Нерадивый

Рассказ моего отца.

В кубрике у радистов и сигнальщиков сегодня до самого отбоя только и слышится разговор о новом командире БЧ:
– Этот новый БЧ, сразу видать, своё дело знает –

многозначительно, высказался Иван Белоусов – он агрегатную днём прошёл и в один момент увидел, что преобразователь не в порядке. Открыл крышку и к щеткам, а они давно разболтались, прижаты к кольцам абы как, а кольца грязные, обгорелые по краям.

Покачал он головой и спрашивает:
– Сколько часов проработал преобразователь?
А старый командир БЧ покраснел и на старшину со злом посматривает, а старшина на него, и никто ответить не может. Он тогда попросил журнал работы преобразователя. А там братцы, последняя запись месяц тому назад сделана. Прямо беда…
– А у нас в рубке, - воспользовавшись минутной паузой, проговорил радист Поляков, – новый БЧ подходит к передатчику, который недавно был смонтирован, совсем новый, и спрашивает у старшего лейтенанта:
– Борис Григорьевич, разрешите запустить?


А старший лейтенант сам никогда не запускал, а всегда на старшину надеялся и на Камракова, стоит, значит и не знает, что ответить:
– Передатчик, – говорит – новый, за него у меня полностью отвечает сам старшина и может он сам запустит, как вы думаете?
– Да я и не против того, чтобы старшина запустил, но мне хотелось бы самому – ответил новый БЧ. – Ну если вы хотите, то пожалуйста я , мол, тоже не возражаю; но только поосторожней, ведь передатчик новый.


– Ничего не бойтесь Борис Григорьевич – ответил он – и так запустил и настроил передатчик без всяких таблиц, что Борис Григорьевич наш смотрел и облизывался.


– Да! В матчасти он видно силён – закончил Белоусов. – А в нашей технике, мне кажется, он не очень то силён – слегка поторопившись, проговорил сигнальщик Жора Водзинский – хотя наша техника идёт от Адама и Евы, но так сказать, без неё «И ни туды, и не сюды» как на море без воды. Он посмотрел на удивлённых матросов и пройдя к выходу, добавил:

– Может быть, вы хотите узнать почему? Могу ответить – потому, что у меня особый глаз – морской я это «братцы-кролики», сразу увидал, как только он появился у нас на мостике, правильно я говорю Лёха? – при этом он обратился к своему напарнику Алексею Коробову.

Коробов, как всегда, в разговоре участия не принимал, он лежал на койке и посматривал в одну и точку на стене. На вопрос Водзинского, он ничего не ответил, повернулся в сторону, закрыв глаза, дав понять ему, что этот вопрос его не интересует.
– А не потому ли товарищ Водзинский вам такое показалось, что новый командир БЧ сказал вам, что семафор вы плохо передаёте – аккуратно сворачивая фланелевую, высказался старший матрос Камраков.

– Нет, как раз наоборот, мне кажется, что он читать семафор не умеет, не то, что старый БЧ, тот любой мой семафор с полуслова читает – это наша школа, черноморская.
– А ты не хвастай, посмотрим, что дальше будет. – Вот- вот «слепой сказал побачим, хромой сказал, поскачем», и я говорю, поживём – увидим, что значит наша техника – сказал Водзинский и вышел из кубрика.

Свернув фланельку Комраков подошёл к Коробову, и спросил:
– Алексей, ты был на мостике в то время? – Был нехотя ответил Коробов, открывая глаза.
– Ну и что ещё сказал новый БЧ? – Да ничего такого…сказал, что плохо ведутся журналы.
– И больше ничего?
– Ничего.

– А ты чего там делал? – продолжал допрашивать Комраков. – Ничего, я на записи был в рубке.
– А – многозначительно протянул Комраков.
– Ну и как, по-твоему, Коробов, новый БЧ, так ничего?
– Как и все – ответил матрос и снова закрыл глаза, дав понять этим, что этот вопрос, особенно его не интересует.

Новый командир БЧ старший лейтенант Волков, прибывший курсов на место уходившего на учёбу старшего лейтенанта Иваненко, очень старательно принимал БЧ. Он выискивал почти каждую деталь, заглядывал в каждый уголок БЧ.

Это очень злило Иваненко, так как он этого сам никогда не делал и, считал мелочным делом для офицера заниматься «лампёшками, гайками да отвёртками.
Он рассчитывал по-другому оформить сдачу – по-свойски, так как и он принимал её, когда-то сидя в каюте и слушая доклады старшин о положении дел в БЧ. Но Волков на это не пошёл. И в результате Иваненко пришлось отсрочить на время свой отъезд в Ленинград.

В первый день сдачи дел Иваненко ходил с видом обиженного человека, у которого де всё в порядке и которого из-за пустячных формальностей задерживают на корабле.

Во время перерывов в работе Иваненко, встречаясь со своим корабельным другом, лейтенантом Верховским говорил ему:
– Понимаешь Сергей, всё тянет резинку, ну подумай только, что важного в том, что в ЗИПе не достаёт калиброванной проволоки или предохранителей? Ведь эту дрянь сколько угодно можно выписать или купить в любое время. Чего он хочет показать ? Тоже мне педант, в училище он был таким же мелочным.

Верховский слегка покачивал головой и удивлялся причудой Волкова.
На второй день напускной вид у Иваненко пропал, так как в Боевой Части оказалось не всё в порядке и ему пришлось срочно засучив рукава и приняться за работу. И только лишь на пятые сутки состоялась официальная сдача и прием БЧ. Вечером после сдачи, Иваненко несколько успокоившись и придя в себя, услужливо пришёл сообщить Волкову всё то, что не успел сказать до этого и что считал необходимым передать. Волков слушал его, иногда сам задавал вопросы.

– Борис Григорьевич, скажи пожалуйста что из себя представляет матрос, который стоял рядом с Водзинским? Фамилия его, кажется Коробов. И от чего у него такой недовольный вид? В течении этих пяти суток он ни разу не улыбнулся . Может это мне так показалось?

– Правильно заметил. Тут и гадать нечего. По совести признаться, и мне не нравятся такие матросы. Всё чем-то не довольны. Ты к такому матросу иной раз по-хорошему и так и сяк, а он на тебя исподлобья смотрит и неизвестно о чём думает. Не нравятся мне такие люди, они как подкулачники.

 – Да я тебя не про то хочу спросить, нравится он тебе или не нравится, это твоё дело. Я хочу спросить отчего он такой , как мне показалось нелюдимый. – Да, да ты прав, он нелюдимый, а от чего неизвестно. К нам он пришёл с другого корабля месяца три-четыре назад. Видно там он не по вкусу пришелся, и его постарались списать под маркой «за невозможностью использовать по специальности.

 С этим трючком я давно знаком: как только увидят, что у матроса с дисциплиной не всё в порядке, или специальность плохо знает, так сразу его по этой статье на другой корабль – «на, мол, Боже, что нам негоже». Вот так с этим матросом и получилось. Кто-то от него постарался избавиться, а мы мучаемся. Он же, как только прибыл ко мне в БЧ так сразу и отличился в первом увольнении на берегу напился и попал в комендатуру.

 Теперь он у меня сидит всё время без берега. Со специальностью у него тоже не всё в порядке. Я его два раза экзаменовал и пришёл к выводу, что толку из него не будет и что лучше его подогнать под ту же статью и с корабля долой. Я этого не успел сделать, советую тебе по-дружески не откладывать это дело в долгий ящик.


Слушая спокойное, безразличное рассуждение о судьбе матроса, о его жизни, Волков удивлялся – как мог товарищ по училищной скамье, с которым они вместе в одном коллективе в течении многих месяцев упорно готовились стать настоящими офицерами, заботливыми воспитателями своих матросов, с которыми вместе готовились жить и служить Родине.

 А теперь его товарищ рассуждает совсем не так, как должен был бы рассуждать офицер воспитатель. Откуда могли появиться такие не хорошие мысли в психологии молодого офицера – думал он – неужели на «Заветном» этому способствовали его товарищи по службе – офицеры и вообще весь коллектив. От этой мысли по его телу забегали мурашки и, он невольно весь передёрнулся и смущённо посмотрел на Иваненко.

От Иваненко не ускользнула эта лёгкая тень смущения и, он, виновато улыбнувшись, продолжил говорить:
– У нас, между прочим, начальство иногда делает так: на один корабль списывают недисциплинированных матросов, а на другой хороших. Вот, например, возьмём мою БЧ. В прошлом году, пока мы стояли в ремонте, у меня почти всех хороших специалистов взяли на крейсер, в том числе и старшину радистов.

А как только мы окончили ремонт мне таких «голубчиков» прислали, что я с ними все свои нервы истратил. Каждый день мне приходилось с ними воевать, вместо того чтобы отрабатывать организацию. То радиограмму «прохлопают», то на вахте кто-нибудь уснёт, а в увольнении обязательно что-нибудь да случится с одним из этих «голубчиков».

 Был среди них такой матрос Бушуев. Этот был куда «почище» Коробова – грубиян ужаснейший. Смотрит на тебя прямо зверем:
– Матрос Бушуев – обращаешься к нему – а он
– Ну чего там?


Ты ему: Как вы разговариваете со старшими? – А он смотрит злым взглядом и формальным образом рычыт.
– А как же с ними разговаривать?
– Станте как следует, когда к вам обращается командир
– А я, что лежу что ли?
Вот таким образом он разговаривал не только со мной, а даже с командиром корабля.


Что я только с ним не делал – и на гауптвахту сажал и в увольнение не отпускал и пробовал по-хорошему поговорить с ним, но только всё оказалось напрасным.
Смотрит своим дурацким взглядом и говорит: - Что вы со мной заигрываете? Что я вам деточка что ли. Если нужно, то сажайте на гауптвахту, я ничего не боюсь.
– А избавился я от него чудом. Как-то присылают из штаба бумагу:

«Срочно командировать в распоряжение Быкова двух радистов младших и одного сигнальщика.
Вот я его, согласно этого предписания и откомандировал. Только перед этим пришлось карточку взыскания переделать, чтобы его назад не прислали.
Тебе теперь, Игорь Николаевич, легче будет, так как я от многих этих «голубчиков» сумел избавить «Заветный».

Он закончил говорить и вопросительно посмотрел на Волкова. – Борис Григорьевич, что тебе сказать? Право, и придумать не могу. Человек ты как-будто ничего, плотно сидит на плечах, и погоны есть, а службу по-настоящему, всё-таки не понимаешь. Нет души офицерской в тебе... плохой ты воспитатель.


Как старый твой товарищ по училищу я рад тому, что ты едешь на курсы. Советую тебе над многим призадуматься серьёзно, вспомнить, когда ты был курсантом, вспомнить хороших и плохих командиров рот и сравнить их с собой и, также вспомнить своих матросов и представить вместо них самого себя. И если ты поймёшь свои ошибки, то после окончания курсов на новом корабле начинай службу по-новому, а если не поймёшь и останешься при своём мнении, то лучше было бы попроситься служить куда-нибудь подальше от личного состава, чтобы и твои нервы и нервы твоих матросов выполняли бы своё основное назначение, а не трепать бы по пусту.


С первых же дней службы на «Заветном» Волков всей душой вошёл в жизнь его коллектива, с головой окунулся в его работу. За всю свою, сравнительно не продолжительную службу на флоте полюбил он корабельную жизнь со всеми проявлениями.

В субботу после обеда старшины отделений прибыли к нему в каюту со списком увольняющихся на берег. Волков внимательно просмотрел списки, в числе желающих увольнения он прочёл фамилии Водзинского, Коробова и Капранова. Внизу под списком была и его фамилия, против неё он должен был расписаться. Если бы это было на корабле, где он служил раньше, то он долго бы не задумываясь подписал бы журнал, так как он знал, что его старшины увольняли своих матросов строго по уставу.

Теперь же в списке были матросы, которых Иваненко в последнее время не увольнял, имея на то причины. Кроме того число записавшихся из сигнального отделения превышало норму. Он смотрел на список и ждал, что скажут старшины, но они тоже молчали и ждали его решения.

Он взял ручку и аккуратно расписался в журнале. Старшины облегчённо вздохнули. Волков, возвращая журнал старшине сигнальщиков мичману Бажову:
– Товарищи старшины, прошу помнить, что увольнением в БЧ распоряжаюсь не только я, а и вы, причём вы в первую очередь затем уж я. И если старшина записал в увольнение в увольнение матроса, то я никогда не вычеркну его из списка, за исключением того если старшина допустит ошибку. Но я надеюсь, что вы хорошо знаете своих матросов.


Субботний день клонился к вечеру. В мачтах заиграл лёгкий ветерок, но в спокойной бухте, всё ещё отражалась бездонная синь южного неба и золотом отсвечивала отдраенная медь на кораблях.
На «Заветном» просвистали команду:
– Увольняющимся на берег построиться!


По этой команде Волков прибыл на ют. Там уже стояли группы матросов, выстроившиеся в две шеренги. Он подошёл к своим матросам, чувствуя их внимательные испытующие взгляды на себе. Из офицеров, кроме него и дежурного по кораблю на юте ещё никого не было. Приняв доклад от мичмана Бажова, он стал осматривать увольняемых. Стоявшие перед ним матросы ещё не были ему знакомы, как бы ему хотелось.

Вот на него, улыбаясь надменно-грубоватым взглядом, посматривает Водзинский, рядом – хмурится Коробов, чуть поотдаль – Комраков на бледноватом лице которого, тоже застыла улыбка. У каждого стоящего здесь, можно увидеть отпечаток внутреннего мира. Но чтобы знать сокровенные мысли каждого матроса, его способности и желания, чтобы в любую минуту поправить его, правильно оценить обстановку и направить по правильному курсу.

Они стояли и смотрели на него, ожидая, что он скажет или сделает. Может он, как и прежний их командир Иваненко начнёт с того, что обрушится на них с руганью за все прошедшие увольнения и за все проступки, которые они могут осуществить на берегу, если только он их уволит, а может и с того, что за плохую подготовку к увольнению, а следовательно и за плохую дисциплину половину матросов лишить увольнения.

По-разному думали и гадали матросы. Водзинский же был уверен в том, что новый командир БЧ начнёт с проверки всех пуговичек на брюках и фланельках, проверит носовые платки и даже ногти на ногах.
– Поверьте моему слову – уверял товарищей во время обеда – с таким командиром БЧ мы «берега» как своих ушей не увидим.
Теперь Водзинский стоял с двумя носовыми платками в карманах. Но вопреки всем ожиданиям, старший лейтенант Волков не стал никому читать нотаций, не стал проверять носовых платков, пуговичек и, тому подобное.

 Он медленно прошёл вдоль строя, заставил поправить бескозырки на головах, и спокойно сказал – Товарищи матросы, вы не первый раз увольняетесь и, очевидно прекрасно знаете правила поведения матроса на берегу. Я думаю и надеюсь, что вам дорога честь боевой части и всего корабля. Желаю культурно и весело провести ваш отдых на берегу.
– Товарищ мичман раздать личные знаки!
– Есть раздать личные знаки!

В других боевых частях процедура увольнения как всегда затягивалась. Лейтенант Верховский, прибывший на ют с запозданием, нарочито громко, так чтобы слышал Волков, поучал матросов правилами поведения на берегу:
– Товарищи матросы – громко раздавался его звонкий голос – вы на корабле хорошо покушали, следовательно, нет надобности заходить вам в разные столовые, закусочные и тем более в рестораны. Не следуйте дурацкому примеру Руденко, который в прошлое воскресенье опозорил нашу БЧ. Если вам на берегу захочется пить, то я советую вам выпить лимонад или нарзан, но ни в коем случае спиртного… В
ам ясно товарищи?
– Ясно… – не совсем дружно ответили матросы, которым не терпелось уволиться, они посматривали на связистов и на рядом стоящие корабли, на которых уже окончилось увольнение и, почти не слушали лейтенанта Верховского. А тот вошёл в азарт и продолжал ораторствовать:
– Мы артиллеристы должны понимать, что на корабле мы должны быть первыми всегда и всюду…

К нему уже подошёл дежурный по кораблю и потихоньку шептал:
– Верховский, кончай же… не задерживай остальных, слышишь?
Верховский в ответ только отмахнулся и продолжал своё, закончив говорить он торжественно посмотрел на офицеров, говоря всем своим видом, что он сделал весьма большое дело, без которого увольнять матросов ни в коем случае нельзя.

Сойдя на берег, матросы стали расходиться группами по городу. У морского музея, на улице Ленина, Комраков, сошедший последним с корабля догнал Коробова и Водзинского. Последний тянул Коробова куда-то вверх по улице. Коробов нерешительно упирался.
– Опять на недоброе тянет матроса, – подумал Комраков.
– Водзинский, куда ты тянешь его – спросил он. – А, товарищ секретарь, это мы с Лёхой договаривались на счёт того, куда нам сегодня пойти. Я ему говорю, пойдём туды, а он и ни туды и ни сюды.

– Значит, не хочет, а может Коробов пойдёшь со мной в театр, у меня есть лишний билет Ивана Белоусова, он готовится к соревнованиям и не пошёл.
Они приостановились. Коробов нерешительно посмотрел на Комракова, и не успел ответить ему, как снова заговорил Водзинский с явным нежеланием расстаться с дружком.

– Нам с Лёхой нужно два билета, нас один не устраивает. – У меня всего два билета, но если вы желаете я смогу их вам оба уступить… , а у входа я думаю, один билет всегда можно достать.
Не ожидавший такого исхода, Водзинский было растерялся.
– Да мы… пожалуй… , а какая там, что там в театре сегодня?
– Поют жаворонки. Хорошая постановка.

– Это что? Про птичек что ли?
– Нет Водзинский, не про птичек, а про колхозную жизнь, про настоящую советскую жизнь в деревне. – А-а-а… а я думал, что про птичек, про любовь и тому подобное, а оно, оказывается, про колхоз. Как ты на это смотришь Лёха? Наверное, не пойдём.
Алексей Коробов, в начале решивший было пойти в театр, теперь услышав про колхоз, резко изменил своё решение и твёрдо ответил Комракову:
– Нет я не пойду в театр. – Правильно Лёха – оживился Водзинский и я такого же мнения… в театр мы не пойдём, товарищ секретарь, мы лучше пойдём на самодеятельность, где-нибудь попляшем, народ мы беспартийный, но самодеятельность любим.
И он подхватил за руку послушного Коробова и направился вверх по улице.

Комраков с сожалением посмотрел им вслед. Его всё больше и больше удивлял Коробов, этот молодой парень, прибывший на флот из колхоза, но всегда и явно выражавший своё нежелание слушать и говорить о колхозах, даже на политзанятиях…