Керчь

  Так случилось, что к городам моего детства, по-мимо Москвы, где я лет с четырех живу, Липецка, где я, собственно и родился, смело можно отнести и Керчь.

  Именно туда, из года в год, возили меня на каникулы к знакомым. Близкое знакомство это состоялось у моей мамы - врача рентгенолога, в результате счастливого излечения одной керченской дамы. Сейчас я уже не помню, как ее звали. Знаю лишь, что благодаря ранней и точной диагностики, а потом и грамотно проведенного курса терапии, онколология ее на несколько десятилетий отступила. И слава Богу...

  Случай, о котором я хочу рассказать, произошел в очень далеком уже 1976 году. Тем летом я отдыхал в Керчи со своей бабушкой - Еленой Дмитриевной, светлая ей память. И было мне девять лет от роду.

  Город Керчь мне, ребенку, тогда запомнился состоящим, как-бы, из двух равновеликих, но независимых частей. "Нижний" - обычный, в меру чистый и суетливый южный, приморский, портовый и "верхний" - удивительный, мною ранее не виданный и от того - таинственный. В нем то мы жилье у наших знакомых и снимали.

  "Верхний" город "карабкался" необычными дворами своими, причудливым серпантином по склону горы Митридат. Каждая следующая улочка террасой располагалась выше, над предыдущей, а всего их было, по моему - пять.

  Любой двор такой улицы представлял собой отдельный, обвитый поверху виноградником, тенистый мир. Дома, обычно двухэтажные, располагались справа и слева от въездных ворот, а прямо по ходу была укрепленная глиной и цементом высокая мрачноватая стена - склон горы, к которому были, в обязательном порядке, прилеплены общая летняя кухня и хозяйственные постройки.

  Водопровода и канализации во дворах этих, разумеется, не было. Зато были две древние машины-бочки "ЗИС", которые обслуживали сей труднодоступный микрорайон. Утром одна развозила и закачивала в бочки воду, с которой в Крыму всегда были проблемы, а вечером, другая выкачивала из выгребных ям нечистоты. Надо сказать, что на обеих машинах работал один и тот же водитель - грек, еще более старый, чем они сами. Человеком, понятное дело, в "верхнем" городе он был уважаемым. Бывало, что древняя техника, в особенности после нечастого в этих краях дождя, буксовала на крутых подъемах и поворотах. Тогда водовоз, или ассенизатор, неторопливо, солидно несколько раз сигналил своим хриплым, узнаваемым округой клаксоном и все жители, кому здоровье позволяло, безропотно выходили толкать застрявшее чудо техники. Аллергия на неприятные запахи, в случае со второй машиной, общественностью как болезнь не воспринималась и от работ не освобождала.
  Дорога вниз, понятное дело - была много веселее. Главное, чтобы тормоза не отказали.

  В каждом дворе жило от двух, до четырех семей. Собственно, это была уже одна общая, десятилетиями сложившаяся семья. Иначе, в тех условиях и быть не могло.
  Мы - отдыхающие, год от года "ходили по рукам", живя, по очереди, у трех разных хозяев. С одной стороны, это давало возможность всем соседям, пусть и не много, но заработать, а с другой и это было главное - никто не был в обиде, что дорогие столичные гости не воспользовались именно их гостеприимством. А гостеприимство это, надо сказать, было отменным.
  В самом конце нашего отдыха, обязательно устраивался совместный прощальный ужин. Все соседи-родственники собирались за накрытым посреди двора длинным столом и обменивались друг с другом впечатлениями о нашем отдыхе. Нам слово тоже иногда давали. Тут-то и был скрыт один весьма тонкий, щекотливый момент. Похвалить нынешнюю "принимающую сторону" было необходимо, но ровно на столько,на сколько хвалили в прошлом году предыдущую. Не меньше, но и не больше. Иначе - кровная обида. Они - хозяева дорогие, все отзывы эти наши годами потом помнили. И очень старались. 

  Так вот. В том году мы с бабушкой жили у Марии Ароновны Пельтцер. Супруг ее давно умер, а дети разъехались кто в Киев, кто в Одессу, а кто и в Москву. Мария Ароновна проживала в двух достаточно просторных комнатках, одну из которых нам и сдавала. Основной "фишкой" в ее жилище была идеальная чистота, не всегда свойственная представителям ее национальности - вечным пилигримам.
  Бабушке моей -  ужасающей чистюле, это обстоятельство очень даже нравилось, чего нельзя было сказать обо мне - пацане, которому иногда доставалось за разбросанные по комнате игрушки и морские трофеи.

  Здесь, для продолжения повествования, сделаю небольшое отступление.
  Дело в том, что в детстве, во время болезни, я очень плохо переносил высокую температуру тела. Стоило серебристой ртутной полоске приблизиться к отметке 39, все - хана, я терял сознание.

  Так было и в тот раз. Я заболел. Траванулся, то-ли специфической местной водой, то-ли пляжными пирожками с "котятами", а скорее  - и тем, и другим одновременно. В довершении всех бед, я еще и перекупался. Температура плясала в районе "заветных" 39 и в любой момент я мог "отключиться". Вызванный местный доктор, философски заметил, что если происходит потеря сознание, то это, наверняка -  есть хорошая защитная реакция организма. Этим он ввел в состояние полного шока мою бабушку, саму - медика, прописал жаропонижающее и удалился. Меня накачали таблетками и я заснул.

  Проснулся в комнате один. Бабушка, как потом выяснилось, буквально на несколько минут отошла за чаем. Меня сильно тошнило и, увы - не только. Я пошел, было, в сторону лестницы - "удобства" были общие и на первом этаже, но не успел. Вернее, я успел только стянуть с себя трусы. И кааак... Вообщем, уделал я чистейшую горницу, что называется - по полной. Вначале на шум вбежала Мария Ароновна. И тут-же убежала, схватившись за сердце. Затем - бабушка. Влетела, моментально оценила масштаб трагедии и - мигом обратно, за ведром да тряпкой. Даже я номером два оказался. Слышно было, как они внизу с Марией Ароновной ругались.

  Бабушка, приведя меня, наконец, в надлежащий вид, за час выдраила обе комнаты квартирки до состояния абсолютной операционной стерильности. Она это умела. С чем мыла - не знаю. Но факт, что "Ферри" и "Доктора Пеппера" тогда не было.
  Закончила и устало села на табуретку рядом с моей кроватью. Руки ее немного дрожали от напряжения. Через некоторое время, пришла и Мария Ароновна. Огляделась и тоже села молча на стул, рядом с входной дверью.

- Все убрала... Простите, что так получилось. Не уследила, - сказала бабушка.
- Да, чисто... Очень. Даже очень чисто. Чище чем было. А я думала, что чище - не возможно...
- Я в Сталинграде, воен-врачем была в госпитале, а потом, после войны, всю жизнь в родильном доме акушеркой. Я и что грязь такое, и что чистота - знаю, - тихо сказала бабушка.

  Мария Ароновна, неожиданно, прижала руки к щекам и быстро-быстро так заговорила:
- Я почти год, во время войны, как немец в сорок втором пришел, в Аджимушкайских каменоломнях отсидела. Вместе с горожанами, солдатами нашими... Солдаты воевали, мы помогали, чем могли им... Воды не было, света почти тоже. И еще очень грязно было. Слизь, вонь, жижа отравленная... Я тогда, молодая еще, поклялась,что если выживу, будет у меня в доме много света, стены белые, а главное - чистота идеальная... Вы меня, тоже, простите... Вы, вот - в госпитале, в Сталинграде, а я, вот здесь - в каменоломнях этих проклятых... Простите. Ребенок хамуди, ни в чем не виноват. Это я - дура старая... И Мария Ароновна заплакала, раскачиваясь на стуле из стороны в сторону. Бабушка моя подошла к ней, присела рядом на корточки, обняла ее за колени и заплакала тоже. Ну и я заплакал, глядя на все это, конечно.
  Не все понял я тогда, но грустно мне от увиденного и услышанного стало. А за то, что обделался - стыдно.

  С тех пор прошла целая жизнь. Как-нибудь летом, я обязательно поеду по новому мосту в Крым. На денек-другой задержусь в Керчи. Постараюсь найти ту самую улицу и тот самый двор в "верхнем" городе. Сяду на высокий каменный отбойник напротив ворот, достану припасенную по такому случаю "чекушку" и выпью. Выпью за давно ушедшее детство свое, страну, которую мы потеряли и людей, в той стране живших. А после, может быть, даже пущу скупую свежую слезу, вспомнив слезы те - давние. Тогда, в семьдесят шестом...