Герой Нашего Времени

Литературная Гостиная - еженедельная рубрика Поэмбука, где отныне у меня есть счастливая возможность (раз в месяц) поделиться с читателями созвучными классиками и книгами, услышать отклик (вне зависимости от согласия с автором или отсутствия такового).

За эту уникальную площадку для выхода к умному читателю неизменная благодарность основателю и душе ЛГ Иванне Дунец.



***


Необходимое предисловие:

В некотором смысле, это эссе писалось почти 5 лет. Первоначальный вариант был создан осенью 2013 года для миссионерского интернет-проекта Паломник63, 3 года спустя я внёс уточнения для публикации на Прозе, а в феврале 2018 года опубликовал окончательную редакцию текста для Литературной Гостиной.

Так случилось, что за 2 года еженедельных выпусков ЛГ Лермонтов не был представлен в них ни разу. Так что, основатель рубрики, Иванна Дунец, с радостью откликнулась на мой выбор темы. Часть мыслей, упущенных автором эссе, я доформулировал уже в ходе общения с коллегами по перу и читателями (они приведены ниже в виде постскриптума).



***


Герой Нашего Времени  (эссе от 15 февраля 2018 года)


«Невозможная, немыслимая, несводимая в одно личность стала «матрицей» для дальнейшего развития всей русской литературы, которая слышит звуки Небес, ненавидит скучные песни Земли, не может всё это свести в одно, и живёт всегда в этих двух мирах…»

— Дмитрий Быков
 


Когда литературоведы справедливо отмечают, что Пушкин не оставил прямых наследников, они, конечно, тем самым отдают должное гению поэта. Но, если кто и стоит в русской литературе ближе всех к Александру Сергеевичу — не в смысле суммы талантов, а в схожести мировосприятия и судьбы — то это, безусловно, Лермонтов.
 
Гневный отклик совсем ещё молодого Лермонтова на гибель Пушкина в феврале 1837 года — «Смерть поэта» оказался пророческим для самого автора. Он ушёл даже раньше — в 27, в самом расцвете сил. Как и Пушкин, Лермонтов получил блестящее образование и, в некотором смысле, принадлежал к «золотой молодёжи» со всеми атрибутами дворянской жизни — балы, застолья, дамский флирт и петушиные дуэли. Как и Пушкина, его подсознательно тяготила вся эта светская жизнь, хотя он и не сразу смог понять и сформулировать — почему? Как и Пушкин, Лермонтов довольно быстро впал в немилость властям (чего стоят только две кавказских ссылки). Наконец, как и у Александра Сергеевича — Болдино, у Михаила Юрьевича всегда был свой неиссякаемый источник вдохновения — Тарханы.
 
Как видите, слишком много совпадений даже из числа тех, что лежат на поверхности. С другой стороны, эти совпадения не являются каким-то феноменом. Можно вспомнить изъезженную фразу про отсутствие пророков в своём отечестве (большинство произведений Лермонтова были изданы уже после его смерти), но точнее будет вновь произнести про фатум трагического недопонимания любого поэта в России во все времена.
 

«… История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она — следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление (исповедь Руссо имеет уже недостаток — он читал её своим друзьям).Может быть, некоторые читатели захотят узнать моё  мнение  о  характере Печорина? Мой ответ — заглавие этой книги. «Да это злая ирония!», —  скажут они. — Не знаю. Не знаю...»

М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени»
 

Друзья, если позволите, я сделаю сентиментально-личное отступление.
В сентябре минувшего года помощник капитана теплохода «Александр Герцен», на котором я путешествовал из Самары до Нижнего Новгорода, торжественно сообщил пассажирам, что в видеосалоне есть библиотека. Я улыбнулся. Десятка два дамских романов, современная беллетристика, и вдруг — «Герой нашего времени» раритетного ныне советского издания 1978 года с ценой один рубль двадцать копеек. Думаю, нет нужды пояснять, что я перечитывал в каюте по вечерам...
 
Ни для кого не секрет, что образ Печорина Лермонтов, во многом, срисовал с самого себя. И накликал Судьбу. Именно поэтому роман получился таким живым, достоверным и убедительным. Обаятельный, ироничный, превосходно образованный, неизменно отважный в бою красавец Печорин словно создан для того, чтобы весь Мир упал к его ногам. Однако, по вечерам, когда он делает новые записи в своём личном дневнике (а ему, безусловно, есть что вспомнить и рассказать), Печорина всё чаще гложет какая-то незримая тоска, перемежающаяся со скукой. Смертельной скукой Бытия, когда никто и ничто не радуют ум, сердце, душу — ни красивые женщины, ни азартные игры, ни дуэли, ни даже близость смерти в военном сражении. Печорин постоянно ищет приключения, конфликтные ситуации и (подсознательно) собственную смерть.
 

«… — Что до меня, то я убеждён только в одном... — сказал Доктор.
— В чём это? — спросил я, желая узнать мнение человека, который до сих пор молчал.
— В том, — отвечал он, — что, рано или поздно, в одно прекрасное утро, я умру.
— Я богаче вас, сказал я, — у меня, кроме этого, есть ещё убеждение — именно то, что я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться...»
 

В общем, «с жиру бесится», как любят осуждающе говорить у нас в простонародье, не умея понять тонкую душевную организацию человека. Так этот интеллигентный герой ступает на путь причинения бесконечных страданий окружающим, сам того не желая. Например, он точно знает (без всяких доказательств), что однажды от него пострадает его близкий друг Грушницкий, и всё будет сделано так искусно, будто бы тонко спланировано заранее. Он воочию убеждается, что тот, кому суждено быть зарезанным, от пули никогда не погибнет, даже если направит пистолет себе в голову. Что, если ему суждено сделать несчастным кого-то, то так и произойдёт, невзирая на его изнурительную борьбу с самим собой и колоссальное внутреннее сопротивление. Сильный, умный и бесстрашный человек внезапно превращается в личность, ведомую чьей-то невидимой волей.
 

«Лермонтовский Печорин, первый сверхчеловек в русской литературе (и, боюсь, последний) — сверхчеловек не от хорошей жизни. Сверхчеловеком становятся там, где нет возможности человеческого…» — отмечает в своей лекции Дмитрий Быков. Предлагаю вернуться к этим словам в финале эссе, а пока вспомню строки из песни Бориса Гребенщикова «Тень»:
 
«… Вокруг меня темнота, она делает, что я прошу.
Я так долго был виновным, что даже не знаю, зачем я дышу.
И каждый раз — это последний раз, и каждый раз я знаю — приплыл…»
 

Печорин (что было характерно и для Лермонтова!) начинает верить в фатум, некий «злой рок», довлеющий именно над ним. И Лермонтов рисует крах земного Бытия, но без шокирующих деталей крупным планом и, тем паче, морализаторства. В 2006 году в России вышла очень удачная, на мой вкус, экранизация «Героя нашего времени». Ближе к финальной серии ловишь себя на ощущении: любое появление на экране Печорина (лучшая и любимая роль актера Игоря Петренко), вызывает неподдельный ужас — сейчас этот обаятельный офицер снова натворит что-то непоправимое. Обратите внимание: мы не видим искажённых страстями болезненных лиц героев Достоевского, или согнутых жизнью персонажей Толстого. Перед нами — молодой, умный, красивый человек. И вот от этого весь ужас происходящего становится еще отчётливее.
 

«Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моём лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я её отрезал и бросил, - тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей её половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней, и я вам прочёл её эпитафию...»

Из монолога Печорина (к Мэри)
 

Проблема Печорина — это не только проблема «лишнего человека», как часто писали критики. Это проблема человека без Бога, о которой столько сказал Достоевский. Лермонтов не формулирует этого ни прямо, ни косвенно. Но показывает воочию в динамике пример поэтапного падения вызывающего симпатии человека, никогда не желавшего зла окружающим. А суть романа для меня — в «отсылке» к Шекспиру. Это мысль о том, что любить — возможно. Только вот надеяться — не нужно.
 
Шекспир не раз предостерегал от чрезмерных ожиданий, которые пребольно ранят человека: «По-настоящему счастлив лишь тот, кто ничего не ждёт от окружающих людей». И тогда понимаешь, что величие русской литературы и русской души — в идее бескорыстно-безответной любви как предназначении. Ведь, и человеческая любовь (пусть и не в той божественной полноте, о которой писал апостол Павел) называется любовью только тогда, когда «не ищет своего».
 

Вместо постскриптума. А теперь, если позволите, вернусь к словам Дмитрия Быкова о «сверхчеловеке». «Сверхчеловеком», в том числе — поэтом, писателем, художником, музыкантом — становятся ещё и потому, что «донести» до людей нечто важное, пережитое, осмысленное и сокровенное простым и обычным путём становится невозможно: человеческое — бессильно. Всю свою короткую жизнь Лермонтов следовал наказу из письма отца:
 
«...Ты одарён способностями ума — не пренебрегай ими, это талант, в котором ты должен будешь некогда дать отчёт Богу! Ты имеешь, мой сын, доброе сердце — не ожесточай его даже и самою несправедливостью и неблагодарностью людей, ибо с ожесточением ты сам впадёшь в презираемые тобою пороки. Верь, что истинная, нелицемерная любовь к Богу, к ближнему — есть единственное средство жить и умереть спокойно…»
 

Умереть спокойно поэту не удалось. Но его трагичная смерть на дуэли, как и гибель Пушкина, очень многое искупила. Оба поэта бесстрашно смотрели на направленные на них пистолеты, интуитивно не сомневаясь в точности грядущих выстрелов и безжалостности приговоров. При этом, не проклиная Судьбу и, не ропща на свой личный Крест. А Дантес, как и Мартынов, полагаю, до конца своих дней так и не осознали, что их руками (через банальные обстоятельства) Пушкина и Лермонтова убрал, как инородное тело, — сам этот Мир, которому классики милы и удобны только в виде любимых книг на уютной полке домашней библиотеки.



***

PS (из моих ответов читателям):


- Один из ключевых эпизодов (и романа, и экранизации 2006 года) - дуэль Печорина с Грушницким. Доктор Вернер прекрасно понимает, что Печорин - прав, и символично то, что Грушницкий промахивается. Но он не в силах простить ему то, что ядерное оружие своего ума Печорин направил против франтоватого пижона Грушницкого. Как и то, что внешняя правота Печорина оборачивается смертью (пускай, бывшего, но - друга). Он прощается с Печориным навсегда.


- Дело совершенно не в том, что Печорин "любимый" мною, или нет, а в понимании (насколько это возможно в наш век) печоринско-лермонтовского пути.

Мир очень не любит тех, кто "высовывается", ставит вопросы, ищет и размышляет. А на Руси это усугубляется бездумным следованием шаблонам - от светских до религиозных. Лермонтовские души тут прорастают всегда вопреки и жутко неудобны до выстрела Мартынова. Потом - выдыхают с облегчением (как сказал Романов "собаке - собачья смерть") и навешивают небылиц после смерти (как и сейчас о якобы "имперском" поэте Бродском).

Печорин - это живой, нешаблонный путь (как изрёк Пастернак - "нет правды в тех, кто никогда не спотыкался"). На самом деле, на свете (и в великой русской литературе) не так много личностей, вызывающих сочувствие даже при частичном непонимании.

Печорин (для меня) - один из них.


- Дело в том, что лермонтовский "сверхчеловек" имеет мало общего с ницшеанским типажом или базаровским нигилизмом. Это тот, кто не находит сокровенных смыслов в предначертанном Колесе Бытия и не удовлетворяется готовыми ответами. А свои отыскивает далеко не всегда.

Но при этом, он - человек воли и действия (война на Кавказе). Между Небом и Землёй - потому что сегодня он слышит романтичные признания Мэри, а уже завтра может погибнуть на дуэли или в бою. Лермонтовская душа не находила смыслов в подобном существовании и, в самом деле, "зависала маятником" (как выразился Достоевский) меж двух миров. Подобное восприятие он вложил и в Печорина...


- Я бы, вообще, не смог охарактеризовать Печорина как фаталиста, деиста, агностика - и т.д. Очевидно лишь то, что человек мыслящий, сомневающийся, со здоровыми рефлексиями всегда неудобен обществу с рельсово-схематичным сознанием. Реакция - от усмешки с раздражённым навешиванием ярлыков до полной неприязни. (Рокотов, выведенный в романе - очень удачный собирательный образ ненависти к Печорину).

Хорошо понятен и созвучен (увы, многим) тот же Рогожин из "Идиота". Он никогда, в принципе, не поставит вопрос, например, о судьбе и предназначении. Живи одним днём, "гулять - так гулять". Свой парень. С ним можно выпить и потрепаться за жизнь. Не то что князь Мышкин, Базаров, Печорин.

Потому Рогожину и прощается многое. А Печорин - под микроскопом. Так рассматривают чужака. Нечто не совсем понятное, загадочное, инаковое и потому вызывающее раздражение. Хорошо передано (и в романе, и в советской с российской экранизациях), что общаясь, например, с Грушницким Печорин (как интеллигентный человек с острым умом) чуточку спускается до его уровня ради мужской дружбы. Доктор Вернер - вот он, да - равновеликая и "равноглубокая" душа. И для меня трагедия не самоубийство Грушницкого руками Печорина, а то, что после дуэли он теряет друга, заменить которого невозможно. Максим Максимыч - наидобрейшая душа, но того взаимодействия, той синхронности, что с Вернером там и близко нет, конечно...

Мэри и Вера очень тонко, по-женски ощущают "неотмирность" Печорина. Но общаются с ним на разных языках. Впрочем, эти "трудности перевода" - вина, конечно, взаимная...


- В своих воспоминаниях П.П. Вяземский, со слов флигель-адъютанта полковника Лужина, отметил, что Николай I отозвался об этом, сказав: «Собаке — собачья смерть». Однако после того, как великая княгиня Мария Павловна «вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором» (по иным свидетельствам - залепила пощёчину), император, выйдя в другую комнату к тем, кто остался после богослужения, объявил: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит»...

Очень символично...