Убийство священного оленя, 2017

"День сурка, спагетти и аллюзия на античные представления о русской рулетке"

После филигранного «Лобстера», вышедшего в 2015 году, Йоргос Лантимос уходит с поля антиутопии и ступает на территорию мифологии, на которой непосредственно и порешит священного оленя (и никак за это не поплатится, разве что угодит в заголовки скандальных кинематографических новостей). Без лишних обиняков можно сразу отметить, что сравнивать «Оленя» будут прежде всего с прогремевшей в прошлом году картиной Даррена Аранофски «мама!», которые между собой связывает наличие мифологического первоисточника, а также специфическое интерпретирование обеими картинами жанра хоррор.

По вине кардиохирурга Стивена Мерфи во время операции умирает пациент. Стараясь заглушить чувство вины, Стивен окружает его сына, Мартина, вниманием и задаривает его подарками. Тот зеркалит поведение главного героя, и до определенного момента зритель наблюдает за этаким обменом любезностей (хотя с точки зрения Мартина очевидна абсолютная чистота побуждений), который подходит к своей кульминационной точке в тот момент, когда обмен подарками выходит на новый уровень, и Мартин начинает требовать справедливости, вынуждая Стивена ответить за содеянное и сделать своеобразный «выбор Софи». Совершенно спокойное отношение Мартина к происходящему поднимает градус абсурда картины, или, если хотите, обнажает истинную степень такового. Чего только стоит сцена с поеданием спагетти с абсолютным безразличием к событиям, в норме травмирующим и ужасающим человека, — Барри Кеоган создает для своего персонажа поистине маниакальный образ.

Сюжетный поворот, являющимся одним из ключевых, иронично переворачивает привычный мир главного героя с ног на голову: Стивен Мерфи, кардиохирург, царь и бог в своем деле, привыкший к тому, что он — контроль, теперь сам находится под контролем. А когда дело доходит до его собственного сердца, то тут Стивен и вовсе оказывается не в силах его контролировать. Интересным является тот факт, что фамилия главного героя ассоциируется с Законом Мерфи, обрекающим на неизбежность, если существует вероятность, что нечто плохое может произойти.

Атмосфера фильма стерильна словно хирургические инструменты. Героев хватает, но не отпускает ощущение, что, кроме них, в фильме вообще больше никого и ничего нет: только пространные помещения, кубриковские коридоры и замерший, словно в ожидании оружейного выстрела, воздух. Подобный вакуум на экране присутствует и в предыдущей картине режиссера, в «Лобстере», и в «Клыке» (где, правда, он, скорее, искусственно воссоздан и изначально сюжетно обоснован), что, возможно, говорит о предпочтениях Лантимоса в визуальной и сенситивной составляющих своих работ. Возвращаясь к Кубрику, можно также заметить, как минимум, образную параллель главных героинь фильмов «Убийство священного оленя» и «С широко закрытыми глазами» в исполнении Николь Кидман, что сразу бросается в глаза в сцене с зеркалом в начале картины греческого режиссера. Сходство, случайное по уверению Лантимоса, словно звоночек, оповещает, что впереди зрителя ждет далеко не одна тревожная минута.

Заявленная как фильм ужасов, лента «Убийство священного оленя», конечно же, им не является, в архетипическом смысле, хотя очень поверхностно играет с привычными жанровыми представлениями. Несомненно, зритель всю картину будет испытывать психологический дискомфорт (начиная буквально с первых кадров), во многом завязанный на давящий звуковой ряд (который музыкальным можно назвать с натяжкой) и тонкую операторскую работу, зачастую отсылающую все к тому же Кубрику. Симбиоз даже всего лишь этих двух элементов произведения действует как по нотам: Лантимосу, как и автору «Широко закрытых глаз» и «Сияния», удается держать зрителей в никак не разрешающемся напряжении, усугубляющемся невротической и надрывной игрой Колина Фаррела и Николь Кидман, щедро разбавленной пугающе искренним образом психически нездорового (во всяком случае, по меркам зрителей и главного героя), но открытого душой Мартина, умело воплощенным Барри Кеоганом.

Метафоричность фильма сигнализирует о себе еще в названии, однако Лантимос считает необходимым устами Мартина напомнить об этом скептичной публике, пытающейся найти объяснение тому, чему объяснения быть не должно и что объяснять не нужно. Создавая довольно реалистичную картину, режиссер прибегает также к элементам магического реализма. Заигрывая со зрителем, Лантимос с помощью Мартина восклицает: «Это метафора, ты понял, да?!» и буквально тычет в зрителя пальцем, мол, «это я с тобой, да-да, с тобой разговариваю», подчеркивая всю эфемерность своего произведения. Режиссеру не нужно доказывать, что он способен строить логично выверенные миры, тогда как «Олень» по сути построения является последовательной историей, не отягощенной сюжетными нестыковками. Таким образом, даже спорный финал объясним попыткой соблюсти мифологический баланс справедливости.

История, разворачивающаяся на экране, во многом сводится к тому, что данная картина — о мести и справедливости, а так же об искуплении. Вероятно, неслучайно любимым фильмом Мартина оказывается «День сурка», ловко синхронизирующийся с сюжетом «Убийства священного оленя». Повторяющийся день становится кошмаром так же, как и череда несчастий, настигших главного героя «Убийства священного оленя» и его семью. И то, и другое персонажи обоих фильмов способны прекратить, пройдя необходимый путь, в случае Стивена — путь к искуплению вины.

Однако не только выше упомянутые темы стоят особняком в фильме. Идея этакой русской рулетки с античной подоплекой обличает второе дно разыгрываемого сюжета. Чем дальше в лес, тем охотнее герои картины целятся из ружья в другого священного оленя — свою семью. Вместе с набегающим хронометражем и растущим напряжением персонажи все больше и больше впадают в крайнюю степень безумия, осознанно отвергая моральные нормы и этим еще больше шокируя зрителя. Вероятно, не просто так в фильме присутствует сцена с массивным ветвистым деревом, как правило, символизирующим семейные ценности. Здесь также уместно вспомнить, что по сравнению с Мартином главный герой и его жена с детьми воспринимаются как персонажи, несущие посыл адекватности. К финалу картины граница понимания, что разумно и что безрассудно, неминуемо размывается. И тогда остается вопрос: когда все пределы дозволенного пройдены, какова будет расплата за убитого оленя?

И, возможно, что для каждого героя и зрителя убитый священный олень — свой.


февраль 2018