Достоинство

         Мишаня не всегда был алкашом. В детстве, например, он алкашом не был. В детстве мама гладила ему рубашку, подшивала к пиджаку воротничок и маленький Мишаня бежал в школу. Больше всего в школе ему нравилось рассказывать стихи. Он очень живо представлял себе Лукоморье, плачущую идиотку с мячиком и мирное небо Родины над головой. А память у Мишани была хорошая.

     На переменах детей строили парами. Мишаню ставили парой с соседкой по парте Танькой. Танька доверчиво брала его за руку. Они шли в столовую и о чем-то увлеченно разговаривали. В младших классах у мальчиков и девочек очень много тем для разговоров. А в старших классах немного - всего одна тема. Когда Мишаня стал старшеклассником, то на такую тему пытался разговаривать с соседкой по подъезду Олькой. Олька иногда улыбалась Мишане, а ее школьная форма почему-то  постоянно была ей коротка снизу. А Танька бросила школу в седьмом классе и стала проституткой. Когда на улицах появились ларьки со сникерсами, то Танькины одноклассники покупали там жвачки Лав, а Танька - презервативы. Но это потом.

   А пока Мишаня подрос и стал отбирать мелочь у младшеклассников. У младшеклассников все отбирали мелочь. Все были уверены, что младшеклассники ходят в школу для того, чтобы у них отбирали мелочь. И ничего тут нельзя было поделать.

   Сначала мелочь отбирали у тебя. Потом с годами постепенно тех, кто отбирает, становилось меньше. А тех, у кого можно отобрать - больше. В этом  заключался великий принцип социального равенства. Нужно было только вовремя остановиться на мелочи. А Мишаня не смог. И поэтому заработал  год исправительных работ.
   Очень этот год его испортил. Когда он вышел из заключения, то работать уже не хотел, а хотел пить пиво, пить водку и петь жалобные песни под гитару. "Шел столыпин по центральной ветке" - пел Мишаня, ловко зажав в углу рта папиросину. Память у него все еще была хорошая и песен он выучил много. Подросшие младшеклассники сидели на лавочке, пили пиво и слушали Мишаню. Иногда мимо лавочки проходила Олька. Она уже давно не носила школьную форму, но то, что было на ней надето, до сих пор казалось коротким снизу. Мишаня шутил о женской красоте. Олька иногда улыбалась.

   Мама гладила ему рубашки и вечерами подолгу печально смотрела в окно. А потом начала давать Мишане деньги. Старый добрый способ не дать сыну стать уголовником, а превратить его в алкаша. Мама решила стать младшеклассником. И только очень бессердечный человек может ее за это упрекнуть. Как можно упрекать материнское сердце за любовь? Другое дело, что любить иначе  мама не научилась...

  Пока мама работала - им хватало на двоих. А когда больше не смогла работать - то хватать перестало. И это было плохо. То, что можно было из дома вынести и обменять на самогон, Мишаня вынес быстро и еще быстрей обменял. Да и немного там было. И ему пришлось работать. Он не стал уголовником, но вместе с этим вообще никем не стал. Пришлось осваивать новую профессию - охотника за сокровищами мусорных баков.

  Это только кажется, что в мусорных баках - мусор. На самом деле они полны сокровищ. И работа не сложная. Сложно только один раз, в самый первый. Подойти и хорошенько в мусоре поковыряться.
  Мишаня с детства был общительным человеком и любил компанию. Чтобы веселей работалось, он взял в свою бригаду Рыжего. Рыжего обидел прежний напарник. Как-то им улыбнулась удача и они вместе нашли рабочий планшет. Рыжий мечтал о том, чтобы неделю отдохнуть. Если поделить на двоих заработок, то хватит отдохнуть неделю. Но напарник Рыжего обманул и пропил планшет сам. Очень дешево, потому что торопился, пока Рыжий не хватится. Если бы они честно разделили выручку на двоих, то напарник получил бы гораздо больше. И тоже смог бы отдохнуть. А теперь ему придется работать. Но уже не здесь. Здесь он работать больше не будет. Они с Мишаней об этом позаботились.
   
  А через какое-то время они стали работать втроем. Потому что встретили Таньку. Танька давно уже закончила недолгую карьеру профессиональной путаны и теперь отдавалась за 50 грамм самогона, за кусок булки, а часто - вообще задаром. Но ей уже было все равно. Прошло уже много времени и Мишаня не сразу ее узнал. А когда узнал, то работать они стали втроем. Но недолго. Танька была совсем плоха. Как-то возле очередной мусорки они ее потеряли. И больше никогда не видели. И скоро вообще о ней забыли.

  По утрам, между опохмелом и упиванием в усмерть, Мишаня бывал разговорчив и весел. Ему даже хотелось играть на гитаре. Но гитару он, конечно же, давно уже пропил в подпольном самогонном "кафе" на третьем этаже. Но больше всего Мишаню с утра интересовали вопросы философии и человеческого бытия. Часов так с шести, не раньше. Потому что в пять часов утра интересует только один вопрос -  вопрос смерти. Уже умирать или есть на что опохмелиться? А если уж дожил до шести, то значит - было на что. Нинка в долг не наливает. Принципы у нее. Звериный оскал капитализма. "Сучка" - говорил Мишаня, но тихо говорил и оглядывался по сторонам. Но я любил с ним поговорить.  У него была редкая способность не давать разочароваться в людях. И тем более удивительная, что проявлялась на таком контрасте. Алкаш и дегенерат Мишаня в свои лучшие минуты был больше похож на человека, чем многие мертвецы в дорогих и не очень дорогих иномарках.


- Вот скажи,- приветствовал меня как-то утром еще не ужравшийся Мишаня - Охотник За Сокровищами Мусорных Баков, - вот скажи, курить вредно или полезно?
Читая смс, я рассеянно обронил:
- Тебя интересует медицинский аспект этого вопроса или философский?
- Ну да, конечно, - обиделся Мишаня, теряя ко мне интерес, - просто по-человечески ты ж не можешь...
Мне стало не удобно перед ним. Я оказался не готов к человеческому общению.

   Через какое-то время мы встретились вновь. Когда он подошел к подъездной двери, я понял, что в и в лифте нам ехать вместе. Кого угодно, я бы послал по лестнице, но Мишаню не мог.
Как то мой ребенок застрял в этом лифте и я помню, как Мишаня бегал вверх и вниз, утешая перепуганное чадо. Он чуть не плакал от тревоги  и хотел ломать дверь и сломал бы, но боялся еще больше напугать ребенка.
   В лифт мы зашли втроем. Я, Мишаня и его вонючая сумка - лоховка , полная драгоценностей, добытых на мусорке. Часть из них он уже сдал в пункт приема вторсырья и торопился в "кафе" на третьем этаже. Мишаня был в хорошем настроении. Видимо, выручки хватало даже не на сто, а на целых сто пятьдесят граммов Нинкиного самогона.

  Дорога на третий этаж в лифте может показаться бесконечной. Особенно, когда в попутчиках у тебя провонявшее аммиаком, помойками и застарелой мочой, человекообразное существо. Я еще раз напомнил себе то давнее Мишанино искреннее участие в судьбе моего ребенка. Отвернулся, стараясь дышать ртом. Уставился на стену лифта с надписью х.й.

   Двадцать лет, минимум два раза в день, я смотрю на эту надпись. Которую, кстати, я сам, наверное и нацарапал. Потому что именно в этот подъезд я бегал  школьником пить пиво из трехлитровой банки. Пиво я покупал на мелочь, отобранную у младшеклассников. Мишаня тем временем жаловался, что сегодня на два часа отключат электричество, а завтра - завтра вообще жесть.
- Представляешь, завтра на целый день отключат горячую воду!
Я хотел промолчать, но не смог. Когда открылись, наконец, двери лифта, я не удержался и спросил:
- Мишаня, а зачем тебе горячая вода?
Он как-то подобрался весь и сделал жест, будто поправляя кружевные манжеты. Или просто сумка с помоями так оттянула ему руки? Посмотрев мне прямо в глаза, Мишаня ответил:
- Так что же они, совсем нас за скотов считают?
По пути к своему десятому, я думал о "них" и и о нас с Мишаней. Смотрел при этом сами знаете, куда и на что. Выходя, подумал, что четыре винтика-самореза и небольшая пластиковая дощечка могут сделать мир чище. Или просто краска.

    Мишаня умер 23 февраля, в мужской день. Хорошо, хоть не на улице. Потому что месяц назад на улице возле лавки умер Рыжий. Это было мерзко. Когда я выходил из подъезда, он еще сучил ногами, разгребая влажную землю. Агония длилась долго и Рыжий успел со всех сторон перепачкаться жидкой грязью. Он и не рыжим уже был. И вообще мало походил на человека. На часах было 6.05. Я поймал себя на мысли, что так их много умерло уже за эти годы. С утра, не сумев опохмелиться возле нашего "кафе" на третьем этаже. Я уже стал привыкать. А Мишаня помер дома. Все ж лучше. Да и теплее сейчас.

    За три месяца до Мишани умерла мама. "Мама, милая мама", - пел когда-то под гитару Мишаня, - "я тебя не ругаю."  Бедная мама, которая очень хотела, но не научилась правильно любить.

  Кое кто говорил, что Мишаню отравили из-за квартиры. Так бывает. Люди в таких обстоятельствах всегда в зоне криминального риска. Но я видел его незадолго до смерти. Бородатым и печальным. И трезвым. И было это грустно. Потому что он вроде и жив был и поздоровался даже. А уже чувствовалось, что все. Финиш Мишане. Тут нечто иное, что-то помимо мышц, суставов, опухолей, холестерина. Помимо хорошего или плохого поведения, здорового или вредного образа жизни. Не хочу приписывать себе сверхспособности, но с годами такие вещи чувствуешь. И это не обязательно плохо. Хуже, когда внезапно - и в жидкую грязь.

     У Мишани была духовная жизнь. Я помню. Он ходил две недели в секту и не пил. Меня встречал и провожал словами: "Будь благословенен". Потом послал сектантов по пешему сексуальному маршруту  но после этого продержался еще несколько дней. А уж потом  запил и очень крепко.

    А еще я помню, как он безутешно и совершенно искренне оплакивал Ольку на ее похоронах. Олька давно уже не носила коротких снизу нарядов. То, на что раньше было приятно смотреть, потеряло форму и покрылось сетью выпуклых синих вен с тромбами. И один из этих тромбов оторвался. Обычное дело.

    Было много людей и цветов. И был среди людей и цветов Мишаня. Все, что он мог тогда сделать для Ольки - это прийти трезвым. Только  опохмелился в 5 утра, чтобы сердце не остановилось. Он сидел в стороне, на бетонной плите подъезда и смотрел в пустоту невидящими глазами. А я не мог оторвать глаз от него. Мне тогда тоже было хреново от того, что меня уже мало трогают смерти сверстников и родственников. Ко всему привыкаешь. Если отморозиться. А вот Мишаня отморозком не был.

  И не то, чтобы я слюняво жалею алкашей, бомжей, вовсе нет. Скорей, наоборот. Просто так вышло, что я, оказывается, живу рядом с ними и они тоже - живут. И я не могу их не замечать. Не получается. Не научился. И порой радуюсь этому. Глупо, наверное, но сейчас одна из немногих вещей в которые я еще верю - это Мишанино благословение. Такое же искреннее, как и его слезы по Ольке.