Голод

Когда в Макеевку ворвались немецко-фашистские войска, жить стало невыносимо. Магазины разграбили. На рынке шаром покати. Холод, голод, аресты, расстрелы.

Валаховы продали всё, что у них было, но купленной муки на вырученные деньги хватило лишь на несколько дней. Решили уехать из города в село, но наступили холода, а одежды нет. Лишь Виктора удалось отправить со знакомыми. Он постарше, доберётся. Володя, мать и совсем еще маленький Боря вынуждены были остаться в городе.

Однажды в дом вошли фашисты. Проверили пустой сундук, заглянули в горшки, из которых давно_исчез даже запах молока, что-то требовали. Один из незваных гостей дал Володьке оплеуху просто так, ради потехи. Маленький Боря завизжал от страха, а фашисты весело загоготали, довольные тем, что напугали малыша.

«Эх, ружье бы мне сейчас»,— со злостью подумал Володя и сжал кулаки.

Не миновать бы Валаховым голодной смерти, но нашлись добрые люди. Когда в дом попала бомба и он сгорел, Валаховых пустила к себе в подвал соседка. В глиняной стене старушка имела тайник, в котором хранилась мука. Пекли лепёшки, варили мучную похлёбку. Так и перебивались с хлеба на воду.

Чтобы чем-то помочь семье, Володя приловчился собирать окурки. Оставшийся табак из них он высыпал в кулёк. Потом шёл на вокзал и менял на хлеб. Весной и этот промысел перестал быть доходным. Окурки размокали, и за день не удавалось набрать табаку даже на одну папироску. Да и нагибаться стало тяжело: в глазах темнеет.

Недолго жила добрая старушка. Узнали немцы, что её сын — командир Красной Армии, и расстреляли вместе с евреями, собранными по всему городу.

-В Мелитополь надо пробираться,— сказала мать,— или в деревню. Там весной хорошо. Хоть будем какую-нибудь траву варить. А пойдём через Вол- новаху, там дядя Александр живет. Поможет.

Из города вышли тёмной ночью. Единственной ношей у Володи был старенький патефон. За него могли дать немного хлеба, но с ним было жалко расставаться. Когда патефон играл, больной Боря почему-то не плакал. Видимо, музыка успокаивала его.

Чтобы патефон не привлёк внимания немцев, Володя заляпал его грязью.

Шли долго и медленно. В посёлках и деревнях садились у какого-нибудь дома и отдыхали. Иногда удавалось найти в поле мерзлый картофель. Варили его в солдатской каске.

На пятый день тяжёлого пути в маленьком хуторе какая-то добрая горбатая старуха пустила переночевать. Накормила щами с хлебом, уложила спать на солому.

-Чем же отблагодарить тебя? — спросила Володина мать у старухи.

-Ничего не надо, родимые,— ответила та и тяжело вздохнула.

-Может, что сделать надо? — спросил Володя.

-Ты лучше вот это прочитай,— проговорила тихо старуха и подала Володе измятый листок.— Неграмотная я.

«Дорогие товарищи,— начал читать Володя,— немцы распускают слухи, что Красная Армия уничтожена, что вся Страна Советов захвачена ими. Не верьте этому. Красная Армия разбила немецкие войска под Москвой и гонит их на запад...»

-Ну, хватит, идёт кто-то...— оборвала старуха чтение и проворно взяла у Володи листовку.

В комнату вошла высокая, плоская, как доска, женщина. Заговорила нараспев:

-Авдотьюшка! Ты уж продай мне ещё картошки на семена. Немецкими марками заплачу. Деньги надёжные...

-Вот и прибереги их,— усмехнулась старуха.— Может, пригодятся: их на зад немцам наклеивать будут, когда удирать станут.

-Да ты что, с ума сошла, что ли? — испугалась женщина.— Куда им удирать? Господь послал их сюда.Я ничего, пока ещё в своем уме, а вот, говорят, под Москвой трепанули немчуру... Вот те и господь.

-Да ты что! — всплеснула руками соседка.— А не брешешь? Ну, я пойду! Когда женщина вышла, старуха сказала:

-Теперь всё село знать будет: не баба, а радио.

...И снова грязная, скользкая дорога. Снова плачет Борька, молча роняет слёзы мать. Лишь Володя не унывает: «Значит, наши дают немцам по скулам».

В полдень пришли на станцию Еленовку. Сели отдохнуть, а Володя отправился на базар.

Едва он пробрался сквозь толпу и очутился возле длинных деревянных столов, за которыми сидели торговки, как его окликнул знакомый голос:

-Здорово, приятель!

-Хопа! — крикнул Володя и обомлел: перед ним стоял во всём тёмном немецкий полицай. На ремне пистолет.

-Чего испугался? Он самый — Хопа.

-Я не испугался.

-Ты что тут делаешь?

-На жратву смотрю,— нахмурился Володя.

Ему вовсе не хотелось разговаривать с немецким холуем. Вот сказать бы ему, что наши бьют немцев под Москвой. Ишь, вырядился, кобель.

-Есть, наверное, хочешь?—спросил Хопа, рассматривая Володины лохмотья.

-Хочу! — вызывающе сознался Володя.— А что?

-— Мы это дело сейчас провернём,— лукаво подмигнул Хопа и, пройдясь вдоль рядов, остановился около толстой торговки, перед которой лежала стопка румяных пирогов.

-Из чистой муки? — спросил он.

-Конечно, ваше благородие.

-В немецком складе, наверное, украла?

-Что вы, ваше благородие, господь видал, как из колхозного амбара тащила!..— запричитала торговка.

-Господь видал, а я не видал. Давай-ка сюда пироги, а сама — марш в полицию. Понятно?

-Ваше благородие! Зачем же в полицию! Другое дело пироги... Берите.

-Правильно,— сказала другая торговка.— Мы картофельными оладьями торгуем, чтобы детям тряпьё купить, а она каждый день по десять вёдер пирогов белых приносит.

-Ах, так! Гони все марки! Без разговору! Или прикончу на месте! — прикрикнул Хопа.— Там разберутся, чья мука!.. Пироги тоже высыпай!

Румяная торговка задрожала и без разговора отдала ему горсть марок и десятка три пирогов.

Какой-то дед подскочил к Хопе с мешком и, выставив козлиную бороду, заговорил:

-Возьми, господин справедливый полицай, а то куда ж пироги складывать будешо...

Взяв мешок, Хопа дал старику две марки, и тот быстро исчез.

Когда вышли с базара, Хопа сказал Володе полушёпотом:

-Забирай пироги. Только об этом — ни гугу! Мы ещё встретимся.

-Не маленький,— ответил Володя.— А я сначала думал...

-Думай в уме. Ешь пироги, а трепаться не моги,— сказал Хопа и скрылся в толпе.

Отдавая пироги матери, Володя шепнул:

-Хопу встретил. В немецком мундире, а сам за наших. Пироги он дал мне, я и догадался.

-А ты помалкивай, если догадался,— ответила мать сердито.

...За пять дней дошли до Волновахи. Последний пирог съели утром, а вечером ужинали у дяди Александра.

-Ну, как живёшь? — спросила у него Мария Васильевна.

-Недурно. Немцы платят хорошо. Вожу паровоз с ответственным составом. Живу, дай бог каждому...

-Значит, на фашистов работаете? — удивился Володя и насторожился, ожидая ответа.

-Твоя мать не захотела работать, вот и ходит, как тень, вас голодом морит,— ответил тот.— Жрать захочешь, у чёрта работать будешь.

-Я человек рабочий, и тебе наша рабочая линия известная,— отрубила мать Володи и перестала есть, положив ложку.

Положил свою ложку и Володя.

Нескладно началась жизнь Валаховых у дяди Александра.

На следующее утро их не позвали к столу. Не покормили и в обед.

-Ты что же обеда не варишь себе? — спросила хозяйка дома Наталья.— У нас ведь тоже всё по норме.

-У меня нечего варить. А работать на немцев я не пойду.

-А патефон-то для кого бережешь?

-Веселиться будем, когда фашистов прогоним.

-Язык чешешь зря,— сердито буркнула Наталья.— Александр-то состав до Волги уже водит. Возврата не будет.

-Ничего. От Москвы немца отогнали и от Волги отгоним.

Крепко поспорила в этот день Мария Васильевна с Натальей. А вечером дядя сказал решительно:

-Кормить даром не буду. Или добывайте себе хлеб, или уходите.

И поменяла Мария Васильевна патефон на продукты. Не стало патефона — единственного утешения больного Борьки. Он показывал тоненькой костлявой ручонкой на тумбочку, где недавно стоял патефон, и говорил: «Му-му... Му-му...»

-Нет у нас теперь му-му,— отвечала ему мать, смахивая украдкой слёзы.

А Борька не понимал ничего. Он смотрел ввалившимися глазами на мать и повторял одно и то же: «Му-му...», требуя музыки.

Однажды пришёл Володя домой радостный.

-Мама, смотри! Это за табак выменял! — ещё с порога закричал он и показал свиную ножку.— На бойне дали. Вари холодец...

Мать ничего не ответила. В доме было тихо.

-А где Боря? — спросил Володя, догадываясь, что в доме что-то слу-чилось.

Мать молча смахнула ладонью слёзы.

Мальчишка бросился к сундучку, на котором обычно спал Борька, поднял простынку и увидел братишку. Глаза его совсем провалились, щеки втянулись внутрь, а пальчики, необыкновенно тоненькие, посинели. Умер бедняга.

Володя сел на порог и горько заплакал. Где-то пьяные горланили песню. Проехал на мотоцикле офицер. В коляске скуластый бульдог. Собака важно смотрела по сторонам и басовито лаяла. Володе хотелось убежать куда-нибудь, чтобы не видеть и не слышать ничего. Всё вокруг чужое и противное. Только солнце, ярко льющее свои лучи, да земля под ногами были по-прежнему родными.

А через несколько дней слегла мать. Из горла хлынула кровь. И пошёл Володя с мешком по Волновахе. Он ходил и рассказывал людям о том, что его мать до прихода немцев была лучшей литейщицей на заводе, воспитывала троих детей, покупала себе хорошие платья, а теперь лежит в чужом доме и умирает с голоду. И все это потому, что пришли оккупанты. Люди помогали чем могли. Володя приносил домой и молоко, и яйца, и хлеб. Тем и жили.

Летом матери стало немного лучше. Она уже поднималась с постели, ходила с палочкой по двору, в огород и даже полола грядки.

Как-то, собираясь идти в очередное путешествие за хлебом, Володя услышал ворчливый голос тётки Натальи:

-Живёте у нас на дармовщину... Чтоб сегодня бутылку молока мне при-нёс! Неблагодарная тварь.

-Никуда не ходи!— сказала Мария Васильевна сыну.— Хватит уни-жаться.

В тот же день они ушли из дома фашистского прихвостня дяди Александра. Решили податься в Новую Васильевку.

Мария Васильевна шла медленно, опираясь на палку, часто останавливалась, отдыхала. Следом за нею, босой, в заплатанных штанишках, подпоясанный веревочкой, которая заменяла когда-то Боре свивальник, шагал белоголовый Володя.

Продолжение http://www.proza.ru/2018/03/25/1120