Глава девятая. И снова Кавказ

Снова упиваюсь я
Вольностью и негой чистой.

А.С. Грибоедов.  Освобожденный

После освобождения из-под ареста Грибоедов некоторое время жил в окрестности Петербурга на Выборгской стороне, в уединенном домике  на даче Булгарина. Виделся только с близкими людьми, проводил время в чтении, дружеской беседе, прогулках, занимался музыкой.

«...Я между тем странствую по берегу морскому и переношусь то на верх Дудоровой горы, то в пески Ораниенбаума; на днях ворочусь - и прямо в твою пустыньку...»,- писал он Ф. В. Булгарину (июнь - июль 1826 г.).

Расположение  духа  его  было  в  это время по большей части крайне   унылое. «Часто,-  по словам Булгарина, - он бывал  недоволен  собою, говоря, что чувствует, как мало сделал для словесности. «Время летит, любезный друг», говорил он: "в душе моей горит пламя, в голове рождаются мысли, а между тем, я не могу приняться за дело, ибо науки идут вперед, а я не успеваю даже учиться, не только работать. Но я должен что-нибудь сделать... сделаю!..." Вот как думал Грибоедов».

8-го июля 1826 года был подписан Указ Правительствующего Сената Государственной коллегии иностранных дел о высочайшем пожаловании А.С. Грибоедова  в чин надворного советника.

В ночь на 13-е июля были казнены руководители восстания декабристов П. И. Пестель, К. Ф. Рылеев, С. И. Муравьев-Апостол, М. П. Бестужев-Рюмин и П. Г. Каховский.

Нетрудно представить, какие настроения переживал тогда Александр Сергеевич. Радость освобождения, тревоги только что пережитого, сострадание к казненным и оставшимся за тюремною стеной, - эти чувства выражены поэтом в стихотворении "Освобожденный":

Луг шелковый, мирный лес!
Сквозь колеблемые своды
Ясная лазурь небес!
Тихо плещущие воды!

Мне ль возвращены назад
Все очарованья ваши?
Снова ль черпаю из чаши
Нескудеющих отрад?
Будто сладостно-душистой
В воздух пролилась струя;
Снова упиваюсь я
Вольностью и негой чистой.

Но где друг?.. но я один!..
Но давно ль, как привиденье,
Предстоял очам моим
Вестник зла? Я мчался с ним
В дальний край на заточенье.
Окрест дикие места,
Снег пушился под ногами;
Горем скованы уста,
Руки тяжкими цепями.


В конце июля Грибоедов приезжает  в Москву. Приезд его совпал с приготовлениями к коронации императора Николая Павловича.

За две недели  до коронации  Николай I неожиданно получает донесение от Ермолова о том, что персияне нарушили мир и напали на русский пограничный пост. Крайне разгневанный этим известием, Николай I обвинив Ермолова в бездействии, назначил ему в помощь командовать войсками генерала И.Ф. Паскевича, родственника Грибоедова.

Все обстоятельства этого назначения изложены генералом Паскевичем  в отдельной записке:
«В августе 1826 г., по случаю коронации  Государя Императора, были мы в Москве. За несколько дней до коронации получил я вечером записку от Генерал-Адъютанта Барона Дибича. Он уведомлял меня, что  Государь Император приказал мне быть у Него на другой день и просил, если угодно, зайти предварительно к нему. Не зная, зачем требовал меня Государь, я иду к Дибичу, который говорит мне: «Государь Император получил от Главнокомандующего Кавказским корпусом генерала Ермолова, что Персияне вторгнулись в наши Закавказские провинции, заняли Ленкоран  и Карабаг и идут далее с 60 т. Войск регулярных и 60 т. Иррегулярных, и около 80- ти запряженных орудий, - что у него нет достаточных сил противупоставить Персианам, - и что он не ручается за сохранение края, если ему не пришлют в подкрепление двух пехотных и одной кавалерийской дивизии. Государь желает, сказал мне Дибич, чтобы вы ехали на Кавказ командовать войсками.<….> Я отвечал Дибичу: - Как я поеду на Кавказ, и что буду делать, когда там Ермолов! <….> Дибич отвечал, что будет дан приказ о назначении моем командовать под начальством Ермолова войсками в Грузии; я прибавил: и на линии. <….>
Являюсь Государю. Он принял меня в кабинете, наедине. – Я знаю, говорит мне Его Величество, - что ты не хочешь ехать на Кавказ; мне Дибич все рассказал. Но я тебя прошу, сделай это для меня. – Когда повторил я те причины, о которых сказал Дибичу, и добавил к тому, что я буду в подчинении у Ермолова и потому никакого распоряжения сделать и отвечать за исполнение его не могу, тогда Государь начал говорить так: «Неужели  я так несчастлив, что едва я только коронуюсь и даже Персиане  уже взяли несколько наших провинций; неужели в России нет людей, которые бы могли сохранить ея достоинство? Я тебя прошу, поезжай, для меня и для России. <….> Ты говоришь о затруднениях от Ермолова; все это правда, но Я посылаю Указы, чтобы он ничего без совещания с тобою не предпринимал, никаких распоряжений военных и по Гражданской части не делал, а тебе дам особый Указ о смене его в случае беспорядков, или если бы он умышленно стал противудействовать и не исполнял Моих Указов о том, чтобы действовал вместе с тобою». – Указ этот Его Величество написал собственноручно и Сам мне дал».

8-го августа генерал Паскевич выехал из Москвы на Кавказ.

Грибоедов все еще числился при Ермолове, но возвращаться на Кавказ уже не желал.  Мать Грибоедова, всегда заботившаяся о карьере сына, и слышать не хотела об этом. Ведь сыну представлялась блестящая будущность, так как новый главнокомандующий, гр. Паскевич, был женат на племяннице Настисии  Федоровны Грибоедовой.

Александр Сергеевич долго не соглашался, понимая, что это назначение приведет в конечном итоге  к личной вражде между ними. Обязанный своим спасение Ермолову, он находил неловким находиться при новом командующем войсками. Но умная Настасия  Федоровны, уговорила таки сына.

Его сестра М.С Дурново в беседе с Д. А. Смирновым  рассказала: «Матушка никогда не понимала глубокого, сосредоточенного характера Александра, а всегда желала для него только блеска и внешности. Вот что она раз с ним сделала: брат решительно не хотел ехать служить к Паскевичу. Матушка как-то пригласила его с собой помолиться к Иверской Божией Матери. Приехали, отслужили молебен … вдруг матушка упала перед братом на колени и стала требовать, чтобы он согласился на то, о чем она будет просить. <…> Растроганный, взволнованный, он дал слово. <…> Тогда она объявила ему, чтобы он ехал служить к Паскевичу. Делать было нечего, он поехал».

В середине августа Грибоедов снова возвращался на Кавказ, но возвращался уже другой человек. Только ближе знавшие Грибоедова  догадывались, что творилось под тою сдержанной, деловой внешностью, которую он усвоил теперь себе; только они знали, какою грустью томился он, как жалел о своих несчастных товарищах, как осиротел без них; только они, взглянув "на его холодный лик", видели на нем "следы былых страстей" и вспоминали, что так иногда замерзает бушевавший прежде водопад, сохраняя и в оледенелом своем состоянии «движенья вид»,как это сделал Баратынский в прекрасном стихотворении  "Надпись на портрет Грибоедова":

Взгляни на лик холодный сей,
Взгляни: в нём жизни нет;
Но как на нём былых страстей
Ещё заметен след!
Так ярый ток, оледенев,
Над бездною висит,
Утратив прежний грозный рев,
Храня движенья вид.

По дороге из Москвы Грибоедов на один день заехал к своему близкому другу  Бегичеву в село Екатерининское Тульской губернии.

Денис Давыдов, также выехавший на Кавказ к месту службы, пишет 16-го августа жене из Тулы: «Паскевич только что нынче выехал из Тулы, я может быть догоню его, а Грибоедова верно перегоню».

Перегнать, однако,  Грибоедова Денису Васильевичу не удалось; встретились они 28-го августа на редуте Мечетском.

Из записок Д.В. Давыдова во время поездки в 1826 году из Москвы в Грузию:
«...28  августа, рано  поутру,  оставил  пехоту  и,  под прикрытием 30 казаков, поехал рысью вперед. Правду сказать, я много и  очень много  рисковал,  но  сопровождавшие  меня  казаки  были  известные  молодцы линейные. Мне хотелось догнать почту и большой караван, впереди нас шедший и ночевавший на Урухском редуте, но,  приехав  туда,  я  не  нашел  уже  этого каравана и отправился тотчас далее, наконец догнал его в привальном  редуте, называемом  Мечетской;  тут  нашел  я,  между  прочими  знакомыми  моими,  и Грибоедова, выехавшего гораздо прежде меня из Москвы».

В тот же день они уже вместе выехали дальше:
«От Мечетского редута до Белой речки (8 или 9 верст) идет самая  опаснейшая из всего края дорога, - пишет Давыдов, - она вьется в ущелине между Тереком, весьма быстро текущим, и цепью довольно высоких гор, сверх того, дорога прерывается  глубокими оврагами. Такая местность дает все удобство чеченцам, живущим не в дальнем расстоянии за Тереком, укрываться и делать внезапные нападения.  Однако ж мы проехали благополучно и ночевали в Арадонском редуте».

29-го августа, рано утром, Грибоедов и Давыдов приехали во Владикавказ. Во Владикавказе  им отвели квартиру в крепости и отдали все установленные почести.
«День был прелестный, - писал домой Денис Васильевич,- я гулял и любовался Кавказом, который, как казалось, совсем почти навис на город, хотя  он находится в расстоянии 7 верст от подошвы гор на ровной плоскости. Из окна моего виден был Казбек, возвышающийся, как двухглавая сахарная голова, над всем снеговым хребтом и тогда, как я смотрел, будто выпечатанный на темно-голубом безоблачном небе. Ночью Казбек был еще величественнее, когда полная луна осыпала снеговые темя его бледными своими лучами».

30-го августа путники выехали в двухместных дрожках, которые одолжил им до первой станции  майор Н. Г. Огарев. В селе Казбеке Грибоедов с Давыдовым переменили лошадей и поехали тотчас далее к  перевалу через горы. В Коби они встретили своего старого знакомого Н.В Шимановского, ехавшего из Тифлиса в отпуск в Москву. Он рассказал им последние тифлисские новости, беседа  продолжалась довольно долго. 

Об этой встрече упоминает в своих записках "Арест Грибоедова" Шимановский:
«В сентябре 1826 года я был командирован по службе на Кавказскую линию. Въезжая на казачий мост в Коби, я встретил Грибоедова на его обратном пути. Из Москвы он ехал вместе с Денисом Васильевич Давыдовым. Долго я просидел с ними; но этот случай подробно рассказан Денисом Васильевичем в его «Записках», изданных в Лейпциге. Говорено было немало, да ума-разума не стало! Старинная поговорка".
От предложения остаться ночевать Шимановский отказался и пустился в путь. "…Но вскоре после его отъезда началась гроза ужасная, дождь ливмя лил, гром и молния раздирали небо". Надобно быть свидетелем грозы в горах, чтоб вполне наслаждаться всею красотою этого величественного небесного явления. Один удар производил десятки других ударов от отголосков в горах; не прошло часа, как упрямый … знакомый возвратился назад, потому что ночь была темная и лошадь его несколько раз падала от грома».

1-го сентября Грибоедов и Давыдов дерзнули на последнее усилие, на перевал через горы.

Из дневниковых записей Д.В. Давыдова:

«Крестовая гора есть самая возвышенная точка высот, по коим едешь от  Балты до Тифлиса. Здесь настоящий перевал через Кавказ.<...>

Крестовая гора получила название от креста, водруженного на ней первыми русскими, перешедшими за Кавказ, в Грузию, во время Екатерины, но крест был деревянный и уже обветшал; теперь генерал Ермолов соорудил огромный, высеченный из гранита крест, с таким же подножием.
<...>
С вершины горы осетинские деревни кажутся не более чернильницы, а скот, пасущийся по лугам, не более мухи. Из ущелья вытекает река Арагва, которая уже принадлежит к системе рек грузинских, так как Терек, вытекающий за этим же хребтом, но только с другой стороны Крестовой горы, принадлежит системе рек кавказской линии. Мы ехали среди облаков, некоторые ходили гораздо ниже пас, а иногда попадали мы в влажные облака или тучи, и крупный дождь осыпал  нас; иногда тучи, пробежав, давали место солнечным лучам, от которых   местоположение принимало особую прелесть.От Гут-горы дорога вдруг  приметно круто опускается, однако ж некоторыми  уступами;  она  покрыта  каменьями  и
промоинами от частой слякоти, дождей и весенних вод.
 
От Гут-горы за 7 верст станция Кашауры, и на 5 верст от этой станции открывается известная Кашаурская долина. Нет выражения для описания прелестей этой долины, особенно же в то время года и прекрасную погоду, в которые мы ехали.<...>

Путь наш от последнего ночлега в Пасанауре лежал по плоским берегам  Арагвы, текущей по широкой долине, окруженной живописными лесами, предгорием Кавказа, довольно, однако, еще возвышенным.<...>
<...>
В 3 верстах от Ананура карантин, отсюда решились мы с Грибоедовым отправить вьючных лошадей наших обыкновенною дорогою, которая обходит, как я прежде сказал, цепь гор, а самим ехать прямо через эту цепь, через что мы сокращали путь, по крайней мере, тремя верстами.<...>
<...>
Верст 10 от Душета дорога идет через высоты и лощины, пока соединится с Арагвою; тут начинается плоскость, продолжающаяся до небольшой деревни Гаринскал, где казачий пост и почтовый двор. Тут мы ночевали и 3 сентября пустились прямо в Тифлис, я в почтовой тележке, а Грибоедов верхом <...>».

3-го сентября 1826 года Грибоедов и Давыдов прибыли в Тифлис.