Да, будь моя воля... Глава десятая

Глава десятая.

    Постепенно все вокруг успокоились. В доме появился вызванный кем-то по мобильнику отец Иннокентий. Усадив дочу на диван перед собой, сам он разместился на стуле напротив, и быстро утихомирил её вкрадчивым журчанием своего натренированного голоса. Да и впечатление видом своим на окружающих он производил умиротворяющее.
- Тише, тише, тише! Успокойтесь, пожалуйста. Это простое совпадение. Нелепое и случайное. Слу-чай-ность! Поймите, дочь моя. Душа наша бестелесна и такого натворить она не может. – уговаривал он.
   При этом, в какой-то момент, осмотревшись на окружающих в салоне, отец Иннокентий, поймал Васькин обеспокоенный взгляд, направленный в их с дочей сторону. Друг мой явно чувствовал себя виноватым в случившемся. Священник, молча, погрозил Ваське указательным пальцем правой руки, и тот, явно скукожившись, скрылся в кухонном проеме.
   Когда же все разошлись, а святой отец с Васькой остались с моими детьми, все они вчетвером тихо сели за стол, накрытый к чаю. Щадя дочкины нервы, о случившемся больше не вспоминали. Она, бедная, все никак не могла успокоиться и периодически непроизвольно всхлипывала. Совсем, как в детстве, когда была чем-то сильно напугана или обижена. Пичуга моя!
   Чайный стол Васькиными стараниями был накрыт, учитывая весь смысл происходящего, скромно, но элегантно. Тортов и других праздничных вещей типа пирожных на столе не было. Но во множестве были сушки, сухое и иное печение, небольшие скромные коробки простеньких шоколадных конфет.
   Расселись все они - кто как, произвольно, но Васька оказался спиной к двери моей комнатухи. Видимо, он машинально избегал смотреть туда на открытое окно. И сейчас, сидя так, невольно ежился от холодного сквозняка, садившего ему в спину. В какой-то момент он поднялся и прошел к вешалке, где взял и накинул на плечи свою куртку. Когда уже усаживался, то прихватил куртку за полы, и, удивленно зашевелив пальцами левой руки, вслед за этим полез в карман. И брови его в удивлении вздыбились, когда он извлек оттуда мятый бумажный пакетик. Лоб Васькин заморщинился в припоминании, но глаза его быстро просветились догадкой.
   Он протянул вперед руку, немного расчистил серединку стола и высыпал на скатерть содержимое пакетика. Две золотые цепочки змейками выскользнули из-под его пальцев. На одной был прикреплен золотой же православный крестик средней величины, а вот подвеска на второй цепи была прикрыта небольшой такой сафьяновой сумочкой. Был там и обточенный кусочек камня с отверстием посередине, с продернутым через него тонким черным шнурком. Все остальные подняли глаза от предметов на скатерти к Ваське и вопрошающе ожидали его разъяснений.
- Мне в больнице служащая отдала. Она сказала, что все оно было у Родиона на шее. Я там у неё в анкете расписался. А в суматохе этих дней муторных и позабыл о них вовсе. Хорошо вот сейчас нащупал. – Васька развел руками.
- Ой! Это мамин крестик! – оживилась доча. – Я его помню. Там сзади ещё имя её нацарапано.  Она в Белоруссии родилась. Там её и крестили. Я помню, как крестиком играла, когда она меня на руки брала, маленькую. Года три мне было. А ты помнишь? – она повернулась к брату и, как промеж них оно уже установилась, протянула руку к материнской вещице, пересыпав цепочку на ладонь.
   Сын согласно кивнул и, тоже, протянув руку, взял цепочку с сафьяновым мешочком, на самом деле представлявшим по форме кожаный колокольчик или колпачок, защищающий или закрывающий вторую подвеску. Чуть-чуть помяв его пальцами, сын вытряхнул наружу массивный золотой магендовид, составленный из двух спаянных между собой треугольников. Все замерли и, молча, разглядывали непривычный в православном обиходе предмет. А я замер в своем углу.
-  Ох, не к месту это сейчас было! Ох, не к добру! Лучше бы как-нибудь потом. Поторопился ты, Васёк. Поспешил. И чего я не продал их во время болезни жены? Так ведь гроши нужны были. Но она крестик свой до самого конца не снимала. Молилась. Надо было хоть свою цацку в деньги обратить. Так нет, руки не дошли! И вот на тебе, теперь…
   Первым заговорил отец Иннокентий. Повернувшись к сыну он с серьезным видом вопросил:
- Вы что-нибудь знаете о происхождении данной вещи в вашей семье?
- Что-то такое неопределённое. Отец говаривал, что получил эту подвеску от своей мамы, а та, в свою очередь, от его бабушки. А разве это имеет какое-то значение?
- А как звали по имени вашу бабушку и её мать. – не ответив на сынов вопрос, поинтересовался священник.
- Бабушку нашу звали, по-моему, Мария, баба Маня. А её мать звали… вот дай Бог памяти… На Эр имя-то… - сын зачесал во лбу.
- Рая? Роза? Рада? Римма? Рита? – зачастил, подсказывая, Васька.
- Нет. Это короткие, а там чуть длиннее и мудрёнее было.
- Роксана? Руслана? Розалия? Рузанна? – подсказывала дочь.
 - Нет, нет … Кажется, Рахэль, если только я правильно помню. Я ведь её ни разу не видел. Она погибла во время войны, а я уже в шестидесятых родился. Она нам прабабушка получается. И баба Маня, дочь её, о ней иногда вспоминала. Даже фотографию показывала.  Там они с прадедом… А вот его имя точно не помню, он в гражданскую войну сгинул. То ли белые, то ли красные, то ли зеленые… Под самый конец… В Крыму.
   Сын повертел магендовид в пальцах и начал всматриваться в заднюю его поверхность:
- Тут вот буквы какие-то непонятные. Никогда таких и не видел.
- Вы позволите? – протянул руку отец Иннокентий и, получив вещицу, надел очки. – Это иврит. Тут я три имени, начерченных по треугольнику, вижу. Рахэль, 1896. Мириям, 1921. Родион, 1944.
- Да, да, да! Родион – это же папино имя. – воскликнула доча.
- Баба Маня мне рассказывала, - сразу же подключился сын. - что когда они новорожденного, нарекали, то деду Матвею на фронт запрос в письме посылали, как сына назвать прикажешь? Как дочь назвать, у них уже своё было приготовлено. А вот сына, тут отцово право первее. И он ответил, как моего командующего фронтом, Родионом назовите. Он на втором Украинском воевал, где Малиновский командовал. Так отец всю жизнь с маршальским именем и прожил. Вас что-то здесь смущает, святой отец.
- Меня? Меня тут многое смущает. – отец Иннокентий упёр бороду в кулаки, а локти в столешницу и глубоко задумался. А вслед за этим осторожно произнес, растягивая слова. – Грех большой мы с вами, люди добрые, совершили. Мы с вами иудея по происхождению похоронили, православным обрядом и каноном пользуясь.
- Как это - иудея, святой отец. – встревожено переспросила дочь и сразу же повернулась к брату. - Ты что-нибудь в этом понимаешь?
- Погоди малёк. Я тебе чуток попозже всё объясню. А вы, отец Иннокентий, просветите нас, пожалуйста. Какое это всё значение имеет. Умер человек, особь физиологическая, гражданин своей страны. Обряд, согласитесь, он уже здесь дело второстепенное. Менее важное, как мне кажется, значение имеет. 
- Ну, это, кому и как смотреть. – священник в раздумьи поднялся, посмотрел на открытую дверь моей комнаты и добавил, уткнув указательный палец в дружка моего Ваську. – Вот, видите, милейший, и спор наш деструктивный по поводу открывания окон в девятины сам собой разрешился. В иудейском каноне, как мне помнится, девятого дня не значится. У них хоронят в тот же день, когда преставляется человек, а поминают на тридцатый. Такие вот дела. На этом позвольте откланяться. Финансовые вопросы, я понимаю, Василий у вас решает, так попрошу, его не затягивать. Вот ведь незадача, кладбище-то у нас христианское… И евреев в поселке что-то не припомню. М-да…
- Святой отец! – как-то уверенно и напористо перебил священника мой сынуля. – Вы позволите мне одну неожиданную мысль высказать. Ведь на плитах отцовской могилы выбиты два имени. Его и мамы. А мама наша, светлая ей память, шесть лет назад усопшая, была она истинной христианкой. Так считайте же эту могилу христианской, маминой, а отца уже, как побочным родственным подхоронением. Им от этого не убудет и не прибудет. И нам с сестрой это тоже ни с какого боку ни холодно, ни жарко. Так может быть такое компромиссное решение вы сочтете для себя приемлемым. Никто из нас тут никого не обманывал, ни мы, ни покойный. Так оно само получилось.
- Можно, конечно, и так к этому делу отнестись. Я подумаю. А сейчас, с Вашего разрешения, удаляюсь. Устал за день, знаете ли… - Священник поклонился, взял, вздохнув, с вешалки пальто и шапку, оделся и, произнеся традиционное «Храни вас Господь», вышел.
   После этого я, неожиданно для самого себя, в своем углу под ведром за табуреткой как бы разгибаться начал. Тридцать дней – это же в корне меняет дело. В том смысле, получается, что сейчас мне на холод и мороз выпархивать вовсе не требуется! И тридцать один день мерзнуть на кладбище тоже. Одно только непонятно, святой отец говорил, что в процессе мытарств души я пред Господни очи дважды представать должен. А тут вот неясность образовалась. Во-первых, по его расчету, я уже там один раз побывал, а сам себе такого не припомню. Во-вторых, получается, что через голову одного, которому меня причастили, я другому, более главному теперь в глаза должен смотреть… Нарушение субординации, стало быть, получается… Даже святотатство какое-то выходит… И что же с этим делать прикажете? Не знаю! И всё тут. Но вообще-то, всё оно уже веселее получается… как-то я даже привыкать начинаю, что ли…