Глава 6. Два туза

Глава 6. Два туза

21 февраля 2014 года, вечером
Николая, Колю я давно перекрестил в Колина, не помню в честь кого, возможно, госсекретаря США Колина Пауэлла. Мы вдвоем стояли на его лестничной клетке и аккуратно курили в окно. Я, полный впечатлений от вчерашней встречи, вообще-то опытный рассказчик о пережитом.
Но не хотелось спотыкаться о трезвящие замечания умнейшего друга: «Не ожидал, Костик, знаю тебя циником, а тут еще один придавленный бабой подкаблучник».
Но я нарвался.
Я попал на Колина, перечитавшего «Брачный контракт» Бальзака:
– Я буду смотреть на тебя через пять лет, как Матиас, нотариус, на своего дурного клиента, графа Поля, которого разорила и бросила жена. Почитай, где он там лежал и спал, и в тридцать три выглядел на все сорок, после разорительной любви, и вообще Бальзак отличен.
– Да, и тем, что сейчас бы многое не пропустили, «Кузен Понс» вспомни.
– Почитай его письма. Как его выпускали из Бастилии, разрушенной на следующий день, – сказал Колин, поставив бутылку на подоконнике.
– А за что он сел?
– Да дал двум шлюхам что-то возбуждающее, одна насмерть отравилась. А так ты мне скинул фото той своей Ирины по Whatsup, узнал… Все не отпустишь. Тогда и сейчас?
 Я-то переслал Колину фото нынешних Иры и Сони, оба профиля.
– Это же не Ирка, так, одна… я с ней вчера в кафе целовался.
– Да иди ты? – удивился Колин. – Две бабы, и так похожи?
Он взял мой телефон и стал рассматривать фотографии.
– Мерзавец, везет тебе, и ты ее специально в «Чарку» повел? Но все же разные, новая интересней.
 – Да, разные, но одной, очень редкой, породы. Помнишь, как ты первый раз увидел Иру, бухим? «Девушка… а вы чьих кровей будете?..», – спросил раз пять.

Нам было по двадцать два, Колин страдал из-за какой-то медички-первокурсницы, которая совратила его грязным поцелуем на скамейке в парке. Я ему принес «Темные аллеи» Бунина, ткнул пальцем на «Мама, дай револьвер!» – и вылечил.
  И с тех пор, все четырнадцать лет, говоря о женщинах, мы менялись цитатами. Сначала из Куприна, Бунина, со временем – из Питигрилли, про то, что «проститутка берет деньги сразу, а честная женщина предоставляет кредит, вот и вся разница», и еще взрослея – чем-то из мемуаров жены Достоевского, который в свои пятьдесят пил, играл, сидел в Европе, в ожидании денег от знакомых князей, попутно делая ей детей, одного за другим, и занимая свои мысли «Подростком» или «Преступлением и наказанием». В наши тридцать сей литературный обмен послушал взрослый циник финансист Витя. Мы сидели в компании на его пятидесятом дне рождения, он в третий раз женился, на какой-то студентке, и сказал:
– Закончите вы ребята, Библией, как я: «Ищите себе влагалища не обветшавшие».
 
Сейчас я обрисовал ему нашу с Соней встречу, и он сказал, потушив сигарету «Parliament» в банке с железной крышкой «Икра трески»:
– Это последняя страсть, Костик, которая куда опаснее первой любви.
– Откуда?
– Да «Яма» Куприна, там этот сутенер с проституткой разжигали в счетоводе последнюю страсть, не помнишь… Будешь звонить. Как с Иркой. А потом, как тогда, заб..дуешь, и потом женишься, и все повторится. Еще исполнишь, подранок. Ты здоровый лосяра, на самом деле… «First cut is the deepest», – первая рана самая глубокая, Костик, и она о себе напоминает…
Позже я шел темной зимней аллеей по Шота Руставели, только сейчас осмысляя вчерашний день.
Мне везло. «Жизнь дается только однажды», – это я уже знал. А сейчас открылось, что порой она раздает те же карты. Сыграть ими заново, в этот раз – жениться? А если откажет? Тогда моя жизнь станет полна безвозвратных потерь.
 Соня. Я оставлю ее рядом навсегда, через всех ее мужиков, и не совместные со мной, как с любовником, свадьбы, роды, разводы. Привяжу добротой, бесконечным терпением: девушки любят игры во friend zone, и эти игры, я знал, могут длиться десятилетиями.
Пусть она играет любой мотив. Я буду волокитой, достойным, но отвергнутым ухажером, исполню все арии неразделенной любви, которые ей понравятся. Но настоящий смысл будет другой: я ее сохраню навсегда. Да будет она другом, Вечным Другом.
Играй в любые игры, Вечный Друг, я их пойму. Но я не учел – Соня не любила играть.
Я вышел на улицу к остановке, было уже к полуночи, сел в безлюдный троллейбус. Пассажирами были я и грузный, невысокий, с отекшим лицом щетинистый человек средних лет, в шапке-ушанке, с тубой для чертежей, какие носят студенты-архитекторы.
Я сел на высокое сидение, он плюхнулся на низкое, спиной ко мне, достал книжку карманного формата, на английском, «The Princess», и погрузился в чтение.
Я смотрел в окно. Бежали вывески и дома Большой Грузинской улицы. И вспомнил, как друг, заядлый курильщик, рассказывал мне, что в троллейбусах в Тбилиси в 90-е годы закурить сигарету было абсолютно естественным жестом. Пассажир заговорил по телефону, да, – с грузинским акцентом, а я ухватил слова в книге, точнее одно, знакомое, – Lanconia. Я позже нашел в интернете и книгу, и ее автора, и помню, удивился – как связаны олени на пуховике Сони с придуманной кем-то восточно-европейской страной? Загадочный дзен китайских дизайнеров, вычитавших слово, состряпавших бренд, созвучный другому, известному, сшивших куртку и продавших ее Соне – года четыре назад.