Ощущение темноты

Вова вечно засыпал на литературе. Так уж был устроен юношеский мозг. Рассказ учительницы об очередном великом гении постепенно превращался для парня в убаюкивающее бормотание.

Снилась в такие моменты сплошная жесть.

— Ребята! Вы должны понимать, что если бы Пастернак… постельнак… поспал... поспать... спать... с-с-с...

С-с-странно...

Вова проснулся в пустом классе. Услышал, как шелестит ночь во дворе. Огляделся. Парты в свете луны приняли непривычные очертания. Юноше даже почудилось, что столы медленно движутся на него, съедая пространство вокруг.

Но нет. Класс был пуст и спокоен настолько, что сдавливал сердце. Вдруг тишину прорезали звуки из-за двери. По коридорному паркету кто-то клацал когтями.

“Почему меня все забыли?" — невольно прошептал Вова. Звук шёпота скользнул по стенам. Шелохнулись книги на полках. Скрипнула классная доска. Забеспокоились портреты великих, до этого мирно дремавшие под потолком.

Мрачное одиночество холодной хваткой вгрызлось в горло юноши. Он выскочил из класса, чтобы столкнуться с чем-то живым, что так надоедливо клацало по паркету.

Это был местный кот.

— Барсик! Ты чего пугаешь?

Грузный чёрный кот, отъетый на харчах школьной столовой, медленно ступал по полу. Он надвигался на Володю и, казалось, разрастался с каждым шагом, наполняя своей чернотой коридор.

Парень заворожённо смотрел, не в силах пошевелиться.

Когда махина кота заполнила всё пространство коридора, ощеренная пасть выдохнула в онемевшее лицо:

— С-с-со-о-жру-у-у!

Клыки лязгнули перед самым носом. Вова вздрогнул и стал пятиться назад. Через несколько шагов нога угодила в пустоту. Парень кубарем скатился с лестницы. Влетел спиной в холодное стекло, которое хрустнуло, но устояло.

Барсик уменьшился и заклацал когтями, спускаясь по бетону ступенек. Вова подскочил и бросился вниз по лестнице. Окно позади снова хрустнуло, и звонко обвалились осколки. Усилился шелест улицы.

Пробежав лестничный пролёт, юноша обернулся и увидел, как кот выпрыгнул в окно и стал разрастаться, превращаясь в кромешную тьму. Вскоре всё заволокло чернотой его шерсти.

Ничего не видя, парень спросил наудачу:

— Есть кто живой?

— Всё мельтешишь в темноте, ушастик? — до жути знакомый голос раздался совсем рядом.

— Э-то?.. э-то? — Вова стучал зубами и никак не мог заговорить.

Ослепительно чиркнула спичка, пахнув жжёной серой. Свет выхватил черты лица школьного сторожа.

— Это вы! Вы…

— Ага… — прохрипел дед, — школьный сторож. Имени у меня, само собой, нет.

— Как это? — дрожь никак не покидала Вову.

— Как у дракона! — сторож прикурил сигарету и бросил спичку на пол. — Повелеваю пламенем и защищаю свой чертог. Моё имя — тайна!

Звук его булькающего смеха унёсся вверх по лестнице. Уголёк сигареты размеренно скакал в темноте.

— Чего приумолк, ушастик?

Вова осторожно искал ногой лестницу вниз, когда вспыхнул электрический свет:

— Ты что, удрать решил, пацан?!

— Я... я...

В руке сторож держал маленький фонарь с каким-то сумасшедшим показателем люменов. Стены искрились в конусе света.

На улице завыл чудовищный Барсик. Фонарь погас.

— Не дури, ушастик! Следуй за мной. Одному тебе здесь несдобровать...

Уголёк стал удаляться вместе со скрипом паркета. Вова поспешил следом:

— Дед, это что, сон?! Почему всё так странно?

— Кому, может, и сон... а для меня — жизнь. И уже давненько.

Дедовская сигарета оставляла нестерпимо удушливый след, но в тоже время была единственным поводырём в этой бесконечной тьме.

Они скрипуче шагали прямо и только прямо. Запредельно долго. Вове показалось, что они прошли несколько десятков километров. Он уже открыл рот, чтобы обратиться к молчаливому спутнику, когда тот, наконец, докурил и пустил уголёк по полу.

— За мной! — дед шаркнул деревянной дверью и выпустил тусклый свет, обозначив силуэты в коридоре.

Их оказалось трое. У стены юноша увидел сутулую женщину с растрёпанными седыми волосами. Сторож, похоже, не заметив её, прошёл в освещённую комнату и обернулся к Вове.

Тонкая женская рука тут же взметнулась и захлопнула дверь. Парню запомнилось удивлённое дедовское лицо, готовое что-то произнести. В нём различалось нечто родное. "Куда же ты?!" — крикнул про себя парень.

А то существо, что осталось с ним в темноте коридора, было чем-то потусторонним, неживым. Хищным. Одиночество вновь сковало всего Володю. Он вслушался в темноту.

Седая женщина должна была уже схватить и разорвать его, но почему-то тянула с этим. Она не издавала ни звука.

И когда Вова понял, что именно эта тишина вот-вот разорвёт его сердце, над ухом раздался смешок:

— Опять отличился, Вовочка...

У неё был голос учительницы литературы. Вова ясно это различил и попытался обратиться к ней по имени отчеству:

— М...ма...

Вдруг резко отворилась дверь, ярко осветив коридор. В проёме стоял дед с двустволкой и фонариком. Грохнул выстрел. Юноша рванул к свету. Позади истошно завопила женщина.

Уже стоя рядом со сторожем, парень обернулся в темноту и различил дрожащую фигуру в белой блузке и с красным пятном, разрастающимся на груди. Он только успел понять, что это действительно учительница по литературе. Дед захлопнул дверь. Заскрежетал засовами.

— Что с ней?! Вы её убили?!

Дверь ухнула от удара с той стороны. Ещё. Ещё.

— Идём, ушастик. Я тут кирпичом полоску нарисовал. Вроде должна помешать твоей подруге...

— Моей... Что?! Это же...

— Да-да. Учительница по литературе. Всё время ставила двойки. Отца в школу вызывала. Флиртовала с ним. Имени не помню.

— Её зовут...

— Не на-а-адо! — отмахнулся сторож. — Без имён обойдёмся!

Они находились в слабоосвещённом помещении. Осмотревшись, Вова понял, что это его комната, но несколько изменённая.

— Как мы сюда попали?!

— Устраивайся! — дед сел в знакомое кресло и закурил.

Здесь была и потрёпанная мебельная стенка, которую купила мама вроде бы совсем недавно. В серванте по-прежнему стояла кружка погибшего отца со сколотой ручкой и ещё много разных фотографий.

— Это моя комната, дед! Как мы сюда попали?! Ответь!

Дверь снова заухала под ударами учительницы. Собеседники невольно обернулись на неё. Там, у входа в комнату, стоял Володин отец. Опёршись плечом на стену, он держал руки в карманах своей робы. Именно таким он навсегда запомнился юноше. Неизменно уходящим на работу.

— Что, уштастик, опять шокмары чумают? — спросил отец путанно.

Сейчас Вова вспомнил, что только папа и называл его так. Ушастик. Безобидное прозвище. У него были обычные уши.

— Что здесь происходит? Кто вы?!

Дед молча курил. Отец прошагал через всю комнату и вышел в окно на улицу. Ночь зашелестела, будто пытаясь что-то сказать, но вдруг отступила. Начало светать.

Парень подошёл к открытому окну и стал наблюдать за отцом. Он знал, что должно случиться, но ничего сделать не пытался.

Отец шёл своей уверенной походкой к пешеходному переходу. Дорогу ему пересёк чёрный Барсик. Мужчина на мгновение остановился и почесал затылок. Затем всё также уверенно дошёл до перехода. Обернулся по сторонам и...

Просто упал лицом в асфальт.

Вова взволнованно обернулся на сторожа.

— Обширный инсульт, — сказал тот, пыхая дымом.

— Откуда ты всё знаешь?!

— Ты всё ещё не понял, Вова?

Юноша сел в кресло:

— Так ты мне снишься?

— Что, уштастик, опять шокмары чумают? — отец вновь появился у стены. Дверь заухала под учительскими ударами. Барсик на улице стал затягивать собою небо.

— Нет, Володя. Это вы все снитесь мне. И долгое время я пытался закрывать на вас глаза. Запирал воспоминания о школе...

— Что? Я не могу быть твоим сном! Я чувствую! Я живу!

—... но потом я понял, что на самого себя глаз не закроешь. Ты часть меня, Володя. Ты и есть я! Взгляни на фотографии в серванте. Там есть и ты! Вернее...

— Мы?

— Да...

— То есть, я живу в твоей голове?.. Но разве это не то же самое, что признать себя сумасшедшим?!

— Другим, — дед Владимир вздохнул, как будто сбросил ношу, — я понял, что школа, в которую верит мальчик в моей голове, скоро станет реальней моей собственной жизни. Поэтому теперь ты не спишь за партой. Будешь спать в своей комнате. И мы с тобой обязательно договоримся и справимся с нашими "детскими" страхами.

Одинокий дед закончил диалог с самим собой и встал с кресла, чтобы заварить чай.

Сегодня: две чашки.

На улице шумело весеннее утро.