Дорога в небо. Глава III

 Нимфа нелюмбо
      
С малых лет, болевший авиацией Евгений Хмелевич, в 1959 году был на вершине осуществлённой мечты. Окончив успешно Батайское лётное училище, лейтенант прибыл в полк истребителей-перехватчиков Бакинского округа ПВО. Истребитель МиГ-15 стал его крыльями в небесную синь, а вскоре, срочно переучившегося Евгения, СУ-9 поднял в заоблачный высотный перехват. Первые герои заоблачных высот капитан  Игорь Ментюков, который прервал полёт Пауэрса над позициями ракетно-зенитных комплексов в зоне Аральского моря, и его боевые товарищи Сергей Сафронов и Самвел Айвазян были Евгению Хмелевичу образцом и примером в выполнении воинского долга перед Родиной, любимой, как и небо над нею.
 
Трагическая гибель Сергея Сафронова, о которой по решению партийно-государственной верхушки во главе с Никитой Хрущёвым никто из рядовых граждан Страны Советов не должен был ничего знать, легла глубоким рубцом на сердце Евгения. Но... - «Так надо» - был убеждён он. Старший лейтенант Хмелевич и слышать не хотел болтовню  о том, что  лично Никита Сергеевич Хрущёв высказал такую глупость: - «При наличии ракет, авиация нам не нужна вовсе... А если нужна, то лишь для парадов и почётных экскортов».

И, когда, как гром с ясного неба, пришёл приказ о расформировании их  полка истребительной авиации, сломавший судьбы многих офицеров и их семей, Женя «закусил удила», и отбросил возможность летать на гражданских «тихоходах» Аэрофлота, как оскорбление чести и достоинства. Он принял увольнение из армии и любимой авиации, как трагедию своей жизни, и ушёл, как говорят лётчики «в штопор». «В штопор» - это в запой. А запил - потерял смысл своей жизни во всём, кроме удовлетворения  мимолётных влечений и желаний.

Так с бухты-барахты, по пьяной лавочке, познакомился с председателем колхоза  им.Розы Люксембург, куда и забился, не зная что там будет делать. В беседе со случайным собутыльником пили они и за Розу и за Люксембург, за небо, Женьку-истребителя и многое другое. Хмелевич  чистосердечно признался, что «быкам крутить хвосты» не умеет, так как быков никогда не видел, а когда собутыльник-председатель предложил стать пасечником, Женька спросил:

- Венедиктович, а можно чтоб пасека была без пчёл? Они ж, как я помнимаю, кусаются, - на что тот ответил, будучи в хорошем подпитии:

- Женя, ты меня уважаешь?

- Уважаю.

- Я тебя тоже уважаю. И оба мы уважаемые люди. Я тебя устрою по первому разряду, как трутень в меду будешь жить. Такая «пасека» у нас в школе. Там «пчёлок» много, но они не кусаются, - при этом он двусмысленно улыбался, подмаргивал и продолжал.
 
- Парень ты хоть куда, физкультуру иди на ту «пасеку» вести. А сдашь экстерном в пединституте экзамены, директором той «пасеки» сделаю тебя.

И поражал Женька Хмелевич всю школу-«пасеку» своей спортивной подготовкой, мало того - охмурил не одну головушку девичью, на красоту силы падкую.
   
- Живи в своё удовольствие, - говорил его благодетель-председатель, - никаких      « Боевых тревог»,  перегрузок, тягот и лишений. А природа вокруг какая! Так и шепчет: «Налей и выпей!», - что они и делали на лоне той природы. Диплом учителя биологии, который он без труда получил в пединституте, сдав экстерном экзамены, не утешил его.

Ночи для Женьки превратились в кошмары, в которых он, устремив свои голубые глаза в цель, нёсся со скоростью света на перехват или на уничтожение противника, а днём, при виде сельской убогой жизни, его истерзанная душа топилась в водке.
 
Силён был Хмелевич, статен, а когда, травя душу свою, жестикулируя руками, выписывал красоту воздушного пилотажа и боя, он становился прекрасным. Вот на том его и подцепила дочь председателя, Люба, сказавшая однажды:
   
- Ты настоящий лётчик!.

Это так тронуло его душу, что он, не раздумывя сказал ей:
    
- Если ты меня понимаешь, выходи за меня замуж. За лётчика, но не за колхозника. Мы уедем в самый дальний гарнизон пустыни или льдов, но вместе, и в авиацию. Я в лепёшку разобьюсь, но летать буду. Нет мне жизни без этого.

Люба согласилась, а на следующий год родилась дочь. А потом оказалось, что ни в какой не то что дальний, но и ближний гарнизон ехать она не пожелала и говорила Женьке, что он «чокнутый на почве самолётов», что «от добра добра не ищут» и «чем тебе в колхозе плохо?». Был Хмелевич горяч, и, бросив и колхоз, и Любу с дочькой, уехал в город, большой и шумный, откуда начинался его полёт к звздам, где бился, как рассказывал он мне, «лбом» во все инстанции за возможность вернуться в авиацию, но всюду получал ответ: «Вакансий не имеется. К тому же вы алиментщик».   
       
На хлеб насущный надо было зарабатывать. И подался учителем биологии в школу. А там такая же «пасека» только в городе. Нашлась и благодетельница - завуч школы, учитель математики, которая сразу заимела на него виды. Хитроумная бестия строила ему глазки, всячески завлекая в заводи своих амурных вод и обещаний, будила в Женьке "зверя":

- Ты слишком ещё мальчик и слабак, а мне нужен сильный мужчина.

Чего-чего, а признать в себе нерешительного слабака Женька не мог, и на школьном застолье по случаю именин этой хитроумной женщины, он приподнёс ей в подарок свою решительность, поразив всех его нелепостью. Будучи «под шафе», Женька, прыгнув спортивно на стол с питьём и закуской, попросил минуту тишины и внимания, и при общем вопрошающем взоре на него, заявил:
       
- Клянусь, что с сей минуты именинница - моя жена. Теперь она Нина Николаевна Хмелевич.

Все онемели от неожиданности, а Женька спрыгнув со стола, схватил новоявленную жену на руки и крепко поцеловал. Придя в себя, все стали кричать: «Горько!», и лилось шампанское с водкой.
      
А поутру, когда проснулся  в разворошенной, словно ураганом, постели, и увидев помятую красу Нины, Женьку сморщило, как от уксуса. Но он не мог отступить от своего слова перед всеми коллегами по школе, и...остался сосуществовать с Ниной, которая не-то и вправду его полюбила, не-то надёжно списала все свои женские грехи этим, с Хмелевичем, замужеством. 

Все учителя с сочувствием относились к Женечке Хмелевичу, красавцу, отчибучившем себе в жёны женщину далеко не первой свежести и репутации. Поэтому ничего странного не было в том, что незамужние учительницы всячески стремились почувствовать себя слабой в его могучих обьятиях, что и случалось с первых же дней его женитьбы.

А когда  наступали летние каникулы и шло комплектование персонала для работы в пионерских лагерях у самого синего в мире Чёрного моря, школьне дивы стремились попасть в лагерь, куда ехал Женя. Конечно же, Нина ни на шаг не хотела отпускать привалившего ей мужского счастья в лице Женьки. И в пионерлагерь ехала вмете с ним. Но там, к своему ужасу, убеждалась, что удержать молодого мужа у своей юбки она не может и пришлось ей проглотить пилюлю молчания и ничегоневидения на всю их совместную жизнь.
 Вот так и случилось - он дал обещание её любить, сделать её счастливой, а сам её презирал и сделал хуже чем несчастной: заставил её стыдиться самой себя на фоне его мужественной красоты и женского трепетания пред нею.
 
Первой в копилку любовных утех на черноморском побережье пала Тамара Сверчкова, учительница  школы, где Женька был зам. директора по воспитательной работе. Тамара, замужняя женщина, самостоятельная, хорошая учительница физики, к тому же прекрасна своим телом. Не откажешь ей и в эрудиции. Видя и слыша, что Евгений налево и направо флиртует с пионервожатыми, и, словно в морском зефире над лагерем струится слово «ЛЮБОВЬ», она, будучи, как и все женщины, любопытной Пандорой, втянулась в игру с Евгением  вопросом:
      
- Вот вы, Евгений Андреевич, всё знаете про любовь... А теперь  скажите, что такое, по-вашему, для нас, женщин, хороший любовник?
      
- Не знаю, - жадными глазами пожирая улыбающуюся женщину, ответил он. - А ты, Тамара, знаешь?
      
- Это мужчина, который считает нас хорошими любовницами, вот и всё. И у которого то же самое настроение, что и унас, когда мы вместе занимаемся любовью: грустное, когда нам грустно, весёлое, когда нам весело, и никак  иначе. Мастера техники в любви - это легенда, - уверенно продолжила она.               
        
После бокала прекрасного вина «Лидия» Тамара чувтвовала, как у неё розовеют щёки, и в груди какое-то смятение, то-ли от женского предчуствия, то-ли от вида сияющих глаз Женьки, читающего:

          « ...Сергей, что с вами случилось?

          - Не знаю...

          - Кому же знать?

          - Наверно, в осенюю сырость меня родила моя мать...

          - Сергей, вы такой ведь хороший.
            Мне жалко, обидно мне,
            Что пьяные ваши дебоши известны по всей стране....».

Она, сама не ожидая того, жадно впитывала в себя его трогательные откровения, произносимые искренним голосом, и всё больше убеждалась в том, что правильно понимала его намерения. Она чувствовала, что всё больше тает, что у неё  прям-таки дух захватывает.
      
Отбой. Притих лагерь. Но жизнь в нём продолжалась. Женька и Тамара долго лежали на песке, чувствуя себя великолепно, несмотря на холод и неприятные ощущения от песчинок и несмотря на охватившую их дрожь, заставившую их прижаться друг к другу точно школьников. От неё веяло ароматом женского тела.
       
- Тамара, ты ведь, правда создана для этого? – спросил он тихим голосом.

- Создана для чего?

Она с улыбкой повернулась к нему, и он разглядел сверкание её зубов, очертания её головы и плеч на фоне ясного неба.

- Создана для того, чтобы распускать волосы, - проговорил он.

Она посмотрела на него долгим взглядом, размышляя: «...муж не узнает, семья не распадётся..., а с меня шкура не слезет...», и сказала:

- Женщина не создана ни для чего иного, кроме любви. Остальное - быт.
         
В любви Женька оказался торопливым, грубым и раздражительным солдафоном, во всяком случае, он почти не позаботился о том, чтобы она тоже получила удовольствие. Если бы он не был зам.директора, она бы высказала ему своё разочарование, но окружающий его ореол заставил её восхищаться его силой и трогательной поспешностью. Он же вскочил и оделся уже через две минуты их близости, довольный тем, что без труда добился у неё успеха.

Тамара захлопала ресницами, опустила глаза и промурлыкала:

- Это было божественно...Ничего подобного я никогда не испытывала...

Это была женская ложь, придававшая Женьке порочную силу и толкала его на ложные победы и восприятие женщин, как объект удовлетворения своей похоти.
Рассуждал Женька: «В конце-концов, она такая же женщина, как и другие: комедианка по натуре. И почему бы мне не взять её, коль мне хочется?»

И когда в арсенал его страстей пошёл весь учительский персонал, затем пионервожатые, Женька «закусил удила»: погряз в пьянках, обещаниях, клятвах в вечной любви. Разгулявшись, читал  стихи Маяковского :
 
              «Я в Париже.   
              Живу, как денди.
              Женщин имею до ста.
              Мой *.й, как сюжет в легенде,
              Переходит из уст в уста"       
               
               
Потом его просили: - «Евгений Андреевич, Есенина! Ну, пожалуйста, Евгений Андреевич!...

Женька, как-то весь ссутулившись, обмякнув своей мощью, грустно начинал:

                «Друг мой, друг мой,               
                Я очень и очень болен.
                Сам не знаю, откуда взялась эта боль,
                То ли ветер шумит в чистом поле,
                Толь в мозгу моём шумит алкоголь...».

Читал, акомпонируя себе на гитаре, так много, что невольно проникались к нему симпатией все, от мала до велика в лагерной иерархии. А он, нагнав есененскую тоску, или создав любовную ауру, вдруг, откинув гриву своих волнистых волос, ударялся в озорные частушки:
                «Утащу тебя за ноги
                На обочину в кусты,
                Не «любить» же на дороге
                Королеву красоты!!!

Вся мужская братия, почему-то, хохотала, взрослые женщины, чуть смущаясь, улыбались, а девчонки покрывались румянцем и прикусывали губки. А он, сидя у костра, улетавшего огненными языками пламени в южную черноту ночи к звёздам, изрекал строки древних мудрецов, как свои:

      « Ради разрешённых постылых радостей не отрекайтесь от запретных наслаждений. ...Того человека, которого когда-то называли скромным, непорочным и воздержанным, теперь называют ослинным задом, злополучным и злосчастным».

Женька - это знциклопедия эротических мыслей, стихов, повестей и рассказов, трогал  женские души, как струны своей гитары. Какая ж дива останется равнодушной, когда он читает:

                «Май приходит в зелёном и белом.
                Я соберу букет, играя,
                Как сотни юных дев,
                Я буду королевой мая,
                Красивейшей из королев».
      
И, как бы подводя итог вечера, и наводя на размышления перед отбоем, он с каким-то интимным оттенком произносил:

- «Невинность - слово, которое не к чему применить».
 
Он говорил это нарочно. Знал, что в одиночестве и этой ночью он не останется воющим на луну. Не одна пара глаз дарила ему тёплые лучи, а губы улыбку. И после отбоя, избранной обладательнице самых обещающих глаз и губ, он говорил:

- Сегодня ты будешь моей королевой, желаннейшей из королев.

Рубаха парень и поэт в душе, Женька мог укатить «королеву» на ночь хоть к чёрту в зубы, хоть в тар-тарары, хоть на заброшенную речку, с её таинством и лотосами, о которых он говорил своей «королеве», как паж, приподнося их ей на коленях:

- Ты моя «Нимфа нелюмбо», блистательная красавица, для которой во всём свете нет соперниц, ты законная владычица всех цветов, которые перед тобой то же, что мерцающие звёзды перед этой луной в полном сиянии.

На что та лепетала:

- А вы не будете раскаиваться? Или вам лишь бы скорее удовлетворить желание, получить то, чего вы хотите давно? Я ведь чувствовала и видела с тех пор, как вы взглянули на меня тогда, в школе, чего вы хотите.

- Любви, моя королева, свойственна тайна. Разве мы не сможем так?
 
И юная «Нимфа нелюмбо-королева цветов» с бойкими глазами и румянцем во всю щеку, приобретала опыт сладкий неги.    
         
 И сколько их, «королев» за пионерское лето?! Даже Нина, страдающая от ревности очевидных супружеских измен, не знала сколько.

Продолжение следует.