Последние сообщения

В Кемеровской трагедии мне отчего-то больше всего бросилась в глаза не халатность персонала, не глупость вахтерш и не система безопасности здания, заверенная когда-то официальными печатями и справками, пока важные дяди с деловой хваткой обменивались деньгами и рукопожатиями. Очень обидно, что все это, вероятно, случилось из-за чьей-то маленькой сделки с дьяволом, от которой обычно ничего не бывает, а тут— Но про это еще напишут миллион раз и высекут виновных публично. Мое же внимание привлекло другое, внутреннее, поколенческое. Я прочитал несколько новостей и посмотрел пару видео, и не мог не отметить этот немного странный, слегка непривычный, как-то чуть-чуть слишком глубоко бередящий душу фокус на «последних сообщениях». Не знаю, почему, но у меня сочетание безвременного, нестареющего интернета и внезапно вычтенной человеческой жизни всегда вызывало особенный ужас — не мгновенный, от которого расширяется зрачок, но медленный, ползучий, который словно растворяется в крови и не выводится из твоего тела многие дни после события.
 
Когда псих-гомофоб устроил стрельбу в Орландо, я прочитал изобиловавший скриншотами репортаж, где приводилась переписка одного из убитых с его мамой. Сначала парень неразборчиво просил ее позвонить 911, потом настойчиво спрашивал, позвонила ли, оставляя случайные пробелы и ошибки автозамены, но по мере того, как дело близилось к развязке, его сообщения словно становились чище, заостреннее, как будто от неизбежности гибели он перестал торопиться и начал ставить точки с запятой и длинные тире, в то время как его мама, наоборот, звучала все суматошнее и ближе к концу почти утонула в вопросительных знаках. В результате на ее истошное: «IS HE THERE ???» он ответил мраморно: «Yes.», что — поймал я себя на мысли — выглядело почти как желание отмахнуться от навязчивого комара спасения, мешающего переходу в Вечность.
 
Теперь случился пожар в Кемерово. Внезапно, нежданно, взял и сгорел целый класс здоровых молодых ребят, которые, как я когда-то в этом же возрасте, пошли в кино всей ватагой. Там были свои принцессы, аутсайдеры, клоуны, лучшие парни и забитые ботаны. Они все жили своими полными загадок, морских чудовищ, неизученных областей и неоткрытых элементов подростковыми жизнями, когда вдруг выяснилось, что прямо сейчас им нужно задохнуться насмерть. Одна из девочек написала маме в WhatsApp: «Горим. Возможно, прощайте», беря почти пушкинские ноты в сочетании с джазовой модальностью. А другая залогинилась из дымного зала в Контакт и обновила статус: «Это конец», позаботившись о точке в конце предложения. Третья, совсем маленькая, попросила по телефону свою няню передать маме, легко конвертируя себя саму в литературную форму прошедшего времени, что она ее «очень любила». Во всех этих (и других, не попавших в руки журналистов) случаях далее следовало молчание, offline, last seen at 12:59, и — позже — реальный биологический конец.
 
По идее, в этом месте я должен начать брюзжать про то, что дети, порабощенные мобильными телефонами, вместо того, чтобы спасать свои жизни, тратили бесценные секунды, стараясь произвести впечатление—
 
Но, на самом деле, если ты остановишь, если поставишь на паузу и немного перемотаешь, а потом проиграешь сначала, ты поймешь, что это другое. Что, если присмотреться, то это гораздо больше похоже на тонкий узор трещин на челе античного и дремучего, самого живучего человеческого страха. Что, чем глубже уходит твоя фейбучная лента, чем умнее становится твоя Сири и чем быстрее работает автокоррекция, тем бесстрашнее ты смотришь на приближающегося к тебе саблезубого тигра. Чем глубже в две тысячи тридцатые, тем проще тебе вдохнуть угарный газ, просчитать твои шансы на сохранение гладкой и блестящей кожи, и тем увереннее со стилистической точки зрения ты не только напечатаешь свое последнее сообщение маме, но и подберешь подходящий эмоджик с правильным цветом волос и прической. Твои прапрапрадеды, глядя на снижающийся снаряд из окопов первой мировой, только и успевали, что беззащитно сжаться в комочек и в следующий момент распасться на заряженные и нейтральные частицы, между тем как ты, встречая собственную смерть, говоришь ей: «Сейчас», после чего оперативно отсылаешь все свое пятнадцатилетнее сознание на облако, попутно бросая: «Прощайте» — не подписчикам, не друзьям, и даже, пожалуй, не родителям, но, скорее, нелепым остаткам собственного тела и морально устаревшему инстинкту выживания, уходящему в прошлое вместе с кибитками, паровыми двигателями, каменными колесами и прочим историческим хламом человечества, на смену которому приходит твое персональное цифровое бессмертие.