Партизанский край

    Мне всегда хочется написать живой очерк, чтобы читатель с интересом, читал, даже если он не был в этих местах, почувствовал свою сопричастность с этими событиями. Прошло 70 лет, как началась война.  В   октябре  месяце 1941 года исполниться 70 лет как на юге Ленинградской, Псковской и Новгородской областях организовался, Партизанский край.  Под контролем партизан  была территория в тылу у  гитлеровских войск - около 10 тысяч квадратных километров! Ты слышишь меня читатель? Население жило под защитой партизан и по советским законам. Я это все пишу, чувствую твой интерес, не страшась твоих возражений. Просто возьми  и читай, я рядом. Ведь со мной, можно помечтать. Можно встать и уйти, но, вернувшись, запомни, я тебя жду на том же месте.
Я сижу на пороге своего дома, где я родился и вдумываюсь. В доме никто не живет. Мое родимое селение, меня здесь нет, а оно все есть. Солнце садится за горизонт. Я вижу, как медленно тают в голубой мгле лес, силуэты домов, деревня прячется за изгородью и высокими георгинами. Теплый воздух, гонимый ветром накрывает деревню. Врываясь в переулки, рождает порыв,  развивая мои волосы. Все как- то остановилось и засыпало. Вспомнил, недавнюю встречу с крестной мамой Софьей Николаевной. Оно живет за речкой. Шла в магазин. Остановилась и спросила:
-Ну что в отпуске? Приехал навестить, жаль дом пустой. – С грустью сказала Софья Николаевна.
Я встал, подошел к крестной. Поздоровались. Оба посмотрели на мой дом:
-Потянуло на Родину. Приехал.  С грустью сказал я.
- Моя Родина тоже Шевницы. Твоя бабушка и моя мама были подругами. – Сказала Софья Николаевна  Задумалась и добавила - А моего дома где я родилась в Шевницах уже не существует.  Ее взгляд был направлен через мою голову, в темноту сада, она молчала, не делая ни единого движения.
Мы долго смотрели на закат. Нам сказочными казались эти поля, лес с беспредельной ширью поющие каждый свою неповторимую песню. От неподвижности Софья Николаевна вздрогнула, подняла руки, медленно посмотрела на них.
- Надо идти домой ,протопить плиту, согреть чаю. Пошли со мной. Я тебя напою особым чаем,  сама собирала. С медом. Пошли. Мы зашли к ней в дом. В полутьме  Софья Николаевна нащупала выключатель, включила свет.
- Надо протопить плиту - громко напомнила себе. Она подошла к плите. Все было подготовлено раньше. 
Открыла трубу, открыла дверцу плиты и подожгла бумагу. Огонь вспыхнул и набросился на дрова. Она взяла маленькую скамейку, поставила у плиты и как бы для себя стала вспоминать, не дожидаясь вопросов: « В начале войны я была  ученицей  начальных классов». Она щурилась, смотря на желтый прыгающий огонь в печи. « Немцы наступали на Порхов. Мимо нашего дома, к мосту проскочили четыре машины с красноармейцами. Хотели, видимо задержать немецкую колону. Все погибли. Бой был короткий, а пол деревни сгорело. Ваш дом сгорел. Мой дом  был на другом конце деревни. От пулеметных очередей пулями были простреляны стены, но дом не загорелся. Нам повезло.
 Тут мысль  медленно соскочила и лениво притаилась в обмяклом ее теле. Огонь в плите стал угасать, дрова для растопки прогорели.  Она открыла дверцу плиты, помешала, прогоревшие дрова и подложила три толстых полена. Встала, налила чайник и поставила на плиту. Села на скамейку и опять задумалась. Помолчав, тихо вздохнула и добавила: «Надо заварить  свежего, крепкого  чая, как любила  говорить Ольга Романовна, моя первая учительница в Шевницах. В школе на уроках от холода она нас согревала травяным чаем. Уроки… Учились читать по газете. Арифметика на палочках.  Мы читали в газетах о победах Красной Армии. Она знала очень много песен, и мы их пели. Особенно она любила рассказывать о партизанах. С большим уважением она рассказывала, как  жители партизанского края, многих я сам знал, собирали продукты голодающим Ленинграда. У многих там жили родственники. День 16 марта запомнился всем. Хлебный партизанский обоз   благополучно перешел линию фронта. Она без стеснения рассказывала о своем в будущем муже Володи, партизане разведчике. Мы его видели . Они встретились, как она рассказывала при интересных обстоятельствах.
 Первый раз я с Володей встретились в январе 1942 г. Я увидела его на партизанском собрании. Командир роты ознакомил всех с обстановкой на фронтах. Попросил помочь в сборе продуктов для голодающих в блокадном Ленинграде. Положил на стол тетрадь и попросил  кто может сдать продукты записаться. Володя стоял у двери. Когда командир рассказывал, на улице послышался рев самолетов. Длинная пулеметная очередь, полоснула  рядом с окнами. Все выбежали на улицу и попадали в снег. На сарае загорелась соломенная крыша, клочья горящей соломы падали на снег и гасли. Самолеты делали разворот. Рыча моторами, они заходили над деревней, на бреющем полете. Они видимо видели как из домов, выскочили люди. Первый самолет летел. «Фию- у! Чпок. Чпок!..» Рядом со мной  на сверкающем насте – рваные темные звезды, следы от крупнокалиберных пуль. В душе закипела глухая волна ненависти, хотелось вскочить и погрозить летчику кулаком. Но вот Володя вскочил, подбежал к дому, схватил, откуда- то противотанковое ружье и побежал вдоль по улице. Силища у него была огромная. Ружье он нес как игрушку. Опершись на ствол дерева, стал целиться в самолет. Самолеты, пролетая над домами, строчили с пулеметов. Все внимательно наблюдали за ними. Когда второй самолет пролетал над людьми,  Володя выстрелил. Второй…никто сначала не поверил. Из хвоста самолета вырвался дым. Длинный шлейф ширился, изгибался к земле. Все встали, что бы лучше все увидеть. Пролетев еще немного, самолет упал на землю. Высокий столб черного дыма поднялся к небу. Первый самолет скрылся из виду и больше не возвращался. Володя шел по деревне, держа в одной руке ружье. И улыбался. Все, побежали к нему на встречу, кричали от восторга. Потом  собрались опять в избе. Часть людей осталась тушить догоравший сарай.
- Ну что? Продолжаем наше собрание! - сказал командир.
- А что время напрасно тратить сказал дед Харитон. Народу все ясно.
 Все знали, партизанский край собирает хлеб для голодающих Ленинграда. Агитировать не имело смысла. Все были готовы   помочь, чем могли.  Колхозники подходили к столу, записывались в тетрадь и ставили подпись под тестом письма  И. В. Сталину от колхозников и партизан.         
 Помню, Ольга Романовна с гордостью рассказывала как в декабре 1943 г. командир вызвал ее к себе в штабную землянку:
- Ну, как у нас, по Ленинграду не скучаешь? - спросил он шутливо. – По решению оргтройки будет открыта в деревне Шевницы школа. Будешь детей учить.
- Сейчас пойдешь туда, где тебя ждут дети. Проводница Наташа, я с ней познакомилась, как потом вспоминала Ольга Романовна в землянке командира несколько часов назад, а потом мы стали подругами, уверенно находила дорогу. Поднявшись на Демьянову гору , я увидела деревню, домов было мало. Кое- где чернели обгоревшие трубы печей, а за ним земляной вал в нем и были построены землянки. Остановившись, Наташа с какой-то твердой уверенностью сказала: «Школа будет в вновь отстроенном, после пожара доме, а пока поживешь у меня». Войдя в ее землянку, я поняла, моя проводница  оказалась мед сестрой. Утром у нее появился первый пациент. В землянку , опираясь на палку , вошел мальчик лет семи и попросил осмотреть ногу. Рана была не глубокая, но запущенная. Обезболить было не чем. Мальчик мужественно перенес всю процедуру, он отвернулся и смотрел на дверь. Его широко раскрытые глаза чего – то ждали. Пот выступил на бледном лице. Он сидел неподвижно.
- Ну, все. Спокойно сказала Наташа. Можешь идти домой. Мальчик, как будто очнулся от сна, встал. «Спасибо Вам»- и поклонившись, взял палку, вышел с землянки.
На плите закипел чайник. Софья Николаевна встала и налила в заварной чайник кипятку. И опять села. И стала вспоминать. Построили школу. Просторная. Ольга Романовна стала ходить по соседним деревням собирать детей в школу. Помню ее рассказ, как оно ходила в деревню Горемыкина.
-Мне сказали, - вспоминала Ольга Романовна, что там есть маленькие дети, которые должны ходить   в школу. Я решила узнать, сколько их, в какой класс записать. До деревни было километра два. Я вышла из школы, было светло, пошла по тропинке протоптанной в снегу. Дорожка поднималась в гору. Ветер разметал снег по оврагам, идти было легко. Поднявшись на  гору, я увидела Горемыкина, я часто видела эту картину, и всякий раз сердце переполнялось грустью. Синяя от снега равнина похожа на таинственное, освещенное дно океана. Длинные, как водоросли, голые деревья, поднимаются кверху, в синее небо. Обгоревшие бревна, угловатые закопченные трубы,  деревенских печей, от сгоревших домов, все похоже на остовы затонувших кораблей. Немцы с самолетов выжигали целые деревни.  Называли это «Мертвой зоной».  Чтобы людям не было где жить, и они ушли с этих мест. Но люди не принимали насилия над собой. Они жили на своей земле. Они верили в свою силу.
Я спустилась с горы, если бы не дым, который шел как будто с земли, где жили люди было не  видно. Лай маленькой собаченьки разбудил тишину, ребята с первой землянки сами выбежали на улицу. Они все были в старой, не по росту подобранной одежде. Копоть от дымящих печурок осталась на их лицах, но сверкающие от удивления глаза смотрели с интересом: « Здравствуйте». Сказали дети и остановились. «Здравствуйте я, ваша  новая учительница». «Пойдемте к нам!»- ребята пригласили меня к себе. Я вошла, в землянку у входа стряхнула с обуви снег. В стене, слегка коптя, потрескивая, разбрасывая искры, горела воткнутая в стену лучина. В ее свете виден стол, сколоченный из обгоревших досок, у стола  сидела женщина, она штопала детские штаны. «Здравствуйте! Я учительница Ольга Романовна. Собираю ребят в школу». «Проходите, садитесь»- сказала женщина. Я увидела в углу, на сосновых лапах лежал большой мешок, набитый сеном. Я подошла и села на край. Женщина, подняла голову и сердито посмотрела на ребят: « Не крутитесь вы под ногами, как котята. Посидите, послушайте». Я  начала спокойно рассказывать, что в Шевницах скоро откроют по решению оргтройки школу. Пока нет учебников, тетрадей. Поэтому, уроков будут только три, чтение, арифметика и пение. Разговор затянулся. В землянку пришли еще дети.  Я внимательно смотрела на серьезные лица ребят.  Подумав, спросила у  мальчишки, он был выше всех: «А ты! Умеешь читать?».  «Откуда, ему было шесть лет, когда началась война. Как говорят - черненькое слово, беленькое нет ни чово. Вот и вся его грамота». Спокойно за ребят ответила женщина. «На сегодня все. Жду всех завтра в землянке, где мед пункт. А потом пойдем наводить порядок в новой школе».  Мы все вышли на улицу? Софья Николаевна помолчала и добавила. Много такого, что видела учительница в этом подземном поселении, осталось и в моей душе на всю жизнь. Бедствия войны  сильно сплотили нас всех.  Землянки рыли все вместе,  расселялись по родственным связям. Все вместе на себе пахали и сажали огороды, ловили в речке рыбу, всем этим и питались всю зиму. Помогали  партизанам. Софья Николаевна замолчала, посмотрела на затухающие языки огня в плите. Встала. Взяла заварной чайник, поставила на стол . Достала кружки, мед. «Давай пить чай». Она налила себе в блюдце, и стала пить чай маленькими глотками. Я в блюдце положил ложкой мед, брал мед кончиком ложки в рот и запивал ароматным цветочным чаем. Софья Николаевна вдруг покачала головой, как будто перед ней прошло странное, слепящее душу видение. Прошло и исчезло. Она посмотрела в окно и заговорила.   
-Я вспомнила рассказ Ольги Романовны, как она шла с Горемыкина домой в свою школу.  Она видимо задумалась о нас.  Рядом с ней темными пятнами ползли кустарники, каждый одинокий кустик казался огромным и страшным. И вдруг, как она рассказывала, я поняла, наступала ночь, и я заблудилась. Наткнувшись на шест,  я увидела под слоем снега, остатки стога сена. Я облегченно вздохнула. Мне захотелось забраться в середину стога сена, укрыться от ветра и согреться. Я не знала куда дальше идти.  До рассвета оставалось еще несколько часов. Сделала углубление в стоге и залезла туда. Укрывшись сухим сеном, начала согреваться. Задремала, мне снилось, что я ем красные ягоды, прохладный сок так и наполнял рот, я ела, ела. Их было столько много.   
 Темное злое небо висело над белыми снегами. Высохшие, с облезлыми боками волки, похожие на каких то призраков в белых холодных полях, - они лезли ближе к деревням, выманивали собак и рвали их. И в эту ночь, волки вышли на охоту, останавливались, сбившись в кучу,  начали выть. Редкий кустарник, засыпанный снегом, слушал их вой тихо и равнодушно. Легкий, холодный снежок  змейкой кружился по насту и сыпал в морды волкам. Как всегда волки потянулись  гуськом. 
Рядом что- то хрустнуло. Я открыла глаза. Волки стояли вокруг стога сена. Куда я не оборачивалась, я видела светящиеся в ночи глаза волков. Я почувствовала, что надо мною нависло что- то мрачное, давящее, и если встать, волки набросятся на меня и разорвут. Я вся дрожала, пока говорила с собой, беспокойно оглядывалась по сторонам. Волки стояли не подвижно. Вдруг я вспомнила, у меня есть зажигалка, подаренная Володей. Дрожащими руками достала зажигалку и зажгла сухой клок сена, лежавший в ногах. Сено вспыхнуло, повалил густой дым. Свет осветил  лицо, и все вокруг. Я увидела  острые морды волков. Волки попятились назад. Дым, подхваченный ветром, привел их в ужас. Усталые волки стали расходиться в разные стороны, они отходили от этого места. Огонь, дым - для них было что- то страшное, к чему нельзя подойти близко. Все это безудержно толкало волков прочь в холодную темноту. Темнота облекла их, и поглотила. Снегом заносило следы. Ничего не было видно во тьме, и казалось, что от холода стонет редкий кустарник, в бескрайних полях. Задыхаясь от едкого дыма, я отбросила горящий клок. Страх прошел. На небе в разрывах облаков, мутнело не живое пятно луны, ползшее на встречу облакам. В трех шагах от стога тлел клок сена. Вдруг слышу лай собаки. Но не могу пошевелиться, холод сковал мое тело. Собака лаяла и не отходила от стога сена. Кто - то осторожно подошел к стогу сена. В углублении он увидел меня.  Побелевшее каменное лицо, подумал, что я замерзаю от холода. «Ольга Романовна!»- кто- то громко звал меня. Теплая рука дотронулась до моей щеки. От неожиданности я вздрогнула. Передо мной стоял Володя. Рядом лаяла собака. От нежданного счастья я улыбнулась. Осторожно, как маленького ребенка, Володя поднял меня из стога сена и отнес к саням. Положил  на сено. Он снял с себя вязаные рукавицы и растер ей руки, щеки. Затем укутал меня в старый, с заплатками тулуп. И все приговаривал: «Ай! Я.Я Горе ты мое. Озябла то как!» Потом пошел, зарыл стожок снегом, чтобы с дороги не заметили. Подошел, взял вожжи и сел в сани.
- Куда вести, я знаю. В Шевницы, в новую школу.  К Надежде Федоровне, Аркаша ее сын ,мой напарник, его родителей я знаю хорошо. Пошел Верный! – он дернул вожжи, и сани медленно покатились по жесткому насту.
- А мы с Аркашей Егоровым, недавно возили в деревню Ровняк, в отряд Германа продукты. Заезжали и в Шевницы. Обоз с продуктами, через линию фронта партизаны  послали голодающим в Ленинграде. Ты представляешь 223 подводы с хлебом и крупой, 500 пудов мяса. Командир на собрании потом нам  рассказал – свыше 3,5 тысяч пудов продуктов отправил партизанский край Ленинграду. Все это он высказал на одном дыхании. И замолчал. Успокоившись.  Как бы для себя  чтобы продолжить рассказ спросил.
- Ты слушаешь? Тебе интересно?
- Да! Рассказывай, я слушаю. - Съежившись под тулупом, время от времени я все еще вздрагивала от непонятного для самой, себя ужаса перед тем неизвестным, что могло случиться при встречи с волками. От тулупа пахло чем- то жилым. И хотя все тело ныло, как побитое палкой. Мне было приятно лежать вот так неподвижно, зная, что никто тебя не тронет. Помолчав, Володя продолжил.
- Перед нами в отряд Германа приехали партизаны, которые в деревне Великая Нива проводили собрание. Семен. Засорин, ты его знаешь, выступал с докладом. У них председатель колхоза Иван Смирнов. Так вот. Смирнов и подпольщик Павел Васькин стояли в охране по обе стороны деревни.  Только Засорин, окончил речь, спрятал тетрадь с письмом и подписями за пазуху. Раздался выстрел, а за окном крик : « Немцы! Васькина убили! Спасайтесь!… Все вскочили с мест, кто в дверь, кто в окно и бежать Семена ранили, он успел тетрадь в снег сунуть. Раненого Семена колхозники нашли и тетрадь нашли. Ее потом с продуктами отправили в Москву. В тетради было около трех тысяч подписей! Если бы ее нашли немцы . Что было бы?
- Сани наехали на сухую ветку, ветка сломалась. Конь поднял морду, тихонько заржал. Кусты кончились, ветр донес запах жилья. Смолистый дымок от прогоревших, но еще сохранивших тепло домов.
- Тпру. Стой Верный! Приехали. Володя бросил вожжи в сани. Подошел ко  мне.
- Ну, как жива? - Я сбросила тулуп. Встала. Мы пошли к дому. Володя постучал в окно.
- Надежда Федоровна!
- Кто там?
- Свои. Открывай. Ольга Романовна, шла домой с Горемыкина, заблудила. Прошла мимо деревни. Дверь открылась, мы прошли в дом.  Вместо лампы горел светец. Слабый огонек лучины, вспыхивая и мелькая, боролся с темнотой, каждая вспышка на мгновение освещало лица,  занавесок не было, темная ночь лезла в окна. Около светца сидела баба Стеша, дрожащими руками закладывала лучину. Одета она была в старое платье, а на ногах лапотки.
- Ну, что смотришь? Обули нас немцы из сапог в лапти. Дырок много, а вылезть некуда - не поднимая головы, говорила баба Стеша. И по привычки закусила губу.
  Я  разделась. Села на скамью.
-Я сейчас, растоплю печуру. Картошечки поставлю - Надежда Федоровна засуетилась.
- Спасибо, мне надо к себе - открывая дверь, сказал Володя. И вышел.
- Когда ложились спать и погасили лучину. Я спокойно стала пробираться, ощупью к своей постели.  Надежда Федоровна, пошла, закрывать дверь, улыбаясь, сказала:
- А что! Володя парень видный. В молодости, мы загадывали на суженого. Загадай и ты на него.
- А как? - Задумавшись, спросила я.
- Я гадала на соли. Ну, значит, ешь много соленого на ночь и, ложась спать, загадывала:    «Суженый, ряженый, приди ко мне и напои меня» - и видишь во сне своего будущего мужа, подающего тебе пить. Потом, о своей будущей супружеской жизни рассуждают по тому, какое питье предлагал жених, в чем оно было подано. Вот так. Спи. Надежда Федоровна, баба Стеша еще долго шептали перед образами, и также легли на постель. Поворочавшись, повздыхав, они заснули. А я думала, сколько дней здесь живу, в этой деревне. Учу вас. Для меня время не существует.
Софья Николаевна поставила на стол чашку. Посмотрела на меня и сказала. - «Вот так  мы и жили.  После войны Ольга Романовна с Володей поженились. Ольга Романовна все дни проводила с нами.
Я каждое утром вставала с одной мыслью, скорей идти в школу. Войти в класс, увидеть ребят и учительницу. Мы сильно подружились. Софья Николаевна улыбнулась.
Пришла долгожданная победа. Помню в марте 1945 г. вышло постановление, о строительстве домов для колхозников Псковской области, проживающих в землянках. В деревни стали появляться новые дома. Она уже не казалось мне такой грязной.  Летом, продутая ветрами она была цветной. Осенью около строящихся домов, я любила смотреть  на красные, желтые свисающие через забор георгины. Потом, через два года, я уехала в Ленинград учиться и работать.  А вот этот заборчик около школы, заросший георгинами. Не смогла забыть. Я не люблю город.
Вышла на пенсию купила домик, и переехала сюда жить. Потому - что какая – то часть жизни, быть может, даже самая лучшая, прошла именно здесь, рядом с этим заборчиком. Здесь в саженой деревне, я поняла, наедине с темными бессонными, зимними ночами, что в жизни все может дать счастье, если только ты ценишь его, это счастье, а не бросаешь на произвол судьбы.
Софья Николаевна смотрела на затухающие угольки в плите и думала , а потом в слух спросила себя : « Что было  хорошего у всех нас? Постоянные заботы: дрова, огород, утром подоить корову, затопить печь и приготовить обед. Привычное круговращение обыденной жизни, хлопоты мирного человека. Наверно во имя этого люди гибли в той войне, чтобы мы вернулись к обыденной жизни. Отчего мне грустно сейчас. Мне жаль оставлять позади себя эту старую с провалившимися крышами деревню, с покосившимися крестами на кладбище».  Она посмотрела на фотографии висевшие, на стене, под стеклом. Я вижу в отражении стекла ее взгляд. Глаза у нее на удивление молодые ясные, не слезились. Низко завязанный платок прятал седину волос. Большие шишковатые руки с коричневой кожей. Трикотажная кофта, длинная юбка , - все мне казалось в ней к месту.
-Что сынок так разглядываешь меня?
- Почему одна в избе живешь?
-Ты прав в моем доме  и звуку что ходики. Да телевизор.
- Ну почему одна, как труба на пепелище. Заходят соседи, дачники. И ты сынок заходи.
- Я встал, вышел из - за стола. « Ну, я пойду!» Софья Николаевна  также встала, медленно пошла к двери, провожать меня.
Я шел в свой дом и думал. Все наши предки жили на этой земле. Жаль, сейчас в деревнях нет молодых. А сколько нас было после войны! У меня осталась только фотография. Я понимал – простой деревенский уклад жизни, помог выжить в войну. Только осела пыль от войны. Наши родственники, молодыми остались жить здесь. У дорог на старом месте, вокруг обгоревших труб выросли стены.  Как быстро бежит время. Они уже старики. Их детей. Ветр перемен, унес в раскаленный от страстей камни города. Они выросшие на искусственной почве, привезенной из чужих стран. Не вернулись на свою родину. Куда все делось?
На следующий день я собрался в город. Зашел, попрощался с Софьей Николаевной , последние минуты расставания надолго остались в моей душе. И зашагал я на автобус. Солнце беспрестанно выглядывало из – за дождевых облаков. Бросая яркие лучи на деревню, поля, лес, речку. В ярких лучах  я видел чудные переливы света и тени, как будто незримый художник, макая свою кисть в воду, дорисовывал яркие краски леса. Мне трудно оторвать свой взор от этого очаровательного вида.  Моя Родина.