Подземелье самоцветов

Свет и тепло души моей… маме посвящаю!

«Иди на свет, как бы ни был труден путь к нему,      
Овладей им и ты увидишь, как прекрасен мир,
и ты в нем его лучшая частица».

В худой деревушке, на берегу океана жили-были старик и старуха. Было у них два сына и одна дочь. Старший сын работящий, от зорьки до зорьки спины не разгибает. А младший непутевый, то спит беспробудно, то на утесе сидит… корабля дожидается. И от тоски, что мечта проплывает мимо, идет к дружкам гулять.
 
Вот пришло время выдавать дочь. Приглянулся ей парень из города. Полюбили молодые друга друга, да родители жениха благословенья не дали... не нужна бесприданница. Опечалились старики, опечалился старший брат. А младший, знай себе, спит на сене и жизнь медленно, словно корабль, проходит стороной.

Прослышал старший брат, что в стороне далекой, в горах дремучих пещеры есть, а в них богатства несметные. Засобирался он… Заплакали родители, стали отговаривать: "Не ходи сын, пропадешь". Бросилась в ноги сестра, умоляла остаться. А младшего брата дома нет уж три дня, да три ночи... то ли с дружками гуляет, то ли на утесе мечту выжидает. Так и ушел старший брат и с младшим не попрощался.

~

Шло время. День сменялся ночью, солнце луною. Много воды утекло с поры той. А родимый сын все не возвращался. Ни слуху от него, ни духу. Невмоготу стало родителям. Пришла мать к сыну младшему на сеновал. Долго стояла, сладкий сон нарушить не решалась.
 
- Нася, сыночек, беда у нас, - наконец, сказала она, и голоса своего не услыхала. Не услыхал его и сыночек.

Пришел отец, грозно об пол палкою стукнул.

- Вставай… Негоже спать, когда в беде брат старший.

Приоткрыл сын глаза, зевнул, потянулся.

- Ну чего вы… Зорька-то утрешняя еще не занялась.

- Да уж вечерней время краситься, а ты все глаз не размыкаешь.

Мать с мольбой смотрела на сына, встала перед ним на колени.

- Сыночек мой ненаглядный! Ванечка не вернулся... Не случилось бы с ним чего худого.

- Да чего случиться может... такой сон перебили…

Сын голову на сено уронил, а отец тут обратно осерчал.
 
– Ладно… - детина поднялся лениво. – Вот, поем только…

У околицы обняла мать дитя любимое. Сестра со слезами прижалась к брату, просила вернуться с Иваном живыми. Затерялся отец в объятиях, такой огромный был сын – богатырь настоящий!

Шел богатырь полями да лугами. Одну деревню прошел, вторую... десятую. Три леса обогнул, три речки переплыл. А как поднялся на холм высокий, увидел оттуда гору с пещерами и подивился, как далеко ушел от дома брат его старший. Спустился… у подножья народ гудит. Спрашивать стал, может брата видел кто, или слышал. Все глаза прятали, да шли в сторону.

Направился тогда юноша к старцу слепому.

- Как не знать, - ответил тот. – Всяк Ивана знает, да не скажет… Разбойники тут на мастеровых охотники. Неволят хлеб печь, да лапти плесть для люда пришлого…

Поднялся богатырь во весь рост. Жилы на теле от гнева надулись.

- Ищи одноглазого, - крикнул вслед ему старец.

Вошел Нася в гущу людскую, мужичка с повязкой заприметил, крепкой рукой сгреб его и, за шиворот, как щенка поднял.

- Говори блоха, где разбойники прячут брата моего старшего.

Ополоумел мужичок от страха, завращал глазом единственным. Отпрянул народ, а мужичок болтается наверху, да стонет.

- Убогий я... подаяние тут прошу.

Растерялся юноша… стоны одноглазого до сердца достали. Обернулся, старец головой качает, мол, не верь. Взял тогда богатырь мужичка за руку и к пещере повел.

– Какой прок с подаяния… Идем туда, разбогатеем.

И что тут с мужичком приключилось… вскрикнул он, стал упираться. А как до пещеры дошли, взмолился:

- Не губи, все скажу, все покажу…

Пришли они к избушке лесной. В карауле там три разбойника. Отобрал богатырь дубинки их, дверь плечом вышиб. Затрещала избушка, стены зашатались, крыша поехала. Увидели то разбойники, бросились кто куда. А из неволи мастеровые вышли, да Иван средь них. Обнялись старший брат с братом младшим, да к подножию вернулись.

Старец с Иваном один другому рады были. Спросил Нася, отчего народ в пещеры за богатством не валит.

- Вошли-то многие, - ответил старик. – Да не одолели и части малой.

- Почем знаешь? - Нася недоверчиво глянул на него. - А ну, старый, сказывай, взаправду ты слепой, иль притворяешься?

- Вижу то, что не видят другие, знаю то, чего не знает никто.

- И что ж это?.. - спросил юноша.

- А то, - сказал старик. - В час неведомый Кладовая Земли всей покидает место свое и является людям для испытания духа.

- Мудрено...- усмехнулся Нася, - И где ж та шасталка теперь?

- Вот она! - с гордостью ответил старик и указал на пещеры.

Не удержался юноша, хохотать стал.

- Эта?...- он смеялся так, что все на них оборачивались. - Три норы крысиные и есть Кладовая Земли всей?!
 
Подошел Иван с узлом в руке.
 
- Что ж, - сказал он брату младшему. - Сделаю, как пожелаешь, воротимся домой.

- Успеем… только сказку послушаю... - зевнул Нася. - Ну старый, сказывай…

Сел Иван рядом и был немало удивлен тому, что старец ведал.

- В пещере той, что от меня по праву руку, вижу самый главный богатырский меч... Кто его добудет, в доблести и славе до конца жизни пребудет. Пещера та, что по леву руку... вижу зеркало и сказывается в нем королевство могучее и принцесса красавица. Кто в зеркало глянется, тому достанется принцесса и королевство в придачу.

- Ну, уж нет... – опять зевнул Нася. - Хлопот не оберешься с королевством, да и принцесса мне ни к чему, спать не даст.

Он засыпал уж и слышал, как брат пытал старца, что видит тот в третьей пещере. Старик медлил:

– Не понять что… а только ходуном все ходит. Там что-то без меры, пуще всякого другого стерегут.

Нася, глаз не размыкая, спросил:

- Что может быть еще дороже меча богатырского, да королевства могучего?

- Про то не вижу... да только сказывает сердце, "оно" во сто крат, всего другого важнее!

Тут у Наси сон, как рукой сняло. Увидел Иван, как смотрит брат на пещеру среднюю и локон на кудрявой голове подкручивает. С детства знакома была Ивану повадка та, заволновался он.

- Слышь брат, ворочаться нам надо... родители живут без покоя.

- Не уйду, пока не узнаю, что там пуще всякого другого стерегут.

- Какой прок с тайны, что останется в упавшей с плеч голове?

Рассмеялся Нася.

- Я мышью пробегу, да ужом проползу… глядишь, и не заметят.

Он уходил, а Иван застонал от отчаяния.

- Так уж и не заметят, брат... Тебя ж не обхватить. Ты ж огромен, что сена стог...

- Оставь его, - сказал старец. - Пусть благо, что добудет, обернется ему во славу.

Иван дубинку схватил, бросился вслед. Догнал у самой пещеры.

- Вот… тут меч и топор. Да шляпу бери, авось пригодится.

Обнял младший брат брата старшего и в пещеру вошел. Лишь только шаг ступил, а темнота сгустилась, стала черной, непроглядной. Обернулся юноша – входа нет. Холодок побежал по спине его. С детства ничего страшнее темноты не знал. Недюжинной силы богатырь был беспомощен перед чернью. Беспросветная, она колола глаза, беззвучная давила на уши, без края и границ сжимала в тиски. Пот градом катил по вискам, по спине. Казалось, падает он в бездну.

«Ма..а..а..», – без воли вырвался крик. Чернь вздрогнула, тиски разжала. Тут блеснуло впереди. Увидел юноша дверь железную, влетел в нее, отдышался. Глядь, великан-Дерево стоит, не обойти, не перемахнуть и дупло насквозь. Шагнул - хлестнула молния и у ног траву огнем ожгла.

- Вот так, хлеб-соль… - пробормотал Нася и еще на три шага выступил, и еще три молнии остервенели будто.

Понял юноша, видят его тогда, когда движется. Стал думать. Хитрость нужна была сейчас более чем сила. Снял шляпу Ивана, запустил подальше. Охотница соломенный предмет испепелила, после огнем дерево объяла. Да поздно было… юноша уж по ту сторону дупла оказался.

Встала на пути дверь медная. Вихрь там нежданно вскружил его - богатырь едва устоял. От другого увернулся, лишь рубаху скрутило. Шли вьюны малые и большие один после другого. А огромный, свирепый мчался, все сметал на пути своем и скорость бешеной была. В землю богатырь ногами уперся, грудью круговерть ту встретил. Мечом по ножке вихревой рубанул, да так, что сдулся великан и у ног его развалился.
 
Дальше встретила его дверь нарядная: серебром глаз ласкала, скрипела игриво, да открыть манила. «Не гусь ли там печеный в яблоках? - сглотнул слюнки голодный юноша. – Иль кровать дубовая»… Плечом калитку толкнул, ступил радостно, да в трясину провалился. Стал за дверь хвататься, а ее уж нет. Кругом топь… булькает, чавкает.

Понял Нася, плохи дела, ухватиться не за что. Глядь, лягушка глаза пучит. Изловчился он, топорище раскрыл, размахнулся… Тварь в сторону, лезвие в кочку. И занялась борьба: кто кого. Болото его к себе тянет, он себя – к кочке. Жизнь юноше досталась трудом немалым.

Отдышался, видит пред ним дверь золотая. Сжал дубинку крепче, опять коварства ждал. А там, с порога дождь теплый и мягкий пролился, да смыл с богатыря грязь болотную. Подивился юноша: капли о землю бились и камешками изумрудными отскакивали. Стал карманы ими набивать, а те возьми, да обратно в воду… «Ах, кладовка-плутовка», - весело вскричал Нася и подставил лицо дождю изумрудному.

Видит он - летят три лебедя, в клювах на цепях поднос жемчужный. Уложили лебеди поднос на травку шелковую, улетели. В горшочках блюда мясные томятся, дымок и запах сума живот сводят. Набросился голодный юноша на еду, а сам поднос из камней драгоценных разглядывает. Попробовал выломать один, да услышал смех. Обернулся - девица юная, красоты неписаной, на качелях качается. Глаза огромные, волосы вьются, платье из ткани цвета серебристого.

«Русалка в кладовке!? – ахнул юноша. – Такая красота, да взаперти!»

Направился он к черноокой, шел-шел, казалось ему близко она, а путь все не укорачивался. Ускорил шаг, побежал. Да потемнело вдруг, лицо девицы страхом покосило. Обернулся богатырь: дракон, для глаза неохватный, перед ним опускался. Содрогнулась земля, так тяжел был змей, да о трех головах и все при коронах. Жалок был богатырь перед мощью той. Хотел было девицу собою заслонить, да змей из пасти пламень выдохнул, волосы и платье ее огнем занял. И выползло из жара того чудище мерзкое, смрадное. Содрогнулся Нася, отпрянул. Тварь поползла прочь.

- Эй, коронованный, - крикнул наверх юноша. – Кладовка твоя потешная… вся в подколах, да приколах.

Дракон голову наклонил, слова земные было не понять. Нася думал, огнем полыхнет и хрясь дубинкой по той голове. Шум получился не малый, слетела корона царская и покатилась со звоном. Расхохотался юноша: «Ну вот, был трижды коронованный, теперь дважды».

Размахнулся снова, да увидел тут глаза драконовы. Были они влажные. Смотрел и взгляда отвести не мог, на земле таких не было: доброта невиданная, мощь и покой, они открыты и таинственны, в их бездонности сила неохватная. Были то глаза Вселенной. Дубинка из рук выпала.

- Ну, прости… Кладовка твоя и меня «приколола». Прости, а… Негоже так богатырю... – подобрал Нася корону, на место вернул. Содрогнулась опять земля, поднялся дракон, круг сделал. Понял юноша - за собой зовет.
Пришли, осмотрелся: место не царское… мрак, ни стен, ни потолков. А чуть поодаль, в темени безделушка светится, и чудища подземные подле, как псы цепные. Застонал юноша от досады: «Неужто это то и есть, что пуще всякого другого стерегут? Эка невидаль… Ах, старик… наплел, да невиданным поманил. Ну да ладно, прощу слепца». Только подумал о том, как чудище-паучище с ногами-столбами, когтями-серпами, да головкой с кулачек, сверкнуло глазом единственным и лучом в грудь его уткнулось. И услышал Нася внутри себя голос.

- Наивен, кто прощает!

- А кто прощенья ждет – обманывается! – чудище другое, мохнатое, перед богатырем восстало горой черной, и тоже говорящим лучом его просветило. - Так устроено все, что к ответу призван будет тот и другой.

«Как мудрено тут говорят», - подумал Нася, дубинку с руки на руку перекинул и навстречу безделушке шагнул.
Шар с лунной плотью висел в воздухе сам по себе. Изумился тому богатырь, с опаской пальцы в свет погрузил. Ожила тут масса, по руке перетекать стала, по телу изливаться. Вспыхнул юноша светом лунным и внял то, что недоступно было прежде существу его. Волшебство таилось в подземелье: солнце там с луною бок о бок, и одно другому не помеха, океан с миром его подводным по одну сторону, по другую - срез земли, где россыпи алмазов, рубинов, да изумрудов без счету. Самоцветы подземелья сверкают так, что глазам привыкнуть невозможно.

- Чаша эта полна до края! – бархатный голос Дракона заполнил пространство. – А есть другая чаша… да в ней три желанья! Возьмешь самоцветы, «Свет» останется в подземелье; возьмешь желанья, «Свет» будет с тобой в пути твоем. Выбирай!

Не раздумывал богатырь долго:

- Желанья беру! Сам до всего дойти хочу. Перво-наперво желаю мечту всей жизни - корабль, чтоб по мощи и стати на всем океане другого такого не сыскать. Еще я бы поднял город на родном берегу, по величию и красоте в мире чтоб равных ему не было. Ну, а третье желанье: милую, моему сердцу девицу отыскать, да такую, чтоб в душе свет да лад были.

- Нашедший «Свет», больше никогда не будет прежним! – тем чудище-паучище обозначило одобрение свое.

Поклонился богатырь в пояс мудрецам чудным, хозяину подземелья поклонился до земли и сказал:

- Из конца в конец прошел я владенье твое и понял: добро и худо - одно другому противное, а все одно, к «Свету» оба ведут! – и сложил дубинку к могучей лапе Дракона.

В обратный путь отправился богатырь на тройке в открытой нарядной карете. Кони белые несли его по дороге вымощенной самоцветами. Под ветром волновались лучи их разноцветные.

~

С того времени, как вошел в пещеру богатырь, вся рать мужицкая глаз с нее не спускала. А как явился он на тройке, да в карете золоченой, у всех разом тут корысть и пробудилась. Двинулась толпа, карету вкруг сомкнула. Богатырь за дубинкой оборатился, а там сундук, самоцветов полон. Улыбнулся благодарно юноша, горсть камешков высоко над толпой подбросил. Обезумили мужики, подбирать бросились. Пожалел Нася их, бросил еще пару горстей. Обнял затем на прощанье брата старшего, старца слепого в карету усадил, велел ворочаться домой, да матери с отцом кланяться от него.

Подивился старший брат перемене той, спросил:

- Куда ж теперь?

- За мечтой! – был ответ брата младшего.

~

Прошел с поры той год. А в один ясный день грохот пушек сотряс деревню худую на берегу океана. Распахнулись окна холупок, все, от мала до велика к берегу заспешили. Зрелище невиданное глазам отворилось. Корабль, с парусами цвета небесного на волнах качался. А как ступил на берег богатырь, сорвался с чьих-то губ шепот ошалелый: «Неужто Афанасий…». И только мать признала сына тотчас, и как могла, спешила, под собой земли не чуя.

И превратился берег тихий с момента того в шумный. Корабли с мастеровыми приставали к причалу от зари до зари. Подле деревни поднимался чудо-город. И велел его Афанасий величать «Дракона град». Далеко разлетелась молва о нем. Повалил отовсюду люд. Цари да короли понаехали на небывалое поглядеть, а коль повезет, с владетелем «мешка золотого, бездонного» породниться. Ночи напролет гуляла деревня бок о бок с царями, королями под запах лип и акаций, с угощеньем царским, да вином домашним из ягоды здешней. И как ни рад был гостям Афанасий, ни одна из принцесс не пришлась по нраву ему.

Когда родители потеряли надежду на женитьбу сына, слово молвил старец слепой.

- Афанасий! На заре вечерней отдай корабль океану вольному, а где прибьет, там и суженую свою ищи.

Послушался юноша старца мудрого. Повел корабль в океан, велел паруса убрать и быть покорным воле волн. А как рассвело, немало удивлен был, что пристал корабль к берегу, где жил друг его купец Еремей. Да в отъезде оказался тот, ждать пришлось не один день.

Раз спросил Афанасий корабельного, что понравилось ему на берегу.

- Девица-красавица понравилась, - был ответ.

- Чего не весел тогда? – удивился Афанасий.

- Не для деревянной ложки дорогая чаша, из купеческой семьи она.

- А мы ложку в серебро обернем, чаше под стать.

Замялся Степан:

- Да в тени твоей та девица меня и не заметит.

Повел Афанасий корабельного в лавку дорогую. Раскланялся лавочник при виде посетителя знатного. Тот на Степу указал.

- Одеть, обуть не ниже боярина, а то и... короля.

При слове «король», поперхнулся лавочник, закашлялся.

Выскочили парни услужливые, Степу под руки подхватили и за занавеской шелковой укрылись.

- А мне рубаху подбери мужицкую, да лапти, - велел Афанасий.

~
               
Встали кони у рощи березовой с забором резным. Из кареты господин вышел, а с ним мужик в лаптях, на глазу повязка.

Дышала роща покоем да нарядом. В крапинку стволы белые, под ногами трава шелковая. И звук чистый, волнительный, на ноте высокой, до мурашек по коже. Тем окончилась спевка девичья. Увидели тут гости, как средь девиц мужик образовался, с лотка неопрятного вещицами дорогими их одаривает, да господина своего нахваливает. Зашипела знать местная, не позволялось никому к певуньям приближаться.

Оставил Афанасий Степу в цветнике девичьем, сам к пруду пошел. Глядь, у воды девица лебедей кормит, да напевает. Охватило юношу волнение непонятное. Приблизился он. Голос нежный, фигура красивая, словно точеная. Обернулась девица, замерла. И Афанасий замер. Как она была хороша! Свет короной вокруг головы вьется, коса черная обвита лентой шелковой. Глаз они друг от друга не отводят.

- Ты полна света красавица... тебя за версту видать, - молвил Афанасий. - Откуда у тебя он?

Улыбнулась озорно девица:

- Я поутру с солнышком здороваюсь, а на зорьке вечерней в пояс кланяюсь. С луною да звездами дружу, разговоры всякие завожу. От них, видно, и досталось.

- Ты сказываешь так же ладно, как и поешь!

Афанасий руки ее коснулся. Хотел повязку с глаза сбросить, да тут человек меж ними вырос, и дочь купеческую за руку уводить стал. Оборачивалась девица, и юноша глаз с нее не сводил.

~

Воротился домой к вечеру из-за океана Еремей. Зашел он, перво-наперво, к дочери любимой. Обнялись они. Видит он дочка радостная, в глазах огоньки.

- Ну, лебедушка моя, рассказывай... вижу, вижу, сердечко бьется, глазки горят!

Засмущалась девица, румянцем щеки вспыхнули.

- Батюшка родимый... - и замолчала вдруг, взор потупила.

- Кто ж посмел без Еремея на сокровище его позариться!? - рассмеялся купец и обнял дочь.

- Батюшка... явился тот, кто на большой луне приснился мне. В нем под платьем чужим яркий свет увидела я! – девушка была взволнована. - Сродни он озеру бездонному, с прозрачной, да чистой водой.

Притих Еремей. Встал, поцеловал дочь и сказал:

- Ночь на порог - все дела и мысли на замок. Сказывают: луна волнует, бес лютует, по задворкам водит, водит... чувства к омуту заводит. Завтра милая, поглядим… как солнце встанет!

Шел купец по коридору, слуги, кланялись, глаза в сторону уводили. В гостиной то же... и в зале, и в людской... Встревожился Еремей, велел немедля звать к нему домоправителя. Филарет явился тотчас.

- Рассказывай, - старался быть спокойным Еремей. - Кто он?

- Мужик одноглазый, - выпалил Филарет, точно знал, что зван будет. - Пришел с господином своим, певуньям побрякушки дарил, а потом...

- Не тяни, - сказал хозяин, да так, что сжался Филарет, голову в плечи втянул. - Ничего... только за руку взял ее.

Лучше б он того не говорил. Стал купец багровый, кулаком об стол хватил так, что бокал хрустальный о графин звякнул жалобно.

Еремей глаз всю ночь не сомкнул. Пришло время, которого он так опасался. Повзрослела дочь единственная, сокровище ненаглядное. Не уследил… и этот «беспородный» теперь жизнь их в муку перемелет. Ну нет, он Еремей Корнеев никогда того не допустит. Увиделась ему та ночь самой долгой и черной в жизни его.

Перед отъездом зашел купец к дочери. Уж рассказали девушке о «буре» отцовой. Не спала и она всю ночь, видела, как в его окне свечи до утра не гасли. Девушка была смущена, ресницы ее были влажными. Обнял Еремей дочь, погладил по головке и сказал слова такие:

- Оливушка, голубушка моя. Мы с тобой одни на всем белом свете, только ты, да я... Если с тобой что-нибудь...- он запнулся. - Знай, мне без тебя не быть. Ты единственный смысл жизни моей!

Дочь испуганно подняла на отца глаза, слезы по щекам потекли ручейками. Она уткнулась лицом в грудь ему.

- Батюшка, родимый, я никогда не пойду против воли вашей! Я все сделаю так, как вы пожелаете.

На зорьке вечерней отправился Еремей в гости к Афанасию в «Дракона град». Под парусами в застолье собрались богатейшие люди большого города. И затянул Еремей песню и подивился Афанасий, как хорош голос у друга его. После оба глядели на огненно-красный закат и, каждый, молча, о своем печалился: юноша о девице, что дружила со звездами; а Еремей о друге, в ком видел зятя себе.

- Афанасий, - не выдержал купец. - Тебя дома кто-то ждет?

- Ждет, - обронил юноша задумчиво. - Матушка ждет...

- А девушка у тебя есть?

Юноша улыбнулся мечтательно:

- Она утренняя роса на цветке… И белый лебедь на волнах...

Защемило у Еремея сердце - юноша был влюблен. Обреченно глядел купец на воду черную, зари уж не было, на палубе прохладно и темно. Повернулся, чтоб уйти, а напоследок спросил зачем-то.

- Как звать-то лебедя твоего?

- Не знаю, - ответил Афанасий. – Спросить не успел…

Расхохотался тут Еремей:

- Была роса да растаяла, лишь солнце встало! - он пошел к себе, тихо приговаривая. - Подумаешь, лебедь… ты еще мою Оливушку не видел... Я не отступлюсь! Ты станешь моим зятем!

Ночь еще владела океаном, когда корабль шел мимо скал прибрежных. Велел Афанасий гостей звать. Сонные тянулись они на палубу и недоумевали, зачем средь ночи подняли их. А как явился из-за скал берег, увиделось им то, во что глаза отказывались верить. Под небом звездным открылся город сверкающий. Дворцы там издалека, как люстры хрустальные, невиданной красоты и убранства. Искрилась и мерцала в них каждая башенка, колонна, каждый кирпичик.

- Что это!? – вскричал один из купцов. – Мы в раю!?

Улыбнулся Афанасий:

- То «Дракона град» и есть!

- Волшебство… Мираж… - бормотал потрясенный Еремей.

А вдоль берега шары сияли разноцветные, величины немалой, розовые, голубые, изумрудные… Объяснил Афанасий: то терема! Под солнцем хоромы, под луною сфера, где каждый кирпич колдовскою краской напитан столько, чтоб свет до формы шара доставал.

Как пристали к берегу, видят купцы: над дворцами в небо упирается силуэт дракона трехглавого. Камни драгоценные в коронах сверкают, а плоть в мерцании их, будто живая. И фонтаны вокруг бьют искусные, и ветер водяную пыль в разных красках носит. Игра света и воды ткала такую красоту, что в воображение человеческое не вмещалась.

После трех дней воротились гости из путешествия небывалого к берегу родному. Разъезжались богатеи по домам, да «сами не в себе» были от красоты увиденной и богатства неисчислимого.

Как опустела палуба, бросился Афанасий к роще березовой. В ладони его комочек: пух и завитушки, точкой нос, да глазки-пуговки. Щеночка из деревни для подарка прихватил он. Больно девицу-певунью видеть хотел, да на воротах замок висел пудовый.

- Барин, дай копеечку, - услышал он.

Чумазый мальчишка тянул руку. Достал юноша золотой.

- Дам его, если скажешь, отчего тут заперто.

- А ты не знаешь?.. – выкрикнул мальчишка. - Барин дочку замуж отдает. За принца заморского!

Не видел Афанасий, как чумазый вытянул золотой из руки. Не слышал храпа лошадей, скрежета колес. А как взвизгнул щенок, заметил тогда только морду коня, да лицо возницы, от испуга перекошенное.

Взволновался Еремей, как друга увидел:

- Что с тобой, Афанасий?.. Уж не выпил ли кто океан!?... - усадил его на табурет. - А цел ли корабль твой?!

Кивнул Нася устало, подал щенка купцу.

- Вот, дочке твоей…

- Да не кручинься так, найдем твою лебедушку.

- Поздно, - сказал Нася обреченно. - За богатого отдают ее.

- От те "мышь в кадушке с грибочками"... - Еремей весело расхохотался. - Да есть ли на свете кто еще богаче тебя-то?

- Еремей!... - юноша с надеждой глянул на купца. – А помоги мне отыскать ее. Может, соврал малец…

Прикусил тут язык Еремей. Понял - отдает «на блюдечке» того, на кого и сам охотник. Проводил друга, глянул на себя в зеркало и сказал обреченно: «И достоин ты, Еремей Корнеев, после этого, зятя в лаптях». Он в волнении из угла в угол расхаживал, думал долго... да скоро в колокольчик зазвонил. Выскочили в нижнем белье слуги сонные, велел им купец, немедля, дочь в дорогу собирать.

~

Недалеко от рассвета уснул Афанасий. Да так глубоко, что не узнал, как отплывали. Замерла природа: месяц со звездами ночь придержали, медлил владыка рассвет... Да вдруг звонкое «тяф» время вспугнуло, двинуло его. Открыл Нася глаза, глядь, возле него щеночек, тот самый.

- Опять ты?!.. – удивился юноша и призадумался. Слышал когда-то от стариков, что на границе дня и ночи чудеса всякие мерещатся. Вот голос девичий почудился, будто с луны шел, а с боку лебедь белый образовался…
Афанасий от наважденья отмахнулся, а лебедь тут в девицу оборотился, и была она той, о ком думать не переставал. Стоит рядом в видении чудесном. Тянет он руку к ней и понимает - видится она ему. И себе не верит: рука теплая, с кожей бархатной... Дошло до юноши, что не сон то и не виденье вовсе.

Тут купец взволнованный явился. Глядь, Оливия и Афанасий, один с другого, не сводят глаз влюбленных. Как же долго он того желал, сколько ночей бессонных передумал всяко разного, чтоб соединить двух дорогих ему людей. Да как-то не возрадовался теперь Еремей. Его друг Афанасий печалился о той, кого звал «лебедем белым», сегодня уж глаз с дочери его не сводит. Привело его то в смущение немалое.

- Еремей! – воскликнул. Афанасий радостно. – Ты нашел ее!!!

– Нет, – купец нервно щелкнул костяными четками. - Это дочь моя.

Глянул юноша на девушку, та головой кивнула. И подумал Нася: ночь прошла, а чудеса все продолжаются.

Теперь Еремей спросил дочь, вправду ли знает она Афанасия. Та ответила, что именно о нем она сказывала в тот вечер. Притих купец в замешательстве, подкрутил один ус, второй… тихо посмеиваться стал. И слезы радости, вдруг потекли по щекам отца счастливого.

- От те на! - воскликнул Афанасий. – Уж не тебя ли мы отыскать собирались, Еремей?!

Купец хитро усы и бороду поглаживал.

- Ради тебя я океан черпать собрался, чтоб пропажу отыскать… А «оно вона», оказалося в моем пруду!.. А ты Афанасий, зачем в мужика-то обрядился?

- Степе помогал. А оделся так, чтоб девице его не глянуться.

- Помог? - спросил Степу купец. – Кто та девица?!

Смущенный корабельный указал на Оливию.

Афанасий, «не сказать как» был растерян, на лице улыбка глупая.

- От она, мышь в кадке с грибочками…- приступ смеха сотряс купца. Хохотали и корабельные, и Оливия, и Степа. Ничего не оставалось Афанасию… улыбнулся он.

~

Было еще не утро, но уже и не ночь. В сумерках двигался корабль. А как пропали звезды в небе светлеющем, открылась меж верхушками гор чаша с краями острыми, а в ней до верха облака белые. Медленно и волшебно красилось все в свет розовый - восходила Королева! Чудо новорожденное, будто из молока вставало.

Вдруг, за спиной гул возник. Обернулся Афанасий. На лицах корабельных ужас. По телу его могучему холодок побежал, поднял он голову и... глазам не поверил. На скале сидел черный, о трех головах Дракон. Вопль радости выплеснулся из груди Афанасия.

- Я здесь!..

Отшатнулись все от него в страхе. Афанасий голос в себе услышал.

- Ты достоин «Света», что добыл в подземелье. Дар этот я оставляю тебе навсегда. Прощай...

Поднял головы Дракон, пламя яркое вырвалось из пастей его. Корабельные зажмурились невольно от света яркого, а как открыли глаза, царя подземного на скале уж не было. Волнение юношу переполнило, не отпускало. Тиха и незаметна подле него была Оливия в минуту ту.

- Я всегда ждал встречи с ним, - признался Афанасий. – Ты бы видела его глаза! Мудрость там вековая!!!

Поднялось солнце над верхушками скал. Уж утеряло краску свою сладко-розовую, да не слепило пока еще. День только начинался. Шел красавец-корабль с парусами цвета небесного от государства к государству и удивлял всех размахом своим королевским и статью.

А где-то, на другом берегу океана, сидит на утесе мальчишка какой-нибудь и часами ждет, когда появится на горизонте его мечта.