Благодать Божья

Теплый весенний ветер колыхал распустившуюся и весело зеленевшую листву на деревьях. Времени до начала службы было еще много, и поэтому я не спеша прогуливаясь, жадно вдыхала теплый воздух, пропитанный свежестью и весной.
Неделю назад в нашем храме торжественно праздновали Пасху – один из самых моих любимых праздников. Мне нравилось в этом Торжестве Торжеств всё, даже строгий пост, когда появляется возможность будто бы остановиться, замереть и, наконец, заглянуть внутрь себя.  Обыденные вещи кажутся не такими уж  невинными, например, тот же разговор с подружкой. Стоит только захотеть пожаловаться на несправедливую начальницу, как тут же себя одергиваешь – грех. Вот тебе и пост.
А вообще, если так подумать, то у каждой части тела свой пост. У рук, например, пост – это делание добрых дел. У ног – мужественное стояние на долгих постных службах. Но самый сложный пост у языка. Вот уж кому не сладко приходится! Мало того, что вкусненького нельзя, так еще и все чаще этот самый язык за зубами держат как за решеткой – не осудить ему не дают, ни обидного слова сказать.
Вот если каждая часть твоего тела выдержала пост, тогда Праздник Великой Пасхи для тебя действительно самый радостный день. Для тех, кто постится первые разы – это радость больше телесная, когда, наконец, можно кушать любимые скоромные продукты – мясо, молоко и яйца. Но после нескольких лет приходской жизни понимаешь, что Праздник – это не телесная, а духовная радость. И даже если бы в этот день не заканчивался пост, праздник Светлого Христова Воскресения все равно наполнял бы сердце не меньшей радостью.
Вот с такими глубокими мыслями я и подошла к храму. На пороге меня встретил
наш старый добрый батюшка – отец Илья.
- Христос Воскресе! Благословите, батюшка! – радостно сказала я, и сложила руки под благословение.
- Воистину Воскресе, София. Что же ты к Причастию утром не подошла? У тебя же День Рождения на неделе был.
- Я ж в посту была, двух недель не прошло! – удивилась я.
- Эх, вы, молодые. В каждый воскресный день по возможности нужно приступать к Таинству Причащения. А тут целых две недели! Сколько грехов-то можно за день совершить, а за неделю, а за две, представляешь? Раньше люди за каждой Литургией всем храмом подходили к Чаше, без этого не мыслили и жизни. А сейчас что? Раз в год, на Пасху, и то, Слава Богу! – он перекрестился, и по-старчески качая головой зашагал в храм.
Я любила отца Илью за его прямоту и простоту. Он обладал даром прозорливости, хоть и старался это скрывать. Говоришь ему, например,про то, что с парнями отношения никак не получаются, он слушает, склонив голову, кивает тихонько, а потом и скажет:
- Бабушку свою давно навещала?
Вот тут-то и становилось стыдно. Потому что бабушка просила приехать к ней, а я не могла – Максим на свидания звал каждый день. Максим-то как был чужим, так и остался, а вот бабушка…
- Я поняла, батюшка. Благословите.
Отец Илья широко перекрестит меня и в конце по лбу троеперстием – бац, чтобы лучше благословение дошло до меня, нерадивой.
Между Литургией и молебном был небольшой перерыв, и я подошла к иконе Воскресения Христова, лежащей в центре храма. Подняв руку для крестного знамения, я замерла – икона была написана ровно на половину! То есть верхней половины иконы попросту не было! Я в недоумении так и осталась стоять с вознесенной ко лбу рукой.
- Чего стоишь, детка, целуй иконку и проходи дальше, - тихим учтивым голосом прошептали мне сзади.
Я совершила крестное знамение, поцеловала прорисованную нижнюю часть иконы и отошла. Пребывая в недоумении, я подняла голову на подсвечник и ахнула – некоторые свечи были ровнехонько распилены надвое, так что даже огонек горел наполовину. Да что же это происходит?
У меня закружилась голова, и я решила присесть на лавочку в конце храма. Люди неторопливо подходили к иконе, даже не замечая, что с ней что-то не так. Я подняла голову, и меня ожидало новое потрясение – все иконы в храме были написаны ровно на половину! То есть теперь это были будто бы незаконченные эскизы.
Начался молебен, и я встала. Батюшка вышел в центр храма и возгласил:
- Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков.
Клирос затянул:
- А….
Все перекрестились. А я так и не поняла, что такое «А…»
«Ну, сейчас храм будет петь «Христос Воскресе», и все будет хорошо» – подумала я.
Батюшка начал петь, и прихожане подключись к пению тропаря Праздника, но не тут-то было! Из всех людей, стоящих в храме, целиком спеть все слова краткого тропаря получалось только у батюшки и нескольких бабушек. У других получалось что-то вроде:
- Хри… Во… из ме…, сме…. сме…. по…., и су…. во… гро…. жи…. да….
Но никого это не смущало. Все пели этот набор звуков так, будто бы ничего не происходит.
С клироса семинарист Вадим начал читать молитвы с «Трисвятого» по «Отче наш». Но и у него выходил набор непонятных звуков, а не молитва.
Я совсем растерявшись села на лавочку. Из глаз моих текли слезы.
- Господи, что со мной? – мысленно молилась я.
Служба закончилась, и люди потихоньку разошлись. Я все так же сидела на лавочке. Тут рядом со мной кто-то сел. Это был отец Илья. Он вздохнул устало и спросил:
- Видишь?
Я удивленно открыла рот.
- Вы тоже это видите?
- Да, частенько.
- Но как это, батюшка? Я ничего не понимаю…
- Приходя в храм, люди думают, что все просто. Ну, чего сложного-то – стой себе, крестись как все, лицо главное помолитвенней сделать, и все будет хорошо. А тут вот какая штука, свою благодать Господь дает в неограниченном количестве, только бери. Вот и получается, что приходят на Божественную Литургию, когда совершается великое Таинство Евхаристии – а в Таинстве не участвуют. А ведь это и есть неиссякаемый источник Божьей благодати. Вот и выходит, что и половины благодати Божьей люди не получают, вернее получают, но не берут. Считают, что две недели назад если брали – то больше не надо…
Я подняла глаза на батюшку. Он улыбался.
- Я поняла, батюшка. Спасибо Вам.
Мы встали и я сложила руки под благословение. Батюшка благословил меня и снова – бам – ударил слегла по голове. Я подняла глаза на иконы. Они были в порядке. Такие родные и красивые.