И время пришло Книга первая Корни

     И время пришло

Книга первая

   К О Р Н И



           На юго-восточной стороне Байкала есть замечательное, красивое местечко. Во времена моего детства с одной стороны это место окаймляли боры, которые тянулись на много километров. С другой стороны были буйно цветущие степи, простиравшиеся до самого Байкала. Летом ветерок с Байкала доносил до деревни густые, настоянные на цветах запахи. Я помню их как запахи моей деревни. А деревня имела название: Степной Дворец.
          Мне было непонятно откуда такое название у деревни. Однажды в жаркий летний день мы с братом Петром ходили в степь по дикий лук и заплутали. То с одной стороны, то с другой появлялись качающиеся очертания далёких строений – дворцов. Когда мы выбирали направление и шли – дворцы исчезали. Проплутав так полдня, мы решили передохнуть и тут увидели как пастух гонит стадо коров, мы побежали за ним и вскоре были дома. Здесь бабушка Матрёна и поведала нам такую легенду.
      Давным-давно, когда первые посланцы русского царя прибыли на восточный берег Байкала, они увидели дивную степь, которая простиралась так далеко, что конца не было видно. Пересев на лошадей, они помчались вдаль от озера. Был жаркий день, впереди путники увидели очертания высоких дворцов и поспешили туда. Однако, сколько бы они ни скакали, до дворцов так и не добрались, потому что это были лишь миражи. Выбрав место для поселения, они назвали его Степной Дворец. С тех пор прошло много лет, однако название деревни не изменилось.
       Надо сказать, что место для поселения было выбрано очень удачно. В борах водилось множество дичи, росла брусника, голубика, костяника, а грибов – хоть косой коси. Степь давала возможность вскармливать скот, запасать для него сено. В округе было много озер, в которых кишела рыба. Через село протекала речка Шанталка, по которой можно было спуститься на лодочке до Байкала, всего-то  5-6 километров. В  степях и озерах селилось множество разнообразной                птицы: утки, гуси, журавли. Пишу эти строки и думаю, ведь совсем недавно это действительно было. Я это видела!
В этом селе, теперь уже в далёком 1936 году, в семье Николая Фёдоровича и Марии Тимофеевны Суворовых родилась дочь.
Это была я. 
Я помню себя лет с пяти. Помню, как мы жили в хорошей 3-х комнатной квартире в городе Улан-Удэ. У нас была своя детская, полная игрушек. На Новый год отец- Николай Фёдорович приносил в дом ёлку, мы наряжали её всей семьёй: папа, мама и мы с братом Петей. Отец устраивал праздник для нас и наших друзей, нарядившись Дедом Морозом. Мы пели, танцевали и рассказывали
стихи. Потом Дед Мороз раздавал подарки. Все были счастливы. Счастье оборвалось внезапно – скоропостижно умерла мама, оставив троих детей. Отец  немного погодя женился на красивой, высокой, черноволосой деревенской девушке Агаше. Жизнь снова начала входить в колею, но однажды отец не пришёл с партсобрания. Назавтра мы узнали, что он арестован.
Пережить это горе нам помогла моя дорогая бабушка - Матрёна Абрамовна Суворова (в девичестве Соловьёва), ум которой до самой глубокой старости был живым, острым и находчивым. Она много рассказывала мне о своём детстве, а я слушала, и мне представлялось это чем-то далёким и нереальным. Я не могла тогда себе представить, что очень быстро промчатся годы, и я сама стану в её возрасте, буду иметь внуков и правнуков. Но я всегда знала, что следующее поколение должно знать свои корни, своих предков и откуда они пошли. Я просто знала это и была уверена, что придёт время, и я расскажу об этом своим потомкам.
И это время пришло.
Отец моей бабушки – Соловьёв Абрам Алексеевич был из хлебопашцев. В селе Степной Дворец Кабанского района, где они жили, во времена моего детства ещё сохранились пашни, названные по имени их хозяев, так были пашни ивановские, петровские, курчаевские и т.п. Была пашня и соловьёвская. Бабушка говорила, что они засевали эту пашню пшеницей и убирали её в снопы сами. Снопы свозили во двор, обмолачивали, зёрна веяли, сушили, везли на мельницу. Так получали муку.   Пашни были разработаны посреди леса и постепенно заросли, сейчас их уже нет, там стоит молодой лес.
               
В то далёкое время жила в деревне семья Соловьёвых, хозяина звали Алексей Иванович. У него был сын Абрам. Когда Абраму                пришло время жениться, он выбрал в жёны работящую девушку по                имени Наталья. Прожили Абрам и Наталья шесть лет, а детей не было. Вот тогда и решился Алексей Иванович на далёкую и трудную дорогу в Киев для того, чтобы помолиться, приложиться к святым мощам и попросить детей для своего сына и невестки. Позже у сына пошли дети - один за другим. Ходил он пешком полтора года. Когда вернулся домой, стал много молиться, ходил по окрестным деревням и рассказывал о том,  что видел в далёком Киеве, проповедовал о Боге. Его так и прозвали «божий человек».               
     Абрам Алексеевич был моим прадедом, отцом моей любимой бабушки – Матрёны Абрамовны.
           У моего прадеда Абрама Алексеевича  и его жены Натальи Михайловны родилось  десять детей: Аксинья, Катерина, Василиса, Матрёна, Наталья, Иван, Александр, Федосья, Георгий и Пётр. Наталья Михайловна умерла в сорок пять лет, к тому времени три дочери  уже были замужем. Все заботы о ведении хозяйства легли на плечи средней сестры – Матрёны. Абрам Алексеевич больше так и не женился, оставшуюся жизнь он посвятил детям. Он отличался кротким характером, трудолюбием, скромностью.  Эти черты характера он передал своим детям, многих из которых я помню.
     Аксинья – высокая и дородная, в моей памяти сохранилась, как мастерица заводить песни. Все, кого я знала из семьи Соловьёвых, имели красивые и чистые голоса. Аксинья дожила до ста пяти лет, сохранив при этом  и разум и голос.
       Катерина была похожа своей внешностью на цыганку, была она среднего роста, кареглазая, черноволосая, и имела нос с горбинкой. Живя в селе Колесово, зимой бегала за дровами по двору босиком, чем очень удивляла соседей. В Колесово проживают её потомки. Умерла в 88 лет.
       Василису я помню как высокую и красивую, она была схожа внешностью с Катериной, только повыше ростом и мягче чертами лица. Жила она в селе Шигаево, умерла около 83 лет.
       Наталья жила в  Читинской области, мне не приходилось с ней встречаться. Однако, бабушка Матрёна говорила мне, что она была похожа на свою мать. Умерла в возрасте за 80 лет (дату не знаю).
    
               
Федосья жила в Степном Дворце, была она невысокого роста, тихая и скромная. Во время войны её мужа забрали на фронт и она осталась с детьми одна. Сама она не могла жить, ей трудно было управляться с детьми и хозяйством, постепенно вся живность перевелась. Не имея других доходов, кроме подворья, она голодала и умерла от истощения. От истощения умер её младший ребёнок. Остальные трое старших детей выкарабкивались из голода сами и с помощью моей бабушки – Матрёны Абрамовны.
Ивана Абрамовича я помню лучше остальных. Это был высокий и красивый мужчина, работал в колхозе пастухом. Всю свою жизнь он провёл на коне, одевался в простую и старую одежду, ведь заработок был мизерный. У него была любимая жена – маленькая и толстенькая Ульяна Павловна.  Иван Абрамович был настолько от природы тактичен, что никогда и ни на кого не повышал голос. Я увидела его после выхода на пенсию и поразилась - настолько он был красив в свои 60 лет! Это отмечали все, кто его видел.
Александр был совершенно не похож на остальных – он был светловолосый и голубоглазый. Что было общего, так это природная скромность и красивый голос.
Пётр был глухонемым (по рассказам моей бабушки) и умер перед войной. Я ничего больше о нём не знаю.
Георгий умер в юности.
О своей бабушке – Матрёне Абрамовне я буду говорить отдельно, так как она - мой светоч в жизни.
Все Соловьёвы, кого я знала, были уважаемыми людьми в деревне. К ним шли и за советом и за помощью. А в праздники они собирались все вместе и пели свои песни. Звучали мощно и красиво голоса, а люди говорили: поют, как соловьи. При этом в родне Соловьёвых не было ни одного пьяницы. Главное для них было общение. Бывало, в праздник купят одну бутылку водки, выпьют по маленькой рюмочке и поют весь вечер. Меня тоже усаживали в компанию и учили петь. Чувство любви к песне привито у меня бабушкой Матрёной.
Так как я воспитана бабушкой по линии отца, я слушала её рассказы о своей родне, встречалась с ними и знаю о них больше, чем о родне по линии матери – Марии Тимофеевны. Но то, что помню – нужно рассказать.
 
               
Бабушка по линии мамы – Наталья Карповна, в моих детских воспоминаниях предстаёт очень строгой старухой, которая всегда упрекала меня за то, что я  люблю её меньше, чем бабушку Матрёну. Она родилась в селе Каргино, в семье крестьян Портнягиных. В этом                селе рождалось много девочек, поэтому парни из всех близлежащих деревень туда ездили за невестами.
     Её муж - Туробов Тимофей Иванович происходил из крестьян села Степной Дворец. Это отец моей мамы Туробовой Марии Тимофеевны. Умер он ещё до войны, в возрасте около 60 лет. Бабушка Наталья Карповна прожила долгую жизнь и умерла в возрасте за 80 лет. О её смерти я узнала после похорон. К сожалению, мне не дано было узнать её ближе, так как мама умерла рано, и с её роднёй долгие годы меня ничего не связывало.
     Муж моей дорогой бабушки Матрёны Абрамовны – Суворов Фёдор Фёдорович происходил из семьи середняков, занимающихся торговлей, точнее они держали лавочку, а сам дед получил образование ветеринара в  Иркутске. По словам бабушки, они  никогда не занимались хлебопашеством, торговали и держали скот. После смерти мамы и ареста отца дед Фёдор взял нас в свой дом, а в приют не отдал (светлая ему память!), он любил и жалел нас  как своих детей. Ему я посвящу отдельную главу в своих воспоминаниях.
       Таковы мои корни. Мне не стыдно за своих предков – это были уважаемые, работящие люди.
     Я не утратила связь со своей малой Родиной, часто посещаю село Степной Дворец. При этом я испытываю странное чувство. Иду по деревне и вижу, что встречаются незнакомые мне люди. Я их не знаю. Когда прихожу на сельское кладбище - вижу знакомые лица на снимках могил. Как будто бы я вновь вернулась в детство и живу среди знакомых мне людей. Я погружаюсь в воспоминания детства и осознаю, что детство - это лучшая пора жизни, даже если оно было голодным и босым.
       Во времена моего детства село Степной Дворец было наполнено жизнью. Работали много, зарабатывали мало, но по вечерам звенели песни, провожали ребят в армию, играли свадьбы, рождались дети, долго жили старики.               
Теперь село как будто бы уснуло. Нет работы, не задерживается молодёжь,  селяне не доживают до старости, умирают в 40-50 лет. Все события привязываются к датам похорон.
Однажды я стала свидетелем такого разговора.
  «У тебя сынок то Колька давно был?» - спросила одна женщина другую.               
«Когда Петровну хоронили, тогда и был», - отвечает та.
«Нет, Петровну хоронили летом, это когда Ивана Васильева хоронили – он и был. Ивана же хоронили осенью, сын приезжал в куртке новой, я помню», - не согласилась первая.
Так все разговоры и крутятся около похорон и поминок. Дома обветшали, во многих заколочены окна - старики умерли, и никто не живёт в них. После таких посещений мною надолго овладевает чувство вины, как будто бы я могла, но ничего не сделала для своей милой  малой Родины.
Но как бы ни жила сегодня моя деревня, я знаю, что именно оттуда я родом, там жили мои предки, оттуда мои корни. А корни не умирают, они дают новые ростки. Верю, возродится и моя деревня.




Фёдор Фёдорович Суворов

        Каким запомнился мне дед по линии отца Фёдор Фёдорович Суворов?
         Это был настоящий мужчина. Хозяин в доме, защитник, добытчик в семье, строгий и нежный дед.
         Он был высок ростом, сухощав и прямой, «как свечка» (любимый эпитет бабушки). Черты лица были правильными, пропорциональными: чёрные брови, большие карие глаза, прямой нос и строгие, мало улыбающиеся губы. Чуб имел роскошный и тщательно его причёсывал. Ещё он всегда носил аккуратные усы, которые часто подкручивал. Он был любимцем женщин, в свои 60 лет выглядел бравым молодцем, недаром 30-летняя женщина родила от него дочь в эти годы.
 
               
Дед красиво, с чувством, пел русские народные песни. Иногда они вечером пели с бабушкой вдвоём, просто для души. Их голоса сливались, звучали вместе слаженно и задушевно, и мне хотелось их слушать и научиться петь так же.
         Родом он был из этой же деревни Степной Дворец. Родился в 1883 году. Отец – Суворов Фёдор Иванович держал и продавал скот,                занимался рыбной ловлей, охотился на дичь. Насколько я помню по рассказам бабушки Матрёны, в семье деда было две сестры и брат.
         Старший брат Василий был призван в армию, уехал и больше не вернулся на родину. Сестра Наталья вышла замуж за военного и уехала с ним на Сахалин. Я видела её один раз, когда та приезжала погостить в нашу деревню. Бала она высокого роста и громко смеялась. Бабушка Матрёна говорила, что я в дедушкину сестру пойду фигурой, а я была недовольна и сердилась на бабушку- уж очень мне не понравилась баба Наталья, показалась громадной. Сейчас смотрю на себя в зеркало – вижу большую тётку. Да, видимо я в неё, самая высокая из женщин во всей родне.
         Сестре Варе было 18 лет, когда она стала работать в буфете на станции Селенга уборщицей. В то время по железной дороге катилась армия белочехов. И надо же было так случиться, что в молоденькую уборщицу влюбился офицер. Он позвал её с собой, и она не раздумывая и не попрощавшись с родными, уехала с ним.
         Позже из Владивостока пришло письмо, в котором она сообщала о своём замужестве и намерении уехать в Америку.
         Через много лет, когда уже деда не было в живых, Варвара Фёдоровна сообщила о себе. Они были успешными людьми, содержали ресторан в одном из городов южного штата. У них было два сына.
          В отличие от семьи Соловьёвых предки по линии моего деда стремились  в новые края – только один дед прожил свою жизнь в родной деревне.
          Он успешно учился в школе, а после поехал учиться в Иркутск на ветеринара. Окончив школу ветеринаров, вернулся в родное село, стал работать, обслуживая несколько сёл. В то время клубов на селе не было, молодёжь собиралась зимой поплясать и попеть песни в одной избе, которую за плату предоставляла на вечер одинокая женщина. На краю деревни жила бабка по прозвищу
Курчаиха, у неё и собиралась
               
молодёжь. Фёдор сразу стал завсегдатаем этих вечерок. Весёлого нрава, плясун и певун, он сразу приковал внимание деревенских девок. Кроме этого, он играл на гитаре и сам пел. Умел рассказывать весёлые байки, все были рады послушать его рассказы. Девки висели на нём гроздьями, он ни одной не отказывал во внимании, кому ласковое слово скажет, кого обнимет, а кого и домой проводит. Но серьёзно ни с одной ходить не стал. На одной из вечерок приглядел себе невесту                Мотю Соловьёву. Стал ухаживать за ней, но она боялась Фёдора, за ним укрепилась слава повесы. Как могла, избегала его.
Помню, бабушка рассказывала мне:
- Однажды утром запрягли мы с сестрой лошадь в сани, чтобы ехать за сеном в степь. Тут у сестры скрутило живот, что делать? Не распрягать же лошадь. Я рискнула ехать одна, тем боле , что это было близко – 3-4 километра. Думала, что еду одна, да не знала, что Фёдор меня стерёг и догнал верхом на лошади. Стал приставать ко мне, уговаривать. Я ему сразу сказала, что не дамся ему, а если силой возьмёт – наложу на себя руки. Он признался, что любит меня и никогда не обидит. Помог мне нагрузить воз сеном, а вечером пришёл сватать. Отец хотел отказать, но,  увидев меня, понял, что я рада выйти за этого парня и благословил нас.
          Сыграли, как положено свадьбу, и стали жить в доме Фёдора. Отца к тому времени уже не было в живых, а мать не захотела мешать жить молодым – отделилась от них, уйдя на вторую половину избы, дом-то был пятистенок.
          Позже, как умерла мать, к ним пришла жить тётка – сестра отца, а в половине дома они сделали лавку и стали торговать. Была у них и водка в продаже в маленьких бутылочках по 125 грамм – так называемых шкаликах. За это и получили в деревне прозвище – «шкалики», хотя ростом были все высокими.
          Жили с Матрёной дружно, дед во всём помогал своей жене. Она вспоминала, что дед называл её ласково, любил. Хотя и не отказывал в ласках другим женщинам. Бабушка его так любила, что всё прощала ему, стоит только обнять её – и ссоры нет. Она так вспоминала потом:
        Жила за ним, как за каменной стеной. Все вопросы решал сам: дров ли привезти, скотину ли забить или продать излишек продуктов. Люди мне завидовали, да не знали, как я страдала, если его долго дома    
                нет. Ревновала потихоньку, но в глаза никогда его ни в чём не упрекала. Он же не виноват, что бабам так нравился. Да как и не нравиться? Высокий, стройный, красивый и весёлый. Бывало, возьмёт гитару, да и начнёт песню, а я сяду рядом, да подпою. Любимой его была песня про казака, который долго не был дома.   
Бабушка рассказывала, что жили они тогда справно, было что поесть и одеть. Дедушка был щеголем, любил красиво одеваться, одежду носил чистую, любил брызгаться одеколоном, был всегда подстрижен и причёсан. Бабушка рассказывала:
-  Федя никогда одну и ту же рубаху два раза подряд одевать не будет, ему чистую подавай. Горяч характером был, требовал, чтобы всё было в порядке – и в избе чисто, и дети накормлены. Горяч, да отходчив, тут же и успокоится. Я с ним никогда не связывалась ссориться, знала, что он прав. У него был сметливый ум – всегда выход найдёт из любого положения, а я была счастлива жить рядом с таким мужиком.
        Но недолго продолжалось счастье – наступил 1914 год, война и Фёдора призвали в армию. Матрёна осталась беременной и с сыном Колей на руках. Позже, в апреле 1915 года родился сын Иннокентий. От Фёдора была всего одна весточка. В письме он писал, что служит в коннице ветеринаром, участвует в боях. Просил, чтобы Мотя ждала его, он вернётся обязательно, сколько бы ни прошло времени.
        Время шло, уже закончилась война, произошла революция, а Фёдор всё не возвращался. Матрёна ждала, работала на дому – шила одежду, помогала тётке торговать в лавке, растила детей. Тётка не раз говорила ей: «Кого ждёшь? Был бы Фёдор жив – дал бы знать о себе. Нету его в живых. Как жить будешь одна, выходи замуж, молодая ведь ещё». На Матрёну и вправду заглядывался молодой парень, пришедший с войны по фамилии Коршунов. Она потом рассказывала мне:
- Посмотрю на него – страшный такой, уши торчат, как у слона. У моего то Фёдора ушки, как вылепленные – красивые. Нет, думаю, никто мне не нужен. Буду ждать, ведь писал, что приедет.
       Однажды в тёплый летний вечер 1920 года Матрёна с тёткой сидели на крылечке дома. Мальчишки (Коле было 8 лет, а Кеше - 5) играли тут же. Залаяла собака на цепи, но не зло, а как-то повизгивая, открылась калитка, и в ограду вошёл странник. Был он высок ростом,                               
худой, изможденный и очень усталый. Волосы на голове сбились в клочья, одежда порвалась, на ногах подобие обуви, так называемые «моршни». (Моршнями называлась подошва, по периметру которой проколоты дырки. В дырки вставлена кожаная тесёмка, которой подошва стягивалась вокруг ступни).
Странник поднял руки вверх и сказал:
- Слава Богу, я дома. Маменька, Мотя – это я, Фёдор. Я вернулся, примите меня!
Очень трудно, невозможно было признать в этом бродяге красавца Фёдора, поэтому тётка сразу сказала, как отрезала:
                - Никакой ты не Фёдор, я Фёдора-то помню, он молодой, да пригожий, а ты старик, вон и зубов-то у тебя нет. Поди со двора!
        Странник заплакал, обхватив голову руками.
        Бабушка рассказывала так:
- Как только он заплакал, я сразу поняла, что это Фёдор, сердце у меня защемило от жалости к нему. Маменька, это же Федя, неужели ты не узнаёшь? Но старуха была неумолима. В каждом бродяге ты готова Фёдора признать. Я же вижу, он узнал от кого-то, что ты мужа ждёшь, да и подкатился к тебе, а ты уж и рада. Не Фёдор это и точка!
Тогда Матрёна выпросила разрешение у тётки оставить этого бродягу на ночь отдохнуть, ведь летом можно спать и в амбаре.
Мигом она истопила баньку, приготовила еду. Когда странник помылся в бане, да причесался, он уже не казался бродягой. Ребятишки бегали возле него, лезли с рассказами, вызывая слёзы на глазах странника. Накормили его тут же в ограде: тётка не разрешила войти в дом, косо наблюдая за происходящим.
Поужинав, странник сказал:
- Мотя, принеси мою гитару, она висит на стене за печкой.
Как только он взял первые аккорды, сомнений уже не было – это был Фёдор. Он запел, и слёзы катились у него по щекам, наконец-то он был дома!
В эту ночь тётка так и не пустила его в дом, он ночевал в амбаре. Матрёна не могла уснуть, ворочалась на постели, а тётка сторожила её.
       
               
Утром Фёдор был принят и тёткой, своё недоверие к нему она объяснила бдительностью, с которой она все годы сохраняла Матрёну от соблазнов.
        Фёдор так рассказывал о своих приключениях:
- Мы стояли на германской территории, есть было нечего, коней тоже не кормили, они паслись под надзором. Тут налетели немцы ниоткуда, да и начали нас теснить. Лошади как раз паслись, нам не удалось уйти, пришлось принимать бой. В этом бою меня ранило и контузило,  я потерял сознание. Когда я пришёл в себя, стало понятно, что я в плену. Нас увезли подальше от фронта на территорию Германии. Сначала поместили в лагерь для военнопленных. Рана моя оказалась не опасной и быстро затянулась, оказалось, что сознание я потерял от контузии. Мы, трое                военнопленных – я, латыш Герман и эстонец Витт – сразу сдружились. Стали поддерживать друг друга. В плену стали плохо кормить, а потом и вообще прекратили давать пищу. Говорили, что немцы сами голодают, зачем им русских кормить. В лагере были лошади, они стали падать от истощения. Немцы их старались убирать, заставляли нас закапывать трупы лошадей. Мы успевали отрезать куски мяса прямо с шерстью и ели их сырыми. Потом наступила зима, мы стали мёрзнуть. Нам разрешили собирать мусор и жечь костры, чтобы согреться. Есть хотелось нестерпимо, мы стали варить на костре кожаные ремни, а потом их жевали. Вот тогда я и потерял зубы.
От истощения пленные не могли ходить, падали и уже не вставали. Но я решил, что не сдамся, вернусь домой, как обещал.
 Наступили перемены и нас решили раздать по фермам в работники. Мы попросились втроём на животноводческую ферму и нас повезли из лагеря. На распределительном пункте, где собрались военнопленные, к нам подошла немка, посмотрела на нас - мы трое были все высокие, жилистые, и она указала на нас. Нас усадили в подводу, мы долго ехали, и вышли на территории фермы. Когда мы осмотрелись, то были ошарашены чистотой и ухоженностью фермы. Всё, что мы увидели, было так непохоже на наши стайки. Помещения были просторными, сухими, чистыми. Корм коровам развозили, вода текла по трубам. Двор был красиво огорожен и чисто убран.

               
Нас разместили в подсобном помещении фермы, отправили в душ. Мы не мылись уже около двух лет. После душа я почувствовал, что остался жив, появилась надежда вернуться домой. Потом нас хорошо накормили и оставили отдыхать. Мы сразу стали строить планы на побег. Мы решили, что сначала надо набраться сил, а для этого нужно хорошо есть. Если будем хорошо работать, нас будут хорошо кормить, решили мы.
Назавтра нам объяснили, чем мы будем заниматься. К этому времени мы уже немного понимали язык и могли объясняться. Так началась наша жизнь в Германии.
Через несколько дней на ферму приехала хозяйка – молодая немка, вдова. Её муж погиб на войне. Поглядела на нас с жалостью, видимо, оттого, что мы были такими хилыми, и распорядилась, чтобы нас усиленно кормили.
              Прошло полгода, мы поправились, повеселели, но мысль о побеге нас не оставляла. Однажды приехала хозяйка и указала перевезти меня на работу в дом. При этом она сказала, что друзья могут приходить в гости по выходным. Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться.
Я стал работать в доме: колол и носил дрова, уголь, топил печь, потом стал возить хозяйку в город, запрягая лошадь. Постепенно научился говорить на немецком.
Однажды, в один из христианских праздников, хозяйка пригласила меня пообедать вместе с ней, а потом предложила жить с ней, как с женой. Так и случилось. Отношения свои мы не скрывали, но и не афишировали. Я продолжал работать по дому, как и прежде. Так прошёл год, у нас родился сын. Но и это не остановило меня, душой я рвался домой. К этому времени нам стали доверять, сняли наблюдение, все окружающие были уверены, что мы останемся жить навсегда в Германии. Условия жизни там были хорошие – климат мягкий, чистота и порядок во всём, всё правильно устроено, поэтому работать было легко. Но душа просилась домой. Мы наметили время побега и стали к нему готовиться. Сделали потайное место и стали приносить туда продукты: консервы, сухари, сахар, галеты и прочее. Одеты мы были прилично, говорили на немецком, не было только документов. Мы решили бежать без документов. К тому времени мы прожили на ферме уже 2,5 года.
               
Летом 1918 года, глубокой ночью мы тайком вышли с фермы и пошли в сторону Франции. Ферма, где мы жили, была расположена в 20 километрах от границы. Пока я возил хозяйку (фрау Элизабет), мне удалось запомнить расположение дорог и направление, в котором была Франция. Туда мы и двинулись. Шли с осторожностью, но на нас никто не обратил внимания. Ночью перешли границу и оказались во Франции. Далее наш путь лежал в Англию. Мы решили, что нам удастся попасть на корабль, идущий в сторону России.
Но до Англии ещё нужно было добраться. Околачивались мы в течение недели в порту Гавр во Франции, подряжались на любую работу: и мели, и убирали, и грузили, и чистили трюмы, проявляя при этом большое усердие. Один капитан нас приметил, и когда мы сказали, что ищем работу, согласился взять нас на судно, даже не спросив документы. На наше счастье судно вскоре пошло в Англию. Так мы оказались в порту г. Портсмут. Оттуда судно направлялось в                Африку, нам было не по пути. Мы стали ждать случая, когда будет пароход в сторону России. Чтобы не умереть с голоду, мы работали, выдавая себя за немцев. В Англии нам пришлось прожить полгода, когда наконец-то мы узнали, что один из пароходов направляется в Финляндию. Мы стали уговаривать капитана, чтобы он взял нас на судно, объяснили ему, что мы бывшие военнопленные Германии. Капитан был неумолим, на судно нас не взял. Пришлось дать деньги одному из матросов, он и помог нам подняться на пароход и спрятал нас в трюме.
После суток плавания мы были обнаружены, капитан сжалился над нами, разрешив выйти из трюма. Условия поставил жёсткие: работать матросами почти без отдыха, за еду. Мы были рады, что идём домой, это придавало нам силы, и мы работали, как черти. В финском порту мы вышли на берег, не веря своему счастью. Мои друзья были почти дома, а мне предстояло пробираться почти через всю Россию. Шёл 1919 год, в России была гражданская война, это осложняло мой путь: приходилось прятаться от белых и от красных. Шёл в основном пешком, ночью. Летом в дневное время спал, укрывшись в лесу или в поле среди травы. Иногда подвозили крестьяне на подводе, я рассказывал не скрывая, что иду из плена домой. Питался, чем придётся. Что-то давали крестьяне, что-то брал у природы. Корешки, ягоды, грибы, травы  – всё ел с удовольствием.
               
Я был свободен, и это придавало мне силы, я верил, что скоро буду дома.
Зимой стало идти труднее, одежда износилась, не согревала в морозы. Приходилось наниматься в работники, мужиков-то было мало в деревнях, шла война, поэтому меня нанимали с охотой. Кормили, давали плохонькую одежонку и я шёл дальше.
Бабушка слушала его рассказы, жалея его всей душой. Она вспоминала:
-  Никогда я ни одним словом не упрекала Федю за то, что он жил с немкой и что у него остался сын в Германии. Я понимала, что у него не было другого выхода. Он вернулся, и это было главное.
Фёдор отдохнул и взялся за работу. Как оказалось, ветеринара в деревне так и не было, в случае необходимости все обращались в районный центр. И хотя гражданская война продолжалась, он не стал воевать ни за белых, ни за красных. Фёдор соскучился по работе, по животным.
            Нужно отметить, что он очень любил всё живое: и животных, и птиц. Но это не мешало ему быть охотником. Однажды мы с братом Петей играли в степи и увидели утку, которая своим криком как бы отгоняла нас. Мы решили пошарить в траве и вскоре нашли гнездо с утятами. Собрав их в фуражку, мы с радостью побежали домой. Дед, увидев у нас утят, позвал нас на крылечко и сказал:
 - Видите, утка кружит над огородом, она прилетела сюда за утятами. Выйдите в степь и отпустите утят, иначе они погибнут.
Сказано это было с такой строгостью, что мы не посмели ослушаться. Как дед сказал, так и сделали. А утка, то садясь, то взлетая, подманивала утят и увела их подальше в степь.
У нас был большой двор, часть которого использовалась для больных животных. Сколько помню то время, в этой части двора всегда кто-то мычал, блеял, ржал. Сюда для прививки приводили здоровых животных, в основном это были коровы, телята. Привязывали к столбу, дед делал укол. Если было необходимо лечить, животное связывали и укладывали на землю, потом его дедушка слушал, ставил диагноз болезни, назначал лечение. Лекарство выдавалось тут же. Деньги за лечение дед не брал, так как он получал зарплату из района.
               
Лекарства хранились в амбаре, для этого была отгорожена его часть. Там всегда было чисто, сухо и на полках стояли бутыли, бутылки и пакеты с лекарствами. Некоторые составы дед делал сам, смешивая лекарства. Бабушка в этом ему помогала.
К больным животным его вызывали в любое время суток, он шёл или ехал и никогда при этом не возмущался. Это была его работа.
            После возвращения из плена у Матрёны и Фёдора родилось двое детей: сын Пётр 1921 года рождения и дочь Анна - 1922 года. Старшие сыновья подросли, и скоро им нужно было создавать своё гнездо. Деньги ветеринару платили маленькие, поэтому, когда в 1933 году в район приехали вербовщики – Фёдор с сыновьями Николаем и Иннокентием поехали на Камчатку мыть золото.
          Проработав там один сезон, они заработали нормальные деньги и вернулись домой. В 1934 году сын Николай женился, жить стали в бывшей лавке. К тому времени они уже не торговали, было запрещено. Николаю понравилось зарабатывать деньги на золотых приисках и летом 1934 года они с братом отправились на золотые прииски севера                Бурятии. Отработав один сезон, не захотели жить в деревне и устроились на работу в Улан-Удэ. Николай перевёз туда жену и дочку.
          Фёдор Фёдорович вместе с директором школы и сельским фельдшером  составляли сельскую интеллигенцию. Они вели на селе просветительскую работу о чистоте и гигиене жилища. Фёдор Фёдорович рассказывал сельчанам о жизни и быте немцев, о том, насколько они опередили нас по культуре быта.
        Кто верил, а кто смеялся над его словами, нам, мол, и так сойдёт. Дома он редко вспоминал о Германии, только однажды сказал мне:
- Тоня, скоро в школе будете изучать иностранный язык, так ты пойди на немецкий, а дома с тобой я буду разговаривать и тебе легче будет научиться.
          Он ещё не забыл немецкий язык. Иногда что-то скажет нам, а мы смеёмся и просим его перевести.
        Иногда он получал письма от друзей Германа и Витта. Он бережно раскрывал конверт, читал про себя, потом вслух, потом по нескольку раз читала для него эти письма я. Ещё долго после смерти деда от его друзей мы получали письма. В письмах они поддерживали
               
нас, рассказывали о том, что помнили хорошего о нашем деде, их дорогом друге.
          Осенью 1947 года Фёдор Фёдорович занемог. В Иркутске жил его двоюродный брат, он был врачом и преподавал в медицинском институте. К нему Фёдор Фёдорович и направился. Уехал на поезде до Иркутска и прожил там две недели. Когда приехал домой, никто и не мог догадаться о том, какой страшный диагноз ему был поставлен: рак желудка. Брат сказал ему правду – жить деду оставалось полгода. Только с одним человеком он поделился новостью, это был его друг. Директор школы. Тот хранил тайну до самой смерти Фёдора Фёдоровича.
          В это время в село направили молодого ветеринара, и дед сдал ему дела, уйдя на отдых. Было ему 66 лет.
          Пришла весна 1948 года. В те времена через пойму реки Селенга пролегал путь перелётных птиц: уток, гусей. Дед был заядлым охотником, но болезнь уже подточила его силы, он с грустью смотрел в небо,  как летят птицы и садятся на поле покормиться. Однажды он попросил нашу вторую мать – Агафью Афанасьевну помочь ему. Дед сам изготавливал чучела птиц, и они были, словно настоящие. Он                использовал их для подманивания птиц. Вместе с мамой они погрузили чучела гусей на подводу и поехали на место охоты.
          Мама так рассказывала об этом:
- Было раннее утро. Все в селе ещё спали, и нас никто не видел, как мы отъезжали. Приехали мы на поле, а над ним кружат гуси. Много гусей. Я сгрузила чучела и расставила их по полю, как будто гуси кормятся. Фёдору Фёдоровичу помогла спуститься в приготовленную ямку и подала ему ружьё. Сама схоронилась в другой ямке, стали ждать. Гуси стали подлетать и садиться на поле. Выстрела долго не было, я ждала, как и условились. Наконец, выстрел прозвучал, гуси взлетели – ни один не остался лежать на земле. Я громко закричала, что иду, и подошла к яме, где сидел охотник. Он плакал, растирая слёзы по щекам. Потом сказал мне, что не смог попасть, так как руки не держали ружьё.
- Всё, кончена моя жизнь, Агаша, сказал он. Я не смог выстрелить, у меня нет сил.
        Погрузила она чучела гусей на подводу, помогла и деду взобраться. Когда въезжали в село, кто-то из жителей их увидел, да не    
               
понял, что на подводе чучела лежат, подумал - гуси. И пошла по деревне байка, что мол Фёдор Фёдорович вовсе не болен, вон сколько птицы в дом привезли вместе с Агашей. После этого случая и вовсе он занемог. Уже никуда не ходил, только по своей ограде тихонько прогуляется, посидит на крылечке и уходит в дом. В доме ему отвели комнату, где раньше была лавка, поставили кровать, стул, скамью для тех, кто к нему наведывался.
        Он много курил, в основном это был табак – самосад. Мы с братом помогали его нарезать, накрошить листья табака для махорки. Это было трудное занятие: запах табака влезал в ноздри, слезились глаза, мы чихали, плакали и уговаривали деда не курить «эту гадость». Запах этого самосада я помню до сих пор, может быть, поэтому меня никогда не тянуло к сигарете, не курит и брат Пётр.
        В середине июня дед отказался от пищи, она уже не проходила по пищеводу.
        Целый месяц он промучился без лекарств, без еды.
        12 июля 1948 года вечером бабушка позвала нас домой с улицы. Она сказала что дед зовёт к себе, хочет проститься. Мы подошли, он лежал, вытянувшись на кровати, и не был похож на себя, очень худой и жёлтый, как воск.
             Подошла я, наклонилась над его лицом и поцеловала в щеку. Он пошевелил губами, но ничего не сказал. Потом поднесли сестру Галю, мама взяла её на руки. И тут рука у деда поднялась, он прикоснулся ею к Галиной головке и выдохнул: «Эх, Галька!» Выдохнув ещё раз, он умер. На поминках друзья деда пели его любимые песни. Когда сельчане сделали им замечание, они сказали, что такова была воля покойного.
        Так закончилась земная жизнь Фёдора Фёдоровича. Похоронили его на деревенском кладбище села Степной Дворец Кабанского района. Бабушка пережила его на 26 лет.







        Бабушка     М А Т Р Ё Н А


С трепетом душевным приступаю к воспоминаниям, связанным с моей бабушкой, боюсь из-за времени, прошедшего с той поры, потерять правдивость этого святого для меня образа. Но я постараюсь воссоздать его так, как помню.
     Она была маленького роста, худенькая и очень подвижная. Голубые, открытые глаза, прямой и «сухощавый» нос, губы красивого очертания, чистый овал лица, Я думаю, что в молодости она была красивой. Её худенькие руки никогда не были без дела, они либо занимались шитьём, либо штопали, чинили, либо вязали носки и варежки, либо стряпали-готовили.   Энергии ей было не занимать. Вставала она рано, с рассветом, и тут же будила меня. Я сердилась, мне хотелось ещё поспать, но она говорила, что грех спать долго, что природа уже проснулась и нам пора вставать. Потом мы пили чай, хлеба часто не было, поэтому ели картошку, рыбу и запивали чаем.Работа по дому у нас была распределена, каждый шёл делать своё дело. Бабушка всегда быстро делала свою работу, а потом  « принимала» работу у нас с братом. Бабушка верила в Бога, всегда молилась и  учила меня молиться. Я помню её молитву об исцелении, иногда её читаю.
Она много рассказывала нам о Боге, об Иисусе Христе. О существовании Библии я узнала от неё. Часто длинными, зимними                вечерами она рассказывала нам эпизоды из Библии, и нам это казалось сказкой.
Бабушка была неграмотной, роспись ставила так: СМА (Суворова Матрёна Абрамовна). Она так рассказывала мне о школе: 
            - Когда мне стало пора идти в школу,  мама сшила сумку и купила карандаши. Справили новое платье, ботинки. Тут пришла соседка и сказала, что в школе ставят всех коленями на горох. Я очень испугалась и решила, что в школу не пойду – спрячусь. Утром рано я встала, потихоньку пробралась в баню и спряталась под бочку.
               
Меня везде искали, кричали, но я молчала, Уже перед обедом отец догадался, что я спряталась оттого, что боюсь идти в школу, и
сказал ребятишкам, что меня в школу не пошлют - пусть выходит. Я и вышла. Отец обнял меня и разрешил не ходить в школу. Так я и осталась неграмотной, по – глупости.
  О своей работе она говорила редко, разговор вёлся о житье-бытье, но кое-что я помню.
    В 17 лет Мотю отправили на первую работу – «на хапы». «Хапами» в старину называлась подлёдная коллективная рыбалка на Байкале.
    Было это так: в деревне собирали бригаду молодых девок, парней и мужиков - всех, кто желал заработать. Брали опытного бригадира, собирали снасти, запрягали лошадей в сани и ехали « на хапы». Рыбачили в течение 3-х месяцев, Жили на берегу Байкала в зимовьях. Там были и баня, и кухня, тоже в зимовье.
     Вечером бригада выезжала на лошадях в район озера, который указывал опытный бригадир. Он умел по приметам определять место скопления рыбы. Потом намечали места  лунок во льду, лунки пробивали пешнёй до воды, опускали невод и протаскивали к другой лунке. Невод закрепляли и оставляли на ночь.
     Утром бригада снова ехала на лошадях снимать невод, выбирать рыбу. Лунки за ночь покрывались льдом, приходилось расчищать их, вычерпывать лёд из воды, прежде чем вынимать невод. Бабушка говорила, что особого различия между мужчинами и женщинами в работе не было – все трудились вместе. Если у какой девки не получается продолбить лунку, мужчины приходили на помощь, при этом ругали матом слабый пол. Иногда оставляли невод на старом месте, всё зависело от команды бригадира,  а он дело своё знал: по тому, как садится солнышко, откуда тянет «хиус» или дует ветер, так и собирается рыба в определённом месте. От мудрости бригадира зависел фарт - главное в рыболовстве.
    Многие вещи мне были не понятны, и я спрашивала бабушку:
«А куда же вы ходили в туалет при необходимости, ведь на озере нет даже кустиков?»
    Бабушка отвечала, смеясь:
- Тоня, тогда люди совсем по другому жили и одевались – тебе скажу, так не поверишь, но девки не носили ни трусов, ни брюк. Мы одевали  зимой несколько юбок: под низ – белая из полотна, называлась исподняя юбка. Зимой мы на неё одевали тёплую юбку из байки, а поверх – юбку каждодневную или нарядную, в зависимости от того куда идёшь. Все юбки были длинные, почти до пола. На ногах – вязаные носки выше колен, на них - тёплые носки из тонкой овчины, а сверху обувка, называемая в народе ичиги. Ичиги шились из выделанной коровьей  шкуры, в них – стельки из сена. Тепло, легко было в ичигах, голяшки то у них до колена. Вечером вынешь стельки из них, на печке посушишь – и снова на лёд. Мы любили ичиги, иногда называя их «шептуны» за то, что при ходьбе они издают тихий шёпот. Я три зимы отстояла на хапах, а ноги здоровы по сей день, а вы оденете ботинки «со смехом» (так в ту пору называли зимние ботинки ), а ноги – то почти голые, что там ваши чулки, и не греют совсем, поди одна химия!
    «Бабушка, бабушка, - приставала я, - Я же тебя про туалет спрашивала, а ты мне - про ичиги».
     - А что туалет, конечно, никто на льду нам туалеты не строил. Захочешь по-маленькому, отбежишь подальше, юбки-то раздвинешь, да и опростаешься. Какие проблемы! А пить захочешь – ляжешь пузом на лёд, зачерпнёшь водички из проруби, да и напьёшься.
       «А как же ангина? Сама говоришь, что нельзя холодную воду пить – горло простудишь!»
       - У вас горло нежное, простудить недолго, а мы были крепкими – всю зиму на морозе, только щёки разгораются, а простуда нас не брала.
       Такие разговоры мы вели с бабушкой часто. Мне было интересно слушать её рассказы, а она была разговорчива от природы и во мне нашла заинтересованного слушателя.
    Один год она жила «в стряпках» у богатых евреев в селе Кабанское, готовила еду, убирала дом и водилась с детьми. Заработанные деньги шли на большую семью Соловьёвых, детей нужно было одевать, отец воспитывал их без матери.    
Позже, уже замужней женщиной она работала на своём подворье, иногда помогала в колхозных делах. Была ли она членом колхоза, я не знаю, она об этом не говорила.
       Перед праздниками у неё было много заказов на пошив. Она рассказывала, что у неё единственной до войны была швейная машина
               
 «Зингер». Впервые она показала, как кроить ткань,  когда мне было 12 лет. Основные приёмы шитья иглой и как собрать скроенную вещь
научила сразу. Благодаря ней я полюбила шитьё и рукоделие и не расстаюсь с этим до сих пор.
       Бабушка обладала  природной мудростью. К ней часто приходили сельчане получить совет и исцелиться.
       Она очень часто по-взрослому со мной разговаривала, учила меня житейской мудрости, философии жизни. Говорила:
-Тоня, никогда не спеши,  в спешке можно наделать глупости, а потом об этом жалеть. Будь всегда готовой принять и радость, и горе, так как они рядом. Не горюй долго, если случится беда – забудь, помни, что всё проходит. Как с руки перчатки снял- забыл. Так и горе забудь. Не унывай, уныние это большой грех. Больше веселись, пой и смейся –  тогда скоро не состаришься.
       Как жаль, что эти простые истины я не воспринимала всерьёз, наделала много ошибок в своей жизни, но уже к 40 годам я стала вспоминать слова своей  дорогой бабушки. Вспоминать и следовать этим простым советам.      
       Ещё одной замечательной чертой характера обладала моя бабушка - общительностью. Сколько себя помню – у нас всегда бывали люди.
       Она всех поила чаем, а за чаем текла беседа. Обсуждались семейные и деревенские дела. Бабушка была очень артистична. Она могла скопировать каждого жителя деревни, его манеру ходить, говорить, его выражение лица и сразу было понятно, кто к нам пришёл. Она была мастером розыгрышей, любила рядиться в разные одежды и разыгрывать нас, чтобы посмешить. Бабушка обладала чувством юмора, знала множество пословиц, поговорок, шуток-прибауток и всегда ими пользовалась.
Бывало, утром рано проснусь и сразу начинаю петь, а бабушка тут как тут со своей пословицей: «Рано, пташечка, запела, как бы кошечка не съела».
    В школе я училась отлично, была заводилой во всех делах. Но однажды я не согласилась с мнением учительницы по поводу концерта и высказала своё несогласие, как умела - с гонором. Учительница, встретив бабушку, пожаловалась на меня. Бабушка пришла домой и говорит:
 Тоня, хвалили тебя, хвалили – да под гору свалили.               
Однажды отправила меня бабушка в Улан-Удэ рыбу продать – деньги в колхозе не давали, ведь работали за трудодни, а тут в школу скоро, нужны тетрадки, карандаши. Продажа рыбы на рынке в городе была  хорошим подспорьем. А рыба у нас в деревне не переводилась, колхоз то был рыболовецкий.  Предупредила меня:
- На рынке, Тоня, смотри в оба, это же город, не деревня, в момент обкрадут.               
Продав на рынке рыбу, я купила белого хлеба полный мешок, а оставшиеся деньги положила в наружный карман пиджачка. Когда покупала билет на пароход (по Селенге в те годы курсировал пароход «Чойбалсан»), деньги в кармашке ещё были, а когда подплыли к нашей остановке, деньги исчезли. Я расстроилась и давай плакать. Бабушка встретила меня, вытерла мне слёзы и промолвила:
 Говорила тебе – подальше положишь – поближе возьмёшь.                Мой брат Пётр в детстве не любил тщательно мыться, особенно он не    любил мыть уши. Бабушка не спорила с ним, она говорила:
- Медведь не моется, вот его люди и боятся.
И при этом смеялась.   
В деревне через дом от нас жили Сурановы. Хозяин дома - Пётр Максимович и его жена Марья Петровна любили к нам ходить. Пётр Максимович и дед были друзьями. Пришёл как-то Пётр Максимович к деду – а его нет дома. Бабушка предложила ему подождать, а пока выпить чаю.   
Он отказался, сославшись на возникшие проблемы, и ушёл. Бабушка вслед ему, улыбнувшись, сказала:
- Не всё коту масленица - будет и пост.
Я не поняла, о чём это она говорит. Много позже прошёл по деревне слух, что Марья Петровна «застукала» его с одной бабой и установила за ним наблюдение – никак не встретиться. Вот и пост!
Нам с ней никогда не было скучно. Поистине – она была талантлива!
Вспоминается такой случай. Однажды, перед Новым Годом тётя Нюра  (дочь бабушки) отправила из Улан-Удэ посылочку с попутчиком. Бабушка получила её в наше отсутствие - мы были в школе. Открыв её, она увидела там нос с усами и очки. Это была маска на Новый Год, однако тогда мы и понятия не имели о масках.
               
Ей пришло в голову разыграть нас. Подготовив всё для розыгрыша, она стала ждать. Мы пришли из школы, голодные и холодные, она, прежде всего, накормила нас, а потом рассказала, что по улице ходит странное существо - то ли человек, то ли привидение. Велела нам сидеть дома, а сама, якобы, сходит к соседке. Мы с братом сели за уроки. Только мы разложили тетрадки, открывается дверь и на пороге появляется «оно»- в больших валенках, в шубе наизнанку, в лохматой шапке, а на лице большой красный нос, усы и очки. Мы напугались, вскочили из-за стола и стали пятиться к печке. «Оно» двигалось за нами, стуча ногами и размахивая палкой. Я заплакала, а брат засмеялся и воскликнул: «Приведение, приведение, а почему на тебе дедушкин полушубок?». Он сразу понял, что это могла сделать только бабушка. Она была разоблачена, ничего не оставалось делать, как только снять « доспехи». Потом она сходила в таком облачении к соседям, говорила, что соседка направила на неё ухват и стала креститься. Смеху было! Долго вспоминали мы этот розыгрыш.
Когда я подросла и стала организатором маленьких концертов в деревенском клубе (лет в 12-13), бабушка нам помогала приготовить костюмы для спектаклей, используя для этого свои старинные наряды и лоскуты. Надо напомнить, что она была деревенским мастером – портнихой. У неё обшивались и простые люди, и жёны местного начальства. Она как-то говорила мне, что сама попадья ходила к ней с заказами.
Бабушка знала множество рецептов приготовления блюд из рыбы, ведь рыба была основным продуктом питания в нашей местности. Она готовила рыбные котлеты, да так, что по вкусу они не уступали мясным, но были гораздо полезнее. Заливное из окуня, щука фаршированная, омуль, тушённый с овощами. Всего не перечислить. А какие у неё получались душистые колобки из щуки! Она многому научила меня, однако колобки я так вкусно делать не умею.
Её приглашали готовить (стряпать, как тогда было принято выражаться) и на свадьбы, и на похороны. Она шла охотно, работала с душой, придя домой, «падала» на кровать и говорила, что скоро не смогу помогать, но снова шла по первому зову. А ведь в те времена, о которых я вспоминаю, ей было уже 65 –67 лет.
               
Бабушка владела секретами целительства, она тайно от властей помогала людям. Она могла снять порчу, сглаз, испуг, заговорить грыжу. Лечила охотно младенцев, помогала от болезней в позвоночнике, поднимала после простуды. Средства целительства были простые: молитва и травы. Деньги за помощь не брала, да и денег в то время у людей не было. Если кто даст продукты, принимала с благодарностью, ей ведь нужно было поднимать нас, меня и брата Петра, деда к тому времени уже не было в живых.
Помню такой случай. К нашим воротам подъезжает «козлик», так называли  легковую машину, крытую брезентом. Оттуда выходит мужчина, в котором мы сразу  по одежде признали начальника. Он спрашивает нас: «Бабушка Матрёна здесь живёт?» Получив утвердительный ответ, он вошёл в калитку. Вскоре он вернулся, сел в машину и уехал. Мы побежали к бабушке узнать, в чём дело и она нам объяснила:
- В машине больной человек, он не может встать, врачи не помогли, а ему нужно вскоре лететь в Москву, так как в Тимлюе строят большой завод и он там начальник. Я ему смогу помочь, но боюсь: председатель сельсовета увидит и меня посадит в каталажку, ведь он меня уже предупреждал, чтобы я не помогала людям, так как я не врач. Я их отправила, сказав,  чтобы приехали ночью. 
Мы улеглись спать на полатях (это такие нары под потолком, их раньше устраивали в каждой избе, чтобы было теплее спать) и брат сразу уснул. Я же не спала, решила посмотреть, что будет. Подъехала машина, бабушка зажгла керосиновую лампу, посмотрела, спим ли мы,  и пошла открывать дверь.
В избу внесли мужчину. Бабушка бросила на пол потник и мужчину положили на него лицом вниз, при этом он застонал от боли. Я наблюдала за происходящим, отодвинув занавеску. Бабушка встала на колени перед больным, подняла рубаху и освободила для осмотра позвоночник. Ловкими пальцами она прошлась по позвоночнику, надавливая на позвонки. Больной молчал. Тогда она освободила от одежды его ягодицы, обследовала их и сказала:
 - Слава Богу позвоночник в хорошем состоянии, но тебя, милок, просквозило где то, у тебя «хуюн» по-бурятски, а по-русски - это застой. Сегодня я тебя полечу, а завтра уже встанешь. Людям
               
скажу, что вы в гости ко мне приехали.
Вдвоём с другим мужчиной они взгромоздили больного на высокую табуретку и уложили его животом на сиденье. Бабушка сходила в сени и принесла берёзовый веник, доску и топор. Помолившись и перекрестившись, она приступила к лечению. Веник положила на спину больного, на веник – доску, а по доске стала поколачивать, читая при этом молитву. Молитву читала три раза, в конце больной спрашивал: «Что рубишь?» Бабушка же отвечала молитвой.
Мне стало неинтересно, и я уснула. Проснувшись утром, к своему удивлению, увидела, что все трое – бабушка и оба мужчины - сидели за столом и пили чай. Вечером после второй процедуры (бабушка нас выпроводила из избы при этом) больной плясал перед ней и радовался как ребёнок.
Сама она болела очень редко, к врачам почти не обращалась и таблетки не пила. Если заболеет – сразу в постель, говорила, что болезнь надо уважать, что организм требует отдыха и нужно отлежаться. Заваривала и пила травы, наговаривала на воду молитвы, так и лечилась. Помню как с весны и до осени мы ходили с ней по лугам – собирали травы. Она объясняла,  как называется трава, как и от чего ею пользоваться. Потом мы приходили домой, травы перебирали и сушили под навесом на предамбарье. Одна половина амбара была чистая, там были лекарства для животных в больших бутылях. Там и травы хранились. Во второй половине амбара был погреб. Зимой  погреб заполняли льдом, летом использовали, как холодильник. Там хранили молоко, мясо. К концу лета лёд таял полностью, погреб освобождали и готовили к новой зиме. Почти до конца своей жизни она сама себя обслуживала, стирала своё бельё, убирала посуду. Она не любила, когда на столе стояла немытая посуда, говорила, что это плохо для здоровья. 
Своего мужа Фёдора она очень любила, рассказывала о том, как они ходили на «вечерки», как она боялась встретиться с его взглядом, ведь она его полюбила сразу, как только увидела. Нужно сказать, что в отличие от Соловьёвых, Суворовы (фамилия моего деда) не были земледельцами, поэтому Фёдора отправили учиться в Иркутск на ветеринара. После учёбы он вернулся уже городским парнем, был по-городскому одет и обут. Местные девки сразу стали ходить
за ним               
табуном, он и не отказывал им в ухаживаниях. Эту черту своей натуры дед сохранил до самой смерти. А бабушка была скромницей, боялась взглянуть на него. Может быть, поэтому молодой повеса, нагулявшись,  углядел в бабушке свою будущую жену и пришёл сватать. Она верила и не верила тому. Отец же высказал сомнение. Свою любимицу Мотю он хотел отдать за простого сельчанина, а не за «учёного» парня. Но Мотя дала согласие, была свадьба, молодые стали жить в доме Фёдора. К тому времени мать Фёдора  была жива, отца уже не было. Поженились Фёдор и Матрёна поздно, жениху было 27 лет, а невесте – 25.
Пошли дети: сын Коля, дочь Катя. Но дочка оказалась недолговекой, как говорила бабушка, не дожив до 5 лет, она умерла. Когда бабушка была беременна сыном Иннокентием, началась Первая мировая война и деда призвали в армию. Потом были долгие годы разлуки Матрёны и Фёдора – он ушёл на войну, попал в немецкий плен, бежал. Вернувшись из плена, дед снова стал работать ветеринаром.  Родились сын Пётр и дочка Анна. Жизнь пошла своим чередом. Выросли сыновья Николай и Иннокентий, но не захотели жить в деревне, уехали в Улан-Удэ. Позже к ним перебралась и дочка Анна. Пётр женился до армии на девушке старше его на 5 лет. Бабушка не приняла его женитьбы, и он с женой уехал на Камчатку  добывать золото. Оттуда его призвали в армию, а потом на войну. В составе Сибирской дивизии Пётр защищал подступы к Москве осенью 1941 года и там погиб. Последние годы жизни бабушка провела со своей дочерью Анной в городе Улан-Удэ. Она жила в окружении любящих людей, в отдельной комнате, впитывая то новое, что несла жизнь, и сожалея лишь об одном, что Фёдор ушёл из жизни рано.               
Я вспоминаю её и вижу как в нашу избу входит моя бабушка в тёмной юбке и кофточке в горошек, в фартуке, косички туго заплетены и голова повязана маленьким платочком. Такой она и запомнилась мне, живой, не по возрасту моложавой, с улыбкой на лице.               
     Помню день её рождения, тогда ей исполнилось 90 лет. Были только родственники. Бабушка была весела, шутила и смеялась. А у меня было плохое настроение, болел мой маленький сын, а я уехала в гости, оставив его с мужем.               
«А вдруг следующего раза не будет?»- ответила мне бабушка. Позже я очень сожалела о том, что отказалась запеть песню, и больше действительно не было случая петь вместе.   
       Так было угодно Всевышнему, что весть о её кончине пришла к нам в день её похорон и хотя мы очень спешили, всё таки опоздали. Когда мы приехали на кладбище,  над её могилой был холмик, и люди  устанавливали памятник.
Позже Анна Фёдоровна – дочь бабушки - рассказала мне, как всё произошло.
    За год до кончины бабушка сказала мне, что она все дела на земле сделала и ей пора уходить. Над её словами я посмеялась  и сказала, что она будет жить вечно. Она  попросила меня, чтобы перед кончиной я дала ей рюмочку красного вина, объяснив это так: «Я не люблю, когда у меня холодные ноги, а вино их согреет, пусть они остынут после моей смерти». Она говорила это таким тоном, как будто речь шла о чём- то обычном, каждодневном.
Вскоре тётя Нюра вызвала меня  в Улан-Удэ по телефону (мы жили в Каменске) и я приехала. Бабушка умирала, она уже не говорила, но ещё узнавала нас, собравшихся у её постели. Вызвали врача. Женщина врач, посмотрев на больную, сказала, что она уже отходит и утром нужно будет прийти за справкой о смерти. Как только ушла врач, я вспомнила бабушкин наказ дать ей вина. Дома было только пиво, мы с братом Петром показали ей пиво и спросили о её согласии. Она дала знать, чтобы дали пиво. С трудом она сделала несколько глотков и жизнь стала к ней возвращаться, сначала невнятно, потом всё яснее она стала упрекать нас, что мы не то дали, ведь она просила вина. Через какое-то время она попросила дать бульон, а через день уже была на ногах. Вот такая у нас была бабушка!
Мысль о необходимости «уйти на тот свет» её не покидала, она всё чаще говорила на эту тему. Я навещала её, жить она продолжала в Улан-Удэ, а я - в Каменске.
В один из дней  в октябре 1974 года она попросила свою дочь Анну и внучку Элю поставить самовар. При этом она добавила, что пойдёт в свою комнату, а они чтобы сидели тихо. «Заварите чай, а потом посмотрите меня», - сказала она. В её словах женщины не услышали ничего необычного. Когда через полчаса они вошли в комнату  то увидели, как бабушка лежит на кровати, скрестив  на груди руки. Она уже была не с нами.
Потом пошли годы жизни без бабушки, но чем дальше отодвигались дни и годы, проведённые вместе, тем ярче вставал передо мной её образ, и тем значительнее воспринималась её роль в моём становлении человека. Позже у меня появилось желание писать стихи, и одно из первых стихов я посвятила своей бабушке.

   Судьба меня не баловала,
   Как с детских лет и до конца:
   Я рано маму потеряла
   Потом на много лет отца.
                Был Богом дан другой подарок:
  Наставник, мать, порой отец -
  Родная бабушка недаром
  Взяла в свой дом в Степной Дворец.
   Она учила по-крестьянски
   К любому делу подходить.
   И говорила: « Не тушуйся,
   Всё в жизни можно пережить.
  Не торопи событий жизни -
  Всему наступит свой черёд.
  Будь доброй, скромной, но не кисни,
  Всегда смотри смело вперёд».
   
   Её наука помогала
   И в трудный день, и в горький час,
   От всяких бед меня спасала
   В любом краю и много раз.
         А жизнь стрелою пролетела,
    Сама я бабушка сейчас,
    Но помню и душой, и телом
    Любимой бабушки наказ.
   Когда я внучку обнимаю
   И ей тепло своё дарю,
   Свою бабулю вспоминаю,
   За всё её благодарю.
    
     В  тревоге сердце вдруг заноет,
     Иль не даёт уснуть гроза,
                Теплом, надеждой и любовью
                Согреют бабушки глаза.
               
Образ моей милой бабушки перед моими глазами всегда.  Я помню её руки, её улыбку, её шутки.
       Бабушка прожила долгую жизнь, она умерла в возрасте 91 года.
     У неё было 10 внуков и при жизни 16 правнуков.
          Все, кто был знаком с нами, отмечали, что я очень похожа на бабушку. Она и сама часто путалась и говорила, что я её дочь, вспоминала, как она меня кормила грудью, как я начала ходить и т.д. Хотя она была в здравом уме. Видимо, настолько я была ей близка, что она путала меня с дочкой Анной.    
Когда я пришла на её могилу в возрасте 66 лет и посмотрела на фотографию – я поняла, что люди не ошибались, я действительно стала очень похожей на неё. И не только внешне. Зёрна добра, посеянные рукой бабушки в мою душу, проросли. Я бесконечно благодарна  судьбе за этот подарок.



Д Р У Г,   О Т Е Ц


Своего отца Николая Фёдоровича Суворова я беззаветно любила и боготворила, не принимая от близких  какого либо замечания в его адрес. Его внезапную гибель я перенесла душевно и физически тяжело и проболела целый год. Он был мне одновременно и отцом и другом, а дальнейшая жизнь без него порою казалась бессмысленной.
Я очень тосковала по нашим общениям, он часто приходил ко мне во сне. Позже у меня появилось коротенькое стихотворение «Отец».

 Мне приснился отец нынче ночью во сне.
       Грустный взгляд, твёрдо сжатые губы.
       - Как живёшь, дочь моя?- Обратился ко мне,–
       - Всё трубят твои медные трубы?
       И ответила я, что живу хорошо,
       Дом мой светел, не ведает скуки,
       Есть друзья у меня, но превыше всего –
       Дети милые, взрослые внуки.
       - Так чего ты грустна? - Вопрошает отец,
       - И слезинка на щёку упала?
       И ответила я, что могу, наконец, 
       Ему сказать: Мне тебя так всегда не хватало.   

Только по прошествии времени я стала понимать, что отец был обычным человеком со  своими слабостями, ошибками и недостатками. Но, обо всём по порядку.
В далёком 1911 году, 19 декабря в семье Фёдора и Матрёны Суворовых родился первенец. Это был мальчик. Фёдор был очень рад появлению сына, ведь сын становился продолжателем фамилии, что было  лестно для самолюбивого Фёдора. И мать была несказанно рада рождению сына, она всей душой любила своего мужа и во всём хотела ему угодить. Был день Николы, поэтому мальчика назвали Николаем. Отец очень любил сына-первенца, баловал его, играл с ним, катал на коне, ничего ему не запрещал. Уже с первых лет стало заметно, что сын унаследовал черты лица обоих родителей: черноволосый и кареглазый - в отца, а овал лица, форма носа и улыбка - от матери.
Когда Коле шёл четвёртый год, отца призвали в армию и послали на фронт.  Началась Первая мировая война. Коля остался с матерью и бабушкой  Агафьей. Он рос как все деревенские мальчишки, летом с утра до вечера пропадал на речке, зимой катался на санках. Когда после долгих мытарств по Европе вернулся домой отец, Коле было 8 лет, он учился в церковно-приходской школе. В то время немногие из детей ходили в школу, в стране бала повальная безграмотность. Но Фёдор сразу после рождения сына решил, что Николай будет «учёным», и Матрёна это помнила.
   
  В то время парни в деревне взрослели рано, и уже в 15 лет он ходил на вечерки, хороводил девок. Он, как и отец, пользовался вниманием и
успехом у деревенских девчат. Да как же иначе? Николай весело играл на балалайке, на гармошке, хорошо пел, задорно плясал. Вместе с другом Иваном Туробовым (братом будущей жены Николая - Марии) они стали заводилами всех деревенских праздников среди молодёжи.
    Время шло, жизнь в деревне круто менялась. В Степном Дворце стали создавать колхоз с названием «Красный Партизан». Первым председателем колхоза избрали Туробова Алексея Тимофеевича. Иван Туробов сагитировал своего друга Николая, и они, одни из первых, стали членами нового колхоза. В колхоз планировали привезти первые агрегаты, нужно было готовить рабочие кадры.
Тут и пригодились 4 класса учёбы, которые имели Николай и Иван. Их отправили учиться в Иркутск на краткосрочные курсы по управлению механической молотилкой зерна. Николай был ошеломлён размерами города и ритмом его жизни. Он сразу влился в городские улицы, как будто тут и родился. Ивану он сказал, что поработает немного в деревне, и уедет в город.
В 17 лет он повредил кисть руки при запуске молотилки, его увезли в Улан-Удэ и там восстанавливали пальцы в течение 3-х месяцев. Пальцы сохранили, но они так и остались негибкими, в суставах не сгибались.
Вернувшись в Степной Дворец, Николай уже не смог работать механизатором и его определили в рыболовецкую бригаду. Надо заметить, что колхоз «Красный Партизан» создавался как рыболовецкая артель. Все остальные производства: как-то, посев зерновых, молочно-товарная ферма, конеферма - были подсобными. Работа рыбака - не из лёгких, особенно, если дело имеешь с таким серьёзным морем, как Байкал. Бывало, что рыболовецкие лодки, попав в шторм, исчезали навсегда вместе с рыбаками. Но Николаю повезло, его бригадиром – «башлыком», как называли в то время рыбацких вожаков, был Суворов Афанасий Афанасьевич, знаменитый в кругах рыбаков «башлык», который по дымку из табачной трубки узнавал прогноз погоды, и не совался в море, если приближалась Сарма. Я поясню, что такое Сарма. Это штормовой ветер на Байкале, который обладает такой силой, что срывает крыши с домов в прибрежных деревнях, переворачивает катера, часами носит лодки по воде, не давая возможности прибиться к берегу.  Сарма начиналась внезапно .

  В ясный день всё вокруг темнело, быстро надвигалась тёмная, грозовая туча -предвестница шторма. Начинался порывистый ветер, переходящий в шторм.
Друзья Иван и Николай и здесь были вместе, после трудовой вахты они брали в руки инструменты - и начинались песни и пляски. В то время бригада рыболовецкой лодки насчитывала по 22 человека, а если рядом базировались 2-3 лодки, то это был уже большой коллектив. В своём большинстве бригады состояли из молодых ребят и девчат. Вместе рыбачили, отдыхали, спали в одной избе, состоящей из одного большого помещения.
Я до сих пор не могу себе представить, как это было возможно? Как-то я прожила на рыбалке в зимовье три дня, было мне в ту пору 12 лет. Я помню устройство быта рыбаков, поражаюсь его простоте. Зимовьё для бригады рыбаков – это большая рубленая изба, не имеющая внутри никаких перегородок. Стены ничем не покрыты, из пазов торчит мох. Если зимовьё длинное, то было две печи. Посреди зимовья построен длинный стол с дощатым покрытием. Вокруг стола - деревянные лавки. По периметру стен сделаны деревянные нары, причём сплошным настилом. На нарах - потники из сваленной шерсти, лоскутные одеяла (в лучшем случае!), шубы, разная одежонка для согрева. Кое у кого были подушки, но большинство рыбаков под голову подкладывали свою верхнюю одежду. Ложились таким образом, что головы у всех были к стене, ноги – в средину избы. Однажды ранним утром  я проснулась, смотрю - у самого длинного  из  рыбаков ноги далеко свешиваются с нар. Мне это показалось так смешно!
Вечером  укладывались спать по порядку: сначала были места для парней, дальше - бригадир, за ним - девки. Утром оказывалось, что всё перепутано. Было удивительно, что при такой простоте жилища и полном отсутствии гигиены рыбаки не болели, к фельдшеру на приём в то время ходили только старушки. Зато после каждой путины в деревне появлялось несколько беременных девок. Родить «в девках» было не преступление, за это никого дома не наказывали,  замуж они выходили наравне с бездетными девками.
 
    В рыболовецкой бригаде Николай проработал 2 года. Ему исполнилось 19 лет, девок он обхаживал, но жениться не хотел. 
    Мечта о том, чтобы уехать в город, не давала покоя. И вскоре он узнает, о том, что в  Улан –Удэ  открылась школа, где готовят               
кадры для будущего завода. С большим трудом ему удалось вырваться из деревни, получить паспорт и уехать в Улан- Удэ. Там его приняли в школу ФЗО для обучения профессии токаря. Учился Николай очень прилежно, его ставили в пример, наградили грамотой за успехи в учёбе. Быстро пролетели два года - и вот у него в руках новенькое свидетельство о получении профессии токаря. Он был очень рад, ему казалось, что с деревней он расстался навсегда. Но это было не так.
Николай приехал в деревню, чтобы отдохнуть после учёбы, а оказалось, что в деревне живут вербовщики, они призывают мужчин поработать на золотых приисках Камчатки, обещают огромные заработки. И трое мужчин - отец Фёдор Фёдорович и два его сына, Николай и Иннокентий уезжают на Камчатку. Сезон был удачный, все вернулись с деньгами. По дороге домой они были в Иркутске, хорошо приоделись, накупили подарков. Фёдор Фёдорович купил самовар и швейную машину «Зингер», для того времени эти покупки были  дорогим подарком.
Отец так вспоминал свою поездку на Камчатку:
- Люди там местные совсем тёмные, у них главный в деревне – это шаман. Но они очень добродушные, открытые, накормят и отдадут последнее. Главное лекарство у них - это собственная моча. Пьют её по утрам, если заболеют, компрессы делают, в глаза капают. Живут очень, очень бедно, спят на шкурах. Поголовно неграмотны. Встречались красивые, здоровые девки. Щёки у них румяные, сами весёлые и всё время смеются. Работали мы много, нас называли старатели. Выходных дней летом у старателей не бывает. Рано утром начинали мыть золото и занимались работой до заката солнца. Мы очень уставали, тем более, что работа была в воде и мы часто простужались, но болеть было некогда - все старались намыть побольше золотого песка. Нам подфартило, и мы намыли золота больше всех.
Вернувшись с Камчатки, Николай не спешил в Улан-Удэ. Он был хорошо одет, при деньгах. Что бы и не погулять?

К этому времени в деревне наросло много молодых, ядрёных девок. Они заглядывались на двух друзей - Николая и Ивана. А те продолжали играть на вечерках, гулять и веселиться. На Николая обратила внимание сестра Ивана - высокая, румяная блондинка Мария. Ей уже исполнилось 18 лет. Николай и сам был не против погулять с молодой, ядрёной девахой. После одной-двух встреч с ней Николай потерял интерес к Марии, стал встречаться с Анной, красивой девушкой старше его на 5 лет. Они любили друг друга, но судьба развела их.
Моя встреча с Анной Иннокентьевной произошла спустя 40 лет после тех событий. В то время я работала прорабом на строительстве школы в селе Посольское. Одна из местных женщин продавала молоко, принося его в бытовку к рабочим. Однажды я увидела её и спросила о том, не осталось ли у неё молоко? Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
- По отчеству ты, голубушка, не Николаевна ли?
- Да, Николаевна,- ответила я.
- Пойдём ко мне домой, голубушка, у меня есть, что тебе рассказать, - сказала женщина.
Мы пришли с ней в опрятную, небольшую избу и она назвалась: Анна Иннокентьевна.
  Она поставила самовар, а сама стала рассказывать мне:
 - Прошло много лет, но я как сейчас помню: наша деревня, вечерки и Коля играет на гармошке. Я любила Колю всей своей душой, влюбилась в него, когда он был ещё молодым парнишкой. Все годы я не переставала его любить. Меня сватали многие парни, но я всем давала отказ. Своей тайной ни с кем не делилась, ждала, что он поймёт меня, услышит. Наконец он сам подошёл ко мне, и мы стали встречаться. Я знала, что он со многими гулял, но то, что Маня забеременела от него, я не знала. Мы продолжали встречаться, строили планы на будущее, и вдруг он не пришёл ко мне. Вскоре я узнала, что он женится на Мане. Для меня это было ударом, тем более, что он не объяснил мне причину разрыва наших отношений. Я не хотела жить без него, очень трудно было смириться с потерей. Я любила его все оставшиеся годы, замуж так и не вышла. Позже, когда умерла Маня, я надеялась, что Николай приедет и посватает меня, но он женился на Агаше.  О том, что Коля умер , я узнала от своих знакомых, и пришла его проводить.

На меня никто не обратил  внимания, ведь о моей любви не знала ни одна душа на свете.
Проводив его в последний путь,  я поняла, что потеряла Колю навсегда. Мне тогда было55 лет. Через год я вышла замуж за вдовца
 с двумя детьми. Хотя он был меня моложе, прожили мы вместе всего пять лет , и он  скончался. С тех пор я одна, а тебя узнала по глазам – глаза-то Колины.
Как было на самом деле - об этом мне рассказала моя бабушка Матрёна. Я однажды спросила её: «Бабушка, расскажи мне о том, как поженились мои родители?» и она поведала такую историю:
 - Николай был очень весёлым парнем, девки так и вешались на него. Но серьёзно он ни с кем не гулял. Как - то зимним днём сижу я, пряду шерсть. Слышу, Тузик залаял. Смотрю, Маня Туробова в ограду входит. Я её встретила, пригласила пить чай, она отказалась. Видно по глазам, что плакала. Говорит мне, дескать, тётка Матрёна, пришла к вам с жалобой на сына вашего Николая. Погулял, говорит, со мной, брюхо мне прижил, а жениться не хочет. Я, говорит, девка смелая, если не женится через неделю - я на ваших воротах повешаюсь. Пусть, говорит, он отвечает тогда. Я её успокоила, дескать, мы разберёмся. Она и ушла. Я сижу и думаю. Что делать? Маня девка красивая, видная и здоровая. Но больно уж она вспыльчивая, боевая, за ответом в карман не полезет. Не такую сноху я хотела. С другой стороны - она очень шустрая, всё умеет делать, да и семья у них хорошая, работящая, чистоплотная. Не стала я голову свою ломать, думаю - дождусь Федю, вместе и решим, как быть. Немного погодя, и Фёдор на коне подъехал, в избу вошёл.
 Я его накормила, а потом и говорю, дескать, поговорить надо. Всё ему рассказала. Он принял решение - дитя наше, пусть Николай женится. Я, говорит, его заставлю. Вскоре и Николай нарисовался. Заходит он в избу весёлый такой, песни поёт. Отец ему и говорит, дескать, когда свадьбу с Маней играть будешь? Он, как ни в чём не бывало ему - а никогда. Я Анну люблю, на ней и женюсь. А как же дитё, Федор спрашивает. Не знаю я никакого дитя, я и был то с ней всего два раза. Фёдор, недолго думая, вышел в сени, взял чембур от упряжи, и давай  охаживать его этим чембуром. При этом он приговаривал, дескать, женишься на Мане, женишься. Николай не мог неделю сесть на мягкое место, а как только смог - пошли сватать Маню. Потом, 10 февраля 1934 года, была свадьба.

Гуляли весело, хорошо. Уже  в августе родилась у них девочка, её назвали Мотей.
«Так получается, что я не первенец у родителей?»- спросила я.
                - Ты родилась через два года после того, как поженились твои родители, но к тому времени сестрёнка твоя уже умерла, она простудилась и заболела. Ей было побольше годика.
«А где же Анна?»- спросила я.
 - Анна сразу уехала к тётке в село Посольское, там, на рыбозаводе и работает - ответила бабушка.
    Такие разговоры  с бабушкой мы вели часто, из её рассказов я узнала о детстве и юности своего  отца, об их совместной жизни с мамой.
    Так и не приступив к работе, Николай летом 1934 года вместе с братом Иннокентием завербовались на сезон золотодобычи в Баунтовский район. Снова старательские хлопоты, лето в резиновых сапогах без отдыха, зато вернулись домой с подарками, с деньгами и надеждой на лучшую жизнь в городе.
    Но в городе Николая никто не ждал, жилья не было никакого, общежитие семейным не давали. Пришлось вернуться в Степной Дворец и работать рыбаком, но не в колхозе, а на  рыбозаводе. Снова зимовье, суровый Байкал, и в дождь и в жару - на лодке. 
Так прошёл ещё год. Жена Мария жила вместе с родителями Николая, ждала второго ребёнка.
    Николай решил ещё раз попытать счастья в городе. Снова поехал в Улан-Удэ, на сей раз, он пришёл на завод «Механлит». На заводе не хватало рабочих, было только что отстроено семейное общежитие  и его приняли токарем в механический цех. Сразу же выделили комнату площадью около 16 кв. метров. Жена была на последнем месяце беременности и осталась в деревне. Николаю было время обустроить жилище до приезда жены, и он с радостью взялся за работу. В первую очередь купил кровать с сеткой и двумя никелированными шариками сверху, затем на заводе стал делать мебель из дерева. Я до сих пор помню, как в углу комнаты стояла красивая этажерка с точёными деталями. Он оказался очень способным хозяином и до приезда жены сделал стол, деревянные стулья и деревянную кроватку для дочери. Да, к тому времени я (дочь  Тоня) уже появилась на свет. Николай был очень огорчён тем, что это был не сын. Но это была его первая реакция, в дальнейшей жизни я стала его любимицей, и он гордился моими успехами.
      
Летом 1936 года Николай перевёз жену с дочкой в свою комнату.
       Потекли годы чередой, в 1938 году родился сын Пётр. Мария не работала, воспитывала детей. Николай вскоре стал мастером цеха, на работе у него всё получалось хорошо. А в семье счастья не было. Видимо женитьба силой отца не принесла каждому из них радости и покоя. Николай и Мария часто ссорились. Вспыльчивая Мария по каждому поводу старалась уязвить Николая, он отвечал тем же. В семье мира не было. Николай находил радость в работе и его вскоре отправили на курсы руководящих работников здесь же, в Улан-Удэ. У него всегда было желание учиться, курсы он окончил блестяще. Вскоре он становится начальником механического цеха завода. Как начальнику цеха ему выделяют квартиру в новом 2-х квартирном доме. Семья переезжает в новый дом, но ничего в отношениях с женой не меняется. Тогда привлекательный, молодой начальник ищет утешения на стороне. Однажды он повстречал молодую женщину, свою односельчанку. Оказалось, что её муж погиб в войне с белофиннами. Она одинока, приветлива, недалеко живёт (в соседнем посёлке нефтебазы). И Николай стал захаживать к молодой вдове. Дыма без огня не бывает, и вскоре Мария узнала об изменах мужа. Снова ругань, скандалы. Но Николай не мог уйти от Марии, ведь их связывали дети, для Николая это было святое.
  Отцом Николай был замечательным. В своей жизни я старалась подражать отцу в отношениях со своими детьми. Сколько помню отца - не было случая, чтобы он ругал нас - детей. У него был очень строгий взгляд, если мы набедокурили, достаточно было ему строго посмотреть на нас. Мы всё понимали с одного взгляда и уже больше не допускали баловства.
       Вспоминаю те прекрасные годы детства, когда рядом с нами был отец. С годами приходит понимание того, что это было настоящее счастье.
    Свободное от работы время отец любил проводить с нами. Он учил нас играм, сам развлекался с нами, устраивал домашние концерты. Особенно памятны дни Н игрушками, кольцами из бумаги,   конфетами, набрасывали вату. Назначали час праздника, и мы приглашали своих друзей.
Отец приносил домой ёлку, мы все вместе её наряжали игрушками, кольцами из бумаги, конфетами, набрасывали вату. Назначали час праздника, и мы приглашали своих друзей.

Отец куда-то уходил. Мы начинали веселиться, и тут появлялся Дед Мороз с мешком подарков. По голосу мы узнавали,  что это был наш папа. Тут уже вовсю начиналось веселье: песни, пляски, игры. Потом была раздача подарков, и их хватало на всех. Завершалось празднество общим чаепитием. Где родители сами встречали Новый год, я не помню, но гости у нас в доме бывали очень редко. Ещё помнится, как отец катал нас с Петей на санках. Это бывало вечерами, после работы. Он усаживал нас на одни санки друг за другом и весело бежал по дороге, а мы должны были криками подгонять «коняшку».
       Спокойное, радостное детство закончилось, как только началась война. Этот день я помню хорошо.
       Было воскресное утро. Родители поехали в город на рынок, а нас с братом оставили дома. Мы проснулись поздно, поели и стали играть. Не заметили, как прошло время обеда. После обеда я услышала крики и плач женщин на улице и поглядела из окна. Я увидела, что на улице собрался народ, они о чём - то громко говорили, женщины плакали.
Все посматривали на «тарелку», из громкоговорителя доносилась музыка. Тут я увидела, что к дому шли мама и папа, лица у них были печальные. Придя домой, они сказали, что немцы напали на нашу страну. Я тоже давай плакать, не понимая до конца, что бы это значило.
       Отец, положив сумки с покупками, заспешил на завод. Мама сказала нам, что папу заберут на фронт, так как на войну должны уйти все мужчины. В доме стало непривычно тихо и скучно, и мама нас уложила спать.
       Назавтра из разговоров отца и матери мы узнали, что завод «Механлит» будет работать на оборону, т.е. выпускать боевые снаряды и др. Отцу отказали в мобилизации и выдали бронь (так сказала мама). Нас устроили в детский сад, так как мама пошла работать на завод в котельную, кочегара оттуда призвали на фронт.
     Началась совсем другая жизнь. Отец рано уходил на работу и поздно приходил, мама работала в смену. Порой нас некому было забирать из детского садика. Тогда отец нашёл старую женщину, её звали баба Луша. Она стала присматривать за нами, готовить ужин, кормить нас, забирать из садика.

Вспоминая детские годы, я понимаю, что отец в семье имел решающее слово. Уже, будучи взрослой, я услышала от него такие слова:
- Запомни, Тоня, семья – это главное  утешение в жизни человека. Правительства меняются, вожди уходят, а семья остаётся. Только в семье человек может находить поддержку. Глава семьи – тот, кто берёт на себя ответственность за решение семейных вопросов. Это может быть и женщина.
  Эти постулаты я помню до сих пор. В моей жизни приходилось прямо говорить мужу:
«Хочешь быть главой семьи – научись принимать решения и отвечать за них».
    Все военные годы отец работал начальником цеха. Ему приходилось учить совсем молодых мальчишек и девчонок работать у станка, самому подменять заболевшего мастера, налаживать и увеличивать производство снарядов для фронта. Но он был дома, и это было счастьем.
    В 1942 году родился сын Геннадий. Отец гордился – у него уже два сына!
Трудными были военные годы, но они шли к концу. Мария и Николай уже «притёрлись» друг к другу, да и ссориться не было времени. В семье, казалось, воцарился мир и покой, но в мае 1944 года внезапно умирает мама Мария.
    Отец тяжело перенёс смерть жены. Его можно было понять: в 33 года остаться одному с тремя детьми очень непросто. При его загрузке на работе это была катастрофа. В это тяжёлое время ему очень помогла баба Луша. Она почти не покидала наш дом.
   Вскоре дед Фёдор Фёдорович позвал отца в Степной Дворец. Взяв отпуск на 4 дня, отец уехал в деревню и увёз с собой маленького Гену.
    Когда он вернулся домой, рядом с ним шла высокая, темноволосая, румяная девушка в  платье, где по чёрному полю были разбросаны  крупные, красные цветы.
    Отец сказал:
  - Дети, это ваша мама.
    Я ответила грубостью и убежала прочь. Я не могла понять того, как отец мог выбрать эту женщину нам в матери? Внешне она была полной противоположностью нашей маме. Но время прошло, мы
    привыкли к маме Агаше, а через год у них с отцом родилась дочка Галина.
    Война закончилась, жизнь входила в привычное русло. Мама Агаша не работала, она вела дом, ухаживала за нами. Я помню отца в том возрасте очень хорошо. Он был среднего роста  (около 174 см), среднего сложения, прямая фигура, гордо поднятая голова. Его лицо мне казалось красивым: прямой нос, чёрные брови, открытые светлокарие глаза с оттенком серого цвета, густые, чёрные волосы красиво лежат на голове. Только уши его мне казались немного оттопыренными, я любила тормошить их в своих руках. Отец весело смеялся при этом. Он был очень жизнелюбивым человеком: любил весёлые компании, умел пить водку, при этом он никогда не приходил пьяным с работы. Помню, уже во время жизни в своём доме, в Тимлюе – приходит отец с работы усталый, приносит зарплату, выкладывает на стол и говорит маме:
- Вот, Агаша, что заработал – всё тут. Как насчёт «чекушечки»?
  И мать, понимая его с полуслова, быстро шла в магазин.
     В октябре 1946 года отец не вернулся с партийного собрания. Наутро мы узнали, что отца арестовали. Нас сразу выселили в маленькую комнатёнку старого барака. Вскоре за нами приехал дедушка Фёдор Фёдорович и забрал с собой в Степной Дворец.
       Потом был суд, колония строгого режима в Юшлаге. Я никогда не забуду того, как мы с тётей Нюрой были на свиданиях с отцом. Это было тяжёлое зрелище. В большом помещении стоял длинный и широкий стол. По обеим сторонам стола – лавки. С одной стороны конвойные усаживали по команде заключённых, с другой стороны садились их родственники, напротив друг друга. Дотянуться было невозможно – стол широкий. Разговаривали все разом. Каждый сообщал новости, спрашивал другого, в помещении стоял сплошной гул из голосов. Порой мы только и успевали посмотреть на лицо отца и по нему узнать о здоровье. Позже отца перевели в колонию посёлка Баянгол Джидинского района, и наши свидания с отцом прекратились.
       Отец освободился из заключения весной 1954 года. Я в то время училась в Улан-Удэнском педучилище и жила у тёти Нюры. Однажды вечером я возвратилась из училища и попутно стала закрывать ставни. Я увидела в окно, что за нашим столом сидят
бабушка, тётя Нюра и отец. Я опрометью бросилась в дом и с криком радости повисла у отца на шее. Было больно смотреть и узнавать в усталом человеке своего гордого отца. Изменился он внешне очень сильно: спина сгорбилась, из-за гайморита у него исказились черты лица, он частично потерял слух.
    Потом были долгие разговоры о дальнейшей жизни. Но, прежде всего отцу нужно было подлечиться. Такой долгий срок в колонии (8,5 лет) даром не прошёл. Отец  вернулся с множеством заболеваний, и первые три месяца лечился.
        Подлечившись, он устроился токарем на строительстве Тимлюйского цементного завода. Мама Агаша  ждала его все годы. И, получив комнату в новом доме посёлка Каменск, отец перевёз туда семью.
        Я приезжала на выходные дни из Улан- Удэ домой, и начинались наши с ним беседы. Отец рассказывал мне о жизни, о том, что является настоящими ценностями, о многом другом, чем я руководствовалась в дальнейшей жизни. Это были очень интересные и полезные беседы. Постепенно отец стал моим наставником и первым советчиком в жизни. Каюсь, не ко всем его советам я прислушивалась, поэтому и наделала много ошибок в жизни. Но, как известно все мы учимся на собственных ошибках.
       В 1955 году отец осуществил свою давнюю мечту - он построил собственный дом. Дом получился небольшим, но вместил всю семью: отец, мать, сын Пётр, дочь Галя и бабушка Матрёна. В 1957 году семья пополнилась дочкой Аней.
     В Тимлюе, где и по сей день стоит отцовский дом, прошли последние годы жизни моего отца – Суворова Николая Фёдоровича.
     Постепенно к отцу вернулась радость жизни. Повзрослели старшие дети, младшие были рядом и не доставляли хлопот. Жена имела покладистый, степенный характер и не бранилась по пустякам. Снова он взял в руки гармонику и вечерами за оградой, на лавочке стали собираться соседи. После трудового дня, ужина и домашних дел хорошо было сесть в кружок и от души попеть песни или просто послушать, как заливисто играет гармошка в руках у Николая Фёдоровича. Летом засиживались долго, не хотелось расходиться по домам от задушевных песен и простых разговоров.
Отец прошёл суровую школу жизни, был умудрён от природы, поэтому имел авторитет у соседей. К нему приходили за советом, или за помощью, так как он многое умел делать своими руками. Мебель самодельную сладить, ножницы наточить, швейную машину отремонтировать – и многое другое, всё он мог. Во дворе у Суворовых всегда был порядок, дрова заготовлены на зиму, забор стоит, как новенький, колодец очищен, в ограде подметено. Везде «полный ажур» (как говорил отец).
        В семье был заведен порядок: мужскую часть работы делает он, а в женские дела не вмешивается, оставляя за собой право контроля. Он был излишне строг с женой, требуя, чтобы и в доме был «полный ажур». Мама Агаша была от природы неспешна, ей трудно удавалось угодить проворному мужу в хозяйских вопросах. Однако, она обладала завидным терпением, никогда не начинала ссоры сама, а если отец «заводился», она молча
сносила его упрёки. Как - то я была свидетелем несправедливых, как мне казалось, требований и упрёков со стороны отца к матери. Тогда я сказала ей: «Мама, почему ты не защищаешь себя от несправедливых упрёков отца, а терпишь его выпады?»
       Она ответила:
  - А что делать, если у него характер горячий? Погорячится, да и успокоится тут же. Он хороший, надёжный муж, пошумит, да и только.
    Людям говорила:
  - Я за Николаем, как за каменной стеной. Он всё знает, сам всё решает. Сена накосит во время, рыбки добудет на зиму, дров привезёт. Мне остаётся за домом и за детьми смотреть.
Соседи завидовали им, говоря: «Не стоит Агаша его, а Николай Фёдорович живёт с ней, и ни на кого не глядит». Женщины улицы Строительной, где построен отцовский дом, говорили мне: «На нашей улице хоть есть на кого поглядеть – Николай Фёдорович всегда причёсан, чисто выбрит, и одет в свежую рубашку. Не скажешь, что работает рабочим».
К тому времени отец успел поработать на Тимлюйском цементном заводе и начальником механического цеха, и мастером. Времена менялись, оборудование цеха было новым, на завод пришли работать инженеры, и отец уступил место новым инженерам, хотя
долго он оставался наставником у молодых инженеров. Я это знаю не понаслышке – новым начальником цеха стал мой бывший одноклассник Суворов Анатолий Иванович. Он однажды со мной поделился мнением, что многому его научил мой отец.
Вспоминая сейчас прошлое, я вижу, сколько всего хорошего передал моему отцу дед Фёдор Фёдорович. А отец передал нам – своим детям.  Как жалко, что такая связь в нашей сегодняшней жизни наблюдается всё реже. Или, может быть, я не права?
     Время шло, и подошёл 50-летний юбилей Николая Фёдоровича. Выглядел он гораздо моложе своих лет, в волосах – ни одного седого волоса, интерес к жизни не пропал. Однако он всё чаще стал жаловаться, что болит желудок. Сказались годы, проведённые в заключении. Поэтому, на мой вопрос: «Как будем справлять юбилей?», он ответил: «Юбилей не будем справлять. Лучше на эти деньги я съезжу на курорт, подлечу желудок». Денег в семье было столько, что хватало только на жизнь и уплату ссуды, взятой на строительство дома. Жили экономно, считали каждую копейку.
     В год его пятидесятилетия сын Пётр получил диплом инженера, направление на работу в ЛВРЗ, работал мастером,  женился. Отец очень гордился сыном, так наставлял его по работе с людьми:
- Работать с техникой вас в институтах теперь учат, а работать с людьми будет учить жизнь. Она учит сурово, не взирая на лица. Чем быстрее научит, тем быстрее ты будешь настоящим, большим руководителем.
     Отец не дожил до того времени, как его сын – Суворов Пётр Николаевич стал главным инженером самого большого завода в Республике Бурятия - ЛВРЗ. Он стал достойной сменой своему отцу, который, не имея образования, руководил ведущим цехом завода «Механлит» в военное время.
       Всю жизнь отец проработал с металлом, а погиб от дерева.
       На завод привезли пилораму, но никто не умел её устанавливать, не было специалистов по её работе. Отец взялся за установку пилорамы, подобрал бригаду, обучил работе. Первый год отработали хорошо. На второй год завод взял лимит на заготовку леса для пилорамы. Стали комплектовать бригаду. Отец вызвался возглавить её, тем более, что он имел опыт вальщика (получил в колонии)

Бригада, проработав месяц в лесу, свою задачу выполнила. Деляна была вырублена, все собрались ехать домой,  и ждали вахтовку. Чтобы было теплее, разложили костёр. Все уселись у костра, начались разговоры. Отец тоже присел, осмотрелся и вдруг сказал: «А эта  красавица, что осталась стоять?» - и он указал рукой на высокую лиственницу, которая притаилась среди берёзок, да и осталась несрубленной. Он взял бензопилу, подошёл к лиственнице и стал выбирать, как лучше её свалить. Выбрав место, он завёл пилу и принялся за работу. Как только лиственница стала падать, отец нагнулся к бензопиле, и выключил её. И тут изумлённые рабочие увидели, как их бригадир упал в снег. Когда они к нему подбежали, он уже не дышал.
     Потом была экспертиза, которая установила, что он умер от удара сучком прямо в мозжечок. Врач сказал, что если бы удар пришёлся в другое место, самое большее что бы случилось – это синяк. А в этом случае, удар в область мозжечка повлёк за собой остановку дыхания и смерть.
     Я потом вспомнила, что перед своим юбилеем отец  сказал мне: «Тоня, я скоро умру. Я это чувствую». Мне это заявление показалось несерьёзным, скорее всего, навеяно настроением. Оказывается, он действительно чувствовал скорую кончину. Погиб он 22 февраля 1962 года, так и не отдохнув на курорте.
    Хоронили отца на кладбище в селе Степной Дворец. На похороны приехали многочисленные родственники, знакомые, друзья. Там в толпе, неузнанная стояла и Анна Иннокентьевна, провожая в последний путь свою любовь.
       Я очень любила отца. Всех мужчин, с кем приходилось встречаться по жизни, работать в строительных организациях, я всегда сравнивала со своим отцом. Эти сравнения были не в пользу их.
     Со временем я поняла, что идеализировала отца, а он был просто человеком, со своими недостатками, ошибками, со своими достоинствами. Тем не менее, я считаю себя счастливым человеком, ведь рядом со мной был настоящий друг, наставник - мой любимый отец.
     Все, кому пришлось общаться, работать, жить рядом с отцом, вспоминали его добрым      
Мама Агафья Афанасьевна, оставшись вдовой в 42 года, так и не вышла замуж. Мне она однажды так объяснила свое положение:
  - Сколько бог дал – столько и прожила за Николаем. Другого такого мужика нет на свете, поэтому буду жить одна.
  Он был обычным человеком. Может быть, его отличало то, что, имея простое происхождение, он был чутким, щедрым душой мужем, отцом, сыном. Как - то уживались в нём требовательность, нежность, внимательность и горячность. Всё было уместно.
    Иногда эти черты характера я нахожу у своего сына Владимира. А может быть, я просто продолжаю любить отца и сравниваю с ним любимого мною мужчину – моего сына?
    Так или иначе, но я очень хочу, чтобы мои внучки и внуки знали о своём пращуре, помнили, откуда они пошли, были похожими на нас. Но немного лучше!   








Двум женщинам я говорю спасибо...


                Уж так случилось в жизни у меня:
                Двум женщинам я говорю: Спасибо!
                Одна под сердцем сберегла меня,
                Другая подняла меня, растила.
                Сейчас я старше возрастом обоих,
                Мне дал Господь пожить на свете дольше.
               
                Простите меня, мамы, если больно
                Я сделала вам – я не буду больше.
                Теперь я знаю, трудно мамой быть,
                Нести сей крест и радостно, и муки.
                Я в памяти своей всегда буду хранить
                Тепло, что щедро дали ваши руки.


Это небольшое стихотворение пришло ко мне накануне моего семидесятилетия. Очень поздно это случилось, но как говорится «лучше поздно, чем никогда».
Родилась я у мамы Марии Тимофеевны. Я не очень хорошо её помню, когда она умерла, мне исполнилось 8 лет. Я была любознательной девочкой, подолгу беседовала с бабушкой, и мне удалось восстановить в памяти образ и характер моей родной матери.
Родилась Мария в апреле 1915 года в селе Степной Дворец Кабанского района. Её отец Туробов Тимофей Иванович был местный, деревенский парень из семьи хлеборобов. По описанию моей бабушки Матрёны Абрамовны был он невысокого роста, худощавый, светловолосый, голубоглазый, отличался весёлым, заводным характером. Когда пришло время ему жениться, в Степном Дворце невест не было: в деревне рождалось много мальчиков. Пришлось сватам ехать за невестой в село Каргино, так как там рождалось больше девочек. Невесту выбрали из многодетной семьи Портнягиных. Хоть семья и была бедной, зато невеста Наталья Карповна была хоть куда – высокая, крепкая, темноволосая, большеглазая. В семье Наталья была старшей, привыкла много работать, присматривать за младшими, что было на руку семье Туробовых. К тому времени отца в семье Туробовых уже не было, Тимофей оставался за старшего, за ним росли ещё два брата-подростка, за которыми нужен был глаз да глаз.
После свадьбы стало ясно, что кроме крепкого телосложения, Наталья имеет очень крепкий характер. Даже по внешнему виду можно было узнать, что невестка очень строга не по годам, её брови по большей части были сурово сведены. Тем не менее, Наталья имела красивый голос, знала песни, хотя пела она очень редко. Во всём её облике проступала внешняя строгость, неприступность, властность.
Как и заведено было в те годы – один за другим пошли дети: старший Алексей, за ним Иван, Лукерья, Мария, Николай. Были они разные – часть светловолосых и голубоглазых в отца, а часть – темноволосых, в мать.
Мария унаследовала от отца цвет волос и глаз, а от матери - фигуру. Была она яркой блондинкой с голубыми глазами, по тем временам высокого роста (168 см.), её полная грудь вздымалась при радости и возмущении, а щёки так и пылали румянцем. Про таких девок в деревне говорили -  «кровь с молоком».
Характером  Мария удалась и в мать, и в отца. Весёлая и заводная, как отец, она была внешне строга и неприступна. С детских лет Мария стала любимицей отца, доверяла ему свои маленькие детские тайны. Мягкий по характеру, отец находился под влиянием суровой и властной жены, и своё мнение высказывал редко.
Когда Мария подросла, стала ходить на вечерки, её шутки и звонкий смех не смолкали весь вечер. Острого языка Марии боялись взрослые парни и старались не задевать её самолюбие.
Бабушка Матрёна вспоминала: Твоя мать, Тоня, была настолько бойкой, что про неё парни сочинили  частушку и пели по деревне:

          Церква нова, церква нова,
          Старые колокола.
          А у Туробовской Мани
          На шарнирах голова.

Она рано приметила, что друг брата Ивана – Николай Суворов волнует её сердце. Когда стала ходить на вечерки, то сама приглашала Колю на танец. Он шёл охотно, ведь это была младшая сестрёнка его друга Ивана, никакой опасности она ему не представляла.
Когда же Николай вернулся с золотых приисков, Маня была уже в расцвете девичьей красоты. Как они оказались вместе, почему Николай сразу же бросил Марию – теперь одному Господу известно. Я же смею предположить, что Николай сначала не устоял перед девичьей красотой, а потом испугался энергичной, боевой девушки, и отступил.
Можно себе представить, что пережила Мария, узнав о своей беременности. Как она могла сказать правду своей строгой матери? Ведь та никогда бы не поняла Марию. Боясь потерять доверие отца, в этот раз она не поделилась с ним своей бедой. От отчаяния Мария пошла к матери Николая - «тётке Матрёне», которая славилась своим философским складом ума и всепрощением. Мария выложила всю правду и стала ждать. Ждать пришлось недолго, через неделю Николай со сватами пришли к Туробовым сватать Марию за Николая. Мать сразу сказала, как отрезала:
    Какая свадьба, мала ещё Мария, пусть погуляет. У нас Лукерью вчера сватать приезжали из Шигаево за Фёдора Чумакова, так она уже вызрела для свадьбы, вот её и будем отдавать. А Мария молода, ещё и двадцати нет – какая уж тут жена. Нет и нет!
        Наталья Карповна недолюбливала Николая, считала его «гулёной и прощелыгой», несмотря на то, что каруселили они вместе с её сыном Иваном.
Видя, что сватовство принимает плохой оборот, Мария потихоньку подошла к отцу и шепнула ему на ухо: «Тятенька, я тяжёлая от Николая, мне надо замуж». Отец, безучастно  ранее наблюдавший за действом, вдруг оживился, стал горячо обсуждать вопросы сватовства. На этот раз он проявил себя хозяином в доме, и было решено обдумать вопрос срока и проведения свадьбы.
Тётя Луша (сестра – Лукерья) позже рассказывала мне:
Я на три года была старше Мани, но на вечерки ходила редко. Меня рано отправили на рыбалку, там я и познакомилась с Фёдором Чумаковым. Мы с ним решили, что зимой будем делать свадьбу, если наши  родители  согласятся. Маня любила вечерки, бывало, придёт домой и рассказывает мне, какой Коля хороший. Я и подумать не могла, что она беременна. Вижу, стала Маня невесёлая, плачет, ругается со всеми. Нервная стала. Потом в  январе приехали меня сватать за Фёдора, у нас – то уже всё решено было. Я согласилась, назначили день свадьбы- 10 февраля. А тут и Маню пришли сватать. Мне было непонятно, почему отец решился так скоро на свадьбу своей любимицы. Было решено – отдавать дочерей из «одного стола», т.е. в один день. Свадьба была весёлая, гуляли всей деревней. Зимой особо делать было нечего,  только гуляй. Мама не любила Николая, считала брак Николая и Марии неудачным. А вскоре у нас умер отец.
Мама осталась жить с братом Николаем, ему в ту пору было 14 лет. Маня жила с родителями мужа. Я переехала в Шигаево к Фёдору. Как жила Маня с Николаем – я не знаю. Любила она его, об этом она со мной поделилась перед свадьбой.
Мне было интересно узнать о том, как начиналась жизнь у молодых моих родителей, я приставала к бабушке с вопросами: Расскажи, как мама и папа жили у вас?
И она рассказывала:
После свадьбы молодые жили в нашей избе. В меньшей части, где был раньше магазин  (в пору моего детства эта часть сдавалась квартирантам), они и поселились. Про Марию я скажу так «зубы есть, и руки есть». У неё в руках всё «горело», так быстро она управлялась с делами по дому. Но начнёт ругаться - в пору, хоть убегай. Очень была сердитая. Везде хотела навести порядки, ругала соседей за грязь, за тараканов, за сплетни. Николая ругала за всё, что ей было не по душе. Николай не мог терпеть скандалов жены, отвечал ей грубостью, или уходил из дома к друзьям. Вскоре Николай с Иннокентием уехали на золотые прииски, стало спокойнее. Мы с Фёдором не вмешивались в жизнь молодых, а я полюбила Марию за открытый характер, за чистоплотность, умение вести хозяйство. Когда родилась Мотя, я помогала Марии, учила её ухаживать за дочкой. Только Господь не дал ей веку, Мотя заболела и умерла. Когда родилась ты, Мария остепенилась, спокойней стала относиться к Николаю, к людям.
Потом они уехали жить в Улан-Удэ. Как уж там им жилось, не знаю. Когда Мария умерла, Наталья Карповна обвинила в её смерти Николая, мол,  он не досмотрел.
Такие разговоры мы с бабушкой Матрёной вели часто, несмотря на мой возраст во мне она нашла равного собеседника.
Я не очень любила бабушку Наталью, с нею у нас беседа не получалась. Возможно, причиной такому отношению было то, что бабушка Наталья любой разговор начинала с обвинения моих близких. Это мог быть отец, бабушка, или брат Пётр. Когда по какому то делу нужно было идти к Туробовым, я всячески увертывалась от этого, или шла с большой неохотой. Несмотря на солидный возраст, бабушка Наталья оставалась властной, суровой женщиной.
Мне вспоминаются эпизоды из жизни в Улан-Удэ.
Мама до войны не работала, она смотрела за нами, за домом, встречала и кормила отца. В то время многие женщины не работали на производстве, хватало работы по дому. Всё делалось вручную. Дров нужно было наносить в дом, воды принести, нагреть на плите. Постирать бельё в корыте на металлической доске. Приготовить обед на примусе. Постоять в очереди за продуктами. Доглядеть за детьми. Сколько обязанностей на одну женскую голову! Немудрено, что хватало домашней работы на целый день, и большинство женщин занималось именно этим.
Я помню, как мама купала нас в оцинкованной ванне, поливая на голову тёплую воду из ковша, в конце помывки. Мне это очень нравилось! Потом она заворачивала нас в белую простыню и несла на кровать. В детской комнате стояло две кровати: для сына и дочери. Было место для игр, много игрушек. К нам любили приходить дети, мама не запрещала нам этого, не ругала, если мы шумели.
В нашем доме было всегда чисто, мама любила уборку, привлекая к этому меня. Игрушки мы убирали сами, так было принято, и мы были приучены к порядку. Летом за домом мама сеяла на грядках овощи: огурцы, помидоры, лук. На зиму она делала вкусные заготовки. Вспоминается такой случай. Как-то в город приехал дедушка Фёдор. Он пришёл к нам в то время, когда родителей не было дома. Я решила угостить дедушку и открыла подпол. Вызвалась лезть за помидорами сама. Когда я взяла стеклянную банку в руки, я поняла, что не удержу, такая она была тяжёлая. Банка грохнулась на пол подполья, я испугалась и заплакала. Дедушка помог мне выбраться наверх, и взял вину за разбитую банку на себя. Когда пришла мама, он сказал:
- Мария, я захотел поесть помидоры, у нас-то их нет в деревне, да банка выскользнула из рук и разбилась. Помидоры вывалились на пол, не ругай меня. 
На что мама ответила:
- У нас там ещё есть, Тонька, полезай в подполье, достань банку с помидорами.
Я испугалась, что опять не справлюсь, и убежала на улицу, сделав вид, что не слышала.
Каждое лето я жила в деревне у дедушки и бабушки. Там была свобода, никто и никогда меня ни в чём не ограничивал. Свежий воздух, парное молоко, свежие яйца, зелень с огорода делали своё дело, домой я возвращалась с новыми силами.
В посёлке завода «Механлит», где мы жили, были свои забавы. На крутом берегу реки Селенги было построено бомбоубежище. Оно было полностью в земле, а вход находился на крутом склоне. К нему вели ступени из бревен. Вход в бомбоубежище был открыт, мы свободно забегали вовнутрь помещения, прятались там. Иногда мальчишки делали факел, поджигали его, и мы пробирались до самого конца строения. Зачем было построено это сооружение, я не знаю.
Иногда мы с мамой ходили на реку купаться. Однажды мама мыла голову, а я зашла глубоко, и меня понесло течением. Я испытала огромный страх, но всё-таки успела крикнуть,  маме удалось меня вытащить. Я наглоталась воды, мне было очень плохо, и мама оказала помощь, спасая меня. С тех пор страх утонуть живёт во мне, я так и не научилась плавать, хотя очень хотела научиться.
Школа, в которой учились поселковые дети, располагалась на другой стороне железной дороги, в посёлке стеклозавода. Путь был опасен, да и идти до школы было около 3-х километров. Поэтому, меня не отдали в 1 класс, когда мне исполнилось 7 лет. Я продолжала ходить в детский сад вместе с братом Петей. Брату Гене пошёл второй год, но мама работала и с Геной нянчилась баба Луша. Она приходила, когда было нужно, была нам как своя.
Помню, вечером 7 мая 1944 года мама натопила печку, нагрела воды, искупала нас и уложила спать. Рано утром я услышала посторонние разговоры в доме, и выглянула в коридор. В это время мимо двери двое мужчин несли носилки. На носилках я увидела маму, глаза её были закрыты, а лицо было белым. Сзади спешил отец. Я выбежала на крылечко и увидела, что носилки внесли в машину с красным крестом, туда же сел и отец, крикнув:
- Тоня, сбегай за бабой Лушей. Я скоро вернусь.
Я сбегала к бабе Луше, разбудила её, и мы вместе пришли домой.
Отец вернулся перед обедом, обнял нас и заплакал. Он сообщил нам, что мама умерла. Мы тоже заплакали, хотя не понимали, как это она умерла, когда только вчера она нас купала, а потом уложила спать.
Потом началась суета, стали приезжать и приходить люди. Все плакали, обнимая нас. Я хорошо помню похороны мамы. День был жаркий. Обычно стремительная, громкоголосая мама лежала, как чужая.
- Зачем эти цветы? – думала я.
Начались похороны, маму вынесли, меня отец взял за руку, и мы пошли за гробом. Было жарко, пыльно. Очень громко плакала бабушка Наталья, и мне хотелось выскочить из толпы в сторону. Я не могла осознать, что мамы больше нет. Мне казалось несправедливым, что она вот так лежит, когда  народу много вокруг ходят, говорят, плачут.
Это смешанное чувство обиды, несправедливости по отношению к нам, малым детям, оставленным мамой, очень долго жило во мне. Я не могла без слёз говорить о своей маме почти до пятидесяти лет.  По-видимому, я не могла простить маме, что она ушла, не подумав о нас. Она сама попыталась сделать себе аборт, и умерла от потери крови. Об этом мне рассказал отец, когда я была взрослой, сама уже была матерью.
Позже я поняла её. Была война, младшему сыну Гене исполнилось полтора года, и она испугалась, что будет трудно растить нас.
Похоронили маму на кладбище Шишковка в Улан-Удэ. В то время умирали раненные в госпиталях города, поэтому могилы нумеровали. Позже, повзрослев, мы не нашли мамину могилу по номеру, взятому в архиве. Я вспоминаю мою мамочку, хотя её облик в памяти стёрся. Я простила ей раннюю смерть, простила и себя.
Вскоре отец привёл к нам новую маму – молодую, крепкую, похожую на цыганку Агафью Афанасьевну. Внешне и по характеру она была полной противоположностью маме Марии. Высокая, статная, с длинными, чёрными волосами, высокой грудью, она казалось, была ростом выше отца. Во второй раз отец женился по указке своего отца. В первый раз Фёдор Фёдорович заставил Николая жениться на Марии потому, что она под сердцем носила его (Николая) ребёнка. Во второй раз Фёдор Фёдорович выбрал для сына жену потому, что степенная, добрая, неторопливая Агаша могла быть хорошей матерью осиротевшим детям. И он не ошибся. Мама Агаша действительно заботилась о нас, как о родных детях. Любил ли её отец? Не берусь судить, ибо в его отношении к жене, скорее всего, просматривалась благодарность Агафье за то, что она ждала его все годы, растила детей, принимая, молча все тяготы тогдашней жизни на свои плечи. Она не делила детей на родных и неродных. Ко всем относилась ровно, не лаская нас, не потакая нашим слабостям  и не спрашивая строго за проделки. Если она заметит, что мы набедокурили, то пристально посмотрит в глаза и с иронией скажет:
- Ну что, опять не подумали, прежде чтобы сделать, а?
Казалось, что терпение её неистощимо. Она умела сносить обиды молча. В то время телевизора не было, чем заняться людям?  Распространенным занятием женщин были сплетни. На улице Строителей станции Тимлюй, где до сих пор стоит дом моих родителей, женщины не работали, вели домашнее хозяйство: в каждом дворе корова, свиньи, куры. Бывало, попадёт кому на язык новость – и «пошла, писать губерния», понеслась сплетня, обрастая новыми, уже выдуманными подробностями. Когда сплетня доходила до Агафьи Афанасьевны, её реакция была нейтральной. Выслушает она соседку, пошлёпает губами, как будто готовится что-то сказать, и промолвит:
- Будет тебе болтать,  что попало. Не наше это дело.
Если сплетня касалась её семьи, она отвечала сплетнику:
- Но и что? Какое ваше дело, если даже так . Болтайте меньше, делать вам видно нечего, вот и треплите языком.
Она не участвовала в коллективных пересудах, поэтому соседские разборки её не задевали. Отец уважал в ней эту черту характера. Говорил, что Мария была не прочь посудачить, за что ей часто попадало от мужа.
Из-за её неспешности в характере, дома часто бывал беспорядок, то посуда не вымыта, то на полу пыль. Маму Агашу это не раздражало, а вот отец  устраивал разборки.
- Что шевелишься как черепаха? Дома сидишь, так порядок должен быть! - шумел отец.
Мама не обижалась, отвечая:
- Но так и будет порядок, успею ещё, куда торопиться.
Очень разные они были по темпераменту. Быстрый на решения, на работу, нетерпеливый отец – и спокойная, неспешная мать.
Агафья Афанасьевна не умела петь, но очень любила песни. Если мы пели, то она  внимательно слушала, смотрела на нас, её губы шевелились, повторяя слова песни. Скорее всего, в семье родителей не было принято петь, и её не научили этому.
Она любила принимать гостей, всегда красиво накрывала стол, ставила водку. Сама к спиртному не притрагивалась, объясняя это так:
- Я не люблю её (водку, вино), она не вкусная. Я как-то попробовала в войну выпить, так было плохо. Зачем это мне?
- А зачем нам говоришь – выпейте, ребята, да ставишь бутылку на стол?- спрашивала я.
- Так от вас хоть толк есть – выпьете, и поёте весь вечер. Нет, она мне ни к чему, - отвечала мать.
Мама Агаша пекла вкусные булочки, пироги. Очень любила готовить рыбу, приговаривая:
- Варить надо хоть маленько, да вкусненько.
Очень редко обижалась она на отца. Но когда обижалась - она закрывала уста, не разговаривая с ним. Отец не мог терпеть молчания, ходил вокруг неё, уговаривал. Ругался, просил прощения - и всё кончалось миром. Она была добрым человеком от природы. Не могла красиво говорить, ей трудно давались слова. Зато её красивые, карие глаза говорили, лучше слов.
Когда она с любовью смотрела на своего мужа, её глаза сияли. Когда он её обижал - незлобно, как бы невзначай, глаза становились грустными. Злых глаз я не видела.
После войны мужиков в деревне было мало. Сельская работа требовала силу, женщины «ишачили», как говорила мама, за мужика.
Помню: лето, сенокос. Мама нас с братом будила рано, около шести часов утра. Сама к этому времени она уже успела подоить двух коров, собрать нехитрый «тормозок» на троих. Мы вскакивали, торопились кое- как умыться под умывальником во дворе, пили молоко, простоквашу, на ходу ели картошку (хлеба не было), и бегом во двор. Мама приводила коня со скотного двора, коня запрягали в телегу, и мы выезжали со двора. Возле правления к нам в телегу садились те колхозники, которые были прикреплены к нам, к нашей повозке. Когда все усаживались, председатель- хромой Иван Ильич, делал перекличку, все ли пришли. Но, обычно старший повозки уже видел, кого нет, и принимал меры. Нас, подростков, скорых на ногу, отправляли за опаздывающими колхозниками, те бежали с такой скоростью, как будто бы опаздывали на поезд. Опоздать на работу было стыдно. Потом давалась команда «Трогай!», и подводы трогались. Колхозные покосы находились в степи, между селом и озером Байкал. Какие это были степи! Духмяные от разнотравья, степи тянулись на 10 – 15 километров. Запах степнодворецких трав я ощущаю до сих пор.
Утром ехали молча. Ребятишки и молодёжь ещё не проснулись, бабы думали свою невесёлую думку. Прибывали на место, разбивали «табор», и бригадир наряжал кому что делать. Если место было новым, тогда разбивали деляны, ставили звенья. На старом месте все работы были известны, каждый знал что делать. Нас, детей, подростков нагружали наравне со взрослыми. Мы сгребали сухое сено, нагружали волокуши. Пацаны верхом на лошади свозили сено к стогам. Было жарко, но нам не разрешали купаться, даже если рядом был водоём.
Как-то неделю шёл дождь, сено в рядках, в низких местах утонуло. Бригадир принял решение, чтобы спасти сено – его нужно вытащить из воды на бугры. А это не сотка, или две. Речь шла о гектарах. И вот мы - бабы, дети доставали сено, сами погружаясь по пояс в холодную воду. Сено было тяжёлым, но делать было нужно, и мы работали в течение недели. Ноги были изрезаны в кровь травой, вечером бабушка мазала их своей мазью, а утром снова в воду. Даже вспоминать страшно, какие трудности выпали на долю  наших матерей.
Перед обедом дежурная шла к табору, разводила костёр, ставила в ведре воду на огонь. Когда вода закипала, она заваривала чай из трав, добавляя чуть-чуть чёрного плиточного чаю-заварки. Чай был на строгом учёте, его выдавали со склада на бригаду, на определённый срок. Она же варила картошку. Жили по-разному, у кого-то ещё была картошка, у кого-то не было. Чтобы не перепутать во время еды, сырую картошку клеймили, например, на нашей картошке было вырезано ножом: САА (Суворова Агафья Афанасьевна). При этом, хлеба не было вовсе, ни у кого. Были яйца, молоко, зелёный лук. Иногда в колхозе забивали скотину, тогда на бригаду давали мясо.
Работали почти до темна. Обычно, работа на покосе заканчивалась с завершением стога. Тогда быстро собирали сумки, усаживались на подводы, и начиналась песня. После изнурительного трудового дня песня была, как глоток воды. Деревенские знали: слышна песня – едут с покоса домой.
Однажды мама нечаянно наступила на лезвие литовки. Ступня была разрезана на две части. Кое-как перевязали, затянули рану и положили маму на телегу. Бригадир не разрешил увезти её к фельдшеру, сказав, что пусть терпит. До деревни было около 10 километров. Назавтра она обратилась к фельдшеру, он обработал рану, зашивать не стал, перебинтовал и дал освобождение от полевых работ. Маме дали работу, не связанную с ходьбой. Она чинила рыболовные сети, невод. Каждый день с костылями ходила на работу в цех. Этот пример я привожу, чтобы показать, насколько суровой была жизнь.
В 1954 году отец вернулся из заключения. Недалеко от Степного Дворца начиналось строительство цементного завода, и отец устроился туда на работу. Вскоре и семья переехала жить в Каменск. Позже на станции Тимлюй отец построил дом, стали жить там. Мама Агаша не работала, вела хозяйство. В хозяйстве была корова, свиньи, куры. Был большой огород. Многие женщины в посёлке не работали, ухаживали за детьми, вели дом. В 1957 году у моих родителей появилась на свет дочка, её назвали Анной. Отцу в то время было 45 лет, он гордился тем, что может быть отцом маленького ребёнка.
Бабушка Матрёна тоже жила в семье сына, всем хватало места в небольшом доме на улице Строителей.
Жизнь изменилась внезапно – 22 февраля 1962 года погиб отец. Мама Агаша, которая привыкла жить за спиной отца, вынуждена была учиться жить без кормильца, без отца своих детей, без любимого мужчины.
Первые годы были особенно трудными. Ведь до этого ей не приходилось самой принимать решения, все вопросы жизнеобеспечения брал на себя отец, и у него это хорошо получалось. И она растерялась. Хозяйство приходило в упадок, пришлось продать корову, самой работать в магазине уборщицей. Ей не под силу были проблемы с дровами, колодцем, ремонтом.
Среди друзей Николая оказалось два вдовца. Они ждали время, что Агафья смирится с потерей мужа, и выберет кого- то из них себе в мужья (ей в ту пору было 40 с небольшим лет).  Однако, она отказала обоим, да ещё и пристыдила их, сказав:
- Таких мужиков, каким был Николай, больше нет. А за другого я и не пойду, нужно мне сопли на кулак мотать с вами.
Так и прожила остаток жизни без мужа. Мы помогали ей справляться с проблемами, а позже она и сама научилась вести хозяйство.
Вышли замуж обе её дочери, появились родные внуки. Но она никогда не делила их на родных, и неродных, как и детей.
Физические трудности, выпавшие на её долю, дали о себе знать. Ещё остались красивыми её глаза, волосы, ещё не сгорбилась спина, но здоровье ушло безвозвратно. Начиная с 60 лет, она почти постоянно болела.
В декабре 1986 года она позвонила мне по телефону, и сказала:
- Тоня, приезжай, мне очень тяжело.
Как всегда она была немногословна.
В тот же день я вылетела к ней. У врача я узнала страшный диагноз: рак. Физические муки она сносила молча. Только на лбу появлялась испарина от боли, и она закрывала глаза.
Умерла мама 11 февраля 1987 года.
В моей памяти она остаётся настоящей русской женщиной, красивой, терпеливой, работящей, в душе которой глубоко спрятана доброта, нежность, сострадание.
Похоронили её на кладбище в селе Степной Дворец, рядом с Николаем Фёдоровичем.
С годами я поняла, что могла бы дать больше своей названной матери. Но не дала. Работа, семья, дети отнимали время. Но это лишь оправдание для себя.
В душе я храню глубокую благодарность обоим женщинам, давшим мне жизнь и вырастившим меня. Надеюсь и верю - я донесу до сердец своих потомков эту глубочайшую благодарность.

       Конец первой книги.



               
: