Истина

Прошло три дня. Адон чувствовал себя нехорошо. Палец опух, а в том месте, где разбойник оставил ему на память отметину поленом, стояла какая-то тупая боль. Адон сидел на коне, вокруг был лес, он вёл к пригорку. До вечера было далеко, конечно, но солнца из-за деревьев не было видать. Да и погода стояла морозная, ветер меж деревьев так и гулял. Голова у Адона начала болеть, а ни еды, ни питья не было. Вино он выпил ещё день назад, чтобы притупить боль, но она всё равно «просыпалась», время от времени. До замка, коим являлся Горлоковец, было километров двести, а может и больше. Ни одного хутора, села, деревни или корчмы, Адону так и не попадалось. На самом деле, он хорошо юго-восточные тракты, но сейчас он двигался к северу, а тамошние дороги, которые по некоторым заявлениям купцов и разномастных путников, были хуже чем на юго-востоке. Дождя не было, но грязи было хоть отбавляй. Лошадь то и дело норовила увязнуть где-нибудь, поэтому Адон часто спрыгивал с неё, вытаскивая из грязи свою кобылку.
Лес кончался, дорога начала светлеть. Грязи было уйма. Адон неудобно дёрнул уздцы, так что палец снова начал ныть. Адон лишь прикрыл глаза, пытаясь затупить боль и аккуратно взялся правой, грязной рукой, за левую. Обе руки околели, да и ноги тоже. Привал он делал совсем недавно, поэтому останавливаться на симпатичной опушке, у дороги, не стал, а вёл лошадь дальше. Хотя она уже шла сама, уставшая, тащила на себе хозяина.
Поднялись на пригорок. Открылся вид на большую реку Бравицу, что текла из самой Словании. Адон смотрел на реку взглядом голодным и жадным, но спускаться к ней не стал. Далеко надо было бы спускаться. Шли дальше. Боль унялась, жить можно. Где-то недалеко, Адон завидел дым. Неужто деревня какая?
Никакая это не деревня. Постоялый двор. Он стоял за пригорком, сразу за спуском. Двор окружён был большим деревянным забором, а на воротах, красовалась надпись: «Лесной двор». Адон повёл к нему побыстрее.
Внутри стояло четыре строения – одно большое, являлось корчмой, второе, как пристрой, конюшня, ну и остальные две хаты – баня и ночлежка, оба причём небольшие. На самом дворе было спокойно, размерено. Домашняя скотина не возилась, людей видно не было. Грязь только, сплошная. Адон подвёл кобылку к конюшне, привязал на коновязь и вошёл в саму корчму.
Корчма была изнутри уставлена по чешийски стандартно: не стеленные полы, несколько столиков, стойка и путь на второй этаж, где видно располагались ещё столы и пара комнат. Было немноголюдно. На Адона обратили внимание все. Один старичок, видно местный рабочий или завсегдатай, встал и перекрестился, поклонившись затем к Адону. Не снимая капюшона, Адон подошёл к стойке:
- Доброго дня, пане . – поздоровался Адон.
- И вам, доброго, пане монку ! – поклонился в ответ корчмарь.
- Есть ли у вас здесь лекарь? Голова ноет, боль замучала…
- Никак простыли? – с недоумением глянул корчмарь.
- Нет, упал с лошади неудачно…
Корчмарь, мужичок с длинными засаленными и убранными назад волосами, взглянул на Адона с неким подозрением, так как заметил на рясе запёкшуюся кровь. Адон старался не смотреть ему в глаза, поэтому-то капюшона не скинул. Корчмарь почесал макушку.
- Нет, пане монку, нэ тади , ни лекарей, ни знахарей.
- А еда есть? Овёс? Питьё?
- Есть, да только денег стоит, пане монку. За овёс один динар, за еду три, ну а за постой пять.
Адон сунул руку в карман и нащупал там три монетки. Захотелось выругаться, но он не стал. Вынул всё содержимое на стойку и сказал:
- Всё на овёс. Именно на овёс.
Корчмарь сгрёб монеты и распорядился мужикам сыпнуть овсу лошади.
- Где у вас можно без платы заночевать?
- Ну… - почесал голову корчмарь, - Этовно надо думать. Ну вот, гляньте – маленькая хатка, ближе к забору, там есть кладовая, но там крысы. Можно на конюшне, на сене, но ночами там холодно…
- Остановлюсь в конюшне, декуи . – перебил Адон и собрался уходить, как вдруг плеча коснулась рука и возник одного с Адоном роста мужчина, лет двадцати пяти, с пышными усами, с залысинами на голове, но с волосами длинными, чёрными, убранными на правый бок, одетый в холщёвую рубашку, поверх которой была такого же фасона, но выцветшего чёрного цвета жилетка, в стёганые штаны и добротные, бурые сапоги.
- Плачу за монаха, браче ! – сказал он громко, с заметным акцентом.
- Не стоит, пане, я… - убирая руку со своего плеча заговорил Адон.
- Стоит! Значит так, браче, давай-ка нам гусака, с пряностями, лагера столичного, бочонка… - он глянул на Адона, который смотрел на него испод капюшона, - Три! Овощей разных, порося давай, телятинку зажаренную… Неси всего хорошего!
Адон от такой щедрости проглотил и язык и слюни. Корчмарь отсчитал сумму, которую Адон не услышал, а «браче» кинул на стойку мешочек с монетами.
- Отсчитай ещё баню и комнаты! – радостно воскликнул «браче».
Адон с неким подозрением отнёсся к такому жесту, хотел было что-то сказать, но он неловко дёрнул палец, отчего он даже ахнул и прикрыл глаза. «Браче» тем временем приобнял Адона и повёл к столику в конце зала:
- Ну что, бродяга, откушаем, отмоемся, отпаримся? – всё также весело балагурил «браче».
- Я не бродяга. – спокойно ответил Адон.
- Так ведь и не монах. Ты странник, бродяга, как и я! Ты как я – идёшь не пойми куда, не пойми зачем…
- Не пойми для чего. – перебил Адон.
- Да ну! Хороший день сегодня!
- Морозный.
- Но очень хороший! Отъедимся, браче?
Адон убрал его руку и смерил его с головы до ног.
- Тебя как звать-то?
- Янек! Янек из Гридании! Бродяга, балагур, смельчак и весельчак! – Янек поклонился.
- Адон. Приблуда из ниоткуда.
Адон лишь скромно кивнул головой.

Янек из Гридании, к слову, решил выговориться с кем-то. Душа просила, одиночество достало. Он успел на секунду усомниться в Адоне, но после того, как тот представился, сомнения ушли прочь.

;
Двадцатью минутами позднее.

Адон умылся, вымыл руки и лицо в умывальнике, обвязал палец данной ему марлей, а теперь сидел напротив Янека и с удовольствием кушал голень гусака, закидывая временами зелёный лук и запивал это дело холодным, пенным, янтарным лагером. Янек тоже не уступал – в рот летело всё, что только оказывалось в руке, из еды конечно. Не забывали они и болтать, с набитым ртом:
- … Я по натуре-то своей не такой уж щедрый, браче, много чего навиделся, насмотрелся… Ой, хорош гусак… А ты же мне как родной, понимаешь?
  Адон кивнул, разжёвывая мясо и запивая лагером.
- Миру я нагляделся много – Диттолия, Приландия, Эстерия… В Эстерии у меня любовь была, да нет её теперь – умерла от оспы, года два назад, когда она у них там гуляла. Много чего было. Я же сам не деревенский даже, хотя люди толкуют одно – каждый гриданец – деревня. Много таковых встречал, не скрою…
Адон разлил ещё.
- Спасибо, браче, твое здровье !
Отпили по половине.
- Ну вот… Родился я двадцать пять лет тому назад. Название города не помню, выбилось как-то. Отец мой, упокой Иисус его душу, погиб в Пасхальной Войне, когда диттолийские полки пришли на мою Родину. Король тогда много кого набирал… Ну воевать-то… Папаню говорят стрелой прибило, а маменька потом еле-еле концы с концами сводила. А город у нас был портовый. Ну зашли в порт как-то пираты, нордлинги, ну и перебили пол города. Маменьку мою тоже…
Отпили ещё.
- Вот… Меня их капитан к себе забрал, мне тогда четвёртое лето шло, думал меня на своих островах продать, да случилось так, что взяли их на абордаж, ясное дело – корабль на дно, несогласных казнили, а меня тот капитан приютил. Обращался он со мной по доброте. Кормил меня ни чем попало, а хорошо кормил. Потом юнгой меня сделал, ну а на моё десятое лето, подарил мне меч…
Янек потянулся за ним, чтобы показать Адону.
- Вот… - он вынул его из ножен, - Прямой клинок, с долом, гарда в манер севера… Рукоять из дуба… Много мы с Эгидой прошли.
- Эгида? – переспросил с полным ртом Адон.
- Меч мой. Я его Эгидой назвал… Не знаю почему.
Принесли ещё еды. Гусаку пришёл конец.
- Весёлая жизнь у тебя, Янек. – заметил Адон, смотря на каролинского типа Эгиду.
- Да уж, ничего не скажешь! – широко улыбнулся Янек и убрал меч, - Много есть на свете шикарного, взаправду говорю… О чём бишь я?.. Ах, да!.. Выпьем?
- Угу.
- За твоё здоровье, бродяга!
- За твоё, Янек!
Осушили кружки. Адону уже было приятно нарекание «бродяга», хотя поначалу Адон едва не сорвался, чтобы Янек так его не называл.
- Капитан помер на моё тринадцатое лето, на абордаж нас взяли, близ Островов Нордлингов. Я успел бежать, единственный выживший. У меня тогда оставалось немного золота, ну сел я на первый проходящий корабль юнгой, да уехал потом в Напританию. Там я долго голодал, пока один старец, монах какой-то, не принял меня к себе. Научил меня правильной речи, письму, да только возраст у меня был другой, не хотелось мне в келье сидеть денно-нощно, да Библию читать. Я стал подворовывать у монашиков золото, а ночами сбегал в бордель. Так продолжалось, пока меня не изловили и не выгнали – тот старец уже помер, а новый настоятель терпеть меня не мог. Ну и убёг я, куда деваться?.. Потом разными делами занимался – за деньги подковы делал, в войны ходил, про возраст наплетя… Весь север истоптал – живой остался. Потом в Эстерию унесло, там и любовь встретил. Агна её звали, работала на тамошнего чиновника прачкой, в Варо. Мы любили друг друга, с ней я мужчиной стал, жениться обещал, потому-то и сбежал на пожитки, на их сбор, если быть точным…
Выпили ещё. Янек оторвал солидный кусок от поросинного окорочка и стал жевать.
- Ну вот… Помотало меня как флюгер при шторме… В Приландии был десятником при полке, в Диттолии конюхом… Много профессий сменил, всё на свадьбу копил, ну а потом оспа по северу ударила, ты слыхал, да?
- Слыхал, там говорят деревни вымирали, крыс ловили как разбойников. – ответил Адон.
- Вот-вот – крысы-то там это редко, а тут привезли видать… Ну я и кинулся туда, думал заберу её в Приландию, мне мой сотник обещал тогда домик, хороший, добротный. А она умерла. Я её лицо в могильной яме за городом разглядел… Бросил всё, уехал к сотнику, а тот от гонореи умер… Ну и всё. Стал я скитаться. Стал бродягой. Наёмничаю иногда, когда возможность есть… Ей вчера два года было… Эх… - с горечью в голосе произнёс Янек, вытравив душу и осушил кружку, начиная немного хмелеть.
Адон лишь глянул на него и отвёл взгляд. Помолчали с минуту, Янек потянулся и вновь заговорил.
- А ты откуда? – спросил он Адона, съев после кусок огурца.
- Я?.. Местный.
- Я про город, иль ты с села?
- Я местный, чешийский. Вроде в Замшиграде родился, не помню… Мать с отцом не видел никогда и не знал.
- А кто тебя воспитал?
- Я всю жизнь в монастыре рос, но перед тем как меня должны были монахом сделать, монастырь сожгли. Я и ушёл куда глаза глядят. Тропова Часовня, что на востоке – там был мой дом.
Янек пожал плечами, Адон улыбнулся.
- И давно ты так? – спросил Янек.
- Год. Скоро два будет. Мне восемнадцать было, когда это случилось. Да и из жизни своей рассказывать нечего, совсем нечего.
- А бровь ты на ходу набил? – с подвохом спросил Янек, - Я знаю что в землях Дидт-Копского бой был, а ты как раз с той стороны идёшь. Три дня тому бою, а с того места – самый аккурат во времени идти-то…
Адон напрягся.
- … Так что сдаётся мне, что был ты в том бою. Активно был.
- С чего ты взял? – спросил Адон спокойным тоном.
- Ряса твоя – кровь запёкшаяся, грязь, бровь подбита, казанки сбиты, палец вывихнул. – Янек посмотрел «брату» прямо в глаза. – Так не долго и в темницу отправиться, за такой-то вид.
Адон сглотнул. Сердце слегка забилось, но он решил не подавать виду, что напуган.
- Был на том бою, угадал. Только в сторонке стоял, не люблю я поножовщины. – ответил Адон.
- А бровь сама разбилась? Да ты не бойся, я ведь не пытаю, я лишь хочу тебе сказать, что на земли барона Бонифака Хильдест-Брновского ты не пройдёшь, ибо с Витом Дидт-Копским у них вражда, всё ждут когда бои зачнуться, а Бонифак неделю назад сотню отправил, к границе, там посты стоят, велено с земли Дидт-Копского никого не пускать. Тебя бы и так не пустили, а ты ещё и в грязи как боров в хлеву.
- А ты как сюда попал? Это же единственный тракт по которому дорога идёт.
- Обходом, через земли Полибарды, у неё с обоими баронами порядок.
- А как обходом пройти?
- Через четырнадцать вёрст у тебя перепутье будет, с тремя дорогами: налево – на земли баронессы Полибарды, направо – в сторону границы с Гриданией, а прямо – на земли Хильдест-Брновского. Берёшь налево, а там день пути останется всего.
Адон посмотрел на Янека, отпил ещё немного, закусил картофелиной и уже начал чувствовать, как приходит хмель.
- А тебе зачем в Горлоковец? – спросил Янек как-то по-братски.
- Не знаю, у меня сто дорог и ни одной к дому. Может работа какая есть… Может ещё чего…
- А чем подрабатываешь?
- Много чем – кого читать научить, кому помочь лошадь вылечить, или самого хозяина этой лошади… Разное.
Янек рассмеялся.
- Мастер на все руки, однако!
Адон дёрнул уголком рта и хмыкнул.
- А поехали со мной? Я как раз еду в Слованию, там какая-никакая работа найдётся!
- Нет, спасибо, обратно я не вернусь, нет нужды.
- Ну как знаешь… - Янек осушил свою кружку, - Эх!.. Забористо!.. Ну что, пойдём в баньку?..
Тремя часами позже.

Адон опьянел, только позже, чем Янек. Оба сидели в большой ванне, где стоял ещё один столик, но уже не только с янтарным чешеградским лагером, местного производства медухой, всего по бочонку, ну и вспотевшая бутыль ривийского, яблочного шнапса, из закусок на столике присутствовали: квашеная капуста, с морковью, горшок с картошкой, горшок с зелёным луком, а также с миски с цельными помидорами, огурцами и с паштетом из гусиной печени, а из мясного: тушка поросёнка с пряностями, тушка курицы с травами салата, посыпанная молотым перцем, а также миска с филе ягнёнка. Адон больше удивлялся не способности браче Янека к оплате, а тому, что по всему юго-востоку голод, а в корчме такие явства, впрочем, отдыхать им это не мешало.
Тело Адона, после долгих утомлений, приятно ныло в большой ванне, наполненной почти через горячей водой. Волосы теперь не пахли потом, как и собственно всё, что могло им пахнуть, они лежали на шее спокйно, немного по мёртвому качаясь при движении. Голова не болела вовсе, но это скорее результат опьянения, впрочем и пальцем шевелить было совсем не больно, опять же – боль стихла при опьянении. Адон думал, что рай всё таки существует и что он сейчас в нём.
Янек не переставал болтать:
- … Да я тебе истинно!.. Да, пральна… Истинно говорю, них че дьябли!  – Никогда Диттолия не пойдёт на юг! Никогда!.. Почему?.. Потому что никто им дороги не даст через Чешию, а другого, короткого пути, у них нет!..
- А почему тогда у их южных границ, недалеко от Брывы, два полка стоит, а?.. – отвечал Адон, пытаясь смотреть на Янека.
Янек надул губы и выпустил через них воздух, издав характерный звук одного из довольно знакомых действий кишечника.
- Так у них ж там крепость!.. Дурак ты, браче мой, или как?..
- Да сам дурак!.. Нашёл о чём меня пытать… Я знать не знаю про политику и жизнь в других странах, а ты мне говоришь, как будто я каждый день шатаюсь туда-сюда…
Оба замолчали. Янек посмотрел на Адона, вновь надул губы, но для того чтобы сдержать смех. Адон же, при этом, глянул на Янека и с глупой улыбки, перешёл на дикий смех, который подхватил Янек. Смеялись они долго. Потом Адон, вылез из ванны, обмотался простынёй, сел за столик, разлил по кружкам остатки лагера и сказал:
- Знаешь… А я ведь и правда всю жизнь в той часовне провёл… Настоятель-то, отец Кристоф, сказал что меня маленького подбросили в часовенку… Я умереть должен был, двадцать лет назад, слышишь, Янек?.. А живу…
Адон осушил немного лагера и зажевал капустой. Янеку взгрустнулось.
- Браче, а, бродяга… Ты любил хоть одну девку, а?..
Адон отвёл взгляд.
- Хе… Вижу – не любил. Эх… Тяжко мне, браче, сам не знаю… Думал меня смерть найдёт, думал уже скоро… Надо только время выбрать… А она не приходит. Никак. Как-то в грудину стрела угодила – залатали. Мечом рубанули по спине – залатали… Тонул я, в Нордическом Море – выплыл… Никак меня она не ищет, а без любви, браче, жизнь ой как не мила…
Янек закрыл глаза. Адон прожевал и спросил.
- Агна, да?
- Да…
Адон взял кружки и пошёл до ванны, протягивая одну Янеку.
- Знаешь, Янек… Я хоть и всю жизнь в часовне жил, света белого не видел, но скажу тебе так – в Бога я верю слабо. Не смотри на меня так, я меньше всего посвящения ждал… Так вот… Когда отец Кристоф умирал, на моих руках, он сказал что надо молиться. Молиться, Янек. Молиться за покойного, за его душу. Извиниться перед ним за то, в чём виноват. Я хоть и не каждую ночь, но молюсь за него. Есть где-то место, где и отец Кристоф сидит, мамка твоя, папка, Агна… Все они там, друг… Только молится надо – показать, что ты их помнишь, дать им покой, понимешь?..
Янек кивнул головой, они чокнулись и осушили кружки.

Прошло ещё немного времени. Медовуха заканчивалась, а монах без веры и путешественник не переставали пить и есть. Янек ещё много что рассказал, о том что знал, о том что слышал, о том чтобы хотел узнать, ну и о себе. Душа при помощи алкоголя была податлива, открыта. Янеку хотелось говорить, выговориться. Адон слушал, но о себе рассказать не мог. Что-то держало его, не давало ему открыться полностью, он держал в себе всё и не мог выговориться. Никак. Меж тем зашёл разговор об истине:
- … Нет, браче, не правда – говорить можно что угодно, как и делать. Истины нет, как и золотой сре… Середины… Просто не сущст… Не существует её, браче мой, бродяга. Кто её только не искал, даже я. Нет этой истины, хоть тресни, хоть убей, но нет её. Пример – ваш король Вацлав. Да, не смотри на меня так! Именно! Нет истины в его правлении. В этих землях голод, потому Дидт-Копский наладил торговлю промеж себя и слованского купца Йожина, понял?!.. Йожина не волнуют вопросы людские, лишь денежные, поэтому он и скупает весь урожай, который Вит, них го дьябли , собирает с каждого хутора…
- Не прав ты, друг! – перебил Адон, - Не прав и всё!
- Нет, я прав!
- Значит истина за тобой?..
Янек ничего не ответил. Он отпил медовухи и закусил кусочком свинины.
- Знаешь, что я тебе скажу Янек, истина есть. Она не в словах, а в поступках. Потому как истина даёт человеку надежду, какой бы горькой та истина не была. Истина и есть золотая середина, просто каждый выбирает эту середину сам. Кто-то слушает других, тех, кто может что-то доказать делом и принимает их истину за чистый динар, а кто-то сам, никого не слушая, выбирает свою истину. Истина, которую ты избрал сам, даёт самую сильную надежду. На всё.
Янек усмехнулся.
- Брешишь!.. – заявил он и отмахнулся.
- Возможно, а возможно и нет. Моя истина такова, что я не брешу, твоя же истина в том, что истины нет – это и есть твоя истина…
- А то что делает Йожин с Витом это что, истина? – перебил Янек.
- Для них – да, для тебя – нет.
- А для тебя? М?.. Смог бы ты стать крохобором ради своей истины, ради правды, а?..
- Нет.
- Верю. Верю, браче… Но истины нет.
Адон отмахнулся и они продолжили пить.

;
***
На следующий день.

Утро выдалось поганым. Адон проснулся, попытался встать и понял, что боль в голове стала сильней, но палец, как не странно, после повязки Янека с мазью, прошёл. Во рту стояло противное ощущение сухости. Свет свечи погас, да и не нужен он был, потому как через оконце, вверху стены, проникал солнечный свет, не сильно конечно, пасмурная была погода. Вставать с постели Адон не торопился. Он повернул голову налево и увидел на комоде кружку с надписью «Для здоровья!». Причём написано было коряво, углём. Адон глянул в кружку – лагер только налили, он ещё пенился и был холодным. Адон выпил потихоньку весь лагер, его тряхнуло, он поставил кружку на место, вытер с усов пену и начал потихоньку одеваться в исподнее. Вовремя оделся – вошла служанка:
- Ой… - замялась она, - Добрэ рано, панэ мних …
Адон обернулся.
- Ваш друг наказал вам лагера налить, да одёжу принести…
- Где он? – перебивая звонкий голос девушки, спросил Адон.
- Он внизу, кушает.
Положила вещи на столик у двери и спешно удалилась.

Адон принялся одеваться. Ряса, как и вся одежда, собственно, пахла неким берёзовым парфюмом, который давал не резкий и терпкий запах, а довольно мягкий. Адон знал, что такой парфюм используют во всех общественных банях и прачечных, а некоторые представители континента, используют его практически постоянно. Он оделся и спустился вниз.
Было немного душновато, а также стоял запах свежеиспечённой телятины, что разбудило желудок, который заурчал. Янек сидел на том же месте, уплетая телятину и попивая лагер. Адон присел к нему.
- Доброе здоровье! – улыбнулся Янек.
- Добрэ. – буркнул Адон и скрестил пальцы рук.
Янек налил лагера в кружку. Адон легко качнул головой и отпил немного.
- Твоя доброта не знает границ, Янек. Я благодарен тебе, но не знаю когда смогу вернуть долг…
- Ты что, браче, обижаешь меня? Я от души, от своего сердца, браче!
Адон улыбнулся уголком рта, но Янек этого не заметил. Он пододвинул остатки телятины, коих было много и остатками не назвать, Адону. Адон сглотнул слюну, отпил ещё немного и стал кушать. Завязался разговор:
- Долго ты дрых, бродяга, петухи давным-давно утро дали, а ты ещё спишь. – бурчал с набитым ртом Янек.
- Дал вчера слабину, отчего теперь голова болит…
- Подкрепи лагером! – перебил Янек, - Он для того и стоит, браче!
Адон осушил кружку. Становилось легче. За соседним столом, чуть дальше, сидела компания здоровых мужичков и что-то обсуждала, не стесняясь в выражениях на всеобщем языке, но больше, конечно, они разговаривали на своём, который Адону был не знаком. Янек, заметив как Адон оглянулся и уставился на них, сказал:
- Это нумийцы, с Приморской Лиги.
- Кто? – переспросил Адон, обернувшись к Янеку.
- Нумийцы, с Приморской Лиги. Наёмники. Едут в Чешеград, к вашему королю, на службу.
- А ты откуда знаешь?
- Так они кричат как блаженные, добрэ небьёса , вот и узнал. Хорошая добыча, для шпиона-то…
Адон немного напрягся.
- … Сдали себя, как воришка страже, сейчас их какой-нибудь диттолец-то и возьмёт, ха!.. – довольный собой, отчитал Янек.
- Давно у тебя такая привычка – слушать всех и вся? – с неким неодобрением спросил Адон, которое уловил и Янек.
- Ну… Зря ты так. Жизнь на пути меня научила, что язык надо за зубами держать, а не толковать о чём попало и кому попало.
- Сам-то ты вчера много наговорил. А вдруг я тот самый диттолец, который возьмёт тебя и сдаст как воришку страже?..
Янек взглянул на Адона. Ему стало даже немного обидно, но виду он не подал, просто промолчал. Адон же, поняв, что сказал глупость, попытался извиниться.
- Извини… Привычка.
- Какая? – спросил Янек, разливая лагер.
- Везде обман видится, везде кажутся недоброжелатели… Извини.
- Бывает такое, браче, в этом-то и истина – держаться себя и доверять сердцу. Ты-то свой, видно по твоим глазам, которые ты от всех прячешь. Ты не кажешься загадочным, как бы ты этого не хотел, да я думаю и не хочешь, ты здравомыслящий, а это, в наше-то неспокойное время – редкость.
Янек занёс кружку.
- Давай мы выпьем за истину, которая у каждого своя, которую мы берегли, бережём и беречь будем!
Осушили кружки. Адон закусил.
- Ещё вчера ты в истину и верить не думал, а теперь вон – выпиваешь за неё. – сказал Адон одобрительным тоном, немного гордясь собой.
- И то верно, браче – всегда чему-то учимся. Да что там – учиться будем.
- Век живи – век учись.
- Твоя правда.

;
Позже тем же вечером.

Адон отвязал лошадь, вывел из конюшни и встал рядом с лошадью Янека – беленькой кобылкой. Янек поправил шоры, поправил меховую накидку на торсе и запрыгнул на лошадь:
- Ну что, идём? – спросил улыбаясь Янек.
Адон кивнул, залез на лошадь и вывел следом за Янеком.

Они встали в середине двора.
- Как зовут? – накинув капюшон, спросил Адон кивнув на кобылу.
- Агнешка. Я её купил через год после смерти Агны и назвал в её честь. Она послушная, но с характером. Прямо как Агна… - он немного помолчал, - Ну что же, браче, приятно было встретить человека, который ровня тебе и разделяет с тобой одну судьбу. Удачи на пути, бродяга!
- Удачи!
Янек кивнул и поехал в сторону, откуда пришёл Адон. Монах без веры посмотрел ему вслед и повёл тихонько свою лошадь в другую сторону. Погода начала портиться, поднялся ветер, солнце совсем ушло, начало темнеть. «Лесной двор» принял новых гостей – купцов, которые приехали со стороны, в которую шёл Адон. Жизнь закипела, день начал уходить.
Никогда Адон не узнает, что Янек погиб в декабре 1249-го года, от нападения разбойников, в Словании. Никогда он также не узнает и о том, что та компания так и не добралась до Чешеграда, перейдя на службу к барону Хильдест-Брновскому. Никогда он не узнает, что «Лесной двор» пережил жестокую бойню промеж купцами и той компанией. Адон шёл дальше. Ночью он остановился в лесу, а уже к обедне, прибыл на земли баронессы Райны Полибарды. А Янек, к слову, принял слова Адона к сердцу близко и стал искать ту самую истину, до своей трагичной смерти…