Глава 23. Бобредонт в гортани гор

Назад, Глава 22. Бобредонт в Сто-локтитовых пещерах


                – ...Итак. Мы пойдём чинно и мирно без всякого там рэпа и прочего брейк-данса...
                «Up», Pixar Animation.

                – ...Курс на Вест-Уоллаби-стрит!
                Ник Парк, Великий выходной.

                Чуть ли не с головой закутавшись в одеяло, он сидел на снегу и терпеливо мёрз.
                Туве Янссон, Ёлка.


     В пещерах в самом деле стоял довольно удушливый запах. Неясно, от чего он исходил, от текущей воды, от каменных стен или от чего ещё, главное, он был.
     – А может, здесь кто-то... – сказал вдруг Жэ. – А может, здесь вообще кладбище... бродячих мышей... или как там их... летучих...
     Когда все отсмеялись, можно было наконец вздохнуть свободнее. И вправду, стало как-то легче. Трудно сказать, как на общую эту реакцию реагировал Жэ, потому что вокруг стояла абсолютная тьма. И даже зияющая в потолке расщелина нимало не помогала. Ясно было одно, что они сидят на берегу пещерной реки, прислонившись спинами к влажному и холодному камню стен, и у самых их ног шумит вода.
     В остальном было тихо. Судя по всему, они были заняты размышлениями, что же теперь. Первым подал голос Стактибус:
     – Есть мысль.
     – А то я думаю, что это у меня в ухе с твоей стороны звенит... – ухмыльнулся в темноте Дубробор; судя по всему, не в плохом расположении духа, что само по себе уже очень и очень...
     – Ладно! – было слышно, как Бу махнул лапой. – Тоже мне... А у меня с твоей стороне в ухе полная пустота!
     – Эй вы, ушастые, – решил навести порядок капитан Бо, – перепалки нам не помогут.
     – Зато помогут палки! – воскликнул Стактибус и засмеялся. – В этом и была мысль. Нужно пошарить здесь, может, найдём что деревянное. Ну, а потом, может, и Мириса нам засветит...
     – Смотри, что кто-нибудь другой тебе не засветил... в темноте-то, – не слушался капитана толстый Бэ.
     – Эк тебя юмор разобрал... – проворчал Бобредонт и пополз вдоль берега, шаря деревяшки, но вместо этого раздался визг. – Ой, прости Долинка, это я... Не знал, что это твоя пятка.
     – Тоже мне логика, – параллельно бурчал где-то в сторонке Бу. – «Смотри в темноте»! Здорово! Бдш! – сказал вдруг его лоб. – А-а! – сказал он сам.
     – Ну я ж тебе говорил, смотри, – опять подал толстый свой голос Бэ. – В стенку врезался, прям как маленький. Подуть? Где болит?
     – Слушайте, я так больше не могу! – стукнул ладонями по земле Бу, видно, совсем раскис. – Ползаем здесь, как...
     И вдруг где-то далеко впереди показался свет. И снова исчез.
     – Все видели? – спросил Бу.
     Никто ничего не сказал, потому что и так было ясно, что все.
     – Ладно, – сказал тогда Бобредонт. – Давайте тогда... Давайте тогда хоть рассказывать что-нибудь что ли... А то дерево собирать у нас не получается, а просто ждать, пока Мириса сможет светить, и молчать как-то неуютно... Кто первый?
     – Я, – сказала Ремиса. – Я хочу сказать вам, где мы находимся.
     Послышалось общее шуршание; что-что, а это было интересно.
     – Так вот, – продолжала Птица. – Эти пещеры именуются Сто-локтитовыми и Столо-гмитовыми. Дело в том, что в незапамятные времена здесь жили Сто-локтиты и Столо-гмиты. Теперь их уже нет, но название осталось... И самое главное: эти сто-локтитовые пещеры в самом деле и есть Легендарный путь назад.
     – И всё? – спросил Жэ, когда прошло несколько минут молчания.
     – Да, – с сожалением сказала Ремиса и опять затихла.
     – А что такое назад? Это где? И по отношению к чему? – спросил Вэ, но ему никто не ответил.
     Да и в самом деле, кто ж теперь может сказать, в каком отношении они теперь со своей родиной, и в каком же «где» они оказались?
     – А знаете, – сказала Долинка, – когда мы летели на орлах и видели восходящее солнце, я видела... точнее, мне показалось, что я видела... – все замерев, слушали, что она скажет; было слышно лишь, как шумит вода и как дышут несколько слушателей. – В общем, я видела Человека. Мне так показалось. А потом вдруг уже я Его не увидела, словно бы его и не было... Так я хотела спросить: кто-нибудь ещё Его видел? Или мне совсем-совсем показалось?
     – Я... – хрипло сказал Бобредонт и, откашлявшись, добавил: – Мне тоже показалось.
     Больше никто ничего не добавил, лишь текла и текла река. И они опять увидели, как впереди, ниже по течению появился и исчез свет. Словно бы кто-то шёл к ним, иногда понимаясь на высокое место и делаясь видным, а потом опять спускаясь.
     И тут засветилась Ремиса. Неярко, слабо, – но это был её, радостный и всегда далёкий, родной и близкий свет. И только теперь они смогли заметить, что вокруг полно всякой древесины, даже странно было, отчего ни один из них на неё не наткнулся. И они стали собирать её, разделяя на кучи – в одну крупные части, в другую – палки, и наконец в третью – ветки, пригодные к заплетанию и вязанию.
Свет Сияющей Птицы то и дело ослабевал, затухал, но потом вновь проявлялся, создавая странную светопись их строительства, пунктир их слов. И тут появился тот, кому они воистину не могли подыскать имени или слова, пока, разумеется, он не назвал себя сам.
     – Здравствуйте... – сказал он спокойно и как-то... пресно. – Меня зовут Джизрак Прунглей... Я мог бы вам помочь, если хотите...
     Голос его прозвучал так мирно и обыденно, словно он с ними всё время и был. И вместе именно это и могло привести в изумление – так бывает, когда весною слух, до той поры несчётное количества раз встречавшийся с ручьями, узловатыми стволами деревьев, набухшими почками, первыми птицами, мухами, муравьями, внезапно начинает различать во всём звучащем и существующем – слова...
     Он вышел из-за поворота пещерной галереи и сел на большом валуне, шагах в двадцати от них. В одной руке у него был небольшой, но довольно яркий факел, в другой – увесистая фляжка, которую он, сев, поставил рядом с собой. Факел он воткнул с другой стороны между двумя камнями. А они стояли и смотрели, как он садится, устраиваясь поудобнее, вздыхает и, чуть улыбнувшись, начинает говорить...
     – ...Я расскажу вам, откуда появился Джизрак Прунглей и откуда получил он такое странное наименование. Слушайте. У одного старика было восемь сыновей. И всем они были хороши. Но вот Джизрака Прунглей среди них-то как раз и не было. Не было его и среди детей его соседей и на всей его улице. Не было его и среди детей его родственников, и даже у градоправителя и прочих начальников городских среди детей его не было. Однако он был сыном, и отец и мать у него, следовательно, были... Где же они жили? А жили они совсем в другой стороне. Ну и Джизрак Прунглей, конечно, жил тогда с ними, ведь они его родители. Но когда он вырос и стал совсем взрослым, он услышал, что есть такая страна, где живёт старик с восемью сыновьями и там совсем нигде нет человека по имени Джизрак Прунглей. И сказал он своим родителям: отец и мать мои, отпустите меня в ту страну, стану я там жить и помогать, кому будет нужно, ведь там нет никого с таким именем. И они отпустили его. И пришёл он в ту страну, и стал жить там. И все знали, что зовут его Джизрак Прунглей. А восемь сыновей того старика стали долбитами и гопкингами, и только один из них – капитаном. Но даже они знали, что живёт с ними рядом отважный Джизрак Прунглей. А именем этим назвали его родители.
     – Так что же оно означает-то, это имя? – озадаченно воскликнул Бобредонт.
     – А разве имя должно значить что-то ещё, кроме того, что оно называет? – спросил рассказчик.
     – Гм... – насупился Бобредонт. – Где-то я это уже слышал...
     – Ладно, – улыбнулся опять Джизрак Прунглей. – Давайте я помогу вам построить плотики. Нужно делать небольшие и скреплять их один с другим, чтобы получилась как бы цепь...
     И быстронавты благословили Свет, просвещающий всё земное, надземное и подземное, и помощь странного этого Джизрака, разрешившего им сокращать его имя до одной буквы «J», и опыт Арафифирского зрения, и опыт Амбалитанского труда. А Джей Пи отдал им свой факел и фляжку с топливом для него, сказав при том, что этот огонь – обычный, человеческий. И ещё он нарисовал кусочком угля на стене план их пещер... Конечно, не всех – они были огромны, – а только тех, которые им предстояло миновать, прежде чем они достигнут Жемчужной долины – он называл Бобританию древним её именем, – когда приплывут в неё по реке, вытекающей из горы у нелепого замка Стреластр.
     Когда они спросили, отчего он считает его нелепым, тот, по своему обыкновению чуть улыбнувшись, ответил кратко: «Бутафория». И они спросили его, знает ли он, что там было, когда Красомаха... А он ничего не знал. Они уже хотели рассказать ему всю историю, но он остановил их:
     – Ладно, я понял. Я потом расспрошу кого-нибудь... Отстал я немного от жизни. А вам надо плыть. Видите ли... тут тоже, на этой пещерной реке, есть своя так сказать сезонность... В общем, держитесь графика, как я вам изобразил, – и он без всяких прощаний повернулся и пошёл туда, откуда вошёл в их маленькое пространство.
     И они поплыли. И странно – совсем не хотелось есть. А пить из этой реки они пока боялись. Но Стактибус придумал, что им можно сделать. Он нашёл способ, как с помощью кожаного чехла от своей особой линейки собирать со стен воду, и этот чехол стал служить им чем-то вроде стакана. Управляя флотилией плотиков с помощью большого шеста, Дубробор иногда направлял их к берегу, где были заметны на стенах прожилки прозрачных струек, и они пили воду, пахнущую землёй, каменной пылью и ещё чем-то, впрочем, безвредным...
     Пока что река была вполне мирной и ровной. Впрочем, как ровной? Да, поверхность её не бурлила сгустками волн, поднимавших со дна песок и камни. Но они чувствовали, проплывая каждый отрезок пути, что русло её неуклонно стремится к снижению, пока что плавно, – но кто знает, что будет потом? Но радость приближения к дому сделала своё дело – и они забыли об этом. Они плыли, сидя на плотиках, постоянно пропускающих сквозь себя воду, и это было неважно, а может, как раз и именно важно, что они скользят по этой тёмной воде словно бы и без них. Они плыли и пели песню, которую сочиняли тотчас же, здесь, на ходу, – хотя я не знаю, что здесь сочинять? Вот послушайте.
     – Нанарананара Нанарананарана! – запевал Стактибус своим звонким и светлым голосом.
     – Тутурутутуру Тутурутутуруту! – подхватывал Дубробор ломающимся свои баском.
     – Тирлим-бомбом, Бомбим-тирлом! – припевали Рэ и Жэ.
     – Чем-чем? – засмеялся Бобредонт. – Чем бомбите?
     А плоты приплясывали на стиральной доске мелкой речной ряби под их напев. А они продолжали петь:
     – Арафифир, Арафифир, Арафифир! (из стороны в сторону)
     Арафифи-ир! (вниз)
     Арафифи-ир! (вверх)
     Любимая страна Арафифир!
     (И повторение припева:)
     – И-и-и во-от!
     Любимая страна Арафифир!
     (И ещё потом кукулион:)
     – В неё непременно вернёмся,
     Когда переменится мир...
     И вдруг Бобредонт погрустнел и перестал петь. Хор сразу расстроился, только Дубробор ещё некоторое время ритмически ухал своим толстым басом.
     – Эй, чего ты? – спросил Бобра Стактибус.
     – Что же я скажу дяде Бобрисэю? – помявшись, ответил капитан Бо. – Нашли ли мы Человека?.. – помолчав, когда и они тоже молчали, он добавил ещё: – Все эти места пройдя, как во сне, что вообще мы нашли? Весь этот беспорядочный абсурд и стечение обстоятельств... Хаос событий и хаос времён – зачем всё это было?.. Что ж, хорошо что мы вернулись...
     – Пока ещё не вернулись!.. – раздалось эоловым эхом под влажными и тёмными сводами.
     Кто это сказал? Я не знаю. Во всяком случае, все быстронавты утверждали, что никто из них. Ремиса тоже отрицательно мотала головой, хотя... если присмотреться, можно было заметить в уголках её глаз лёгкую тень улыбки. Но где ж тут было присмотреться, в таком-то мраке, да в таких-то скачках? Потому что течение реки стало превращаться во что-то совсем далёкое от любой последовательности и ровности, так что они временами даже летели. Ну, может, шагов пять пролетали. Но летели же!
     Удивительно было, что их факел не гас. Об остановках же теперь нечего было и думать, так что приходилось заправлять его на ходу. Лучше всех получалось Долинки – все остальные расплёскивали топливо. Вот во время одной из заправок это и случилось. Задний плот стал слишком болтаться, и Бобредонт, переправив на свой плывших на нём Мэ и Вэ, стал смотреть, как можно его починить – ведь он капитан, да и, к тому же, только у него ведь такие зубы. А внимание всех (в том числе внимание рулевого, точнее, шестового Дубробора тоже) было поглощено тем, как ловко и удачно наливает в рожок факела пахучее топливо Долинка. Оттого они неровно вошли в поворот, последний плот ударило о камень, и как раз тогда, когда Бобредонт чуть расплёл соединительную жилу, чтоб затянуть её потуже. Рывок – и вот он на своём плоту отделён от всех, только в лапах остался обрывок жилы.
А потом ещё это бревно.
     Все, конечно, закричали на Дубробора, на друг друга, что нужно, де, по сторонам смотреть, а не на девчонок, и вообще, все эти девчонки, от них всегда одни беды, ой-ё-ёй и прочее. А Бобредонт видел, что они не видят, что прямо перед ними над рекою застряло бревно, выбросило, видно, когда-то течением, и они теперь летят всей флотилией своей на него... Точнее, своими спинами – поскольку лица их всех были обращены к нему, болтавшемуся в хвосте. И он закричал, что было сил:
     – Лежать!! Пригнитесь!!!
     От изумления они тотчас исполнили приказ, и их плоты проскользнули, только Дубробору слегка разодрало суком спину. Было слышно, как он зашипел от боли. Ещё можно было увидеть, как он встал и вновь стал править плотами, время от времени отталкиваясь то от дна, то от стен, выравнивая их ход. А плот Бобредонта, отделённый от общей цепи и потому легко взлетающий на порогах в воздух, подбросило вверх тем же самым порожком, который устроил над рекой эту бревённую распорку. И плот тотчас разлетелся в щепки. Бобредонт же успел впиться в него когтями, зубами и всем собой, так что смог на нём удержаться. Охапка щепок его плота неровно плыла вслед за его друзьями, а он висел в воздухе, сам не зная, в каком месте земли находится, есть ли из него какой-то выход, да и не успев, наверное, ещё толком понять, жив ли он.
     Удар был столь силен, что бревно, задрожав, заскрипело и грузно соскользнуло в воду. Бобредонт оказался под водой. Через несколько минут он смог выбраться наверх и вздохнуть воздуха. И вновь оказался под водой. Бревно крутило и било о камни, так что было непросто удерживаться на его скользкой поверхности, омытой до гладкости древесной смертью, водою и пещерными испарениями. Но другого судна у него теперь не было, а в стремительно наступающей тьме – оттого что плоты с факелом уплывали всё дальше – было очень мало шансов построить что-либо более удобное. И он цеплялся за это бревно.
     Через некоторое время ему удалось найти наиболее устойчивое положение – сбоку бревна, а не верхом, – и перестать захлёбываться. Он сделал, как смог, нишки-ухватки для лап, чтобы можно было держаться, и тогда только смог оглядеться. Вокруг уже была полнейшая тьма. А оттого он не мог видеть, что его бревно, не управляемое ничем, кроме причуд течения и рельефа пещерного русла, отнесло на боковую протоку подземной реки и влечёт теперь всё дальше от плотовой флотилии на восток.
     Не могу сказать, видел ли он вообще хоть что-нибудь. Он дышал. Дышал этим зловонным пещерным запахом и не мог надышаться. Да уж. Какой ни есть, а всё-таки воздух. Но когда в этом делании он провёл уже долгое время, наверное, стали рождаться определённые вопросы, результат просвещения ума кислородом. Пусть и таким... э-э... так сказать, б/у. Ну, то есть бывшим в употреблении. И он стал эти вопросы пытаться озвучивать. Вначале слышен был плеск воды, постукивание бревна о камни, да какой-то хрип. Но потом звуки стали складываться и сложились в слабый, но отчётливый призыв:
     – Ремиса... Где ты?
     Вы знаете, а я и не сомневался. Потому что она тотчас же появилась, только почему-то с другой стороны, на сзади его настигла, а навстречу к нему вылетела из темноты. Ну, тут Бобр, само собой, сплясал свою коронную хатукамбу (хоть и в воде, всё равно эффектный это танец), Бикардия, сидя у него на макушке, нежно ему улыбалась, и всё было, кажется, хорошо. Только бы вот узнать теперь, где он, что дальше, и вообще, когда и как всё это можно закончить.
     – Я облетела вокруг почти всё, выхода пока не видно... Но зато я выяснила, что мы уклонились от курса, – сказала Ремиса, а Бобредонт нахмурился:
     – Ну и чего ты веселишься? Как нам теперь вернуться на наш курс?
     Но Птица, не реагируя на его хмурость и недовольство, подняла крыло вверх и хотела уже, видно, сказать, что он, как обычно, не дал ей договорить и сообщить ему нечто следующее, очень важное и спасительное, как в том самом верху раздался какой-то удар и гул, посыпались мелкие камни, потом крупные, потом опять мелкие, а потом как рухнет полпотолка, так что их бревнолодка взлетела воздух и опять стала в русле враспор.
     – Ну что ты будешь делать! – хлопнул лапой по бревну Бобредонт, возвращаясь из кратковременного подпотолочно-околобрёвенного полёта.
     Так ещё и мустангов можно научиться объезжать.
     – Постой, – сказала Мириса. – Слышишь?.. Подожди, не шевелись...
     Бобр затих и они стали прислушиваться... И в самом деле, из образовавшегося в потолке пещеры просвета, откуда падал к ним внутрь слабый свет, слышался плач.
     – Бобриэль? Галлюцинации что ли... – изумился Бобр. – Откуда она здесь?
     В самом деле, это был голос её сестры.
     – Пойду посмотрю, – пожав крыльями и загадочно улыбнувшись, ответила Бикардия и, взлетев, исчезла в просвете.
     Бобредонт вздохнул и стал ощупывать верхнее место расклинивания бревна, выискивая, как бы его освободить. Но, ясное дело, нужно было вначале дождаться возвращения Ремисы...
     Он уже успел ощупать не только верхнее вклинивание, но и рискнул занырнуть к другому концу бревна, исследовав, насколько там оно крепко засело. Удалось выяснить, что ничего серьёзного, пару раз толкнуть вот здесь и ещё вот здесь – и можно плыть. А Ремиса всё не возвращалась. Бобредонт стал всматриваться туда, в эту расщелину над головой, в тот мутный и какой-то каменный свет, мёртво и величественно лившийся оттуда. Не знаю, мог ли он что-либо там заметить. Вообще неясно, возможно ли хоть что-нибудь заметить на свету, пусть и слабом, после такой темноты и такой вони, как в этих пещерах, когда все чувства сосредотачиваются в слухе и осязании, да ещё в чём-то, что трудно определить каким-то названием... Вдруг в светящейся миндалине этого пробела что-то мелькнуло, словно две слезинки скатились из глаза... И тут же Бобредонт был сбит с ног.


Дальше, Глава 24. Исход: http://www.proza.ru/2018/03/27/2136