Вороны

Пренеприятнейшая история случилась с Филаретом месяц назад. Прогуливаясь по миддл-ярду перед домом, он засмотрелся на воронью свару. Редко что-то удивительное происходило в его спальном районе, Филарет даже предположить не мог, что птицы могут драться с подобной человеческой жестокостью. Они сцепились, они скогтились и склювились так, что Филарет кожей почувствовал, как вспарывается мясо, развязываются ниточки капилляров, оставляют борозды вырванные перья.

Он наблюдал, открыв рот, и при том не прекращал неторопливо двигаться к подъезду — и споткнулся об новенький ситплейс (установленный по инициативе депутата Махровикова).

Ситплейс рухнул. Качнулся, ослепительно блеснув сталью под облупленной краской, тяжело скриповздохнул. И рухнул на автомобиль. Брызнул снег, заклокотал, сливаясь, гнутый лом. Обреченным стоном разнеслась сигнализация.

До льдинок в животе противно, что владелица авто незамедлительно высунула голову в окно на визжащие звуки. Ещё более противно, что Филарет её знал. Потому что каждое воскресенье того августа тонкие пальцы Инны превращались в тяжелый кусок теста и катались им по спине Филарета в местной клинике. Инна раскатывала корявую спину одним и тем же манером, не издавая ни слова, кроме «Ложитесь», пока больной не выписался.

Теперь раскрылся остальной её словарный запас.

— Нормально, — сказала Инна.

Филарет просто продолжил лежать, печально раскинув руки. Ему было нечего ответить, потому что, по совести, как ни оправдывайся, ущерб причинила часть его тела, споткнувшись об ситплейс. И он лежал, а падающий снег здорово подчеркивал его нелепость, обплевывая потихоньку новое пальто.

Насытив воздух парочкой крепеньких ругательств, Инна скрылась, потом снова вернулась, чтобы покачать головой и сказать:

— Я за свою жизнь намотала сорок восемь тысяч кругов фриворк-ленты. Меня судили — слышишь меня? Судили, у меня пытались отнять десять тысяч кругов, я их выгрызла обратно своими зубами. И уж такую хрень я точно не оставлю. Понял?

Филарет пошевелил губами, слизнул с щек крошки словечек.

И выплюнул:

— А помните август?

— Баранья шелуха, — сказала Инна и захлопнула окно.

Окно гремит, от звука с ближайшего дерева взмывает воронье: секунду хлопчет многокрыльем, похожее на засор в раковине, а потом распрямляется в тугую черную мышцу.

Корявый круг действий, закольцовка, преследующая каждую ночь. Преследующая в том плевке эха в конце телефонного разговора, когда последняя фраза в тишине ещё раз падает в ухо, но уже каким-то неразборчивым выкриком — в самом конце. Или возникающая ненавязчиво на краешке мозга, когда пытаешься вспомнить, в какую папку запихнул проекты за январь.

Корявый, но нерушимый круг: вороны дерутся, нога бьет по ситплейсу, корпус машины охает, Инна орет и хлопает окном, от этого взлетают вороны. И они дерутся. Они снова дерутся, и их когти…

Штраф вышел пузатый, пятизначный.

Филаретовы сбережения едва покрыли половину. Огрызок штрафа острыми надрезанными уголками кусал руку каждый раз, как Филарет тянулся в карман. По ночам Филарет выжигал взглядом оставшуюся цифру на потолке. Филарет засыпал. Цифры падали с потолка в тазик его снов, звенели там и били по голове. Кошмар окукливался, зарастал колючей цифрой, Филарет бежал сквозь снег и грохочущие ситплейсы, а за пятки хватали нули, они надевались на ноги, как кандалы.

После этого, бывало, по спине бежали пальцы Инны, мягкие и тяжелые. И Инна говорила: «Ложитесь». И Филарет спотыкался в кандалах и падал.


Они шли вдвоём, колотили мелко по асфальту, крапали дождичком деловых каблуков. Несло тонущим в потной жаре грязным снегом. Филарет опаздывал минут на пять, Даниил не опаздывал, поэтому шел развязней и даже довольно неофициально распластал шарф по плечам. Филарет бы его подогнал. Но ему было не до того — из карманов лезли цифры штрафа, и он, обжигаясь, пихал их обратно.

— Вот и я думаю, — сказал Даниил, — как-то в этом году поздно апрель наступил. Уж строго говоря, вместо него наступил еще один март. В марте всё таять должно.

«А голос у тебя такой брызжущий, — рассеянно подумал Филарет, — прямо как у той тетки из постфинансконторы».

Когда идешь по улице со скучным собеседником, нужно срочно забивать голову. И с особым, садистским удовольствием Филарет вспоминал, как жалко, как слизняцки и соскальзывающе-плевотно он попытался ответить Инне. «Помните август?» — иронично повторял про себя он. Эта фраза жгла затылок. На неё никак не ответили, не остудили.

— По этикету, — сказал Даниил, открывая перед Филаретом дверь, — пропускают сначала тех, кто выходит из здания. Потому что им нужнее. Общество суеты! Да?

— Даниил, — сказал Филарет, — можно как-то у хирурга взять справку, что у меня ноги… что они неисправные, и поэтому я всюду спотыкаюсь? Может быть такая справка?

Коллега посмотрел на него внимательно и ответил:

— Вот мы в ту пятницу так насвинячились, что я без всякой справки спотыкался об гладкий пол! Я с детства не умею делать сальто, но…

Коридоры офиса чесали носы всем служащим новым средством уборщицы, едкий запах сверхчистоты. А в конце коридора стоял, расставив ноги, Виктор. Титан офиса, в белоснежной рубашке с расстегнутой верхней пуговицей (чтобы все понимали, что он, в общем-то, рубаха-парень). Всего его перекашивало от длинной улыбки. Виктор взял Филарета за плечо, хотя тот был не слишком этому рад.

— Филарет, — сказал он, — слушай, дружище, у меня для тебя новости. И я уверен, что тебе они понравятся.

Они пошли вместе к закутку в другом конце офиса. Виктор продолжал касаться рукой плеча Филарета. Вокруг все стучало ногами, и от этого болела голова.

— Твоя пиар-кампания, — сказал Виктор, — слушай, я зря так сомневался в ней. В общем, вчера звонили из «Peach&Apple». Помнишь ту женщину?

Филарет дошел до своего стола и обнаружил вот что: вчера он забыл на столе мингер, и сегодня его там не было.

— Виктор, вы не видели мингер? — спросил Филарет, — у меня был серый такой.

— И она, — сказал Виктор, — сообщила, что фонду дали добро, и строительство приюта уже начали. Представляешь? Вчера столько отзывов прочитал. Особенно кошатницы, конечно. Но это понятно. Кошатницы кошек любят, правда ведь?

Филарет пошарил рукой за монитором, пооткрывал ящики. Неуверенно оглянулся на стол Виктора, но там, кончено, мингера не было. Потом в фокус попало лицо Даниила. Тот выглядел до чертиков счастливым. Счастье прямо-таки прошивало его пухленькое личико жирной, лоснящейся ниткой. Вот так может выглядеть человек, прибравший к рукам хороший, новенький мингер.

«Вот мудак, — подумал Филарет, — а я этой суке смеситель чинил».

— Можешь рассчитывать, — сказал Виктор, — на процент от выручки, а ещё тебя приют хотел лично отблагодарить. И знаешь, самое страшное-то. Вот эти вороны, и они бьются. Когтливое мессиво. Они рвут перья, и ситплейс падает. И снег, и металл, и всё в один сипящий бытоворот. Такое мерзкое… Инна выглядывает, спрашивает…

— Что? — сказал Филарет.

Виктор улыбнулся и опять стал трогать его за плечо.

— Ты, Филарет, — сказал он, — подойди, как надумаешь. Придумаем, как тебе премию сделать. Хорошо?

Филарет кивнул, сел на рабочее место, на всякий случай ещё раз проверил ящик, и оттуда посыпались цифры штрафа. Он стал их запихивать обратно, испуганный, что кто-нибудь увидит. Уборщица, кряхтевшая к выходу, обернулась на это. Филарет ужасно смутился и облокотился на стол так, чтобы не было ничего видно.
Он посмотрел в слезящийся глаз монитора. На столе лежал неоткрытым документ, который надо было заполнить вчера.

«Вот оно, чертово колесо прокрастинации, — подумал Филарет, — даже хомяк, существо без высшего образования и знаний античной литературы, рано или поздно перестает крутить колесо и выползает из него. А мы несемся с языком на плече, покуда не сотрем ноги в кровавую пыль».

Эта мысль так растрогала Филарета, что он немедленно начал жалеть себя, жалеть, что такой ценный и извилистый мозг так и не достался в руки хорошей и доброй женщины, что по достоинству бы оценила подобные цитаты. И за этим приятнейшим занятием он провел первую половину дня, тайком слушая грустную музыку, пока Даниил не прервал его. Из его рта гонгом прозвучало приглашение на обед, и Филарет решил, что идея неплоха — стресс разжигал голод, едва желудок успевал опустеть.


— Еда в современном мире, — сказал Даниил, — это наше скромное и вездесущее божество. Она везде, она дает нам весь спектр чувств, дает силы страждущим, успокаивает несчастных.

— Где можно быстро денег взять? — спросил Филарет, стараясь обосновать вопрос так, чтобы не упоминать штраф, — я, знаешь… мингер потерял…

Он жадно стал следить за реакцией коллеги, но Даниил невозмутимо запустил в рот пирожок, такой же жиросочащийся, как и его тело, растер масло по лицу тыльной стороной ладони. Пауза.

— Слушай, — сказал он, — твоя кампания — просто огонь. Столько просмотров даже у пауэрблюз-клипов не бывает. Ты такой снежный ком запустил. И эти вороны, и их Инна выпускает, она их выпускает из окна каждый вечер, перед тем, как кто-то заходит на миддл-ярд — она высыпает их из рукавов и из своей черной слюны делает им клювы. Она рожает их из своих мягких пальцев, потому что прекрасное рождается из отвратительного. Она собирает деньги с каждого, кто заходит на миддл-ярд, и ситплейса никакого на самом деле нет, она ведьма, ведьма.

Филарет устал слушать бесконечную чепуху. Усталость даже как-то забавно отзывалась в руках, и они немного дрожали, когда Филарет отрывал локти от стола. Он задумчиво поднимал и опускал локти, пока Даниил не доел, возвестив об этом громким стуком ладоней по столу, и не вскочил с места со словами:

— Back to work! И подойди к Виктору, он тебе хотел премию назначить. Я бы такую сумму не упускал, жесть просто, застеклил бы наконец лоджию. И окно хлопает, чтобы вороны снова запорхали!

Вразвалочку он двинулся обратно в офис. Филарет наблюдал за толстым задом, обтянутым джинсами угольного цвета. В заднем кармане квадратно отпечатывался предмет, ужасно напоминавший силуэтом мингер. Филарет сплюнул обратно в тарелку недожеванное яблоко, и оно грязно раскусочилось, частью и по столу.

Звонила Инна. Филарет ждал, что она скажет «Ложитесь» и повесит трубку, но голос непривычно завел длинную гнусавую песню про деньги. Припев повторялся раз пять или шесть, и там были одни и те же слова, а вернее, цифры.

— Я все помню, просто сейчас сам едва концы с концами свожу, — подпевал Филарет.

— Постколлекторы, — сказала Инна, — это не детские игрушки. Вот когда они доберутся до номера твоей банковской карточки, лучше сразу начни молиться.

Её речь внезапно прервал оглушительный рёв. Двое или трое давали Виктору пять, может, их было больше, из-за фикуса не разглядеть.

— Филаретушка! — Виктор несся к нему и зачем-то растягивал последнюю гласную в имени, — ты глянь, глянь! Импакт перевалил за сотню, и наш плейсинг вытеснил тех ублюдков из Москвы! Такого плейсинга ни в одной бустер-компании не сделают! Ты же наше золото!

«Если он, — подумал Филарет, — еще раз потрогает моё плечо, клянусь Богом, я вмажу ему в переносицу».

Но Виктор словно прочитал его мысли, и, заливаясь телячьим восторгом, хоть и совал руки всюду вокруг Филарета, но его плеча тщательно избегал.

— Что там за шум? — сказала Инна в трубке, — ты можешь нормально на звонок хотя бы ответить, мля?

Филарет молча повесил трубку. Виктор продолжал говорить, но Филарет встал во весь рост, прервал его и спросил:

— Слушайте, Виктор. Я знаю, я работаю здесь очень давно. И пиаром примерно столько же занимаюсь. Я понимаю, что вообще такие вещи спрашивать не принято. Я вообще об услугах не люблю просить. Такие вещи наверняка вырывают из колеи, и они переворачивают отношения, иерархию начальник-подчиненный, дают ей хук и апперкот, так вот, слушайте, и слушайте внимательно — можно ли сделать так, а вернее, могут ли ваши руки, рот и мозг сделать с бумагой так, чтобы у меня было что-то вроде… мне нужно сделать так, чтобы доказать, что у меня непорядок с ногами. Так-то, Виктор, знаете, я в детстве сломал левую ногу. Она иногда скулит, как собака, по ночам, и от её скулежа я просыпаюсь и плачу. Но это не происходит так часто, чтобы я тащил эту ногу на стол к хирургу, такими мелочами вообще врачей не стоит беспокоить. Их зарплаты и так низкие, и на их плечи валится столько, что хирургу впору и собственными плечами заняться, а не то они лопнут и треснут. Или хотя бы сделайте мне защиту от постколлекторов. Знаете, стену, или давайте я к вам переселюсь в гараж? Я знаю, что некоторые так делают: держат слуг во флигеле. Флигель стоит всегда обособленно от усадьбы, и там живут гости, которые заходят учить дочку урокам французского и музыки. Обычно это городские, что-то вроде студентов по финансовому положению, и живут в таких же чердаках, в этих доходных домах, а ими всегда жирные противные женщины заправляют. Я бы в таком жить не стал, но во флигеле с удовольствием. Только собаки по ночам будут лаять, а это что-то вроде вторения моей ноге. Я тогда буду просыпаться и бежать к ведру с холодной водой, и обливаться ею, а вода будет кусать моё лицо, а потом сбегать с него целыми взводами, стаптывая в гладкость каждую щеку. Я, в принципе, могу за собаками следить, если это охотничьи. У моей бабушки была борзая. Они болеют всю жизнь.

— Не знаю, — сказал Виктор, — Филарет, такую справку вроде бы надо выбивать через министерство, там очень запутанная схема… если у тебя есть та приписочка в полиса, помнишь, мы говорили как-то? Тогда может… Да это, впрочем! Ты слушай — импакт за сотню! Ты подойдешь ко мне сегодня? Премия-то. Думаю, размером с зарплату точно, а гляди, получится ещё больше. И ещё обеспечу парой выходных. Отдохнешь. Мы тут все теперь отдыхать можем до конца года с таким плейсингом… Подойдешь? Давай, может, ещё о повышении поговорим.

Филарет закрыл голову руками и сел. Он вспомнил, что мама просила его взять к себе кошку. На неё ещё корм нужен. Тут уж придется выбирать между собственной едой и кошачьей. Хотя есть можно у друзей. Только он давно ни с кем не общался. Даниил, сука, точно не поделится даже бутербродами, да и желания вести беседой с это мордой, которая сожрала его мингер, не было.

«Надо в парк сходить, — подумал Филарет, — а то я так совсем запутаюсь. И пересчитать всё. И надо в долг взять у Виктора, и не глупить. Главное, чтобы в парке ворон не было».

Как раз рабочий день подходил к концу (а документ так и остался неоткрытым). Филарет схватил сумку и понесся в железные зубы троллейубса, а тот донёс его до другого конца и натужно родил прямо на дорожку парка.

Парк щерился дорожками из сыплого камня, как старческими пальцами, и он впивался ими сам в себя, и они уходили глубоко внутрь дряхлого тела. Сухая пыль летала со страшной скоростью, обнаженная весной земля изрыгала её с каждым порывом ветра. Ворон нигде не было. Филарет прошел парк насквозь, вышел на лесную дорожку и поднялся на высокий утес, с которого, кстати, видно было синий бочок здания, в котором он работал.

Тишина.

И воздух наконец приятно захрустел кузнечиками, и их песня стала согревать всё вокруг и насыщать рубленым баритоном, и Филарет на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что из озера выросла Инна, поднялась на высоту утеса и посмотрела в глаза.

— Ложитесь, — сказала она.

Филарет послушно отпустил вожжи равновесия и камнем рухнул с утеса.