднял пистолет вверх и стал стрелять – четыре, а то пять раз стрельнул… Студенты все – врассыпную, а я – к рычагам, но краем глаза вижу ту девчонку, что помидорами кидалась с балкона… юбочка короткая, трусики там… и воздушный поцелуй мне посылает, вот так…
- Ножки… - сказл Антон задумчиво.
- Не понял? – сказал Гнат, разливая самогон по стаканам.
- Ножки, - повторил Антон. – Красивые?
- Ну, ты даешь! – Гнат взглянул на Антона с укоризной. – Не до ножек мне тогда было… Потом уже… да, ножки – что надо! Но это потом… Мы встали на площади возле ратуши кругом… нет, звездой – стволы наружу во все стороны… и тут приходит она… та, с балкона… Я сразу её узнал – даже в сумерках… помахал ей рукой, а она… она пальчиком меня поманила так…
- А ты… ты не боялся? -  спросил Антон.
- Выпьем! – Гнат опустошил свой стакан не чокаясь. – Я не испугался. Вот парни мои струхнули – говорят, не ходи, Гнат, это провокация… Да какая, на фиг, провокация? Я же её глаза вижу! Власта… она пела мне, меня петь учила!.. Мягкая, теплая… Утром в пять я вернулся к танку, капитан ничего не заметил – снова нажрался вечером… но парни мои… Мои парни! Кто меня сдал, а?! Хочешь знать, куда я хожу каждое утро?
- Говори, - Антон взглянул на Гната и добавил: - Никому не скажу.
- Я знаю, - Гнат тяжело вздохнул. – К кагебэшникам я хожу. Неделю уже они меня чморят… вежливо так намекают, что я… что я предатель, понимаешь! Ты не верь, Антоша! Я не предатель! Я пишу эти дурацкие объяснительные… я отвечу на эти глупые вопросы… я устал, брат! Я хочу работать, сесть за руль и работать, блин!
- Успокойся, Гнат, - Антон положил руку ему на плечо. – Они отстанут. Ты не можешь быть предателем.

5.
Так и вышло. В ноябре Гнат снова сел за руль. Он гонял свою фуру в Курск, в Одессу, в другие дальние края, которые когда-то манили его. Но что-то погасло в нем, и поездки свей мечты он воспринимал теперь без эмоций – просто делал свое дело. За несколько дней до Нового года его груженая фура опрокинулась на скользкой дороге где-то под Тулой. Ствол придорожного тополя смял кабину напротив места водителя, так что у Гната не было ни малейшего шанса выжить.
В январе 1969-го Зина ушла в декрет и сразу съехала в деревню, к родителям. В апреле хозяйка сказала маме Антона, что у Зины родилась здоровая девочка. Еще хозяйка посетовала, что придется ей теперь искать новых квартирантов – не вернется Зина сюда. Она приняла предложение колхозного агронома, свадьбу сыграет в июле, и, разумеется, останется жить в селе.
Тогда же, в апреле произошло событие, о котором Антон предпочитает не рассказывать. Никому, даже маме.
В институте на собрании клуба интернациональной дружбы председатель рассказал о решении, принятом «на самом верху» (указательный палец поднят к потолку). Обе страны – Советский Союз и Чехословакия решили возобновить обмен делегациями студентов. Надо как-то восстанавливать взаимопонимание молодежи, утерянное во время известных событий, так ведь?  Группа чехословацких студентов посетит наш институт. Совсем скоро – в конце апреля. Нет, в клуб они не придут, решено ограничиться встречей в комитете комсомола…
Этот апрельский день был полон солнца. По широким коридорам института гуляли апрельские ароматы – теплого асфальта, свежей листвы, тюльпанов, цветущих на клумбах перед зданием. Антон с удовольствием вдыхал эту симфонию запахов, шагая из одной аудитории в другую. Он прошел мимо комитета комсомола и вдруг услышал за спиной скрип распахивающихся дверей и незнакомые голоса. Антон обернулся. Из дверей комитета, услужливо открытых первым секретарем, выходили ребята, одетые не так. То-есть не так, как наши студенты. Группа направлялась к выходу, к Антону. Впереди шел парторг института с каким-то седым мужчиной. Седой говорил по-русски, но с мягким акцентом и с паузами - подбирал слова. За ними следовала группа молодежи – человек двенадцать, и после тех – свои, из комитета, Антон знал их всех. Кто-то из комитетчиков попытался вклиниться в группу впереди идущих иностранцев, чтобы поговорить, но те держались вместе и, как видно, не были расположены к разговору.
Антон отошел в сторону, к окну, пропуская группу, и увидел… Да, он сразу узнал эти светлые волосы и открытый красивый лоб. За прошедший год сотню раз он рассматривал фотографию, и эти черты впечатались в память. Глаза Антона расширились, а рот расплылся в глупой счастливой улыбке. Группа уже проходила мимо него.
- Мирка… - имя он произнес несмело, но с надеждой и ожиданием ответа.
Девушка остановилась от неожиданности, замечательный стебель шеи повернул головку к Антону, и их взгляды встретились. Она улыбнулась, приоткрыла ротик для ответа, но высокий парень, идущий рядом, что-то негромко сказал ей и поглядел на Антона с нескрываемой злобой. Головка на стебле будто увяла, отводя взгляд вниз и в сторону.
- Не мешай гостям, Антон! – буркнул знакомый комитетчик, проходя мимо. – Гости торопятся на обед…
Антон пропустил мимо ушей эти слова. Его взгляд завороженно следовал за светлой головкой до тех пор, пока она не скрылась за входной дверью.

                Авторский перевод  с эсперанто