Дороги любви непросты Часть 1 глава 10

В Бога Прасковья никогда не верила, в церковь не ходила, икон в её доме отродясь не бывало, но, несмотря на это, сильно переживала, что Зойка растёт некрещеной. Саму её окрестили в младенчестве, и свой крестильный крестик она бережно хранит в сундуке вот уже многие годы. Не носит, конечно, но нет-нет  достанет, посмотрит, оботрёт чистой тряпочкой и опять надёжно спрячет. Русский человек должен быть крещённым! А есть Бог или нет Его – не её ума дело. Некогда ей об этом размышлять. С утра до позднего вечера надо работать не покладая рук.

Спасибо Митрию – сдержал своё слово. Зойка теперь крещённая, сам он крёстным отцом стал, а крёстной матерью Прасковья упросила стать Татьянку Морозову. Та особо не противилась. Поехали с утра в город, а ближе к обеду уже и вернулись. Зоюшка в белом капроновом платье с кружавчиками – подарок от крестной, с белыми огромными бантами на чернявой головке, с медвежонком в руках, - а это уже подарок от крёстного,  разрумянившаяся от радости, внимания  и волнения.

Прасковья пирогов и ватрушек напекла, картошку с мясом натушила, борщ сварила из молодой свёколки, всё честь по чести справила, даже бутылку водки на стол выставила. Чай праздник, не то что можно, а нужно выпить по такому-то поводу.  Ох, и переживала она из-за Люськи! А коли напьётся опять, да очередной крендель выкинет, стыдно перед людьми-то как будет.

Гостей полон дом собрался: Заботины – Аннушка, Илюшка и Митька; Морозовы всей семьёй – Татьянка с мужем Петром, да дочка их Дашутка.  Выпили, как полагается, закусили. Прасковья глаз с дочери не спускала, но Люська только пригубила и стопку обратно на стол поставила, вроде как и глотка не сделала. Красивая всё же у неё дочь! Не в неё пошла лицом, стать – Прасковьина, здесь и к бабке не ходи, а глаза, губы, нос – Отто. Чем старше становится, тем больше на отца походит. Сколько лет прошло, а он всё в памяти, как будто вчера только расстались. Она незаметно смахнула с лица скупую слезу, и хотела было поставить самовар, как поднялась из-за стола Аннушка.

- Споём, Прасковьюшка, нашу любимую что ли? Эх, жаль гармошки нет! – подсела она к Устиновне и, чуть откинув назад голову, запела.

Что стоишь качаясь, тонкая рябина,
Головой склоняясь до самого тына…

Голос у  Аннушки одновременно красивый и сильный, трепетный и нежный, льётся свободно, словно птица в полёте. Слушать её одно удовольствие.

Первой подхватила Татьянка, потом Устиновна.  Одна Люська молчаливо слушала, подставив под подбородок ладонь.
 
- Мил, а ты чего не подпеваешь? – толкнул её в бок сидящий рядом Илюшка. Люська лишь покачала головой. Петь она прекратила почти шесть лет тому назад, никому ничего не объясняя.

- Людмила, ты бы во двор глянула, а то больно тихо, кабы чего не сотворили там, без присмотра оставлены дети-то! – закончив петь, кивнула на дверь Прасковья.

- Я выйду покурить, заодно и посмотрю, тётка Прасковья! Пусть Мила отдыхает - здесь же соскочил с места Илья.

За ним потянулись и Пётр с Митькой.

- Я самовар поставлю, мама. А вы попойте ещё.

- А и попоём! Не так часто собираемся, - тряхнула головой Аннушка.

В это время со двора раздался дружный хохот, затем топанье ног, Прасковья даже не поняла, как на пороге уже стоял бригадир молочной фермы Пал Васильевич Хромов,  а рядом вертляво крутился вездесущий Егорыч.

- Доброго всем здравия! - почти одновременно поздоровались непрошеные гости, топчась возле двери.

- Разрешите, так сказать, войти? –  ехидно улыбаясь, спросил Егорыч, в то время как сам уже пробирался поближе к столу. – Мы с Пал Василичем по сурьёзному делу к тебе, Прасковья Устиновна! Так что принимай гостей!

Павел Васильевич, не решаясь пройти, переступал с ноги на ногу, осторожно поглядывая то на Прасковью, то на Люську.

Устиновна потеряла дар речи от такой наглости. Это же надо прийти, когда в доме у неё гости! Как будто специально время подбирали.

Первой опомнилась Люська:

- Проходите, Павел Васильевич! Присаживайтесь! – гостеприимно указала она на свободное за столом место. – Или на ферме что случилось? Так я сейчас быстро переоденусь…

- На ферме всё в порядке, - бригадир привычным, отработанным многими годами жестом, поправил свои пышные усы, вопросительно посмотрев на Прасковью.

- Свататься мы пришли, Устиновна! – громко провозгласил Егорыч, выставляя на стол бутылку с водкой.

Опираясь на стол, Прасковья медленно и тяжело стала подниматься с табурета. Багровое, словно облитое свекольным соком лицо, только что живое и подвижное, сделалось каменным. Она открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба, не произнося ни слова.

Перепуганный Егорыч подхватил только что выставленную им на стол бутылку,  ловко спрятав её в необъятных карманах своих шаровар, рванул было к двери, но был остановлен грозным голосом своего дружка:

- Не сметь, Егорыч! Кругом! Шагом марш на боевую позицию! В войну не такие бастионы брали!  - рыкнул он на Егорыча и уже мягче добавил в сторону Устиновны, - а ты, Прасковья, не пужайся так! Садись, в ногах правды нет.

Ни слова не говоря, Прасковья беспомощно опустилась на табурет.

Осанистый, рослый Пал Васильевич, в начищенных до блеска хромовых сапогах, не спрашивая разрешения,  уверенно прошёл к столу.

- Я тут вижу праздник у вас. По какому случаю собрались, знаю и не осуждаю. Хоть я и партейный, но к русским обычаям отношусь с уважением.

- Так, может, выпьем по такому поводу, Пал Василич? -  встрял Егорыч, вытаскивая обратно из штанов бутылку.

- Успеем ещё, Егорыч! Не суетись, твою маковку!

Егорыч поспешно подсел к столу и обвёл его глазами в поисках свободного стакана. Люська тут же кинулась к полке, достала две чистые тарелки и стопки и, несмотря на мать, поставила на стол.

- Угощайтесь, - тихо проговорила она и мигом выскользнула из дома на улицу.

- Я вижу, что никого мой визит особливо не удивил. Оно и понятно – наше сарафанное радио работает без сбоев, - Хромов искоса посмотрел на деда.

- Я молчок, Пал Василич! Упаси Бог, чтобы рот раскрыть…- заегозил под его взглядом Егорыч.

- Да молчи уж! – махнул рукой бригадир. – Как будто я не знаю, что язык у тебя, что помело! Баба позавидовать может!

- Я чё, Василич, я могила!

- Присел бы, Павел Васильевич, - первой опомнилась Аннушка.

Хромов кивнул головой, пытливо посмотрев на Прасковью.

Устиновна, наперекор своей воле почему-то продолжала упрямо молчать. Она ждала только одного – скорее бы закончилось это посмешище! Судя по лицам гостей, да и дочери, никого визит бригадира не удивил. Прав Василич, с информацией проблем в деревне не возникает! Радио им без надобности, пока такие вот Егорычи живы.

- Вот что, Прасковья! Буду краток, - потирая  свою блестящую, розовую лысину, начал Пал Василич, - я уже не орёл, да и ты не орлица, но казак ещё крепкий, ты одна и я одинок, а человек должен жить в паре. Так что, выходи-ка ты за меня замуж, Прасковья Устиновна!

Устиновна, не поднимая глаз, отрицательно покачала головой. Сейчас ей хотелось провалиться сквозь землю.

- А ты не торопись с ответом, обдумай всё.

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/04/03/121