Лица

Вот оттого-то всё и случилось. Из-за того, что окно осталось ночью открытым. Не форточка, не чуть отворенная фрамуга – целиком окно. Нараспашку. Иннуся вставала воды попить, вернулась в спальню – тогда и увидела. А муж, небось, перед сном выходил курить на балкон в зале, а двери в обеих комнатах не захлопнул... Вот и пожалуйста – сквозняк! Сквозняком и сдуло с подоконника. Всё... Весь ворох...

И ведь знала – нельзя на мужа, на оболтуса такого, рассчитывать. Ведь этому вся жизнь ее совместная учила, однако – вот! Стоило только раз поддаться искушению положиться на супруга – и на тебе...

Иннуська уселась на кровать и расплакалась. Ну, почему, почему она сама не убрала их перед сном!.. Почему без присмотра оставила? Понятно, конечно, что жаль терять закатный свет – он как раз самый полезный, лоск придает, блеск неповторимый... Никакие искусственные воздушные и световые ванны его не заменят. Но... как она могла на мужа понадеяться? Как?!

Позаботился, называется... Окно открыл, чтоб жене не так душно в спальне было. А проверить, что на подоконнике лежит, не удосужился! Иннуся горько всхлипнула.

Она с ужасом представляла, что посмотрит на нее из зеркала утром, и всё крепче и крепче прижимала ладони к глазам, к щекам, кусала губы, чтобы не завыть от отчаянья. Столько лет работы – кропотливой, бережной, – столько вдохновенного труда!.. Шедевры были, настоящие шедевры! Ей ни за что не повторить некоторых: начинала ведь еще девчонкой совсем – по черточке, по гримаске... Сколько перед зеркалом крутилась – запоминала, впитывала, врастала. Нет, не быть ей больше ни Инночкой, ни Инкой. Инкой-хулиганкой...

А Инура? Эпатажная, независимая... Странная, нездешняя, не от мира сего девушка – воплощенная непредсказуемость. Иннуся порой и сама не знала, чего от нее ждать. И побаивалась, честно признаться, потому и надевала редко. Однако любила куда больше, чем остальных. Именно за непохожесть на других, за ее уникальность. И где сейчас вдохновение найти, чтобы вернуть Инуру? И возможно ли? Оно ведь почти случайно сотворилось, лицо это... Да и возраст не тот уже, чтоб свободно новые лица создавать: устоялся характер, закоснел, не так просто новые черты прививаются...

«Ненавижу, – вдруг подумалось холодно и зло. – Это он нарочно. Специально подгадал так... – Она скривилась в сторону мужниной половины кровати: – Подгадил. А утром оправдываться станет – мол, лето, жарко. А сам с молодости хотел, чтоб я всегда – вот так только, такая вот...»

Потом спохватилась, торопливо расправила пальцами лоб, губы... Нет, так не пойдет. Так она вообще непонятно с чем останется. Сейчас она – Иннуся, Иннуська. Телесериалы, вязанье, пироги горячие по воскресеньям. С капустой. С повидлом. Подружки по телефону. Муж любимый...

Она снова чуть не завыла: и эдак – всю жизнь теперь?!

С кровати опять вскочила, кинулась к подоконнику – а вдруг?.. Нет, ни одного не осталось. Только это вот, – слезы ручьями текли по пухлым щечкам, – это, которое как повинность надевала каждый вечер после работы. А остальные – дразняще-веселые, трагические, страстные, холодно-официальные... Самые любимые и самые эффектные. Живые... Где они теперь?

Иннуся упала ничком на подушку, едва не в голос зарыдала.

«А ему – хоть бы хны, рядом сопит довольно, – мысли, горькие, тяжкие, ворочаются, не дают успокоиться. – А мне как на работу идти? В этом?! Ох, где моя Инна Викторовна... Хоть беги в потемках под окном искать! Или работу бросай... Какой из Иннуськи начальник отдела? Название одно. А если снять?..»

Она содрогнулась. Нет. На это она никогда не посмеет взглянуть. Ни на мгновение. Так что менять ей утром перед зеркалом нечего... Ни менять, ни снимать. Совсем без лица – это как без характера. А кто станет слушать бесхарактерного начальника? Нет, в офис пойдет Иннуся. Справится как-нибудь. День, два, а там, глядишь...

Всхлипнув последний раз, она вдруг замолчала, пораженная новой мыслью. Глядишь, и...

Иннуська бросилась к зеркалу, почти вплотную прижалась. Та-а-а-ак... Брови, «домик» этот вечный, опустить, одну – приподнять, совсем-совсем чуточку.
Слегка прищурить глаза. Нет, не сожмурить в щелочки, а немного сузить – чтоб самую каплю презрительности было. Лоб – гладкий-гладкий. Губы... Хм-м, губы.

Инна – да, пожалуй, уже Инна, правда, до Викторовны, конечно, далеко – Инна завертела головой, и так и эдак прикидывая, что же с губами делать. Улыбка? Нет, она тут совсем не к месту. Сжать в ниточку? Фу-у-у... Старо. Скривить пренебрежительно? Нет, тоже не пойдет – сослуживцы совсем разобидятся. Что же придумать?

Муж всхрапнул слегка и на другой бок перевернулся. Иннуська только покосилась в сторону кровати и снова уставилась в зеркало, размышляя... А если вот так?
Слегка приоткрыла рот, старательно расслабила, потом аккуратно сомкнула губки. Полюбовалась на изящную, чуть изломанную линию границы и финальным штрихом приподняла уголки – чуть-чуть, легчайшим намеком на улыбку. Инна – Викторовна? Может быть, может быть... Но Инна – определенно.

Она критически разглядывала получившееся лицо и размышляла: «Пожалуй, гордиться пока нечем – еще маска почти, дорабатывать и дорабатывать... Но для начала – очень даже неплохо».

Полюбовавшись, аккуратно сменила лица, убрала новое в ящичек и плотно-плотно закрыла его – чтоб никакой сквозняк не добрался.

Иннуся повеселела. Рыдать уже не хотелось. К мужу в постель – тоже. Она постояла у зеркала, улыбнулась себе успокоенно и подошла к окну. Решительно, с каким-то вызовом даже, распахнула створки, вдохнула ночь и принялась подсчитывать убытки.

Увы, шестнадцатилетней Инночкой ей, и вправду, больше не быть. Можно, конечно, попробовать, маску собрать, но вот лицом – живым лицом – она уже не станет. Лицо, оно изнутри должно вырасти, сначала мыслями, чувствами, потом – гримасками, жестами, позами. Хорошее лицо годами создаешь. Лелеешь, совершенствуешь, любишь... И чем больше лиц, тем больше сил на них тратишь – чтобы ни одно не зачахло, не поблекло, не стало безжизненным слепком.
Ей можно собой гордиться – у неё почти два десятка лиц... Было.

Иннуся опять загрустила, печально опустила глаза... Ой, а это что такое? Зацепилось за железный край уличного подоконника, трепыхается на ветру...
«Инесса! Моя хорошая!.. Моя девочка, женщина-загадка! Полупрозрачная, легкая – не лицо еще, только намек на него... Чудом уцелела!» – она бережно, боясь вздохнуть – а вдруг улетит? – отцепила невесомый облик, прижала к груди, баюкая. И такое умиротворение на Иннуську снизошло, такая безмятежность! И ночь будто светлее стала, и жасмином откуда-то повеяло, и горечью поздней сирени...

Инесса, женщина с испанским характером. Гордая, страстная, таинственная... Инес, её аватарка в Сети.

«Нет, – подумалось радостно, – уж она-то большего заслуживает. Куда большего. Особенно теперь, когда ни Инки, ни Инночки-недотроги, ни эпатажной Инуры... Если только с Иннусей и Инной Викторовной, так я на стенку полезу, и очень даже скоро».

Она еще постояла у окна, мечтательно глядя на тусклые городские звезды, и вернулась в постель. Странные ночные запахи – а может, уже предрассветные? – все еще витали вокруг нее, успокаивая и в то же время куда-то маня, что-то обещая... Но Иннуся сейчас была Иннусей, а не романтической Инес, и потому быстренько отмахнулась от них, сосредоточившись на насущном.

«Значит, в первую очередь надо Инну доработать. До Инны Викторовны. Иначе подчиненные совсем распустятся... А я работу бросать не хочу! Мне еще на пенсию рано. Потом – мужа на несколько вечеринок вытащить... А не захочет – сама пойду! И вот там-то, – она сладко, предвкушающе улыбнулась, – там как раз и посмотрим, оживет моя испаночка или нет...»

Иннуська умостилась под боком у мужа, сопевшего ровно и спокойно и не подозревавшего даже, какая гроза только что отгремела и благополучно миновала его, умостилась и медленно засыпала, безмятежно и ласково поглаживая Инессу, которую так и не выпустила из рук.

А ветер над полутемным двором еще долго играл с Инной и Инночкой, шаловливо взметал к светлеющему небу Ину-интеллектуалку и нездешнюю Инуру; гонял друг за другом, точно сухие осенние листья, Инну Викторовну, Инку и еще много других человеческих лиц.

Ночь действительно стояла жаркая, и не одно окно было распахнуто настежь...