Русская правда

«Того, что может дать родной дом, не даст потом никто и ничто».
                Флоренский

Память единственный рай, из которого
 нас никто не может изгнать


Через многие реки и мимо Тобольска уже в который раз  переправлялся, плыл и мчался  в дальнюю сторону царский агент Ланг выполнять распоряжение, в том числе,  о пропуске в Китай каравана и о торговле с соседями. Нужно было поправлять запущенные дела с китайцами, и как предписывалось, поступать приятельски и со своей стороны никакой причины к ссоре им не придавать.
Сибирский губернатор решение царя о пограничных переговорах и размежевании земель довел до мунгальской стороны и мыслил, как обеспечить комиссию людьми провиантом, лошадьми  и фуражом.
- Вот еще забот прибавилось, сколько опять писать и отчитываться придется перед Сенатом, в лице канцлера графа Головкина, генерал-адмиралов, обер-секретарей и прочая и прочая, - ломал голову губернатор. - Земли видимо-невидимо, а все никак не разграничим и с перебежчиками беда. Ну, ничего, на все Божья воля. Ответствовать все равно не мне, а иностранной коллегии. Мне только быть в курсе, да контроль держать, чтобы не чинилось никаких беспорядков.
За всем этим, рождалась первейшая история российская. Творилась же она в Сибири, на Уральских заводах,  а также на Монетном дворе, где дело в свои руки взял Татищев. Появилось время заняться любимым делом. Заглядывал историк так далеко, что жуть брала. Помогали книги самим приобретенные за границей и из библиотеки ученого и почтенного верховника князя Дмитрия Голицына. Где она Русь изначальная? Попробуй, разберись в многочисленных и разрозненных сведениях летописей и древних историков.
 
- Еще в Киеве найдены сие книги, во время мово губернаторства, - хвалился перед Татищевым Голицын. Многие переводились с диалектов чужих. Чего только нет у нас в Архангельском!
Не только книги читал Василий Никитич, но и мыслил о том, как из русских условий законы издавать. Вот как бы русским царям, да временщикам воли убавить. От того и не ждал скоро  дня светлого.
- И путь наш во мраке, - любил он повторять в беседах с друзьями и коллегами. Они его не забывали. Один из них, находясь в составе армии фельдмаршала Ласси, писал о делах в Крыму и взятии города Карасубазара:

«Милостивый государь, сообщаю Вам о знатной виктории, что случилась под стенами Карасубазара, что в Крыму. Все неприятельские передовые отряды опрокинуты. Корпус Дугласа двумя полками драгун пошел на штурм и после часового боя турки бежали. Все обыватели покинули город, остались несколько греческих и армянских семейств, город разграблен и обращен в пепел. Когда-то в нем было тысячи домов, несколько дюжин мечетей и турецких молелен, две христианских церкви для армян и греков и множество разных общественных зданий. Надеюсь, что это героическое событие найдет место в твоих трудах по российской истории…..».
Дочитать письмо не дал визит на Монетный двор Феофана Прокоповича.  Никак пришел зреть труды не монетные, а  исторические. А тут как раз заливали расплавленным металлом горло трем фальшивомонетчикам. Двое сразу умерли, а третьему металл, дымясь, через горло прошел насквозь и в землю вытек…
- Отчего все это, интересовался «фальшивыми делами» любитель правежа архиерей?
 - От того, что деньгу нашу легко подделать, - скромно отвечал Татищев, - монета шатка и народ совсем испортился.

- А сам-то как? На деле монетном большой ли доход себе имеешь?
Василий Никитич почуял неладное:
- Что, ваше преподобие, пришли под меня копать или делом полезным заниматься.
- Грешно рассуждаешь Никитич. Я ли тебе ни помощник и советчик в делах государевых. Хотя, ведомо мне, что корысть везде присутствует, и мой долг предупредить от соблазна.
- Кругом соблазны, это верно, слаб человек на блага мирские. Единственно сдерживает крест тяжелый, который я сам на себя возложил – сотворить историю государства нашего.
- Что же побудило тебя Никитич на столь неподъемное поприще? - поинтересовался Феофан, которого на Западе именовали Самуилом Церейским.
- Как бы само собой желание зародилось. Хотя, порой мне кажется, что пошло это стремление от графа Брюса и с намерением воздать должное благодарение памяти предков наших и достойному государю его императорскому величеству Петру Великому за его высокую ко мне оказанную милость, а также к славе и чести моего любезного отечества.

- Похвально,  только наслышан я, всяко бывало у вас с государем. Имел он к вам и претензии.
- Случались и таковые. Что же относительно милости его величества ко мне, то не место здесь подробно  это описывать, а скорее горесть от лишения того воспоминать возбраняет, но кратко скажу. Все, что имею, чины, честь, имение и, главное над всем, разум, единственно все по милости его величества, ибо, если бы он меня в чужие края не посылал, к делам знатным не употреблял, а милостью не ободрял, то бы я не мог ничего того получить.
- И потому решил описать знатные деяния его величества?
 -Не о них речь, то дела потомков. Мое желание проявить благодарность чести его величества, описать древние деяния к славе тому неизмеримо, больше всех сокровищ Соломона и вод Москва реки. И потом, историю сию я более уже по кончине его величества сочинял. Но я вот что возражаю: всякий, а особенно благоразумный, это ощущает, что нам достохвальные дела предков наших слышать гораздо приятнее, нежели хвалу собственную, ибо в последней многократно лесть лицемерная скрытно заключается.

-Хвалить предков всегда сподручнее. Я слышал, что китайцы только этим и занимаются и вся философия их ученого Кунь-цзы на этом построена.
- На этот счет могу только одно сказать,  – не познав прошлого, не разобравшись, что и как нельзя дальше путь держать, а как артиллерист ведаю, что настало время сложить все деяния российские и узнать сумму причитающуюся, в плюсе она или в минусе. Что касается китайцев, то у них есть чему поучиться, с Рождения Христа ведутся  у них дела архивные, каждой династии своя история. Надо бы встретиться с путешественником в те края Лоренсом Лангом, полюбопытствовать тамошней историографией и про упомянутого вами Кунь-цзы поспрашивать.
- Императорское Величество отправило его  не только для дел торговых, но и для познания страны древней. И я слышал, - добавил Феофан, - Лоренц Ланг сейчас в Иркутске пребывает.
- Жаль, что случая встретиться не представится. Что касается пристрастий государя, то он желание к знанию древности имел, для чего несколько иностранных историй перевести повелел и часто с охотою читал. Хотя  отечества древности гораздо приятнее ему быть могли, нежели египетские, греческие и китайские.
-  Я слышал, что вы дела монетные по шведскому опыту перестраиваете, водяные прессы на Яузе сооружаете?

- Без воды никак нельзя. Она во всяком деле главный движитель. Люди же чаще тормозами становятся. У нас ведь как бывает,  не то, что на пользу, а лишь бы, по-моему. Имею на этот счет оппонента графа Мусина. Хотите, про него историю расскажу?
- Извольте, можно и послушать.
- Однажды император, будучи на пиру за столом со многими лицами знатными, разговаривал о делах отца своего. Тогда граф Мусин, как человек великого лицемерства и коварства исполненный, стал дела отца его величества уничижать, а его выхвалять. Изъяснялся так, что у отца его был Морозов и другие великие министры, которые более, нежели он, делали. Государь так этим огорчился, что, встав от стола, сказал:
- Ты хулою дел отца моего, а лицемерною мне похвалою более меня бранишь, нежели я терпеть могу.

    Подошел к князю Якову Долгорукову и, став у него за стулом, произнес:
- Ты меня больше всех бранишь и так тяжко спорами досаждаешь, что я часто едва могу стерпеть, но, как рассужу, то я вижу, что ты меня и государство, верно, любишь и правду говоришь, потому я тебя внутренне благодарю. Ныне же тебя спрошу и верю, что ты о делах отца моего и моих не лицемерно правду скажешь.
- И что же князь Долгоруков сподобился, решился правду говорить не лицемерно?
- Сначала попросил государя повременить и дать время подумать. И как государь возле него сел, то он, недолго по повадке великие свои усы, разглаживая, начал так:
- Государь, сей вопрос нельзя кратко изъяснить из-за того, что дела разные, в ином отец твой, в ином ты больше хвалы и благодарения от нас достойны. Главные дела государей три:

Первое, разбирательство внутренних дел и главное дело ваше есть управление. В сем отец твой более времени свободного имел, а тебе еще и думать времени о том не достало, и потому отец твой более, нежели ты, сделал; но когда и ты о сем прилежать будешь, то, может, превзойдешь, и пора тебе о том думать.
Другое, военные дела. Отец твой много чрез оные хвалы удостоился и пользу великую государству принес, тебе устроением регулярных войск путь показал, да после него несмышленые все его учреждении разорили, что ты, почитай, все вновь сделал и в лучшее состояние привел. Однако ж я, много думая о том, еще не знаю, кого более похвалить, но конец войны твоей прямо нам покажет.
Третье, в устроении флота, в союзах и поступках с иностранными ты далеко больше пользы государству, а себе чести приобрел, нежели отец твой, и это все сам, надеюсь, за правое примешь.

- Слышал я, что это Меньшикову и другим слышать было весьма прискорбно, - задал вопрос Феофан, - и присутствующие на беседе всеми мерами старались на Долгорукова государя озлобить, но не успели.
- Про князя Меньшикова, который мне изрядно насолил, говорить не буду. Долг мой, ваше преподобие, вспомнить мудрого сподвижника государя, патрона своего графа Брюса. Генерал-фельдмаршал человек высокого ума, острого рассуждения и твердой памяти, в науках физики и математики довольно искусный, а к пользе российской во всех обстоятельствах ревнительный рачитель и трудолюбивый того сыскатель. Это и есть лучший пример, каких государь выбирал себе министров.
 - Дело известное, - согласился Прокопович. Будучи с младых лет при его императорском величестве, граф многие нужные к знанию и пользе государства книги с английского и немецкого на российский язык перевел. Заведовал многими коллегиями и приказами, особенно в артиллерии и горном деле себя проявил. Опять же собственную, для употребления его величества геометрию, с изрядными украшениями сочинил. Что приятно, и я имел честь, Василий Никитич, к этому голову свою приложить.

 - То что сделано, не забудется, - согласился Татищев.  Как сейчас помню  19 апреля 1735 года,  поместье Брюса у Лосиной фабрики, что в 42 верстах от Москвы. Ушел мой попечитель на 65 году жизни, не оставив потомства. Оставил только сундук, а в нем коллекция китайских медных вещей: два льва, шесть идолов, жаровня на трех ногах, три журавля на поддонах и разные прочие изделия. А еще письма китайские и мунгальские. Граф сожалел о бедности известий о Китае, чему причиной было то, что русские посланники и купцы могли там оставаться лишь на короткий срок. - Нас не будет, а дела наши, ваше преподобие, останутся. Вот и граф, желая память о себе оставить, имея немалой цены собранную коллекцию древних медалей, монет, руд и других природных и хитро сочиненных диковинок математических, а особенно астрономических инструментов, библиотеку, для пользы общей в императорскую Академию наук подарил.
- Об этом наслышан, и очень рад, что со сменой властей у трона российского, граф, как и подобает всякому верующему, вел себя весьма почтенно и со всеми в дружбе был.

- Что верно, то верно, ваше преподобие. Отойдя от дел, граф продолжал помогать мне в трудах. Они начались, как ни странно, с дел географических. Патрон, будучи как-то в Сенате, с великим сожалением приметил, что за недостатком обстоятельной Российской географии и ландкарт немалое к правильным рассуждениям и определениям препятствие являлось, а из того и немалый государству вред приключался. Спустя некоторое время, он представил его Величеству план, чтобы через геодезистов ландкарты всех уездов изготовить. Так и решили. Поскольку граф был отягощен всякими коллегиями и канцеляриями, приобщил к тому меня, хотя я из-за скудости во мне к тому наук и нужных знаний  сомневался в возможностях, но ему, как начальнику и благодетелю, отказать не мог, - объяснял истоки своих изысканий Татищев.
- Взялся я за дело по предписанному от него плану. Однако в самом начале увидел, что географию страны без достаточной древней истории и без совершенных со всеми обстоятельствами описаний начать и делать невозможно, ибо надлежало вначале знать об имени окружающих мест, какого они языка, что значат, и от какой причины произошли. К тому же надлежало узнать, какой народ в том пределе издревле обитал, как далеко границы и в какое время распространялись, кто владетели были землями, когда и каким случаем к России были приобщены.
- Сия история Никитич, давно миру известна. Стоит взяться  что-то распутывать, как появляется множество разных концов и узелков. Некоторые узелки образуются случайно, но есть и такие искусные, как гордиев узел, что и не развяжешь, рубить приходиться.

- Узелки есть и будут, но поначалу, чтобы соткать ковер российской истории с ее народами и пределами, пришлось по лоскуточкам собирать, как говорят с миру по нитке,  различные азиатские и европейские известия и описания, так как на русском языке их было недостаточно. Много книг прочитать пришлось, но главная из них, как Государь  рассудил, явилась Несторовая летопись, которую граф Брюс из библиотеки его императорского величества взял и мне отдал.
- Cей монах Свято-Печорского монастыря великое деяние сотворил. Положил начало описанию дел Русских. Тебе Василий Никитич продолжать.
- С нее и начал, только, когда послан я был на Урал для устроения заводов горных,  вскоре нашел другую того же Нестора летопись. Она имела великое различие с бывшим у меня списком. Тут и возникли трудности, и подлинно о положении мест дознаться было нельзя. И сия их разность понудила меня искать другие такие манускрипты, и сводить вместе. Это и побудило меня оставить географию и сесть историю прилежать.

Рассудил, что оную всю сразу целиком сочинять и с собою возить неудобно, потому я ее разделил по частям.
- Интересно узнать, какие есть у нее рубежи  и сколько частей ты уже одолел? Хотел бы взглянуть и уразуметь, нет ли в чем разночтений светских и религиозных.
- Сразу отвечу, что одолел я еще далеко не все. Тружусь, не взирая на века и годы, как провидение укажет.  По два часа по утрам за письменным столом сижу. Честно  скажу, писать правдиво историю, не легче, чем топором на Адмиралтейской верфи снасти рубить. А что касается частей истории, то рассудил я так. Начать с первых упоминаний о наших древних истоках, касающихся отечества нашего, о народах, как-то: скифы, сарматы и славяне. Где обитали, воевали, как кочевали вплоть до начала обстоятельной русской истории по 860 год после Христа.
Вторую часть начать с русских летописей, насколько то известно, по сути, от владения Рюрика или смерти Гостомысла, последнего владетеля от рода славян до нашествия татар.

От пришествия татар до свержения власти их и восстановления древней монархии - это следующая часть. Последняя часть - от возобновления монархии до восшествия на престол царя Михаила Федоровича рода Юрьевых-Романовых.
- Значит, решил Никитич окончить летопись на завершении смутных лет и начале новой династии. Резонно. Недавнее время прошлого века не настолько многотрудное и к  сочинению доступно, и потом в современной истории пороки знатных родов обрисовать это значит, на себя злобу накликать, а обойти оные - погубить истину и ясность истории, что было бы с совестью не согласно.
- Вот именно, с совестью. Можно ошибиться в событиях, годах и в именах, суть бы не утратить, не выйти из русла событий, не потерять связующую нить от зарождения Государства Российского до нынешних времен. Стараюсь опираться на древних писателей. Книг собрал уже более тысячи. С немецкого и польского языков сам перевожу, а с латинского, французского и татарского - трудность великая. Переводчиков искусных на русский ни за какие деньги достать не могу. Опять же многие книги у немцев и поляков частью любочестия ради, частью от недостатка знания или от других обстоятельств переведены неправильно, древние названия народов, городов и урочищ переложены на новые. В именах людей и мест иногда буквы переменены, иногда за недостатком равных или по звучанию сходных иного произношения, и  потому многое сыскать невозможно, а все книги целиком читать времени не хватит.

- Диву даюсь, как тебе удается искать давнюю истину при такой загрузке делами нынешними. Помощников бы побольше. По себе знаю, книги ведь не только читать следует, но и делать соответствующие памятки, а эти памятки сортировать, объединять, своеобразные словари и лексиконы из них иметь.
- Словарей-то у меня целая библиотека, ваше преподобие.  Всякими лексиконами историко-географическими обложился: Будеев, Генсиев, Байлев и все во многих томах. Помощь от них большая, хотя  все, что русских пределов касается, то не только десятой части в них нет, но даже из того, что есть, едва ли одна статья найдется, чтоб правильное и достаточное описание было.
- Это от незнания их русской истории и географии приключилось, и они в том невинны, когда того и у нас нет, - заметил Прокопович.
- Так оно, но чтобы исправить помощников и переводчиков, как я уже говорил, не достать и, из-за частой езды, при себе иметь неудобно. Опять же в древних манускриптах разность немалая, и наречия ни одного творца. Из-за того рассудил за лучшее писать в том порядке и тем наречием, каковы в древних находятся.
- Всем, как и в библии говорится, угодить невозможно. Академии наук предпочтительно так, Европе для перевода текстов другой вариант требуется, читателям третий, мне это доподлинно известно.  В Европе названий народов и урочищ древних сарматского, а отчасти и татарского языка, не знают, и от того в зарубежных рассуждениях немало погрешают.  Пример тому Страленберговая книга с описанием Татарии. С избытком видно, что он, не зная нужных языков, странные и несогласные с истинным состоянием дел картины нагородил.

- Все деяния от ума или глупости происходят, ваше преподобие. Под умом же я разумею, главное природное действо или силу души. Уже больше половины сочинена моя «История Российская», на вашу помощь и поддержку уповаю. Все бы ничего, только мои болезни надежду к окончанию отымают.
Отымали от дел Татищева не только болезни, но и разные супротивцы, в число которых входили  заезжие историографы. Они думали по-немецки, изъяснялись по латыни, изучали восточные языки, а историю писали российскую. Одним из них был приглашенный из Кенигсберга Готлиб Зигфрид Байер. Байер даже хотел изучать китайский язык. Феофан Прокопович и Остерман помогали ему отчасти в этом деле. По сути дела, он стал первым востоковедом в Петербургской академии, и первая его работа была о скифах, затем вышел трактат о варягах, который и открыл длинный ряд исследований по этому вопросу.
- Кто же были варяги? – спрашивали его.

- Царские телохранители, оберегатели границ, - отвечал он.
Татищев к ним имел большой интерес. Будучи в Швеции,  он с помощью секретаря коллегии древностей Эрика  Биорнера делал из шведских рукописей выписки, относящиеся к "Истории российской". Так вот этот самый Биорнер незадолго до приезда Татищева совершил путешествие по северу Швеции с целью осмотра древних курганов, рунических надписей на камнях и иных древностей.  В сагах и надписях на камнях он и нашел упоминания о варягах - верингах.
Байер доказывал, что варяги - это "оберегатели границ", служившие у шведских и других скандинавских королей. Родоначальником этой сторожевой службы он считал Тригва, жившего, по расчетам Биорнера, в VI веке. Потомками этих варягов, как полагал он, и были легендарные Рюрик с братьями.
- Откуда же они взялись эти варяги, которых эстонцы называли «варас», что значило – «разбойники», а по-русски походило на «воров»? – интересовались несогласные с его теорией.  - Это что же, получается,  для пресечения неурядиц славяне пригласили разбойников?

- Как сказать. Для кого разбойники, а для кого защитники, - возмущаясь, объяснял Байер. У греков тоже были пираты. Они даже свои государства создавали. Этих же в скобках пиратов называли «варянгирами» - охранителями, от слова «варда» - беречь, охранять. Они даже византийским императорам являлись на службу, не то, что славянам.
Оппонентов это несколько успокаивало, и они соглашались считать скандинавских выходцев нанятыми на службу в дружины варягами.
Норманнской школы придерживался и молодой ученый Герард Фридрих Миллер. Кроме того, он занимался собранием и изданием русских памятников на немецком языке. Он начал с Тобольского архива и, путешествия по Сибири,  писал в Академию:
"Сибирское мое путешествие, в коем я все страны сего обширного государства, в длину и в ширину, до Нерчинска и до Якутска, объездил, продолжается почти десять лет. Позади осталось 31362 версты, многочисленные архивы сибирских городов. В Читинском остроге обследовали окрестности, построили плоты, водным путем добрались до Нерчинска, на телегах до Аргунского сереброплавильного завода. Там же совместно с Гмелиным провел раскопки плиточных могил, описал «Вал Чингисхана» и городища в Приаргунье. Собирал сведения по добыче серебра".

По возвращению из Сибири, Миллер не уставал доказывать, как необходима публикация исторического труда Татищева, а Нерчинский договор 1689 года оценил так:  «Приоритеты России в споре о границах с Китаем стали очевидны». Написал он и концептуальное сочинение «О предприятии войны с китайцами, и именно, о законных причинах к оной, о способах приготовления, о действии, о пользе». Создал также: генеральную карту Сибири, почтовую карту Российской империи, карту стран между Каспийским и Черным морем.
«Описание сибирского царства» Миллера вышло накануне смерти Татищева. В труде упоминалось о посещении Саянского острога, о путешествии  по Енисею до места Чаа-Хол, что ныне зовется Джакуль: «Шли на малых парусных  судах через Усинский караул, по  конной вьючной тропе. Добрались до реки Чаа-Холь и сделали описание памятника – изображение трех фигур в скальной нише, названной  «Spekus idolatrica».

Что же такое Сибирь, этот могучий и бесконечный край, где дороги – это реки? – размышлял, следуя на стругах, Герард Миллер. На Енисее местный татарин по фамилии Субай объяснил, что правильно не Сибирь говорить, а Субирь, где Су – большая вода, а бира – малая. Вот вам и Сибирь! И фамилия моя тому пример, Субай – значит «хозяин воды». - У нас и племя есть - шибирь, - пояснил  Субай
- На Тоболе тоже есть сыбыр, - говаривал изыскатель и путешественник. 
В этом случае есть резон подумать о происхождении слова «русский», - не раз задумывался Татищев . Похоже, оно тоже связано с водой:  русло, русалка, Руслан. Опять те же судна-струги, наверняка от  руги.

 В этом варианте есть своя логика, - еще и еще раз убеждался Василий, -  все, что связано с севером, связано с водой, с реками и озерами, которые образовались после ледникового периода. Северные люди селились на реках и озерах, по ним передвигались и ими кормились. Где еще столько сказок про водяных, про чертей, которые в «тихих» омутах водятся? Таким образом «сибирь» и «русский» - можно сказать, одно и тоже. Может, даже и так, что «рус» – это вначале означало не племя, не род, а именование места проживания:  в горах живут горцы, на воде – русы, то есть водяные.
Пожалуй, - решил Татищев, - эти «водяные» племена, впрочем, как и финские, самоназвание которых «сумолайнен», - то есть водный, болотный народ, по содержанию идентичны и касаются людей, живущих не в поле, как поляне, а на реках, болотах и озерах,  точнее на воде.  У финнов, как и у сибиряков, «су» –  вода.

Таким образом, понятия «субирь»,  «русский» и «финн» можно считать и  географическими. А если к этому прибавить тюркоязычный Восток, где вода тоже «су». Взять ту же Минусинскую долину, настоящее название которой «Мин усу» - «Тысяча рек».
Вот и староверы-раскольники тянутся ни куда-нибудь, а туда же на Минусу, на Беловодье. А что такое Беловодье? Белая вода по-местному татарскому Аксу. Может быть, поэтому и  Русь называется «Белая Русь»? Интересное сочетание «Аксу» и «Белая Русь». Получается, что Беловодье это и есть «Белая Россия». Таким образом, староверы искали,  то, что когда-то утратили в лице «Белой России», когда вера и нравы были едины и понятны, а притеснений было меньше. Тогда все было «наше общее», пока с Запада ни пришло «мое».

Заинтересовало Татищева и происхождение русского слова «суеверие». Начало тоже «су» - вода. Получается «водоверие». И еще такое выражение: «Не  поминайте в суе». Суета – это постоянное движение, что присуще именно воде. Сумбур – тоже вода. И не просто вода, а бурлящая вода, как и наша жизнь, что  и значит суе.
Грек  Фалес утверждал, - вспоминал Василий Никитич, - вода есть Бог, а текучесть - понятие жизни. Вода по Фалесу абсолют, а жизнь природы находится в соответствии одного с другим. Кажется, Байер рассказывал, что у китайцев, а точнее у ханьцев, иероглиф «хань» состоит из двух ключей  – «вода» и «опять», то есть «повторная вода». Получается, китайцы  нация  двух рек: Хуанхэ и Янцзы. Русские — нация множества рек и потому они водяные.

На другой день после тезоименитства императрицы Елизаветы Петровны состоялось торжественное заседание Академии, на котором с речами выступали Миллер и Ломоносов. Миллер подготовил речь  «О происхождении и имени российского», а Ломоносов выступал оппонентом «столь спорной материи», назвав ее «ночи подобной».
Миллер обострил выводы Байера и многим положения придал форму, щекотливую для русского самолюбия. Он доказывал, что славяне, выгнанные волохами с Дуная, поселились в стране, занятой финнами, русские, это те же варяги и первые их государи – скандинавы. Дебаты на этот счет продолжались столь бурно и так долго, что докатились до далекого от столицы села Болдино, где проживал отстраненный от дел после Астрахани Василий Татищев.

 Получалось, с кем столько лет воевали, они же шведы и дали Руси народное имя! Академия речь и выводы Миллера осудила, как не соответствующие славе русского народа. Кто же такие были россы? Академику Тредьяковскому казалось, что слово «росс» произошло от слова «рази». У Византийцев они звались  россами от русых волос, у Страбона – от роксолан, у Прокопия – от глагола «рассеиваться». Но все это не устраивало  исследователей и Елизавету Петровну. Вот тогда вспомнили про Татищева. На одном из приемов она спросила о нем Ломоносова:
- Что же наш  Болдинский изгнанник, как поживает и пишет ли свою историю?
- Не пишет уже более матушка, почил в бозе.
- Как же так, недавно мне отписывали, что бодр и деятелен! - воскликнула удивленная царица.

 - Все ходим под Богом, матушка. Говорят, накануне почувствовал себя плохо,  верхом на коне отправился с внуком на кладбище, взяв мастеровых копать могилу. Вместе со священником выбрал место около своих предков. На другой день, простившись с сыном, невесткой и внуком,  скончался при чтении Евангелия. Сначала было слово, как сказано в Библии, словом и закончилось.
 - Время трудов его прошло не напрасно, - добавил Ломоносов. Как ни как, удалось подготовить первую  публикацию «Русской правды» и Судебника. Ландкарты России, как думалось ему, произвести  не случилось, но сделан немалый шаг, в развитии этнографии, исторической географии, источниковедения, составлен первый русский энциклопедический словарь.

-Получается, Никита Васильевич никто иной, как наш первый отечественный просветитель, - заключила Елизавета.
-Так получается. Ваш батюшка его к тому сподобил. Жил совсем по философски, и к религии имел особое мнение, многие не считали его даже  православным. По отзыву доктора Лерха, встречавшегося с ним незадолго до смерти, Василий Никитич говорил с ним по-немецки.
- Вот что значит влияние западных наук и учений. От этого и болел, вероятно, уж очень по слухам был худ.
- И это тоже, но больше желчен от притеснений со стороны людей властных и жадных не до наук, а до богатств.
- И сам, наверное, не без греха?
- Без греха никак нельзя, матушка. С волками жить,  по-волчьи выть. Умные люди про Татищева так молвили: «С обширным умом, способным быстро переходить от одного предмета к другому, соединял твердую волю, и если порою и ему приходилось сгибаться перед временщиком Бироном, то ни корысти для». Ваш батюшка, хоть и отставил его от горных дел, но карьере его способствовал, - в Швецию  направил нанять для работы в России разных мастеров, устроить  обучение русских учеников.
- Сказывали, что он в бытность службы на Урале пленных шведов на свой кошт содержал?

 - Было дело, кормились. И не только при нем, но и во время его отлучек. Более того, всех их он снабдил одеждой и деньгами при отъезде на родину после Ништадтского мира. Как ни как у нас со шведами много общего, хоть одно время и воевали. Ведь словцы «свеи» и «свои»  так близки.
 - Говорят, с учеными шведскими общался?
- Насчет этого сказать ничего не могу. Ведаю только, что он писал Упсальскому профессору Бенцелю ученую записку о нахождении в Сибири костей мамонта. Позже статья об этом была напечатана, единственная при жизни Василия Никитича. 
- Был большим рудознатцем, усмирял калмыков в Оренбурге и Астрахан, опять же монетных дел мастер, а тут про мамонтов  Как же это случилось?
-  Из-за демидовского навета от горных дел был отставлен и удален на южные окраины, а когда, составляя отчет о поездке в Швецию, между всем остальным, указал и на необходимость изменений в постановке монетного дела. В связи с этим его и назначили членом монетной конторы в Москве. На этом поприще находился до кончины вашего благословенного батюшкин, а с восхождением императрицы Анны Иоановны получил фавор.

- Как же, помню. В то время в Москву прибыло китайское посольство. Помню, как рассматривала подарки: фарфор, коралловые и перламутровые фигуры.
- Так и было ваше величество. С собою увезли меха и серебряную модель военного корабля. Последним подарком матушка мы хотели дать понять китайскому императору о морских силах России.
- Далеко, однако, от нас Китай Михаил Васильевич. Ехали поздравлять с восшествием на престол царя Петра II, а поздравили Анну Иоановну. Петр, к тому времени, уже безвременно скончался.
- Надо сказать государыня, что приезд посольства в первопрестольную случился впервые. В прежние времена китайские дипломаты сносились только с губернатором Сибири, а все торговые дела решали в Тобольске.
- Ни нравы, ни китайское воспитание, помнится,  не произвели на меня Михаил Васильевич впечатления и не оказались поучительными, хотя послы были из числа мандаринов высшего звания. Один из них даже был украшен двумя павлиньими перьями – знак высокого отличия в Китае. - Жалко, что император Петр этого уже не увидел. После него наступили времена тревожные. Много людей пострадало, а вот Татищеву облегчение случилось.
- Известное дело. Анна Иоановна его сродственница. Сразу стал действительным статским советником, только и тут его независимый характер подвел -  пошли нелады с графом Головкиным, его непосредственным начальником по Монетному двору. Был обвинен в злоупотреблениях, отставлен от должности и отдан под суд. Тогда он и начал писать свою историю, подготовил трактат - «Разговор о пользе наук».
- Я вас и пригласила Михаил Васильевич, чтобы обсудить пользу его наук, в частности по истории российской. Хотелось бы услышать ваши на этот счет реляции.
- Работа, матушка, проведена огромная. Надобны были годы, чтобы разобрать припасы годные от негодных, гнилые от здоровых. Важно  с прилежанием рассмотреть, чтоб басен за истину и неудобных за бытие не принять, а паче беречься предосуждения.

- Страсть самолюбия или самохвальство - плохие советчики историка, - это мне известно, - согласилась Елизавета. Василий Никитич наш доморощенный, а потому должен сообщить правду о своем отечестве. Свой всегда более способен правду написать, нежели иноземец, паче же иноязычный, которому язык великим препятствием есть.
Ломоносов понял о ком идет речь - имел место явный выпад против немецких академиков и их кумира Зигфрида Байера, который не знал славянских языков и не стремился их постигнуть, но претендовал на решение одного из важнейших вопросов русской истории - происхождения Руси.
- Ваша правда, матушка. Сам-то Василий Никитич с трудом разобрался в летописях. Имелось смещение в датах и приходилось постоянно сочетать славянский мартовский год с византийским сентябрьским. Что касается догадок, то он совет держал. Феофан Прокопович, а затем архиепископ Амвросий, сменивший Феофана на кафедре, были его цензорами.  Что они ему глаголили, мне не ведомо, только  Василий Никитич, отказавшись от норманнской теории происхождения Руси, выбрал - финскую, с которой я тоже согласиться не могу.  Чухна не может служить к чести российской.

- Не помню, кто мне рассказывал Михаил Васильевич. Да, точно, академик Тредьяковский, ведь это он постоянно занимался поиском схожести слов и понятий. У чухонцев, - заверил он меня, - изюм называется русинат, а изюминка – русина. Вот он и сделал вывод, что финны русских женщин называли изюминками, то есть русинами, а от русин пошли и русские. Я то, как вам известно, изюм с детства люблю, и слова его мне пришлись по душе.
- Бог с вами, матушка. Фантазиям Тредьяковского нет предела. Ему бы поменьше сидеть в кабинетах, да черпать знания только из книг и словарей. Голова его совсем помутилась, особенно после случившегося пожара.
- Может, и так Михаил Васильевич, но с изюмом это он здорово.
К чести российской, Татищев не был кабинетным теоретиком, и не просто деятелем, а делателем. Рядом  с ним и под его началом творилась новая история. Василий Никитич был участником церемонии принятия русского подданства киргизами Малой орды в лице хана Абул-Хаира и народных представителей, состоявшейся 3 августа 1738 года в «старом» Оренбурге. Как и его предшественник Кирилов, позже секретарь Сената, Татищев прилагал немалые усилия к налаживанию торговых связей с ханствами Средней Азии. Отправляя из Оренбурга большой купеческий караван в Ташкент, он составил для поручика Миллера, не историографа, а его однофамильца, возглавлявшего караван, инструкцию, в которой наказывал узнать «о состоянии, силе и власти ханов» и какие русские товары там можно продавать, просил захватить образцы азиатских товаров; если «узнается» о серебряной и золотой руде, то достать несколько кусков, а место, где находятся руды, «записать, реки и озера примечать…».

Он усмирял инородцев в Калмыцкой комиссии, а с восхождением на престол Елизаветы Петровны «дщери Петрова» стал губернатором в Астрахани. Уже больной и в преклонном возрасте, ревностно принялся за дела, но его в очередной раз, а, сколько их было разных следствий, он уже не помнил, отдали под суд, обвиняя в различных злоупотреблениях.
Сотрудник английской торговой компании Ганвей, бывавший в Астрахани и знавший Татищева, так объяснял причины отстранения Татищева:
- Зависть к способностям Татищева между учеными, месть ханжей за его неверие, которое, я опасаюсь, было велико, сделали то, что Татищев был отправлен в ссылку на житие в собственное имение.
Зачинатель преобразований жил в простой избе, хмельного в рот не брал и пьяных не терпел. Бывал, суров, и жесток, но целей своих достигал. Не зря Невьяновская царь-домна почти сто лет удерживала звание мирового рекордсмена. Вспоминал своих супротивников на Урале Демидовых, которые уже почили в бозе.

Василия Никитича Татищева не стало 15 июня 1750 года. Накануне смерти получил известие о своем оправдании и награждении орденом Св. Александра Невского. И у него, как у расстриги протопопа Аввакума, который всю жизнь боролся с патриархом Никоном и отстаивал веру древней Руси, жизнь прошла в расколе с российской действительностью. И его «благодарное» общество подвергало постоянным гонениям и притеснениям. Была, однако, у них существенная разница: Аввакум защищал древние порядки и устои, а Татищев ратовал за переустройство империи по западному образцу, как заповедовал Великий Петр. Кто же был главный раскольник?
Не стало Татищева. Но и после него в самые глухие, потаенные уральские места продолжали идти команды, которые сжигали притаившиеся раскольничьи скиты, а их обитателей гнали на заводы, в Екатеринбург. Требовало того начальство, да и дело без рук страдало. Стон пошел по уральской земле. Многие раскольники решались на самосожжение. Некоторые бежали в более дикие места, на реку Пышма в Сухоложье. Жил тут народ от Невьянского Богоявленского монастыря, сеял овес да рожь, две мельницы имел на реке Кунаре. Когда  монастырь лишили вотчин и угодий, образовалась Новопышминская слобода, а затем села Бруснянское и Знаменское, какое еще называлось Кокуй. 
В селе Бруснянском недалече от впадения Рефта в Пышму встал первый в Сухоложье храм. Тут при селе Курья и возникла Курьинская волость Камышловского уезда Пермской губернии. По Пышме люди шли дальше на реку Рефт, лес сплавляли, смолокурением занимались, искали горные богатства золото, струганцы и тумпасы. По слухам давнишним, Урал был связан с речным золотом, потому как у пришельцев кочевников  "ур" - называлась река, а "ал" - золото.